Философия старости

В Опыте Стран

Существуют более чем 10 направлений в путешествии, возможности для изучения и погружения в культуру по всему миру безграничны. Программа непрерывного обучения предлагает семестровые экскурсии по морю в каждом порту, которые способствуют дальнейшему пониманию каждой страны.

Мы используем доверенных местных экспертов, чтобы максимизировать опыт обучения в стране. Мы также устанавливаем связь с преподавателями или сотрудниками на каждой экскурсии, чтобы улучшить опыт обучения. Независимо от вашего интереса или уровня способностей, вы найдете широкий выбор вариантов с семестром в море, спонсируемыми экскурсиями по стране-от изучения марокканской пустыни на верблюде до приготовления свежей пасты в итальянском кулинарном классе.

И в заключении данного обзора – работа [http://www.janbaars.nl/educational-gerontology-reviews-aging-and-the-art-of-living/], посвященная образовательной геронтологии под знаменами работ Я. Баарса.

Эта книга – впечатляющая медитация о старении в западной культуре. По словам ее автора, который является профессором интерпретационной геронтологии в Университете гуманистических исследований в Утрехте (Нидерланды), жить дольше не обязательно означает жить лучше. Само название наводит на важный вопрос: нужно ли нам искусство старения? И если ответ на этот вопрос – «да», то что означает такое искусство?

На протяжении всей этой книги автор предлагает мягкую критику подхода к геронтологии, который он называет «хронометрическим», то есть измерением социальных, демографических, медицинских и других характеристик пожилых людей, взятых извне. Хотя временной и метрический подход к исследованию старения был важен и полезен во многих отношениях, он также был неполным. Хронометрическая традиция не развила подлинного «искусства старения», которое может быть создано только не из материалов, используемых вне художника, таких как мрамор или холст, а из собственной жизни человека.

Одна из моих любимых глав в книге «старение и искусство жить «называется» страсть к мудрости и возникновение искусства старения. В этой главе профессор Баарс исследует Древний мир и важные труды о старении, написанные такими поэтами, как Солон и Вергилий, а также такими философами, как Платон, Аристотель и Эпикур. Изюминкой этого раздела являются размышления Баарса о «de Senectute» Цицерона (О старости), который обычно считается единственным величайшим трактатом о старении, написанным в Древнем мире. Современным философам и геронтологам, стремящимся сформулировать искусство старения, было бы полезно прочесть сочинение Цицерона «в защиту старости», написанное более 2000 лет назад.

Еще одной сильной стороной этой книги является ее кросс-культурный характер. Хотя я с сожалением должен сказать это, как американец, большая часть геронтологических исследований и комментариев, которые я читаю, сосредоточена на работе, выполняемой в Соединенных Штатах и написанной другими американскими учеными. Было приятно познакомиться с идеями о старении, которые исследовались в Англии, Франции, Швейцарии, Германии и на родине автора в Голландии.

Идея достижения высокого качества жизни в позднем возрасте является ключевой темой всей этой книги. Хотя нет никаких причин умалять усилия прожить дольше (поскольку быть живым-это предпосылка всего, что мы хотим сделать или испытать), автор последовательно утверждает, что более долгая жизнь-это только то, к чему стоит стремиться, если жизнь хороша. Ожидаемая продолжительность жизни или сама продолжительность жизни вряд ли является адекватным критерием для оценки ее качества. В конце концов, такие качества, как признание конечности жизни, почитание собственной личной истории, охват всего спектра своей человечности, воспитание межпоколенных отношений и стремление жить мудро, являются одними из важных компонентов для жизни искусства старения. Простое поднятие этих вопросов и помощь читателю понять их важность-достаточные причины, чтобы встретиться с этой интенсивной, но очень умной книгой.

References

1. https://www.semesteratsea.org/courses/philosophy-of-aging/

2. https://www.semesteratsea.org/lifelong-learner/

3. http://www.janbaars.nl/philosophy-make-difference-review-aging-art-living-gerontologist/

4. http://www.janbaars.nl/ageing-society-reviews-aging-and-the-art-of-living/

5. http://www.janbaars.nl/canadian-journal-on-aging-reviews-aging-and-the-art-of-living/

6. http://www.janbaars.nl/educational-gerontology-reviews-aging-and-the-art-of-living/

7. https://aginghorizons.com/2013/01/interview-aging-and-the-art-of-living/

8. http://www.janbaars.nl/biz-india-online-news-reviews-aging-and-the-art-of-living/

9. http://www.janbaars.nl/choice-reviews-aging-and-the-art-of-living/

10. Wejbrandt A (2014). «Defining aging in cyborgs: A bio-techno-social definition of aging». Journal of Aging Studies. 31: 104—109.

11. https://www.sciencedirect.com/journal/journal-of-aging-studies

12. http://bit.ly/2va1YHT

13. http://bit.ly/388yxTH

14. http://bit.ly/2I12rid

15. http://bit.ly/3aauGah

16. http://bit.ly/3ciQBy7

17. http://bit.ly/37ZcmPW

18. http://bit.ly/3c7DD69

19. http://bit.ly/32wqMWA

20.http://bit.ly/2VqcvZZ

RESEARCH

(рефлексия поиска)

Философия философии

Прежде, чем приступать к философии старости, хотелось бы обсудить философию философии.

Философии доступно все, в том числе и сама философия. Более того, философская рефлексия или философия философии – любимое и основное занятие философов: все остальное, например, происхождение и устройство мира, им почему-то не так интересно.

Эта всеядность и неразборчивость философии в выборе темы философствования накладывает жесткий запрет на формулировки разного рода «основных вопросов философии», поскольку для философии основными являются все и любые вопросы. Каждому из них, за счет философской спекулятивности мышления, можно придать витальный и вселенский характер.

Забавный спор у меня, шкодливого студента, возник сорок пять лет назад, в 1962-м, на лекции по марксистско-ленинской философии:

– Основной вопрос философии в марксистско-ленинской философии решается однозначно: материя первична, а дух вторичен…

– Значит, дух все-таки есть?

– Ну да, но он вторичен…

– Как чугун и сталь относительно руды и угля: сначала руда и уголь, а уж потом чугун и сталь?

– Это вы точно понимаете.

– …и нам, строго говоря, сама по себе руда не нужна – нам нужен вторичный материал из нее?

– Но ведь материал!

– Не совсем: нас же не сами чугун и сталь интересуют, а изделия из них: то, что имеет форму, а бесформенный материал – вторичен. Форма металлообработки относительно руды даже третична, но именно она нас интересует, да и то – как средство. Нам важны четвертичные результаты: например, слова, написанные стальным пером

– Но ведь руда все равно остается первичной!

– А вот тут, в случае с философией, она становится вторичной.

– Почему же?

– Философ ведь не с рудой работает: он из одних слов и смыслов создает другие слова и смыслы, а чем он их создает – гусиным пером, китайской кисточкой, стальным пером или шариковой ручкой – вторично и неважно…

– Но ведь сам философ – лишь надстройка.

– Вы хотите сказать, что вы – надстройка над рудокопом? Вы, конкретный философ, над каким конкретным рудокопом вы надстройка? А если вы не знаете этого рудокопа, то вы либо не типичный философ, либо не типичная надстройка, а уникум и оригинал.

– Пожалуй, последнее ваше замечание совершенно справедливо: приходите ко мне на экзамен, и я покажу вам нечто оригинальное – обхохочетесь.

Аудитория грохнула, философ победил, а на экзамен я пошел к другому, на всякий случай – не люблю сюрпризы.

***

По сути и природе своей философия не имеет истории, прежде всего -таких ее непременных атрибутов, как хронология, последовательность, периодизация – с одной, и культура – с другой.

Философия не укладывается ни в какие границы, законы, нормы, стили и культурные парадигмы: на всякого скучного Гегеля тут же найдется неистовый Артур Шопенгауэр, а Ницше и Достоевский одновременно пишут об одном и том же, но прямо противоположное. Как только философия пытается втиснуться в некие культурные стойла, она мгновенно превращается в университетский курс и перечень вопросов для сдачи экзамена. Нет, не зря Огюст Роден разместил Мыслителя в центр Врат Ада.

Вызывает всеобщее презрение, особенно среди своих, философ, занимающийся наведением культурного порядка в философии: авторы учебников по философии, энциклопедических статей и философских словарей. Чтение подобного рода литературы вызывает у простого человека приступ непреодолимой зевоты, а у философствующего – изжогу недоумения.

Да, у философии, скорее всего, нет истории, но есть судьба: породив науку и религию, она находится с ними в самых драматических отношениях – от инцеста до суицида.

Судьба философии трагична именно в моменты ее восторга, торжества и апогея. Вся пошлость университетского филистерства в Германии и по времени и по личностям пала на золотой век германской философии Канта, Гегеля, Фихте и Шопенгауэра. Вся пошлость французского революционного пафоса совпала с именами Вольтера, Сартра и Камю. Русский культурный декаданс, называемый ныне Серебряным веком – это колыбель отечественной философии.

Философия, в отличие от истории, ничему не учит, уроков не преподает, ни по каким спиралям не развивается, циклов (Кондратьева, Чижевского…) не имеет, как это неоднократно, беспрерывно и бесполезно происходит с историей и в истории.

Но именно внеисторичность философии позволяет философам спокойно гулять по временам, проникать в суть настоящего, прошлого и будущего, вплоть до потрясающих деталей, как это сделал в середине ХХ века Иван Ильин, как спокойно смотрели в глубины будущего Платон и Аристотель, апостол Иоанн, Экклезиаст и библейские пророки.

У философии нет и географии – она локализуется в уединениях.

Это, вообще говоря, происходит от предназначения философии и человека: «человек – существо, обязанное доказывать свое присутствие в мире своими размышлениями» (Мартин Хайдеггер). И потому и философия, и мы сами – явления случайные: мы никому не нужны и даже мешаем своим присутствием всему остальному миру по той простой причине, что без нас он был бы просто невозможен, если следовать сильному антропному принципу космогенеза. Всеобщая, вселенская, космическая необходимость в нас делает нас неуместными в деталях и каждой конкретной ситуации.

Случай в философии – статистически достоверная невероятность встречи с разумом, попадания в сферу мышления. Событие (со-бытие) – наличие при этом случае свидетеля, до такой же степени случайного (читателя или слушателя), как и мыслитель.

Философский дискурс четко распадается на устный и письменный. Сократ так ни одной своей мысли и не записал и вошел в историю мыслителем. То, что записали за ним Платон и Ксенофонт, по-видимому, не имеет ничего общего со сказанным им: устная речь, особенно философская, строится по совершенно другим грамматическим и логическим законам, чем письменная. Те, кто слышали живую речь Пятигорского и Щедровицкого и восхищались ею, потом с горечью и недоумением признавались (у кого, конечно, хватало духу и совести): в письменном виде впечатление совершенно не то…

И наоборот: с лекций Гегеля студенты сбегали при первой же безнаказанной возможности, Аристотель отличался крайним косноязычием, а слушать Лефевра приходится с огромным напряжением терпения. Все трое отличаются необыкновенно убедительной письменной речью.

Вокруг коммуницирующих философов формируются школы: Академия, Ликей, Стоя, Французская Школа – с шлейфом и кортежем учеников, конкордансом идей и мнений. Эзоп, Кьеркегор, Ницше и другие философы-отшельники так и остались камнями, скалами, глыбами, вершинами, незамутненными ничьим посторонним присутствием.

Это различие возникает из двух принципиально различных способов философствования: одни начинают философствовать, вступая в коммуникацию, как правило, не требующую толпотворения (неважно, будет ли эта коммуникация проходить полулежа, как в «Пире» Платона, или стоя вокруг Пестрой Стои и в непрерывном хождении Аристотеля и перипатетиков), но достаточно интимную и уединенную – так уединялись Толкиен, Льюис и Честертон. Другие впадают в одиночество, столь глухое, что весь окружающий мир становится условной декорацией современного театра, необязательной и ненужной.

Если в первом случае коммуникация порождает мышление, то во втором мышление – коммуникацию. Но и тот, и другой вид философствования – от избытка себя: богат не тот, кто много имеет, а тот, кто много тратит, кто возделывает и отдает данный ему талант. Философ – не тот, кто много думает или знает, а тот, кто выкладывает свое богатство, не думая, не заботясь и не печалясь о пользователях, пользе, мзде и ценах. Потому что истинная мысль порождает другую мысль, и если по поводу мысли не возникает другой, значит, это вовсе и не мысль, а тугая дума.

Принадлежность к той или иной философской школе обнаруживается нами обычно неожиданно: мы не ищем учителей, но вдруг обнаруживаем необыкновенное единство и родство, мгновенное и радостное понимание читаемого философа. Строй мысли, мировоззрение, стиль или тема размышления могут оказаться настолько привлекательными, что мы признаем за скромным или великим авторитетом право быть нашим Учителем, а себя причисляем к его ученикам. Хорошо, когда таких учителей много, но и один учитель – не беда.

Философия подобна таинству хлебопечения, виноделия, зачатия: это всегда игра вдвоем – человек бросает кости, падение которых определяется Богом. Что выпадет, то и выпадет – важно бросать. Так возникает природное смирение любого философствующего перед разворачивающимся результатом философствования. И если свет в иконографии золотого цвета, то какого цвета мысль, порождающая свет? Какого цвета Логос?

Философия началась с того, что «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ее» (Быт. 2.19). Я долго не мог понять, почему человеку было поручено назвать только одушевленные существа, пока не понял: то была понятийная работа, предваряющая всякую жизнедеятельность. Человеку предстояло дать имена-понятия субъектам совместной с ним жизнедеятельности; камни и прочие недвижимости могут быть поименованы позже, по мере включения в деятельность в качестве ее объектов.

Понятийная работа – одно из сложнейших философских занятий, а это значит, что человек шел и идет в своем философствовании не от простого к сложному, а от необходимого – к достаточному и избыточному. Вероятно, именно поэтому современная философия часто смотрится как излишняя и избыточная: она занимается подчас вещами не очень нужными, оставляя втуне, по нашей лености, нечто очень важное и насущное.

Страшно не то, что все начнут философствовать – это бы и слава богу, это как на спутниковой фотографии ночной Земли: всюду искры разума и света. Страшно – если прекратят. Все. Этот мир дан нам для прочтения, толкования и осмысления. И если мы прекратим это, мы и сами погибнем, и мир погубим. И еще раз поймем цели отправлявших и помянем два парохода с несчастными и изгнанными отечественными философами, этот философский Холокост. А потому – с тихим упорством и робкой уверенностью в правильности пути – подумаем.

Культурно-историческое понятие старости

Данный очерк призван показать, что в истории и культуре накопилось достаточно смыслов, мыслей и учений о старости. Компрегентный ряд понятия «старость» включает:

– старость и мудрость

– старость и авторитет

– старость и смерть

– старость и духовность

– старость и жизнь

– старость и молодость

– старость и зрелость

– старость и власть

Вокруг этого круга и ведутся последние две с половиной тысячи лет понятийные разработки.

Будем двигаться в этом показе традиционным – хронологическим путём, начиная с античности.

Античный период

В библейской традиции самым лучшим пожеланием является пожелание 120 лет жизни: человеку отпущено 60 лет жизни, после юббы (отсюда юбилей и суббота), то есть 7 х 7=49 лет, в пятьдесят лет человек должен продать скот, отпустить рабов, прекратить трудовую деятельность и отдыхать, но если он вёл благочестивую жизнь и соблюдал законы и обычаи, чтил своего Бога, то Бог давал ему ещё одну жизнь, последние 10 лет которой опять посвящались отдыху и покою.

У кумранских ессеев все спорные вопросы решались в скриптории: вопросы, связанные с вероучением и толкованием Священного Писания – поиском соответствующего места в Библии, бытовые вопросы – советом старейшин, как людей с наибольшим жизненным опытом.

Пифагор (ок. 570—500 гг. до н.э.) всему искал числовое выражение. Он разделял человеческую жизнь строго на четыре равных периода «Двадцать лет – школьник, двадцать – юнец, двадцать – юноша, двадцать – старец» Все возрасты, по Пифагору, соразмерены временами года: мальчик – весна, юнец – лето, юноша – осень, старец – зима (юнец у него – молодой человек, юноша – зрелый муж).

Платон [52, Государство] считал старость совершенным возрастом – не только грамматически. В этом возрасте к человеку приходит мудрость (для Платона счастье именно в мудрости), духовная зрелость, внутренняя свобода. Действительно, с древнейших времен дикости, чтобы дожить до старости, то есть не стать увечным, раненым или просто убитым, надо было быть мудрым. Люди с почтением и недоумением смотрели на таких, ведь большинство погибало на охотах и в непрерывных драках за еду и самку.

Старость, по Платону, это благоразумие, справедливость, умеренность, сохранение традиций и законов, недаром он ставит их правителями в своем «Государстве».

Душа мудрого после смерти отправляется в эмпирии, на Елисейские поля блаженства. Покорённый мужественной смертью Сократа, Платон уверен: тот, кому на этом свете было хорошо, потому что он был мудр и благоразумен, тому и на том свете будет хорошо [52, Апология Сократа].

Платон отдает преклонному возрасту особое предпочтение. Мыслитель античности утверждает, что физическое старение организма восполняется духовным обогащением, мудростью, проницательностью, внутренней свободой. Данное утверждение звучит актуально независимо от смены тысячелетий. [32]

Лукреций [38] же считал, что душа человеческая после смерти растворяется без остатка и бесследно: этому ужасу человек может противопоставить только силу своего разума.

Во всём противостоящий своему учителю Платону Аристотель, будучи по образованию врачом, считал старость чем-то вроде болезни, вызывающей упадок интеллектуальных и физических сил. Старики, по его мнению «…более живут воспоминаниями, чем надеждой, потому что для них остающаяся часть жизни коротка, а прошедшая – длинна, а надежда относится к будущему, воспоминания же к прошедшему» [3]. При этом, не следует забывать, что надежда в глазах античных греков – коварнейшее из зол, единственное, что осталось в ящике Пандоры. Старость хороша уже тем, что избавляет людей от надежд и пагубных ожиданий.

Аристотель, критически оценивая процессы старения, формирует негативный портрет пожилого человека, описывая его такими характеристиками как мнительность и скептицизм, скупость, ворчливость, малодушие. В его работах мы находим также такие отрицательные характеристики пожилых как склонность к скандализму, подозрительность и недоверчивость. Старики малодушны, потому, что жизнь смирила их, «не щедры», «трусливы», «настроены противоположно юношам», «ворчливы», «нерешительны», «злонравны», «…более живут воспоминаниями, чем надеждой, потому что для них остающаяся часть жизни коротка, а прошедшая – длинна, а надежда относится к будущему, воспоминания же к прошедшему. В этом же причина их болтливости: они постоянно говорят о прошедшем, потому что испытывают наслаждение, предаваясь воспоминаниям» [3]. Аристотель определяет возраст как сумму трех периодов жизни человека «…юность, зрелый возраст и старость». У него старость – третий период жизни.

Последняя ступень жизни и в современном представлении является третьим возрастом.

Аристотель создал предпосылки к рассмотрению старения с точки зрения социологии. Середина жизни у него представлена центральной фазой, которая объединяет в себе преимущества, как юности, так и старости, сама же старость, несмотря на накопленные познания и мудрость, является неизбежным разрушением человека. Он утверждает, что болезнь – это преждевременно приобретенная старость, старость же – естественная болезнь.

Когда Диогену Синопскому предложили: «Ты стар, отдохни от трудов», он ответил: «Как, если бы я бежал дальним бегом и уже приближался к цели, разве не следовало бы мне, скорее напрячь все силы, вместо того, чтобы идти отдыхать».

Наиболее богатым источником информации о процессах старения из дошедших до наших дней писаний античного времени являются труды Цицерона. В сочинениях философа справедливо подчеркивается, что уважения не добиться сединой в волосах и количеством морщин на лице, его надо заслужить своими деяниями, прожитой жизнью. Вместе с тем, философ утверждает, что высшей наградой, наибольшим удовольствием в старости выступает пребывание в окружении молодежи, жаждущей перенять лучшее.

Эпикур и Сенека видели высшее благо старости в философии, единственном пути к «атараксии», блаженству. Эпикур считал естественным удовольствие и наслаждение как «свободу от телесных страданий и душевных тревог», чрезмерными же он считал памятники при жизни и лавровый венок на голове. Как и Лукреций, он отрицал бессмертие души и ограничивался рамками жизни: «Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься философией; ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья души». Он же: «…заниматься философией следует и молодому, и старому: первому – для того, чтобы он и в старости оставался молод благами в доброй памяти о прошлом, второму – чтобы он был и молод, и стар, не испытывая страха перед будущим». Эпикур отмечает, что большинство людей то бегут от смерти как величайшего из зол, то жаждут её как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни, и не боится смерти, но наслаждается ею как приятным временем.

Согласно Сенеке [60], жизнь человека распадается на 4 фазы:

– младенчество

– детство

– отрочество

– старость

При этом под старостью он понимал прежде всего физическую немощь, потерю природной омнипотентности. В письмах к Луцилию он утверждает, что старость – время расцвета души, так как ей «уже почти не приходится иметь дело с плотью; большую часть своего бремени она сбросила и теперь ликует» [60]. Путь человека измеряется внутренней глубиной достигнутого блага, добродетели, а не внешними достижениями.

Старость у него – возраст усталости, а не полной немощи, «гнет возраста чувствует только тело, а не душа и состарились одни только пороки и то, что им способствует». Душа ощущает «самый рассвет». Главный атрибут старости у него мудрость, которую необходимо приобретать на протяжении жизни. Только мудрость, несмотря на физическую немощь, облегчает силу духа. Чтобы быть мудрее – необходимо заниматься философией, которая дает «веселость, мужество и радость, несмотря на состояние тела, несмотря на бессилие».

Сенека рекомендует: занятия книгами необходимо чередовать пешими прогулками, физическими упражнениями, творчеством, осмыслением опыта. Он предлагает пожилым заниматься общественной деятельностью, делает упор на то, что в старости нужно не только «созерцать, согласно природе, а в деятельности активно служить сообществу людей.» Необходимо радоваться жизни, каждому даруемому дню. Радость должна быть неразлучной с человеком, она в «самом человеке», а всякое веселье «лишь разглаживает морщины на лбу»; оно мимолетно. Счастливым в старости человек делает себя сам.

Высшее благо, которого необходимо достичь в жизни, по мнению Сенеки, это – знания. Именно они позволяют человеку «познать божественное, и человеческое…» и стать ровней богам. Учением необходимо заниматься во всяком возрасте, подчеркивает он, но очень важно больший объем знаний приобретать в юности, не откладывая эту задачу на зрелость. «В молодости следует копить, а в старости – пользоваться знаниями».

Гораций называл стариков алчными и тяжелыми людьми, порицателями молодости, восхваляющими то время, когда сами были юны… Центральная в его произведениях тема – потеря или, как минимум, уменьшение ощущения жизненного счастья. Старость представлена в мрачных тонах, он постоянно сожалеет об утрате молодости.

Овидий в «Метаморфозах» представляет человеческую жизнь, как череду сменяющихся периодов, которые он сравнивает с временами года: