Последняя любовь Хемингуэя

Тот, итальянский папа, сейчас не слишком интересовал Дору, а вот с предлагаемой суммой следовало смириться. Неплохо и три тысячи, а то можно ничего не получить и она ответила:

–Свои грехи я постараюсь замолить и без римского папы. Есть еще бог, о ком вы забыли. Любовь – это не только грех, но всегда и покаяние. А любовные грехи бог прощает всем, начиная с Адама и Евы. Вы мне деньги сегодня отдадите? – Спросила она собеседницу конкретно.

–Завтра. Мы не держим таких больших сумм дома. Я завтра поеду в Гавану и возьму их в банке. Сегодня некогда. Но вы мне должны пообещать, что не отпустите Адриану далеко от себя. Я попрошу вас всегда быть рядом с ней, особенно в присутствии Хемингуэя.

–Постараюсь.

Мэри вышла из бунгало недовольная собой и графиней. Навстречу ей шла Адриана с цветами в руках. Мэри, превозмогая досаду от разговора с ее матушкой, мило улыбнулась гостье:

–Как, Ади, тебе нравится у нас? – Непроизвольно повторила она утренний вопрос.

–Очень нравится. Цветы такие интересные и так пахнут…

–Я тебя попрошу, Адриана… – Неожиданно для себя сказала Мэри и испугалась будущих слов, но взяла себя в руки и произнесла всю фразу до конца. – Ты помоги Папе в его литературной работе. Посоветуй ему что-нибудь написать. Он же к тебе относится, как дочери. – Внутренне скривилась Мэри. – Даже любит. Занимайся с ним творчеством. Тебе еще это пригодится.

–Хорошо, мисс Мэри. – Беззаботно ответила Адриана.

Когда она вошла в бунгало, то увидела вспотевшую от жары мать и, кажется, та была не просто расстроена, а зла. Только на кого? И вскоре Адриана вообще перестала понимать происходящее. Мать обратилась к ней:

–Ади! Я только что беседовала с мисс Мэри. Знаешь о чем?

–О чем?

–О тебе. – После разговора с Мэри, в голове Доры зародился план отмщения. А может быть, устройства судьбы Адрианы. – Ты мне говорила о своей любви к Хемингуэю. Я не думала, что он тебя любит. Мэри сейчас это подтвердила. Как ты считаешь, возможен твой брак с ним? – Дора выжидательно смотрела на дочь.

Адриана растерянно смотрела на мать.

–Мама, я об этом не думаю. Мне просто хорошо с ним.

–Надо, чтобы было и полезно. – Назидательно ответила мать. – Ты уже взрослая. Двадцать лет. Пора подумать и о замужестве. Он богат и известен. Этим компенсируется разница в возрасте. – Конкретно сказала Дора, сняв тем самым главную проблему разговора с дочерью.

–Мама! – Отчаянно закричала Адриана, и слезы выступили на ее глазах. – Ты понимаешь, что у нас чистые отношения.

–Не такие уж чистые. Ты мне сама об этом сказала.

–Ну и что? Они все равно чистые! Его нельзя обижать. Ты не знаешь, а он в отличие от меня, чист.

–Поэтому и платит деньги.

Адриана замерла и, заикаясь, произнесла:

–Кто платит? Хемингуэй?

–Пока не он. Платит его жена, чтобы ты забавляла ее мужа. – Жестко произнесла Дора.

–Это невозможно! Он мне и подарков, кроме негритенка не сделал. – Адриана не говорила матери о деньгах, которые Хемингуэй дал ей в Париже.

–Возможно. Я тебе скажу правду, дочка. Твоей любовью с Хемингуэем руководит Мэри. Она платит мне за это деньги и приказывает, когда тебе ехать к нему, когда не надо. Я тебя сюда не пускала потому, что Мэри не хотела. Но когда она написала мне и сообщила, что тебя хочет видеть Хемингуэй, мы поехали сюда. То есть она разрешила нам приехать сюда. За это она обещала мне пять тысяч.

–Мама! Неужели ты так могла…

–Обманула меня Мэри. Только три тысячи дает.

–Мама! Ты мною торгуешь?

–Нет, деточка. Деньги нам нужны, мы не так богаты, как хотелось бы. А вчера, не успели мы приехать, Джанфранко попросил тысячу долларов. У него какой-то долг. А где взять деньги? Может быть, Ади, ты любовь обернула бы в серьезное дело?

–Нет, мама. Так нельзя. Мне противно. Получила эти деньги, и хватит. А я не хочу получать ничего, кроме любви. Как противно, что все это делается за моей спиной. Ты унизила меня, мама, перед Хемингуэем. Это же грех, мама!

Дора вздрогнула. Только что так ей сказала Мэри. Но она возразила дочери.

–Мы грешны только потому, что бедны. Богатые живут без греха. Им есть, чем оплатить свои грехи. И ты бы так могла. Подумай?

–Я не буду думать. Мне теперь стыдно показаться на глаза Хемингуэю. Он не знает, что его любовь куплена. Я ему все скажу!

Дора испуганно закричала:

–Ни в коем случае. Мэри сказала, что без тебя Хемингуэй хотел покончить жизнь самоубийством. Поэтому и вызвала тебя, чтобы ты его успокоила.

–Мама! Я же не игрушка. Уедем отсюда сейчас же.

–Нельзя, дочка. Ты должна помочь Хемингуэю написать еще книгу. Так просила мисс Мэри.

–Как помочь?

–Не знаю. Но она попросила, чтобы ты была с ним, когда он пишет. Но вечерами будь от него подальше. Она тоже об этом просила. Но, Ади, за это Мэри заслуживает, чтобы ты взяла у нее Хемингуэя. Нам всем тогда будет лучше. И Мэри так отомстим.

–Я буду с ним рядом, потому что люблю. Но насчет замужества с ним, мне больше не говори.

И, заплакав Адриана, бросилась ничком на кровать. А Дора еще долго успокаивала ее, до самого обеда. Наконец Адриана, наплакавшись вдоволь, сказала:

–Вы, что хотите, – делайте. Но я не хочу знать ваших дел с Мэри. И больше мне ничего не говорите, что касается нас с Папой.

Но слова матери о возможности брака с писателем остались у нее в голове.

5

Через два дня поехали на рыбалку. Шкипер Грегорио Фуэнтес, с нанятыми рабочими, постарался на славу, чтобы привести «Пилар» в образцовый порядок ко дню приезда гостей. Выехали на рыбную ловлю, правда, поздновато – давно встало солнце, но для гостей сойдет и такое время. Когда Грегорио увидел итальянскую графиню, о которой был давно наслышан от Хемингуэя и совсем недавно от друзей, то у него все замерло внутри.

«Дьявольски привлекательна. – Подумал он, сглотнув густую слюну. – А кожа, как у мурены».

Графиня по-испански выговаривала слова так, что становилось сладко в груди. Грегорио был истинным кубинцем, понимающим толк в красивых женщинах. Но это была не его женщина, а Папы. А Папа для него – святой человек.

В такое время, лучше не рыбачить. Крупная рыба ушла от берега, а вот мелочи, до полуметра длиной, они поймали. Везет же гостям! Хемингуэй радовался каждой выловленной рыбине, и старался объяснить Адриане секреты лова. Грегорио заметил, как только Хемингуэй подходил к молодой графине, так мисс Мэри сразу же отворачивалась от них. Старая графиня сидела под тентом и истекала крупным потом. Но это понятно – она толстая для тропиков. Наконец, на спиннинг Хемингуэя клюнула какая-то крупная рыбина. Папа очень хотел ее вытащить сам, но силенок не хватало, и позвал на помощь его, Грегорио. Вместе вытащили на палубу золотистую корифену. Как только она очутилась на палубе, Грегорио стукнул ее пару раз молотком по голове для порядка, и рыба успокоилась. Вообще-то, не в каждую рыбалку попадется корифена. Хоть и не редкая рыба, но плохо идет на блесну. Так, вот графинюшка, стала рассматривать корифену, даже переворачивать ее, и уколола свой нежный пальчик об острый плавник. Как бросился к ней Папа! Полчаса высасывал из ее пальца кровь, словно вампир. Ранка-то пустяковая, но Папа старался, будто водонасос. А вообще-то, он больше целовал ее пальчик, прижмется, поддержит во рту, а потом рассматривает. Но видели вы бы мисс Мэри. Она, кидала на них взгляды, как скат, вытащенный на палубу – чертовски круглые глаза. Кажется, такие были у Мэри. Только не черные с голубизной, как у ската, а синие с чернотой, как у агухи.

Так приблизительно рассказывал шкипер «Пилар» о рыбной ловле Хемингуэя и его гостей, на «Террасе» в Кохимаре, за кружкой пива. Всем было интересно послушать о красоте итальянки. И Грегорио старался воспроизвести рыбалку в красках, так чтобы у мужчин перехватывало дыхание, и всем хотелось помочь графине – поцеловать ее раненый пальчик, чтобы восстановить у себя нормальное дыхание и давление. Кубинцы очень отзывчивы на чужую беду.

Но недаром, Хемингуэй любил Грегорио. Тот ничего не сказал лишнего. Когда гости сошли с катера, Папа задержался и спросил своего шкипера:

–Ну, как, Грегорине, тебе графиня?

–Во! – Поднял вверх большой палец шкипер. – Смесь голубой и белой марлины, и еще немного угря.

–Почему угря? – Удивился Хемингуэй, обрадованный высокой оценкой своей гостьи, шкипером.

–Кожа снаружи гладкая и красивая. – Коротко пояснил Грегорио Фуэнтес. – А внутри она сладкая и вкусная.

Хемингуэй отчего-то грустно вздохнул:

–Если бы не она, то нам всем было бы плохо. Понимаешь?

Шкипер все видел и все понимал.

–Пусть она чаще приходит на катер, и все будет хорошо.

Хемингуэй еще раз грустно вздохнул и ничего не ответил шкиперу.

Он раздумывал, что делать дальше. Адриана, почему-то, избегала эти дни оставаться с ним наедине. Он тоже не хотел давать повода для пересудов, что много времени уделяет гостье, остается с ней наедине. В доме всегда присутствуют друзья и знакомые, приезжающие из Америки и других стран. На Рождество и новый год должны приехать сыновья и обязательно кто-то из его близких друзей. Все, конечно, обратят внимание, – почему и зачем в его в доме проживает молодая дама? Вопросов было много, а ответы невразумительные. Оставалось только с головой окунуться в литературную работу.

В тот же вечер Мэри спросила Джанфранко:

–Ты познакомил свою сестру с молодым человеком?

–Еще не успел, мисс Мэри. – Заторопился с ответом Джанфранко. – Пока из вашего дома Адриана никуда не выходила. Все время проводит с вами.

–Поторопись, Франки. Я знаю твою невесту. Из вас получится хорошая пара.

–Спасибо, мисс Мэри.

А Адриана эти дни грустила. Ей было жаль себя, жаль Папу. Ее угнетало то, что встреча с Хемингуэем на Кубе, подстроена ее мамой и Мэри. И она теперь не могла к нему относиться хорошо, как всегда. Между ними выросла какая-то стена, которую никто из них пока не мог разрушить. Теперь Хемингуэй писал в Белой Башне. Он располагался с пишущей машинкой на втором этаже, Адриана на третьем. Она рисовала иллюстрации к его книгам. Он рассказывал ей сюжет и говорил, что надо рисовать. Но Адриана видела, что ее рисунки получаются грустными. Они полностью соответствовали ее состоянию. А на крыше башни загорала Мэри. Она не вмешивалась в их работу, а зорко следила за тем, чтобы они долго не оставались наедине. Ее радовало, что Хемингуэй первую половину дня посвящал работе. Но огорчало, что он дописывал старые книги, а за новую, не брался. В его работе чувствовалось уныние и как от него избавить Эрнеста, Мэри не знала.

Вскоре Джанфранко, на прогулке по Гаване, познакомил сестру с молодым кубинцем – красивым квартероном с ярко-синими глазами. Он понравился Адриане, и она приняла его ухаживания. Все в нем нравилось Адриане, только не нравилась непосредственность его обращения с дамами. Но Джанфранко объяснил, что Куба – это бордель Соединенных Штатов и здесь нравы до такой степени свободные, что их можно свести к инстинктам животного мира. В этом убеждалась и сама Адриана, наблюдая веселую жизнь кубинцев. Женщины в молодости занимаются проституцией, чтобы в зрелые годы стать целомудренными матерями, а мужчины наполовину мужские проститутки – это до старости. Но при своем веселом и отзывчивом нраве, кубинцы большей частью бедны. Беднее нищих в Италии. На это обратила внимание Адриана.

Так начались ее встречи с молодым кубинцем, и Адриана думала, таким образом, немного позабыть Папу. А может, он узнает о ее увлечении и сам отдалиться от нее. Тогда планам ее мамы никогда не сбыться. Ее пугала даже мысль о будущей совместной жизни с Хемингуэем.

Мэри узнала от Джанфранко, что он выполнил ее просьбу и познакомил Адриану с воспитанным юношей. Она похвалила его и дала сто песо на цветы для невесты, имя которой было Кристина. Но Хемингуэю, она этого не сказала. Может, Адриана за это время по-настоящему полюбит молодого красавца, сама об этом скажет Хемингуэю, и он смирится с ее выбором. Также она не хотела, чтобы об увлечении Адрианы, Хемингуэй узнал из ее уст.

Дора, узнав от Адрианы, что она встречается с молодым кубинцем, притихла и больше не заводила разговоры о женитьбе на Хемингуэе. Ее огорчало только то, что на любви дочери с писателем она теряет деньги, которые могла бы дать Мэри. С Мэри ее отношения, в сравнении с первыми днями, значительно улучшились. Они часто вдвоем сидели в беседке и подолгу разговаривали о женских делах, не касаясь собственных проблем.

Один Джанфранко чувствовал себя не в своей тарелке от игры, которая шла вокруг Хемингуэя. Он по-своему любил писателя – за талант, которым не обладал сам, за широту натуры и за помощь в его судьбе. С владелицей фермы Кристиной его познакомил Хемингуэй. Он кормит гостя, устроил на работу, помогает советами. Правда, он все отчетливей видел, что все-таки всем процессом жизни писателя руководит Мэри. От нее ему за мелкие услуги перепадали деньги. Хемингуэй не имел привычки расплачиваться со своими друзьями деньгами. А в них Джанфранко был очень и очень стеснен. Он проиграл приличную сумму на петушиных боях и в рулетку. Пришлось влезть в долги, а то стыдно появляться в приличной компании, засмеют. Хорошо, что мать выручила его, и он отдал долги. Но мать проговорилась ему, за что получены эти деньги. Джанфранко, по натуре, был добрым человеком, и ему было жаль Папу за то, что его так обманывают, а он ничего не замечает. Он чувствовал себя виноватым перед ним.

И вот в начале декабря, когда задул холодный норд, в один из вечеров, его спросил Хемингуэй:

–Франки, ты не знаешь, куда пошла Адриана?

И Джанфранко решил ответить честно. Может, это была своего рода месть за унизительные услуги, которые он оказывал Мэри.

–Мистер Хемингуэй! Она пошла на свидание.

Он видел, как искривилось лицо Хемингуэя, и по нему пробежала нервная боль.

–Куда? – Голос Хемингуэя был твердым, как у солдата, готовящегося ринуться в смертельный бой.

–В Сан-Франсиско-де-Паула.

Это было небольшое селение рядом с «Ла Вихией» и в нем находился муниципалитет. Джанфранко видел, как Хемингуэй, не говоря больше ни слова, ринулся к гаражу.

–Хуан! Хуан! – Слышал он его гулкий голос, зовущий шофера.

К гаражу бежал испуганный Хуан и вскоре одна из четырех машин Хемингуэя, «Паккард», промчалась мимо Джанфранко. На переднем сидении, сжав челюсти до желваков, сидел Хемингуэй. Он даже не заметил, стоящего на том же самом месте Джанфранко.

Хемингуэй мчался догонять Адриану, словно безумный. Его пронзала, как острая боль, мысль, – неужели Адриана изменила ему? Гордость не позволяла принять эту мысль! Он обычно бросал любимых женщин первым, но не они его. Такое оскорбление он не мог перенести от любимого человека. Так вот почему Адриана молчала? Она покинула его. Поэтому она была с ним холодна. У нее есть другой и, конечно же, моложе. Почему он сам не узнал, что у Адрианы появился кавалер? Потому, что и он с ней был холоден. Не поинтересовался ее проблемами. И эта признание вины самим собой немного охладило его. Когда их машина догнала, идущую по шоссе Адриану, Хемингуэй взял себя в руки и внешне был спокоен.

Он не стал выходить из автомобиля, а только приоткрыл дверцу, как два года назад на перекрестке Удино-Латисана и ровным голосом спросил Адриану:

–Ты не хочешь мне доставить удовольствие? – И сразу же пояснил. – Поедем со мной вместе в Кохимар.

Адриана посмотрела, в неулыбающееся лицо Хемингуэя, и все поняла, – он специально догнал ее. Наверное, узнал, что она идет на свидание. Но в его лице не было просьбы, в нем была ненависть любви и Адриана, не произнеся ни слова, покорно села на заднее сидение машины и склонила голову. Машина снова рванула вперед. Хуан был классным шофером и очень хорошо понимал Папу – надо сейчас гнать к океану, как можно быстрее. Папа любит море и, может быть, там отойдет, и все снова станет на свои места. Чертова графиня, дьявол ее прислал на голову мисс Мэри и Папы! Шофер, как и вся прислуга, все хорошо видел и понимал.

Все молчали. Хемингуэю нечего было сказать. Он, внутри, кипел, как лава в недрах вулкана, не прорвавшаяся наружу. Адриана затаилась в предчувствии тяжелого разговора. Она, почему-то чувствовала себя виноватой.

Когда они приехали в Кохимар, заморосил мелкий дождь. Хемингуэй указал Хуану, где остановиться, и с Адрианой вышел из машины.

–Папа! – Настороженно спросила Адриана. – Что ты хочешь делать?

–Ничего. Всего лишь посмотреть на океан… Вместе с тобой. – Добавил он.

По маленькой бухте Кохимара стелился редкий туман, который с океана гнал ветер. Продолжал сыпать мелкий дождь. На черных хаотически разбросанных в море и на берегу скалах, нахохлились ястребы. Чайки держались ближе к берегу и противными голосами перекликались друг с другом, прячась в траве высокого берега. Все предвещало большую грозу. Рыбаки сворачивали сушившиеся сети, оттягивали подальше от океана свои суденышки.

Адриана с тревогой смотрела на будто бы окаменевшего, как скала, Хемингуэя. Он, кажется, даже не моргал, всматриваясь вдаль океана. Адриане было не по себе от его молчания, и ей казалось, что Хемингуэй исполняет какой-то неизвестный ей ритуал. Может, по индейскому обычаю. Он же неоднократно говорил ей, что его предки были индейцами. Наконец он повернул голову в ее сторону, и она увидела его просветленные глаза.

–Папа, что ты делал?

–Слушал океан. Спасибо тебе, что помогала мне понять его.

–Разве ты его раньше не знал?

–Знал. Я хотел, чтобы и ты его послушала. Ты его слышала?

–Нет. Я его не понимаю.

–Его надо чувствовать, а не понимать. Благодаря океану я стал больше понимать тебя.

–А раньше меня ты не понимал?

–Человек, как океан, до конца не познаваем. Я до сих пор тебя еще не узнал. Я с ним слушал песни, летевшие из Венеции. Но не от тебя.

–Что случилось, Папа? Почему ты так говоришь? Я и сейчас пою, но ты не слышишь.

–Я думал, что мы любим друг друга. Но, видимо, все когда-то заканчивается.

–Не заканчивается! Ты ошибаешься, Папа! Ты меня действительно не знаешь.

Хемингуэй резко обернулся к ней, схватил ее руки и крепко сжал так, что Адриане стало больно.

–У меня никогда не закончится любовь! К тебе! Ты моя последняя любовь. Сладкая и горькая.

–А ты у меня – первая любовь. Горькая и сладкая.

–Почему мы удаляемся друг от друга?

–Так хочешь ты, Папа! Так хотят другие.

Хемингуэй поник головой и отпустил ее руки. В ее словах была горькая правда. Он поднял голову, и она увидела его мокрое лицо. Шел дождь.

–Поедем отсюда туда, где никого нет. Нам не дозволено показывать любовь другим. Они не хотят нашей любви.

–Любить, где никого нет. Поедем, Папа.

Хемингуэй взял ее за руку, и они пошли обратно к машине.

–Хуан! Жди нас в «Террасе»! Вот тебе на пиво.

Хуан послушно вышел из машины, взял деньги и только спросил:

–Сколько вас ждать, Папа?

–Жди, когда вернусь.

Хемингуэй сел за руль машины, и они поехали туда, где никого нет. Вообще-то, Хемингуэй редко водил машину сам, предпочитал шофера. Но сейчас он ехал туда, где не должно быть никого, даже слуги.

Он ехал на пустынный пляж возле Мегано. Темнело. Дождь усиливался, из моросящего, превращался в тропический ливень. Машина въехала на гальку пляжа и остановилась.

–Давай выйдем? – И не ожидая согласия Адрианы, открыл дверцу машины.

Они вышли и оказались под теплым, тропическим душем дождя. Рубашка и брюки Хемингуэя, платье Адрианы сразу же прилипли к телу, и казалось, срослись с ним.

–Чувствуешь океан?

–Чувствую дождь.

–Дождь соленый. Глотни его капли. Чувствуешь?

–Да. Он же с океана, поэтому соленый.

–Дождь соленый от нашей любви. Кто нам мешает быть вместе? – С горечью произнес или спросил Хемингуэй. Было непонятно по его интонации. – Пусть этот дождь смоет с нас всю грязь, которой нас забрызгали недобрые люди. С сегодняшнего дня мы будем только вместе. Навсегда!

–Я боюсь нашей любви. От нее всем плохо. Тебе, мне, мисс Мэри и всем, всем, всем…

–Не бойся. С сегодняшнего дня все будет только хорошо.

Он обнял ее и поднял на руки, как всегда сильный и надежный, как медведь. Адриана крепко обвила руками его седую голову и поцеловала в губы.

–Мы очистимся от всего плохого и будем вместе.

Он осторожно, как хрупкое стекло, положил ее на камни пляжа…

Рванула молния, разрезавшая резким электрическим светом ночь пополам. Но ее энергия не могла разорвать сгустившуюся темноту навсегда. Две половинки ночи вновь соединились, и она стала еще гуще. Ветер трепал кроны пальм, срывал листья, хотел пригнуть деревья до земли, может, сломать. Но они гнулись, трещали, но не ломались. Сурово кипел океан, посылая небу свою многовековую мудрость, очищающую мир от скверны и пороков. А потом неожиданно затих огромными плавными волнами. Он не бил о берег свою волну до белой ярости, а лишь мягко накатывал зеленые валы на благодатную кубинскую землю.

А дождь хлестал океан по бугристой спине, в бессильной страсти желания добраться до соли его мудрости. И, наконец, совсем обессилив, утих и дождь. А с ним и ветер.

Только гроза, затаилась в низких облаках…

6

На следующее утро, несмотря на то, что поздно лег спать, Хемингуэй проснулся бодрым и веселым. Усталости не было, энергия жизни переполняла его. Мэри, знавшая, что они с Адрианой возвратились на машине поздно ночью, поняла, что ее план в отношении увлечения Адрианы молодым кубинцем провалился. Ее быстрый мозг продумывал ход дальнейших действий. Она была готова немедленно отправить своих гостей назад в Европу. Нужен был только небольшой повод для осуществления этого плана: не обвинения Адрианы и Хемингуэя в прелюбодеянии – это было бы слишком грубо и выглядело бы ее поражением в борьбе за мужа, а что-то постороннее. И она стала усиленно искать повод, продумывая в голове многочисленные варианты. И, в конце концов, пришла к выводу, что можно с гостями поссориться из-за Джанфранко. Он становится невыносим, – каждый день перетаскивает свою постель в новую комнату и там спит. Прислуга на него обижается, жалуется Мэри. Надо об этом сказать Хемингуэю и намекнуть, что гостям пора бы отправляться домой, в Италию.

Хемингуэй с утра поднялся на второй этаж Башни. Следом за ним поднялась Мэри, решившая начать тяжелый разговор с мужем. Но он ее встретил не словами извинения за вчерашнее, долгое отсутствие, а сообщением, заставившим ее отложить свой разговор на более позднее время.

–Мама! С сегодняшнего дня я берусь за новую книгу!

–Какую? – Насторожилась Мэри.

–Помнишь, я тебе говорил о ней. Философские раздумья старика, прожившего долгую жизнь.

–Помню. Желаю успеха.

И Мэри решила ничего не говорить мужу: о своем унижении, о поведении Джанфранко и, вообще, пока не мешать Хемингуэю в работе.

После завтрака он поднялся в Башню вместе с Адрианой, открыл папку с вырезками из газет и журналов.

–Слушай, дочка, что говорят критики о романе, который написали мы вместе с тобой?

–Папа! Ты же его писал, а не я. – Прижалась к нему легким телом Адриана.

–Да. Но без тебя его бы не было. Значит, ты мой соавтор. Так вот, что пишут о нем проклятые критики.

И Хемингуэй начал читать ей рецензии на роман «За рекой, в тени деревьев». Все подряд! Большинство рецензий, в другое время, Хемингуэй не показал бы никому и никогда. Но, словно бичуя самого себя, он читал: «роман-реминисценция», «неправомерное совмещение публицистики с вымышленным сюжетом», «писатель перепевает самого себя», «роман чувств, но без сюжета», «сюжет условен, банален и старомоден. Сейчас так не пишут», «откровения Кантуэлла не делают чести писателю», «писатель утратил свой талант», «щемящая душу элегическая нота личного умирания», «Хемингуэй неудачник и описал свой конец», «Хемингуэй стареет – он болтлив», «типичная старческая любовь эгоиста», «силы для любви нашлись, но их не хватило для книги»…

Хемингуэй читал, а Адриана, выслушав очередную рецензию, сокрушенно возмущалась, и ругала критиков, а потом слушала новую рецензию. Она защищала свой роман темпераментно и горячо, будто критики не Хемингуэю, а ей самой нанесли глубокую рану. И когда Хемингуэй отложил последнюю газетную вырезку, она страстно прокричала:

–Они ничего не поняли! Они просто глупы!

Хемингуэй улыбнулся и снял очки:

–Я ими тоже недоволен. Но они, к моему сожалению, правы.

–Они не могут быть правы, потому что критики – несостоявшиеся писатели.

Хемингуэй громко от всей души рассмеялся.

–А вот это правильно.

–Папа! Неужели ты перед ними сдался?

–Нет! Они пока, просто правы.

Мэри загорала на крыше Башни и слушала их разговор. Она понимала, что у Хемингуэя начинается период творческой лихорадки. Обычно, она не мешала работать Хемингуэю и Адриане, но сейчас ей очень захотелось спуститься к ним и принять участие в закладке фундамента нового творческого здания Хемингуэя. Она же не посторонняя ему. Все-таки, жена! Ей по семейной должности положено поддерживать мужа во всем! А то получается, что ради какой-то девчонки он готов на все. Даже писать для нее произведения, а она выходит – посторонний свидетель. Обидно! Она управляет мужем полностью, кроме его творчества. Здесь ее место занято другой. Ну что ж, пусть будет так. Она на время смирит свою гордость.