Лигеметон. Ложный Апокриф

– Без глупостей.

Эдуардо бы так и поступил, будь он на месте зверолицего. Но тот не принял роль покорной овечки идущей на убой и замахнулся. Неуклюже. Рыжебородый перехватил его запястье – раздался костяной хруст и сдавленный вскрик вперемешку с эхом стона, – а затем кулаком бухнул по лбу.

– Ты его не убил, – констатировал стиляга. – Нола ты сразу прикончил.

– Бач дал на то добро.

– А Фламинго, судя по всему, нет?

Вместо ответа здоровяк перевел взгляд золотистых глаз на скукожившегося Эдуардо и задал свой вопрос:

– Что с пустым?

– Я разберусь. Можешь отчаливать.

Громила забросил обмякшее тело на плечо и его как ветром сдуло.

Как только пискнул колокольчик, дэймос развязал Эдуардо.

– Кто вы? – без страха, скорее с наивностью вопросил он.

– А где: спасибо, что спас. А?

– Спасибо, – машинально, но искренне ответил Эдуардо. Потер запястья, а затем, когда поднялся на ноги с онемевшего зада, снова спросил: – Вы пришельцы или чародеи?

– Ни те, ни другие. – Дэймос пристально вгляделся в лицо Эдуардо. – А ты не боишься, не так ли?

– Нет. Уже нет.

– И не злишься. На самого себя или тех, что связали тебя, – не спросил, а уточнил дэймос. – Скажи, когда у того выродка хрустнула рука, тебе ведь это понравилось? Признайся.

Несмотря на психический шок и физическую усталость Эдуардо серьезно задумался.

– Нет. Не понравилось.

– Хм. И все же что-то в тебе есть. Ты мог бы…

Эдуардо затаил дыхание.

– Стать одним из вас?

– А ты знаешь, кто мы?

– Нет.

– Твои предки живы?

– Нет, – уже в который раз повторил Эдуардо.

Дэймос замолчал на долгое время. Эдуардо терпеливо ждал.

– По протоколу, как бы, я обязан стереть твою память. Но мне кажется, ты можешь примкнуть к нам. И если я не ошибся в тебе, ты можешь стать первым в своем роде, а точнее вторым.

– Я…я не понимаю.

Дэймос сорвал пуговицу с его рубашки и спрятал в карман.

– Как твое имя?

– Эдуардо.

– Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы распускать язык о том, что здесь случилось.

Дэймос кивнул на прощание и, уходя, добавил:

– Жди. Тебе приснится вещий сон.

В который раз за ночь коротко лязгнул дверной колокольчик.

Эдуардо стоял в одиночестве, вслушиваясь в тишину, переваривая все произошедшее. А когда мозг перегрелся окончательно, закрыл магазин и ушел домой. Спать.

На следующую ночь (весь день он не выбирался из постели) ему приснился тот самый долгожданный, как и сказал некий дэймос, вещий сон.

Все происходило, точно в реальности. Вокруг явственно ощущался запах мха, хотя шел он по безлюдной – словно весь город вымер – асфальтированной улице, в конце которой виднелся старинный особняк. Приближаясь к нему, Эдуардо все сильнее пугался, что ворота не распахнутся перед ним. И какое пришло облегчение, когда прутья с острыми пиками пропустили его, и как было ему приятно на душе пройти по дорожке вдоль пышных яблонь и свежепахнущей, изумрудно-бархатистой травы к крылечку.

Дверь открыл, словно из девятнадцатого века дворецкий и приглашающим жестом впустил его. Эдуардо переступил порог и проснулся.

***

Официально пекарня до сих пор принадлежала Эдуардо (вернее сказать, подставному лицу, на которое тот или иной юрист переписывал бумаги о праве собственности примерно каждые двадцать лет).

Предложения о покупке недвижимости поступали от частных лиц и крупных компаний неоднократно, но хаосит категорически отказывал, даже не вслушиваясь, не вчитываясь в предлагаемые суммы.

Как можно отдать частичку себя?

Пекарня напоминала Эдуардо его самого, то каким он был… и каким стал.

Балазар-стрит всегда славилась красотой и дружелюбием, а пекарня была ее жемчужиной.

Текли годы и все поменялось.

Нынче белая бусинка превратилась амебовидную разлагающуюся устрицу. Окна наглухо заколочены гниющими досками; коснись их, и заноза дружно со столбняком тебе гарантированы. Дверь, когда-то ярко-красная, выцвела от времени. Краска на стенах, в бывалошное время белая, сейчас, грязно мышиного цвета облупливается прямо на глазах: кусочки отслаиваются от стен, падают на асфальт и тут же уносятся ветром.

Спустя столько лет, я – как Титус – вернулся в замок, мелькнула мысль у Эдуардо.

Он вставил ключ в замочную скважину (в поясной сумке их хранилось страсть сколько), с усилием повернул, толкнул скулящую дверь.

Внутри отдавало сыростью и древесной гнилью, но для бывшего пекаря здесь, как и прежде, пахло свежеиспеченным тестом.

Первым что привлекло его внимание, был валявшийся под ногами покрытый пылью и ржавчиной колокольчик, который никогда уже не зазвенит и не возвестит о посетителях.

Он вернулся к фургону.

– Ну, кто первый? По этикету, сначала дамы, не так ли?

Чувствуя себя молодоженом, Эдуардо переступил порог с телом симплигата в руках.

Рокси расположилась на том месте, где когда-то хаосит сам сидел связанным.

Он перенес остальных. Запер дверь. Засунул маленького Гензеля в горнило (не вынимая из мешка). Смял и бросил рядом с ним пожелтевшие от времени листы газеты «Новая Волна» (которую все давно похоронили в памяти). Зажег пламя. Слабое, зыбкое. Огонек танцевал подобно покачивающемуся сомнамбуле. Мерно, тягуче. Эдуардо отыскал табурет, уселся перед горнилом. В его руке появились засохшие, красные, огненные муравьи. Штук пять. Каждый размером с «цыганскую прищепку». Хаосит потряс их в ладони, точно игральные кости и как только они застрекотали, засветились раскаленными угольками, бросил их в пламя.

Не прошло и минуты, как хилый огонь взревел, словно Везувий в 79 году нашей эры. Густой запах полыхающей плоти и паленых волос тут же перебил запах мха.

Хладное безмолвие ночи совместно с теплотой огня распустили черный цветок меланхолии в душе хаосита.

Кыш! – сказал он скверным мыслям.

Не помогло.

О чем он только не думал: люди умирают, когда их забывают. И сефироты – тоже… А губит нас всех грех. Мы любим его, тянемся к нему, в каких бы обличьях, размерах, цветах и запахах он ни являлся… Город без грешников для нас и не город вовсе. Он сколько угодно мог бы звать себя городом, но если в нем нет порока, ни одного пустого нам не «дренировать». Нью-Гранж был создан для нас? Или мы создали его для себя?

Остаток ночи Эдуардо таращился на красное пламя и белесый пепел. Все мысли, что появлялись в уме, он без промедления гнал в полымя.

Завтра, единственно повторял он как мантру под непрерывный аккомпанемент треска пламени. Завтра.

В последний день осени главы культов, как обычно занимались делами каждый в своем микрокосмосе. Кто-то на деловом обеде влюблял в себя до беспамятства Алена Джеффордсона – владельца рейв клуба (всего на несколько часов, чтобы тот переписал свою недвижимость на некую мисс Синтию Мун). Кто-то проводил ревизию, выискивая предателей там, где их нет. Кто-то участвовал в дебатах между кандидатами в мэры в прямом эфире. Кто-то заботился о покойниках (или выдающих себя за таковых). А кто-то попросту ждал чего-то.

И когда к Архонтам попали в руки карточки, на которых от руки витиеватым почерком индийскими чернилами было написано: «ПРИГЛАШАЕМ ПОСЕТИТЬ ГАЛЕРЕЮ НЕОСОВРЕМЕННЫХ ИССКУСТВ», каждый откликнулся в своей исключительной манере. Наивная радость новизны. Беспричинная мнительность. Короткая раздражительность. Притворное смирение. И сознательное манкирование.

На закате солнца (Умник решил, что так будет символично) Эдуардо, неосознанно подражая жестам Инча Мондела, впустил Архонтов в галерею.

Они пришли сюда, как глупое стадо, подумалось хаоситу.

– Эй, а куда делась та зверушка в петельке?

За исключением одного скрытого под белой тканью «экспоната», холл пустовал как вакуум.

– Где Бач? – шепнул Натаниэль Эдуардо?

– Сказал, что напал на след дэймоса, но обязательно придет позже.

– Ну и, Эмерсон? До чего твое больное воображение додумалось на этот раз? – поинтересовался Сантино, а затем буркнул себе под нос: – А еще говорят, что у меня в культе психи.

Кинув взгляд на скрестившего руки на груди Годрика, хаосит подавил ухмылку в зародыше. Укоризненно посмотрел на не снявшего цилиндр Артура Грэма, после чего мысленно отпустил комплимент Пиковой даме по поводу ее виниловой юбке и морковного цвета волос.

Когда он убедился, что все готовы слушать с должным ему вниманием, начал заранее подготовленную речь:

– Мир, дорогие мои сефироты, не стоит на месте. И нам надлежит меняться вместе с окружающим миром. Близится двадцать первый век. Новое тысячелетие. А с ним и новые порядки. Без вашей помощи у меня бы ни за что не получилось осуществить задуманное. Итак, без лишних предисловий представляю вам свой венец творения.

Эдуардо с ленцой стянул ткань, перед Архонтами предстал циклопических размеров каменный голем с обезьяньим лицом. Он стоял непреклонной скалой. Худощавый точно драное пугало, целиком белый как алебастр. На правом плече со сложенными за спиной крыльями летучей мыши сидел небольшой – размером с младенца – гаргул, гоблинская морда которого казалась уродливой пародией на детское лицо.

– Горменгаст. – Натаниэль провозгласил имя колосса, и каменные веки приподнялись, грудь начала вздыматься и опускаться, а плоский нос с большими ноздрями ритмично втягивать воздух. Ошеломленные Архонты уставились на содрогающегося Горменгаста. – Высотой в два человеческих роста. Весом сто пятьдесят семь килограмм…

В то время как Умник с упоением возвещал о габаритах существа, сыпал доводами, почему выбрал именно такой внешний вид (доспехи – соединенные друг с другом пластины; плотно облегающая, словно вторая кожа клепаная кольчужная юбка; массивный тюрбанный шлем увенчанный острым шпилем…), Эдуардо невольно мысленно вернулся к тому, как Горменгаст только-только зарождался. Как рисовались наброски грифонов, ракшасов, циклопов; в японских, индо-иранских доспехах; с алебардой, палашом или плетью. В заключении выбор пал на гротескного персонажа постклассической Европы – голема. Неживая оболочка из бетона сплетенная с естеством живых созданий породила нечто… нечто грандиозное. Прямо на глазах посредством хаосизма была совершена эволюция.

–… Горменгаст не просто безмозглое изваяние. Он уже обладает опытом, а также может учиться и развиваться.

– Довольно! – выпалили Годрик Вортинтон. Он глядел на хаосита исподлобья. – Прошло столько лет. И ты все-таки создал еще одного монстра. Вопреки общему решению. – Глаза Фламинго сузились – превратились в щели.

– И че за деньки пошли. Изменники плодятся как мухи.

– Зачем, Натан?

Артур Грэм едва заметно покачал головой.

Ни словом, ни жестом не выказывая, что обвинения сефиротов хоть как-то дошли до сердца, хаосит дал ответ одним устаревшим словом:

– Крамола67. – И едва слышно добавил, обращаясь уже к своему детищу: – Ату.

Все что случилось потом, напоминало Варфоломеевскую ночь.

С легкостью нереальной для столь могучей туши, Горменгаст тараном пошел на Архонтов. Грузный шаг правой, маятниковое движение левой рукой. Белки его живых глаз воинственно блестели.

Первым прореагировал комиссар. Сменил облик на химерный – на голове, как на спине у дикобраза, всклокочилась копна игл – после чего бросился наперерез в лобовую атаку.

Эдуардо отчетливо услышал, как маслянисто блестящие кончики серповидных пальцев проскрежетали по каменной коже-кольчуге. На внутренней стороне бедра голема протянулись две пары глубоких царапин, которые тотчас сгладились, исчезли так же, как и шансы Годрика на победу.

Атака Горменгаста была простой и тяжелой, как он сам. Несмотря на габариты и хмурого горгуля на плече, исполин не уступал в скорости и хитрости главе культа кригеров.

Удар вытянутыми, как кинжал пальцами в солнечное сплетение оказался финтом. Годрик, как и полагалось, уклонился под бьющую руку и тогда Горменгаст, следуя инерции, стремительно крутнулся вокруг оси, метя локтем с шипастой накладкой в висок своему противнику. Но Фламинго, не иначе как благодаря заоблачно развитому шестому чувству и только ему, без вариантов, (тоже по инерции) ушел в кувырок.

Это не форменное везение, рассудил Эдуардо и пришел к (как ему казалось) наиболее вероятному выводу: его густая, острая шевелюра не просто защищает макушку. Иглы, судя по всему, исполняют роль вибриссов.

Бесспорно, глава кригеров достиг надзвездных высот в области химерии. Но не он один прятал туза в рукаве.

С тараканьей прыткостью Горменгаст сорвался с места, подскочил к Годрику с явным – даже чересчур! – намерением врезать. Ручища, точно плеть, рассекла воздух и напоролась на классический блок каратэ. А вот последующей атаки не отыскалось бы ни в одном боевом стиле. Такое мог исключительно Горменгаст. Он раззявил пасть и выдохнул прямо в сосредоточенную физиономию Годрика мерцающее облако то ли цветочной пыльцы, то ли бесчисленных песчинок. Немного погодя присутствующие тоже уловили раскатившийся по залу аромат, который заставил главу культа симплигатов ахнуть от удивления (ведь ей он был знаком лучше, чем кому-либо). Шоколад и ваниль.

Первый точечный, словно зубилом, удар пришелся строго в глаза – если бы не дурманящий запах, от которого все начало двоиться, а пол под ногами раскачиваться, то возможно Годрик бы защитился, – следующим движением (подсечкой) Горменгаст сбил противника с ног. Звуком первые два удара и последующее падение напоминали удары бейсбольной битой по мячу. А третий – штампующий удар ногой в живот – был чавкающим, словно та же бита обрушилась на сочный арбуз. Снова и снова.

Под Годриком начала растекаться багряная лужа.

Натаниэль Эмерсон скривился в глумливой, самодовольной ухмылке.

Синтия Мун зажала руками рот.

– Ах ты тварь! – Зуд бездействия наконец-то доконал Сантино.

Ветал вскинул руки. На ладонях будто лопнули невидимые швы – раскрылись широченные порезы, из которых как из ульев вырвалось два роя чего-то, что поразительно напоминало невидимые глазу кровяные тельца, только в тысячу раз крупнее. Смердя серой, они устремились к Горменгасту и облепили его морду, торс и руки. Он словно покрылся сыпью.

Эдуардо не знал, чего ожидает Второй Капоне: голем должен с треском рассыпаться или растаять? А может эффектно взорваться? Но что Приближенный точно знал – ничего хоть близко подобного не случится.

Оставив ногу на животе Годрика (на том, что теперь смутно напоминало живот), Горменгаст немного согнулся, как будто у него самого скрутило желудок. Он обхватил плечи руками. Вслед за тем один кровяной слепень, за ним другой, а там и все остальные начали впитываться в каменную плоть. С хлюпающими звуками.

– Что за на хрен?! – Бледные руки Сантино дрожали, но он этого и не замечал.

Сердце и кровь, подумал Эдуардо, делают это создание тауматургом не меньшим чем ты.

Горменгаст дышал шумно, так что все слышали, приподнимая и опуская могучие плечи. Он продолжил втаптывать Архонта кригеров в пол, превращая в клубничное варенье.

Нервы Синтии Мун сдали. Симплигат шагнула назад, потом развернулась, кинулась наутек. Она отчаянно боролась с запертой дверью, напоминая тем самым Эдуардо кого-то другого.

– Превосходно! Как и ожидалось, – сказал скорее самому себе Умник. Говорил он при этом не своим голосом. – Иммунитет к тауматургии.

– Батна тебя забери, хаосит, да что ты творишь?! – выкрикнул Сантино. – Мы же все в одной команде!

Да, не размыкая губ, ответил ему Эдуардо. И команде нужен лидер. Один единственный.

Свое несогласие относительно лидера в лице Умника правящего Лигеметоном не выказал пока что самый что ни на есть безмятежный сефирот. Но у любого смирения есть рубеж.

Артур Грэм не стал сотрясать воздух речами. Он сотряс его терпким запахом осины и мертвых цветов. Разведя руки, будто обнимая ствол могучего дерева, некрос соткал желтое как мед облако и такое же вязкое. Со скоростью брошенного шара для боулинга «дыхание Селкет» понеслось к своей цели. Прямо на Умника.

«Протекто!» – собирался выпалить хаосит, но ему и не пришлось. Горменгаст сам ринулся к нему и вовремя заслонил спиной.

Ровно на то и рассчитывал Артур Грэм. И в отличие от тауматургии ветала, для Горменгаста заклинание танатозиса не было сродни комариным укусам.

Белая кожа облупилась и обсыпалась точно штукатурка. По идее Горменгаст должен был разразиться рычащим криком, однако он лишь упал на колено и, как и полагается статуи, замер.

– Так тебе, тварь! – Сантино тоже опустился на колено, приподнял штанину и вытащил из кобуры осколочную ручную гранату(!), распрямил усики, вытянул чеку и с фразой:

– Ату, ублюдок ты этакий! – швырнул ее.

У Эдуардо пробежал холодок по спине.

Снаряд прокатился мимо Горменгаста, принявшего позу «Мыслителя» Родена, и остановился у ног Умника.

Сантино, который выглядел точно успел за три секунды принять кровавую ванную не снимая одежды, закрыл собой Артура Грэма.

– Протекто! – успел на этот раз выкрикнуть Умник.

Одинозный горгул, все это время мирно сидящий на исполинском плече, спикировал на гранату и заключил себя вместе с ней в коконе из толстых крыльев.

Раздался резкий хлопок. Смертник-горгул затрещал по швам, крылья отвалились, и сам он раскололся на две неравные части и испустил дух – причем в буквальном смысле: над его камушками-останками поднялось поначалу бесформенное бледно-желтое облако, которое пройдя сквозь потолок исчезло.

– Ты за это ответишь, Сантино.

Несмотря на звон в ушах и секундную обескураженность (ни один осколок гранаты не прорвался сквозь крылья горгула), от Эдуардо не укрылись сгущающиеся на стене тени позади Умника.

– А ты возгордился.

– Вы только гляньте, кто к нам пожаловал. Джонатан, здравствуй. Или вернее сказать: Расстрига? Бач, ты все-таки нашел его. Теперь все Архонты официальные и нет в сборе. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Вы пропустили не так уж и много. Если вкратце, то у нас в Лигеметоне малюсенькая революция.

– Что весьма поправимо, – с апломбом заявил Версетти и, засунув руки в карманы брюк, степенной походкой направился к Умнику.

Хаосит и дэймос встали друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки.

– Смотрю ты без галстука. Похоже, и вправду наступает новая эра.

Версетти скупо улыбнулся в ответ.

– Мортимер как-то сказал мне, что нельзя поддаваться собственному греху. А ты совершил эту ошибку. Задрал хвост.

Хаосит хмыкнул.

– Горменгаст преподаст тебе урок хороших манер, – смакуя каждое слово, проговорил Натаниэль, а затем сказал почти то же самое только на эсперанто.

Живое оружие против сефиротов вытянулось во весь рост, расправило плечи, сделало несколько гулких шагов, потянуло длиннющие пальцы к Версетти, который к слову так ни разу и не взглянул на голема.

Эдуардо отчетливо слышал, как Версетти изрек всего два слова:

– Черная луна.

– Стой! – слетело с языка хаосита наперекор собственной воле, отчего Горменгаст застыл. – Что… Почему я это сказал? Что ты сделал?!

Хаосит требовал ответов, но дэймос нагло позабыл о нем и переключился на Горменгаста. Неотрывно смотрел ему в глаза.

Эдуардо тоже импонировали глаза монстра. В них проблескивала человечность, что было весьма гротескно.

– Не существует никого идеальней в нашем многогрешном мире. Горменгаст – совершенство. Разве нет, Джонатан?

– Да. – В голосе Версетти вибрировали нотки горечи. – Он совершенство. А ты – прах.

В руке дэймоса возник причудливый, словно из кошмаров душевнобольного, букет из четырех цветков – материальный и в то же время неосязаемый. Твердые лепестки, колышущиеся дымчатые ножки.

Он отделил один цветок от остальных и приложил его соцветия напоминающие сапфир к щеке хаосита, на которой тут же, будто след от поцелуя, отпечатался узор снежинки.

Следующий шипастый цветок терновым венцом обвил виски.

Вслед за тем он затолкал в рот хаоситу леденец с красной спиралью размером с взрослую ладонь прямо вместе с белой палочкой.

Последний цветок, который даже цветком-то язык не поворачивался назвать – миниатюрный, заостренный костяной хребет, с навершием в виде грязно-коричневого черепа – его хаосит получил прямо в грудь как укол инъекции.

– Хм, совсем не больно.

– Последние слова?

– Не поверишь, – хаосит хлопнул себя по бедрам. – Ни одна сентенция не приходит на ум, – протянул он с ноткой фатализма в голосе.

– Усни.

Запахло дождем вместе с лавандой.

Хаосит стоял с закрытыми глазами. Он побледнел до невозможности. Стал белым почти как Горменгаст. Даже волосы наполовину поседели. Он заколотил по своей же голове кулаками. Истерически загоготал. А потом, в качестве жирной точки, его конечности с хрустом вывернулись, согнулись под немыслимыми углами прямо как у гуттаперчевого человека, появился настоящий горб, он рухнул на четвереньки, скуксился, точно брошенный в огонь бумажный человечек и только потом затих. Навсегда.

Джонни Версетти вычеркнул Натаниэля Эмерсона из мира живых.

ПОСТФАКТУМ

Это был неправильный план в дурных руках, It was the wrong plan in the wrong hands

Неподходящая теория для неподходящего человека. The wrong theory for the wrong man

Неподходящая ложь, основанная на ошибочных чувствах. The wrong lies on the wrong vibes

Неправильные вопросы с неверными ответами. The wrong questions with the wrong replies68

Джонни Версетти

Зима штурмовала Нью-Гранж: лютая метель стучалась в окна домов и витрины магазинов, иней поблескивал на дорогах, снег валил мелкими острыми хлопьями в лица пустых и сефиротов. Мороз пробрался всюду. Но только не в Пандемониум, где было в высшей степени жарко, хотя преимущественно и в переносном смысле.

Сидя за махагоновым столом я ощущал себя как вынутая из воды рыба. Разговор походил на толчение воды в ступе. А завязался он с обвинения:

– Чуваш заточил меня в каменюку! – сокрушался Приближенный Артура Грэма.

– Хватит! – Мумия бухнул кулаком по столу (беспрецедентно!).

– Таков был приказ Эмерсона, – сплетя пальцы рук, как когда-то делал сам Умник, пояснил Эдуардо. – Я прошу у тебя прощения, Мик.

По безэмоциональной физиономии хаосита было неясно, вложил ли он в извинение прямодушие или издевательскую нотку, но если некросу и послышалось второе, то он предпочел пропустить это мимо ушей. Мик открыл и закрыл рот, после чего окончательно утихомирился.

Затем острые как гарпуны взгляды нацелились на меня, так что пришлось держать оборону. Хорошо Бач торпедой пришел на подмогу. (Кстати, лицезреть вытянутые физиономии Архонтов, когда нол объявил себя Чернобогом – было бесценно.) Почти заканчивая друг за другом предложения, мы рассказали все как на духу. Довольно секретов! И если неделю назад Архонты хотели видеть меня в зацементированном деревянном ящике на дне реки Хадсон, то после того как я спас их шкуры от Горменгаста, они помиловали меня и даже более: вывели на голосование вопрос о судьбе культа дэймосов и теперь, официально, я – Архонт. Депинпик, стоящий в тот момент позади меня, облегченно выдохнул.

Далее бросали жребий по поводу участи Пиковой Дамы.

– Ты дала стрекача!

– Доминик, милый… – Симплигат и вправду кинула всех в самый ответственный момент, когда надо было сражаться плечом плечу и потому не находила оправданий. Нэнси только едва заметно сжимала и разжимала кулаки, но тоже ничего не могла поделать.

– Предлагаю определиться с епитимьёй69 для мисс Мун, – сказал Эдуардо, который, как и я, формально получил титул Архонта. – Только давайте без казни, хватит с нас и двух смертей глав культов. Может, лишим симплигата права голоса на конклаве сроком на…

– На неопределенный срок, – изрек Годрик Вортинтон.

Мы уже собирались петь панихиду в его честь, но Рагнар заявил, чтобы мы попридержали коней. И когда Годрик явился на собрание, все до единого – включая меня – испытали благоговейный трепет и шок. Воистину Фламинго непобедим! Он восстал из пепла, что было столь же фантастично, как обогнать подводную лодку в одних только ластах. Как ему удалось, Сантино выпытывал битый час. Мучал его вопросами даже больше чем меня. И что изумительно – нет, Годрика не вывели на чистую воду, секретом он не поделился, – так это то, каким манером переговаривались между собой Второй Капоне и Фламинго. Без единой подколки, ни тени гримасы презрения. Они говорили как… хорошие приятели или даже, не побоюсь этого слова, друзья.

Закончив копаться в грязном белье каждого по второму заплыву, мы твердо решили прекратить посвящение пустых (возможно навсегда). Единственно хаоситу позволили обзавестись Приближенным. Также Приближенный появился, наконец, у Сантино. Его спину прикрывал ветал в длинном камуфляжном пальто с уродливыми шрамами на лице.