240. Примерно двести сорок с чем-то рассказов. Часть 1

Короче говоря, деньги от проданной квартиры Людмила Викторовна выбросила на ветер и Маринкин отец ещё долгие годы по науськиванию жены ходил по судам, шумел в толпах-пикетах таких же как и он дураков.

– Домой отец приходит с квадратными глазами, весь чёрный… Работы нет… Денег нет… А она давай пилить его, проклинать…

Отец ушёл от них за год до Маринкиной с Лёхой свадьбы. Тестя Лёха видел только на фотографиях. Невысокий, смуглый, улыбка добрая. И Лёха, уверенный, что уже ни чем его не удивишь, опять задирает брови, замирая от неожиданных подробностей:

– Сколько помню себя – отец всё время: «Люсь, да ладно тебе!.. Люсь!..», а она ему матом в ответ кричит… А тут я сижу – слушаю, а он не знает, куда деваться от моих глаз…

Лёха длинно вздыхает от такой свалившейся напасти, головой качает:

– Надо чё-то делать, Мариш… Не может же так всё время продолжаться…

А Маринка зло хмурится и добивает:

– Ничего ты не сделаешь – это человек такой. Она и бабу Тоню в гроб загнала…

И Лёха полночи ворочается, вспоминая, как Людмила Викторовна, румяная с мороза, улыбается на пороге, вся в снежинках и уличной свежести:

– А я мимо прохожу, думаю – забегу на секундочку!.. Вот, Мариночка, возьми, тут пицца и яблочки!.. Не-не-не-не!.. Я на секундочку!.. Не-не-не-не!.. Побегу!.. Не-не!.. А Леночка как?..

Лёха голопом бежит в детскую комнату, тащит дочку на руках:

– А вот бабушка пришла!..

– Да ты моя рыбонька!.., – Людмила Викторовна бросает сумки, апельсины катятся по полу, – Да ты моя роднулечка!.. Иди к бабушке!.. Ой, как я соскучилась!..

Леночка выставляет вперёд ручки, не даёт прижать себя. Людмила Викторовна настойчиво борет сопротивление, с силой обнимает, счастливо заливаясь:

– Ой, ты ж моё золотце!.. Ах, ты ж моя сладенькая!.. Соскучилась по бабушке?.. Соскучилась?.. Скажи – соскучилась?..

Все замирают, ждут ответа.

– Скажи – соскучилась по бабушке?

Леночка смотрит в пол:

– Нет.

Людмила Викторовна потешно «пугается», заливаясь смехом:

– Как «нет»?.. Не соскучилась по бабушке, что ли?.. Рыбонька моя?.. Не соскучилась?..

Лёха неловко переминается с ноги на ногу:

– Да она ещё не проснулась, Лю…

– Не соскучилась, говоришь?., – перебивает бабушка, – Леночка?.. Не соскучилась, скажи?..

Светясь улыбкой, бабушка приближает лицо к Леночке, не отстаёт:

– Соскучилась или нет, скажи моя хорошая?..

Опять неловкая пауза и ребёнок краснеет, ещё ниже опуская голову и плечи:

– Нет…

– Ах, ты ж какая хулиганочка!.., – заливается смехом бабушка, распрямляясь вся красная, смотрит на Лёху и Маринку, – Ах, ведь какая проказница!.. Ха-ха-ха!.. «Не соскучилась по бабушке», говорит!.. Ха-ха-ха!.. Ох! Проказница!..

Людмила Викторовна пританцовывает, смеётся, в шутку грозит пальчиком:

– Вот какая Леночка у нас нехорошая!.. Не любит бабушку!.. Ой, сейчас заплачет бабушка!.. Ой, сейчас заплачет и уйдёт бабушка, раз её Леночка не любит!..

Лёха с Маринкой тихо смеются, подыгрывая, не зная, куда девать глаза. А Людмила Викторовна не успокаивается, заливается колокольчиком, и на неё невозможно смотреть. Присев на корточки, она опять прижимает упирающуюся внучку к себе, целует звонко в обе щёки:

– Мму!.. Ммму!.. Ой какая нехорошая у нас Леночка!.. Уйдёт сейчас бабушка!.. Ох, уйдёт и больше не придёт!.. Хочешь, чтобы бабушка ушла?.. Хочешь?.. Ха-ха-ха!.. Скажи – хочешь, чтобы ушла бабушка?..

После звенящей секундной паузы, ребёнок еле слышно, но упрямо говорит:

– Уходи…

– Ай, какая нехорошая Леночка!.. Ай, как обижает бабушку!, – резко распрямляется Людмила Викторовна и смеётся озорно и заразительно, а в глазах…

И потом они долго прощаются и Людмила Викторовна взволнованно объясняет, что надо всем-привсем только счастья и добра желать, а Маринка, словно во сне, кивает бумажной улыбкой, и Лёха вздыхает и после ухода бабушки в коридоре долго горит свет, но никто его не выключает: Маринка стоит у окна на кухне, а Лёха стоит сзади в метре от жены, всё ещё улыбаясь с задранными на лоб бровями…

Упрямый Лёха. Как осёл. Чего доказать хочет – не понятно. Сколько раз уже они с Маринкой, насплетничавшись, как две старухи, решительно машут рукой: «Всё!.. Хватит об этом!.. Сколько можно-то?.. Бр-р, как неприятно!..», а всё равно всякий раз возвращаются к одной и той же теме… Наваждение какое-то!.. Поговорить больше не о чем!.. Погружённые в свои мысли, делают вид, что, мол «как на работе, Лёш?», и через пять минут опять про Людмилу Викторовну!.. И ведь не смешно уже совсем!.. Лёха говорит:

– Слушай, это уже просто дурдом какой-то… (слово «дурдом» теперь у него всё время на языке!) Не могу успокоиться и всё!.. Вроди и забуду на минуту, а телефон зазвонит и я машинально представляю, как буду кривляться сейчас перед… ней.

А Людмила Викторовна непредсказуема до того, что держит в постоянном напряжении. После тех проклятий через пару часов уже звонит, как ни в чём не бывало:

– Приветик!.. Как вы там?.. Чё трубку не берёте?

– Здр… Как «не берём»?.. Берём!.. Здравствуйте… Ещё раз. Вы изви…

– А я звоню, слышу – опять трубку не берут!.. Ха-ха-ха!.. Ну-у, думаю, всё!.. Теперь вообще перестанут с матерью общаться!..

– Да нет, вы что?.. Мы…

– А это – грех, на мать обижаться, Лёша!.. Любая мать тебе это скажет. Мать от сердца говорит. Всё от сердца!.. Так что и не вздумайте обиду держать какую… Господь всё видит!..

Выждав паузу, Лёха поддакивает:

– Да-да, конечно!.. Я же понима…

– Мариночка как там?.. Спит?..

Лёха смотрит, как жена испуганно машет руками, хмурится и кивает:

– Да… Уснула… Ей врач ещё пропис…

– Ну и пусть поспит, лапушка моя!.. Пусть поспит… Умаялась за день-то, небось. Пусть поспит. Может успокоится хоть немного!.. Совсем у неё нервы расшатались после свадьбы-то… Смотрю на неё и не узнаю прямо… Совсем изменилась кровинушка моя… Пустырник ей попить надо. Пустырник заваривайте и пусть пьёт, нервы полечит… А то совсем уже на мать кидается (голос начинает дребезжать). Совсем уже с ума сошла, деточка моя ненаглядная!.. Роднулечка моя горемычная…

Лёха надувает щёки, выпучивая глаза, длинно выпускает воздух из лёгких, прикрыв ладонью трубку. Марина, увидев это, презрительно скалится, жестом спрашивает: «Опять?»

Лёха прижимает ладонь ко лбу, беззвучно кивая: «Угу!»…

– … И ведь что я такого сделала-то?, – причитает в трубку Людмила Викторовна, – чем прогневила Господа-бога?.. За что мне такие страдания на старости лет-то?.. За что мне так?!.

Лёха, скосив в кучку вытаращенные глаза, опять натужно выпускает выдох, качая головой.

– В чём провинилась я перед Христом-Господом?.., – плачет Людмила Викторовна, и у Лёхи вдруг закрадывается совершенно нелепая догадка.

Изумившись невольной фантазией, он даже поднял указательный палец Маринке: «Тихо!», и прислушался внимательно… Ну, да!.. Совершенно отчётливо стало слышно, что Людмила Викторовна, плача в трубку, прикрывает её ладонью!.. Лёха обалдел на секунду и послал недоумённый взгляд Маринке. Тёща давно уже живёт одна. Гостей дома не терпит, с соседями дружбы не водит. Зачем она трубку прикрывает ладонью?..

– … Видно на роду мне написано принять долю свою такую проклятую…, – всхлипывает Людмила Викторовна и вдруг совершенно спокойным голосом говорит кому-то в сторону, – Кафель не пачкайте, пожалуйста!.. Нет, вы пачкаете!.. Пачкаете вы!.. Что я, не вижу, что ли?..

И Лёха рядом слышит бубнящий оправдывающийся голос мужика, а Людмила Викторовна строго добавляет:

– Одно лечите, другое калечите!.. Так и я могу кран крутить!.. Осторожнее, пожалуйста!..

«У неё сантехник работает!», – осенило Лёху.

А Людмила Викторовна опять заёрзала трубкой, настроилась:

– … Видно так и плакать мне теперь, пока не помру…

…Через полчаса потрясённый Леха на кухне пересказывал слово в слово разговор, восхищённо тараща глаза:

– Нет, ты представляешь!?..

Маринка злорадно щурится:

– Я же говорила тебе – это бесполезно всё… Бес-по-лезно!.. Она всегда такая. В школу придёт и больным голосом клянчит у учительницы: «Вы уж поставьте Мариночке пятёрочку за четверть, пожалуйста, Христом-богом прошу вас… Всю зиму она проболела у меня… Всю зиму…» А я не знаю, куда от стыда деваться. А учительница потом смотрит на меня, как на дуру: «Когда это ты болела, Марин?.. Вроди бы ни одного урока у тебя за зиму не пропущено… Что-то я не помню…» Стыдобища, ужас…

Лёха хохотал с удовольствием, откидываясь на спинку стула, не переставая удивляться, а Маринка кулачком грозит:

– Тише ты!.. Ленку разбудишь, дурак!.., – и прикрыв беззвучно дверь, продолжает, – А потом дома меня дождётся и материт училку на чём свет стоит…

– Обалдеть…, – ничего уже, кроме восторга, у Лёхи на лице не было, – обалдеть можно… И чё делать-то?.. Она же!.. Обалде-е-еть…

…И вот уже Лёха поражается сам себе, наблюдая как-бы со стороны за своими мыслями и выводами, и если раньше, бывало, он раздражённо гнал от себя такие подленькие и трусливые фантазии, то теперь он удивляется сам себе, замечая, что так же, как и Маринка, стал совсем другим, и открывает теперь в себе новые и непривычные качества. В который раз уже, засыпая и просыпаясь с тёщей перед глазами, Алексей решительно выдыхает в голове: «Всё!.. Какого чёрта?.. Завтра же скажу: «Так, мол, и так, Людмила Викторовна!.. Вы чего такой хренью занимаетесь?..» И Алексей видел застывшую в испуге тёщу и продолжал с каменным лицом, но мягко, по-доброму: «Я очень настойчиво вынужден вас попросить…”, и дальше формировал длинную и правильную речь, объясняя, что, мол, «вы всегда были и будете для нас очень родным человеком,.. и, мол, мы очень любим вас… и переживаем…”, и варианты этой речи оттачивались, и становились всё лучше, и единственное затруднение, как правило, появлялось после слов «тем не менее…» В который раз на этом месте Лёха спотыкался, каждый раз предлагая и отвергая самому себе варианты.

«Людмила Викторовна!, – мысленно Лёха мягко положил руку тёще на плечо, но плечико мгновенно одёргивалось, и Лёха терпеливо корректировал: «Нет. Она сидит, чай пьёт, а я напротив сажусь… И говорю…»

И Лёха «садился напротив», заботливо пододвигая к Людмиле Викторовне вазочку с яблочным вареньем:

– Вот… Попробуйте, пожалуйста. Ваше любимое. Я помню…

И клал перед тёщей чистенькую ложечку на кружевную салфеточку…

Лёха тут же понимал, что он лебезит, и беззвучно и зло смеялся, косясь на спящую рядом Маринку, отгоняя дурацкие картинки. И с этим же злым смехом злорадно говорил сам себе:

«… Да хрен тебе по всей роже!.. „Салфеточку!“.. Она же непредсказуемая… Ты её ни только чай пить, а и за стол не усадишь!..»

И в голове тихонько пропело «не-не-не-не-не!…»

«Откуда мне эта поганая интонация знакома?..,» – мрачно вздыхает Лёха, злясь на себя за то, что не может сосредоточиться, и вспоминает, как больная Маринка вытягивалась в струну, отворачиваясь в постели, а Людмила Викторовна шептала сквозь слёзы на всю квартиру:

– А я по тебе свечечку в церкви поставила, роднулечка моя горемычная…

«Это она сначала в церковь заехала, а потом в „Ленту“ чайничек смотреть ходила… Или наоборот… Сначала чайничек…»

И Лёха опять наливается необъяснимой и тягучей злостью, и злится уже на эту злость свою.

Какого чёрта?.. Ёлки-моталки?.. Как-то ведь надо же это решать?.. Можно, к примеру, запросто встряхнуть за шиворот, слегка, конечно, мол – «да пей же ты уже этот долбаный чай!..». Лёха машинально добавил и тут же испуганно убрал «сука такая».

«Да, именно так!.. С порога ей в лобешник – кончайте вы уже эту комедию ломать!.. Нет, не так… Людмила Викторовна!.. Хватит вам уже и себе и… и нам нервы портить!.. Чего вы в самом деле!..» И точно так же, как она обнимается с упирающейся Леночкой, содрать с неё пальто, затащить в квартиру: «Пока не пообедаете с нами – никуда не отпущу! Понятно?..» Этот вариант Лёхе так понравился, что он в сердцах добавил с искренней улыбкой: «А не будете слушаться – ещё и по шее получите!».. И все смеются, и Людмила Викторовна улыбается, краснея, покорно снимает пальто, и Ленка из комнаты бежит к ней…

Тут же откуда-то сбоку громкий и игривый голос плаксиво пропел:

– На како-эм месте у вас секс?.. На како-эм?.. Ну-ка, рассказывайте-э нашей невести-э!.. Всё рассказывайти-э!..

И всплыло почему-то лицо Ларисы Гузеевой:

– А Розке лишь бы про секс!..

И хохот в зале…

Тфу!.. Лёха отогнал идиотскую картинку. Вот откуда эта интонация!.. Так и свихнуться можно, ей-Богу!.. Завтра же!.. Как придет – завтра же с порога – и в лобешник!..

…И воскресное завтра разлилось утренним перезвоном. Святой праздник открывает любые двери, любые чёрствые сердца. Не успев толком войти, румяная Людмила Викторовна, счастливая и весёлая, с порога кричит озорно:

– Исус-Христосе-э!.. Исус-Христосе-э!.., – и троекратно смачно целует воздух возле Маринкиных ушей: «м-му!, м-му!..», и потом спохватывается, заливаясь смехом, – Тфу, блин!.. Болтаю чёрти-что!.. Христос-Воскреси-э!.. Христос-Воскреси-э!..

И Лёха, улыбаясь со сна, даёт себя расцеловать, наблюдая, как Людмила Викторовна одновременно вытирает Маринке испачканную помадой щёку – «Испачкала?.. Нет?.. Не испачкала? А я испугалась – думала, испачкала!..»

А Лёха глаз не сводит, наблюдая с изумлением. Он давно уже понял, что просто восхищён этой блестящей игрой. И действительно – игра блестящая. Людмила Викторовна, мгновенно реагирующая, всё слышащая, всегда готовая к атаке, одновременно проигрывает десяток ролей. Ни чего не упустит, ни чего не оставит без внимания. Попробуй сладить с такой!..

И Лёха уже с пониманием смотрит на жену, которая, словно под гипнозом, не сводит глаз с матери. Людмила Викторовна заливается – и Маринка сдержанно, но приятно улыбнётся. Тут же тёща вдруг разразится слезами – и Лёха с Маринкой понимающе качают головами, горестно переглядываясь. Невозможно взгляда оторвать. Оба они играют по этим правилам невольно. Ухо держать надо востро!.. Как и всегда, Людмила Викторовна продолжает свой поучительный и весёлый монолог, успевая при этом и совет дать, и беспокойно о здоровье спросить, и всплакнуть ни с того, ни с сего. Причём тематика рождается сама собой, по ходу повествования:

– А я прохожу случайно – дай, думаю, заскочу на секундочку к внучечке!, – щебечет Людмила Викторовна, выкладывая на стол яблоки, апельсины, аппетитный кусок копчёной курицы в пакетике, штук десять шоколадок разного калибра, – Думаю, не выгонит же внучечка бабушку на улицу… Ха-ха-ха!.. А где Леночка-то? (быстро, в сторону Маринке).

– Играет там в комна…

– А я смотрю, что ж не зайти к внучечке-то!.. Раз уж сама внучечка к бабушке не хочет в гости ходить, думаю, а схожу-ка я сама к внучечке…, – продолжает Людмила Викторовна, выкладывая огромный кулёк конфет, несколько консервов…

Лёха наблюдает с немым восторгом, не мигая.

Людмила Викторовна достаёт двухлитровую банку домашней сметаны, опять привычно бросает в сторону:

– В холодильник поставь, – и тут же перестраивает голос, – Не любит, видно, бабушку внучечка…

Готовый аплодировать, Лёха боится спугнуть мгновения искусной игры. Более закалённая Маринка тихо ругает:

– Да, мам!.. Ты зачем столько тяжести-то таскаешь?.. У нас всего полно!.. Ты… У тебя же нога бо…

– Не любит, видно, внучечка бабушку!…, – одновременно с ней поёт Людмила Викторовна, задумчиво вытаскивая из сумки кофе, чай, колбасу…

…И отношения с Маринкой перешли у Лёхи на новый какой-то, незнакомый уровень. Нет, он так же любит её, и может быть даже сильнее. Даже скорее всего, что ещё сильнее. А практически весь их досуг, как и весь воздух в квартире пропитан немыми вопросами, недосказанностью и каким-то постоянным и тягостным впечатлением. Будто только что фильм посмотрели с нелепой концовкой, и теперь переваривают недоумённо: «Как же так?» И Лёха вздыхает, видя, что Маринка уже не спорит с матерью и не стыдится её даже. А всякий раз цепенеет, застывая и прислушиваясь, улыбаясь мучительно и виновато.

А честный и добрый Лёха упрямо продолжает разговор, заводя самого себя в тупик своими же размышлениями:

– Чего она хочет?.. Убей – не пойму… Ведь сама же себя до истерики доводит… Говорит – «не ходите в гости!», а как тут прийти, когда она с порога… начинает…

И Лёха мрачнеет, вспоминая эти мучительные посиделки у тёщи, как она мечется по квартире, щебеча и изнуряя себя:

– Садитесь!.. Садитесь, Мариночка!.. Я мигом!.. Я быстренько!..

И бежит на кухню и кричит оттуда, гремя чем-то:

– А я думаю – надо будет в магазин с утра сходить! Не дай бог Леночка к бабушке придёт, а у бабушки дома шаром покати!..

И она прибегает обратно с испачканными мукой руками «мм-у!, мм-у!.. роднулечки вы мои!..», и бежит на балкон:

– Я быстренько!.. Сейчас я вам хоть грибочков-то!..

И Маринка, раздевая Леночку, кричит из коридора:

– Ни чего не надо!.. Мамуль!.. Успокойся ты!.. Мы не голодные!.. Куда ты спешишь так?!..

– Бегу, Мариночка!.. Бегу, моя хорошая!.., – бежит с балкона Людмила Викторовна, – Вот, я хоть вареньица вам!.. Держи!.., – суёт она банку Лёхе, и тот стоит с одним ботинком в одной руке, а с банкой в другой, – Вот ведь я дура какая, ещё думаю: «Не дай Бог детки придут, а у меня и угостить-то их не чем!» В кое-то время детки пришли…, – опять прибегает, суёт Леночке полные ладони шоколадных конфет, – Держи, моё солнышко!.. Кушай, моя хорошая!..

– Мам!, – смеётся Маринка, – дай мы хоть разденемся-то!.. Ну чего ты?..

Леночка опять смотрит в пол, прячет руки за спину. Маринка поджимает губы, легонько шлёпает дочку по спине:

– А ты чего опять?..

– Держи, моя хорошая, угощайся, лапушка моя ненаглядная, – щебечет торопливо Людмила Викторовна, рассовывая конфеты Леночке по карманам. Конфеты все не помещаются и она суёт их Маринке, – Держи, Мариночка!.. Кушайте, мои роднулечки!.., – и опять бежит на кухню, но замечает, что Лёха сел на диван с пультом в руке, бежит к Лёхе, – Включай, Лёша!.. Включай, если хочешь!.. Вот тут надо нажать, – забирает пульт, нажимает кнопки, – где тебе хочется, какие ты каналы смотришь?

Задерживаясь на каждом канале по секунде, она кричит всем одновременно и по-очереди:

– В кои-то веки детки заглянули!.. Ой, молодцы мои!.. Раздевайся, Леночка!.. Я вам сейчас блинчиков!.. Раздевайся, моя хорошая!.. Где тебе, Лёша?..

– Да вот тут оставьте, сейчас новос…

– Смотри, Лёшенька!.. Смотри, где тебе нравится, – переключает дальше и дальше Людмила Викторовна, и видит, что Маринка раздела, наконец, Леночку, и бежит к ним с пультом в руке, – Заходите, мои хорошие, заходите!..

Потрясённый Лёха видит на экране крупным планом Розу Сябитову, которая под аплодисменты зала плаксиво и весело капризничает:

– Да, мы такие-э-э… А вы как думали-э-э?.. Такие мы-э…! Мы любим подарки-э-э!..

Лёха аж озирается по сторонам… Мистика какая-то!..

А Людмила Викторовна уже кричит на кухне:

– Кушай, Леночка, кушай, моя сладенькая!..

А Маринка сдержанно вздыхает, от Леночки не отходя ни на шаг:

– Мам, да она не будет сейчас кушать… Подожди… Не будет она… Видишь – она не хочет…

И Людмила Викторовна, заливаясь смехом, пробегает мимо Лёхи, на секунду останавливаясь:

– Что ты смотришь там, Лёш?.. А!.. Ха-хах!.. На этих сучек?.. А мне тоже нравится!..

И бежит на балкон за очередной банкой. Видя, что пульт оставлен на подоконнике, Лёха переключает на «Новости», делает по-тише и кладёт пульт рядом.

– Давай, Лёш, стол выдвинем!.., —подбегает Людмила Викторовна, – а то, что ж мы на кухне-то сидеть будем?.. В кои-века детки пришли, а я их на кухне буду держать!..

И уже ни Маринка Лёху, а он наоборот успокаивает тайком на кухне жену:

– Да ладно тебе!.. Пусть набегается… Покушаем, успокоимся… Чё ты?..

– Да она не слушает!.. Я ей – «мы не голодные», а она мне пряник в рот суёт!..

Но и выдвинутый стол и угощение не успокаивают Людмилу Викторовну и она мечется, как курица на пожаре:

– Кушайте-кушайте, Мариночка!.., – ставит общее блюдо с салатом впритык к краю, Маринка испуганно подхватывает, – Вот и грибочков попробуйте, я вам с собой потом положу!.., – убирает блюдо, подставляет грибы.

– Мам… Да ты сама-то кушай. Успокойся, ради бога!.. Я поем. Что я, маленькая, что ли?.. Мам!.., —улыбается Маринка, – садись вот сама ближе, чего ты так с краешку притулилась?.. Места-то хватает…

Лёха вскакивает, пытаясь усадить Людмилу Викторовну в свободное кресло, а она:

– Не-не-не-не!.. Ты что?.. Мне так удобно!.. Я так люблю!.. Не-не-не!..

И испуганно сидит на углу, на краешке табуретки, горестно оглядывая ломящийся от еды стол, причитая:

– Да что ж это за дура я такая?.. В кои-веки детки пришли, а и угостить-то не чем!.. Ох, и дура-дура я!..

И что-бы сгладить неловкую паузу, совершенно сытый Лёха ест весело и с аппетитом:

– Ох, а вот эту штукенцию я обожаю!.., – поддевает вилкой солёную, крашенную свеклой капусту, – Отлично вы капусту солите, Людмила Викторовна!.. Отлично!..

И капуста действительно хороша!. Хрустит, сочная, вкусная!.. Эх!.. Песня, а не капуста!..

– О-о-ой!.., – Людмила Викторовна смущённо улыбается исподлобья и моргает шесть раз в секунду, – Врешь ты всё!.. Я же вижу, что врёшь!.. «Вкусная»… Да какая она «вкусная»?.. Врёт и не краснее-ет-э… «Вкусная-э-э!»

Лёха давится, закашливается и выбегает в коридор, откуда слышит:

– Кушай, Леночка!.. Кушай, моя роднулечка!..

– Мам!.. Ну чего ты к ней в тарелку…

– Мм-у!.. Мм-у!..

…

Плачь, читатель мой терпеливый!.. Плачь, проклинай меня, рви волосы!.. Ибо грешен и слаб я, и беззащитен перед правдою… Не уберёг я покой твой!.. На истину позарился, польстился…

И вот уже удивиться, казалось бы, нечему. Чем тут ещё удивить тебя?.. Что ещё выдумать?.. Как обмануть тебя, порадовать?.. А как было, так и напишу. Кричи, ругай меня теперь… Не умею обманывать…

…А Маринка всё чаще пугала Алексея. И, бывало, загнётся ни с того, ни с сего, мучительно живот прижимая рукой, да и вообще – странная стала какая-то… Лёха подлетает к ней – «Марин, ты чё?», а она зло оскалится, хмурится, словно её за недостойным чем-то застукали… И разговоры странные ведёт. Лёха с утра на кухне чай пьёт перед работой, бесшумно газету перелистывает, а тут Маринка в одной комбинашке на кухню влетает, на шее виснет, губы мокрые, холодные, быстро-быстро Лёху целует, в глаза заглядывает, чуть не плачет, умоляет: «Не ходи сегодня на работу… Останься дома…» А Лёха смеётся: «Тебе приснилось что-то, что ли?..» А Маринка смотрит так, что в дрожь бросает, и Лёха хмурится и шутить не получается, и с трудом пальцы Маринкины на шее он разлепляет… И Маринка подурнела совсем. Жёлтая стала, муть в глазах. В дверь позвонят, а она вздрагивает, уши ладонями закрывает: «не открывай!.. не открывай!..»…

Лёха злился и ругал жену. Грозил побить:

– Сдурела ты, что ли?.. Ребёнка пугаешь!..

А Маринка совсем очумела. Сидит напротив Леночки, нечёсанная, немытая, в упор смотрит, как дочка кашу кушает. Не моргнёт, не пошевелится. Леночка с рёвом бежит к отцу: «Мама стлашная!..», а Маринка не шелохнётся. Сидит, улыбается, глаз не сводит с одной точки. Лёха орал, тормошил жену:

– Ты чего, Марин?..

По щекам бил несколько раз, а она хохочет, вываливаясь, словно кукла тряпичная из Лёхиных рук, на пол падает и лежит неподвижно, зыркает с пола весело и хохочет зловеще… Леха кинулся к телефону и взял «отгулы», позвонил тёще, и случилось то, что должно было случиться. Заслышав щебетание Людмилы Викторовны, Маринка села на корточки в углу комнаты и, зажимая руками уши, истошно кричала что-то невнятное и рвала волосы. Людмила Викторовна с визгом кинулась к дочери, но та стала голосить так истошно и страшно, что Лёха оттащил брыкающуюся тёщу за талию и запер в ванной, после чего вызвал «Скорую».

Утром Лёху вызвали в больницу и сказали, что ночью Маринка умерла…

Врач, костлявый мужик с воспалёнными глазами, хмуро буркнул, что перед смертью Маринка почти час бесновалась в кровати, в кровь царапая лицо и судорожно выкрикивая кому-то: «Отойди от меня!»…

…Словно во сне пролетели несколько дней и всё крутилось перед Лёхой, как в кино, и он еле замечал, где явь, а где сон. И тёща у ямы на кладбище судорожно кричала в небо: «Пр-роклинаю тебя!.. Сдохни, подлец!.. Именем бога пр-р-роклинаю!..» И на поминках, непонятным образом организованных чин по чину, ни чего не евший с утра Лёха вдруг сильно захмелел и вдруг засмеялся сам себе, не веря в происходящее, и тёща с визгом подлетела к нему, вцепилась в волосы, и опять что-то кричала, и её тащили люди, а Лёха ни чего не чувствовал… А потом был суд, и только на суде Лёха понял, что Людмила Викторовна хочет лишить его прав на Леночку, настаивая, что она является единственным опекуном, и Лёха постепенно трезвел, и в перерыве слушания дела, совершенно не соображая уже, подошёл к тёще на ватных ногах и, легко повалив её на пол, стал душить, и его бил по спине охранник палкой, и кто-то душил сзади за шею, оттаскивая. А потом Лёху загнули дугой, выворачивая руки, и кто-то тянул за волосы, запрокидывая голову, и Лёху бегом вели в коридор, но он успел заметить, как всё это время рыдающая Людмила Викторовна, украдкой показала ему язык, и в одно мгновение в улыбнувшемся взгляде её Лёха отчётливо прочитал: «Чё? Съел?!»..