Илларион

Феликсу сложно было смириться с мыслью, что Айзек способен в любой момент грохнуться с бойкого коня вдохновения в грязную лужу творческой истощенности. Именно это волнение, которое заместитель все же умудрялся незаметно подкладывать под свой наставнический тон, заставило его дрогнуть, как только телефон мечтателя разразился мелодией входящего звонка. Айзек энергично откликнулся:

– Сибилла! Неужто ты только проснулась? – это прозвучало так, словно последние годы оба владельца фамилии Бладборн жили по соседству и регулярно ходили друг к другу в гости без особых поводов. – Ух! У меня голова болела так, что я уж решил – Армагеддон обрушился раньше времени! – продолжал Айзек, следуя негласной традиции пьянствующих ныть о недугах похмелья. Феликс услышал, что Сибилла охотно подыграла собеседнику в бессмысленном, по его мнению, обмене недовольствами. Несколько звонких метафор вылетело из динамика, и писатель зашелся громким смехом.

Разговаривали они недолго. Однако Феликс, сохраняя физиономию скучающего безучастия, успел не раз намекнуть другу, чтобы тот договорился с Сибиллой о следующей встрече. Впрочем, он мог воздержаться от деликатных попыток подсказать Айзеку верное решение, ведь девушка сама пригласила однофамильца провести с ней грядущий вечер.

– К слову, а как ты спал? Не снились кошмары? – вдруг спросил писатель, когда убрал телефон в карман куртки.

– Зачем кошмары тому, кто ведет здоровый образ жизни, не нервничает по пустякам и не напивается каждый раз, стоит ему встретить неудачу? – Колкость Феликса не прошла незамеченной и заставила Айза поднять бровь. Уязвленный вид писателя в тот же момент сменила усмешка. – То видение из книги и правда приснилось тебе? Скверно, дружище. Я бы после такого месяц заснуть не смог.

– Ну, не в таких красках, разумеется. Я хорошенько преувеличил. Но общую канву не поменял, если ты об этом. Не приукрасить отменную историю – признак безвкусия.

– По мне, лучшие истории происходят на самом деле, без преувеличений, без приукрашиваний.

– Именно поэтому тебе никогда не стать писателем, мой друг, – подтрунивая над заместителем, заключил Айзек.

Дело шло к вечеру. Солнце заметно склонилось к горизонту. Кафе наполнялось новыми батальонами посетителей. Друзья долго разговаривали и, как это обычно бывает у тех, чья сага общения берет свое начало еще в детстве, то и дело вспоминали события юношества. В фокус их ностальгического экскурса попали моменты студенчества, бесконечные проблемы Айзека с профильными дисциплинами и связанные с этим спасательные миссии Феликса, вытаскивавшего друга из весьма затруднительных положений. Айзек же посвящал Феликса в многослойную в своем качестве и разнообразии социальную жизнь. Будущий писатель протаскивал занудного друга на закрытые вечеринки со знаменитостями, приводил его в богемные сборища людей искусства на заброшенные заводы, знакомил с молодыми бизнесменами, состоявшимися режиссерами, непризнанными художниками, мечтательными музыкантами, амбициозными учеными, скульпторами, архитекторами. Среди тех, с кем общался Айзек, были и обычные продавцы из магазинов одежды, бармены за тридцать, официанты без высшего образования, баристы из захолустья, таксисты, парикмахеры, инструкторы по фитнесу. Тем не менее большое количество знакомств, которыми оброс Феликс благодаря общительному другу, вовсе не говорило о том, что с кем-то из них он достиг откровенной близости. Раньше, когда Айзек еще не встретил Карен и активно знакомил друга с прелестными представительницами прекрасного пола, Феликса устраивал вариант однодневных отношений с женщинами. Недостаток общения он восполнял в разговорах с лучшим другом. Феликс буквально заряжался энергией от историй Айзека, таких красочных, динамичных, необыкновенных.

– Представляешь, этот город настолько маленький, что одних и тех же людей можно случайно встретить по несколько раз на дню, – заявил писатель, мотнув головой в сторону молодой особы, поглядывавшей на него из-за края меню. Это была та самая кареглазая девушка с вьющимися волосами, теперь они были собраны в пучок и выглядели забавным возвышением на ее макушке.

Феликс приметил беззастенчивый интерес незнакомки – все ее внимание, сосредоточенное на писателе, пронизывало его лицо, как фокус собирающей линзы, направляющей лучи солнца в одну маленькую жгучую точку. Несмотря на странное поведение таинственной преследовательницы, взор Феликса не задержался на ней дольше положенных пары секунд, после которых встречу взглядов принято расценивать иначе, чем простой случайностью.

* * *

Сибилла пригласила Айзека на светскую вечеринку в Сан-Себастьяне. Она попросила писателя поучаствовать в тайной операции, о деталях которой обещала рассказать по дороге на место. Облаченная в элегантное вечернее платье и шелковый шарф, Сибилла подобрала Айзека у отеля и, как подобало демону надменности, нередко бравшему контроль над ее губами, прокомментировала вкус и платежеспособность писателя саркастической репликой:

– Я всегда считала, что высокобюджетные фильмы снимают по книгам, которые хорошо продались и принесли писателю несметные богатства. Вчера у тебя был прикид такой, словно ты раздел парочку бомжей на вокзале. Сейчас видно, что гонорар за фильмы ты все-таки получил, – звучало это замечание очень к месту, ведь сама она сидела за рулем роскошного «Порше».

Айзек скромно ухмыльнулся, будто пропустил ее слова мимо ушей, но ответил, как только автомобиль зарычал и рванул с места, как леопард, бросившийся вдогонку за газелью.

– Я ведь не говорил, что зарабатываю миллионы, – отвертелся он, взглянув на собеседницу через затененные «Рэй-Бэны». – Или говорил?

Неожиданное дополнение, прозвучавшее с неподдельной искренностью, рассмешило Сибиллу. Айзек выглядел серьезным и невозмутимым, многое в его напряженном поведении отличалось от той простодушной натуры, с которой она напилась днем ранее. Бладборн списала хмурое настроение Айзека на похмельные мучения. Одно ее радовало – абстиненция не отняла у писателя чувство юмора.

– Рубашку напялил, галстук затянул, волосы прилизал. Расскажи, зачем писатель берет в творческое странствие такие неподходящие атрибуты материализма? Не должен ли искатель истины воспарить над тем, что якорем тянет его к земле? – продолжала Сибилла, не отрываясь от дороги. – Неужто ты предвидел, что нелегкая занесет тебя на пафосную вечеринку со всяким скучным сбродом?

– Так там будет скучный сброд? – Встречный вопрос предполагал возмущенную интонацию человека, которого предали или обманули, но в голосе писателя не слышалось никакой обиды. – Помнится, кто-то говорил о вечеринке…

– О светской вечеринке, Айзек. Я специально подчеркнула слово светская.

– Кто же там будет?

– Самые примечательные представители буржуазии. Та самая элита, которую ты считаешь зазнавшимися скупцами, алчными пастухами безмозглого стада, шкиперами идущих ко дну суденышек капитализма.

– Поэтичней не скажешь. Может, и тебе попробовать стать писателем?

– Подлатай голову свою, в ней многовато дыр. – По лицу Сибиллы, перманентно изображавшему неумолимую суровость, сложно было понять, когда она всерьез злится, а когда просто подкалывает.

– Я пытался сделать комплимент. – Сбитый с толку Айзек виновато снял с лица очки и убрал их во внутренний карман пиджака.

– Неужто? – Возможно, Сибилла поторопилась с выводом, что похмелье не затронуло юмора собеседника. Неспособность отличить сарказм от прямолинейности явственно указывала на то, что писатель чувствовал себя не в своей тарелке, ведь днем ранее он прекрасно справлялся с этой задачей. – Видать, вчера ты накидался будь здоров. Ни черта не помнишь, да?

– Я переоценил самочувствие, когда говорил с тобой по телефону. Голова еще немного гудит, и, как мы выяснили, не все мне удалось запомнить со вчерашнего вечера.

– Хочешь выпить? В бардачке завалялась бутылочка «Чиваса»…

– Нет-нет, – поспешно отмахнулся Айзек. – Я отойду, пока мы доберемся до Сан-Себастьяна. Там и выпью.

– Дело твое. Меня глоток крепкого спасает от похмелья и возвращает утерянные воспоминания. Ты ведь помнишь, как отказал мне в сексе?

Вопрос словно кипятком ошпарил лицо Айзека, залив его краской. Он изо всех сил старался не показать смущения, однако проницательный глаз Сибиллы подметил и это.

– Ты спрашиваешь о факте отказа или о формате его преподнесения?

– Спорю, ты не помнишь ни того, ни другого. Насколько нужно быть влюбленным в эту… как ее… – провокационно начала Сибилла.

– Карен, – спокойно напомнил он, без явного интереса рассматривая испанские ландшафты, простиравшиеся между двух городов изумительной вереницей невысоких гор и богатой весенней растительностью. Писатель будто поправил первоклашку, допустившего ошибку на уроке чтения, – без претензий, без обиды, методично и педагогично.

– Точно! Спасибо! Насколько надо быть влюбленным в эту барышню, что, даже напиваясь до беспамятства, ты сохраняешь ей верность? Поразительно и – не думала, что скажу это, – романтично. Я считаю верность категорией, достойной лишь идеалистичной молодости. Далеко не каждый способен пронести это высокое чувство через года. Чем старше становишься, тем больше укрепляешься в понимании того, что романтика – лишь очередная иллюзия. И как всякая иллюзия, она обречена разбиться и рассыпаться осколками под ногами. Поэтому чем тверже человек пытается удержаться на осколках иллюзии, тем больше крови с пяток ему предстоит вытереть.

– Какое… необычное сравнение, – протянул Айзек, не зная, как развить предложенную тему.

– Пожалуй, скепсис – единственная форма убеждения, не ведущая впоследствии к тому, чтобы остаться в дураках в постоянной изменчивости мира, – сама того не желая, Сибилла поставила точку в дискуссии, и показателем этого было молчание, которое Айзек, по-прежнему любовавшийся окрестностями, не спешил нарушать. Получив в собеседники непростого и неглупого писателя, Сибилла желала поделиться с ним результатами долгих размышлений, в которых она проводила одиночество, и ожидала, что мысли эти будут оценены по самой высокой ставке, а возможно, даже найдут себе место в строках нового творения под ее фамилией. Сперва показавшийся Сибилле словоохотливым, прилипчивым и, безусловно, очаровательным, сейчас Айзек производил впечатление абсолютно другого человека – нелюдимого, застенчивого и до неприличия лаконичного в своих изъяснениях. Сибилла встречала таких людей раньше – герои сцены, стоит им выпить бокал вина, и скучные зрители, если не примут на грудь ни грамма. Какая-то часть ее отказывалась поверить в то, что Айзек наделен именно таким прозаичным характером, и эта интуитивная часть была права.

– Итак! – вдруг решительно выпалил Айзек. – Ты сказала, что забрифуешь меня о предстоящем задании. Ведь это не было стилистическим оборотом?

Хоть Сибилла заметно ускорила свой «Порше», выехав за город, казалось, будто именно этот вопрос надавил на педаль газа. Ветер мгновенно растрепал изысканный шелковый шарф, подчеркивавший утонченность шеи хозяйки, и та попыталась унять его свободолюбивые трепыхания в потоках воздуха. Смеркалось. Настал черед Сибиллы стянуть с переносицы солнцезащитные очки.

– Нет, я имею в виду конкретное одолжение. Вряд ли оно сильно тебя обременит. Скорее наоборот, ты получишь удовольствие от участия в нашем спектакле. Будет о чем в книге написать. В определенном смысле я и сама делаю тебе одолжение. Однако сперва хочу спросить вот о чем: почему на тебе дорогущий костюм, а очки – китайское дерьмо?

– Потому что одежду покупал не я, а мой заботливый заместитель. Буду откровенен – я тот еще скупердяй, а цена на подделки меня не смущает, если их функциональное значение от этого не страдает. К тому же – взгляни на них. Не каждый найдет отличия от оригинала.

– У тебя есть заместитель? Ты же писатель.

– Так и есть.

– Что так и есть? Ты слегка тупишь сегодня. Алкоголь точно притупляет остроту твоего ума.

– И не говори, чувствую себя хуже некуда, – отстраненно ответил Айзек, в его голосе сквозила непривычная холодность.

– Так зачем тебе заместитель? Или писателей тоже захватил невроз власть имущих? Эксплуатация других как способ компенсировать инфантильную немощность.

– Решение нюансов с издательством, выполнение финансовых функций, коммуникация с киностудией, менеджмент процессов по маркетингу и продажам и прочее. Дел у него масса, поверь.

– Понятно. Он делает всю грязную работу, тогда как тебе остается только лыбиться на камеру и раздавать автографы. Ну, хорошо, пускай развлекается себе с бумажками и телефонными скандалами. Мы тоже сегодня развлечемся как надо. Так вот, о нашем задании. Я не просто так выбрала именно тебя для этой роли.

– И почему я?

– Ты прирожденный артист, легко держишься на публике, говоришь чепуху, которая всем вокруг нравится. В том числе и мне, не буду скрывать, – добавила Сибилла, увернувшись от укоризненного взгляда Айзека. – Ты умеешь расположить к себе совершенно незнакомых людей, которые к тому же не разделяют твоих взглядов на жизнь. Умение говорить обо всем подряд выставляет тебя человеком, спокойно относящимся к любым ненормальностям мира и способным вписаться в любое общество, каким бы скучным или вопиюще долбанутым оно ни было.

– О да, узнаю себя, – вяло кивнул Айзек.

– Повторюсь – вечеринка великосветская, она собирает представителей современной знати из разных кругов. Ты увидишь и многомиллиардных бизнесменов, и лица с телевидения, и подающих надежды амбициозных стартаперов с рынка инноваций, и, конечно, политиков, куда же без них?

– Да? – писатель развернулся к Сибилле, величаво водрузив руку на дверь автомобиля, обшитую мягкой бежевой кожей. В его слегка скованных движениях читался нарастающий интерес, который он, творец возвышенного и бескорыстного, неудачно укрывал под внешним безразличием.

– Сливки общества – самые успешные и самые скучные.

– Правда?

– Истина в своем первозданном виде, – угрюмо отозвалась Сибилла. Айзек понял, что мизантропическая жилка заставляла ее видеть примитивность даже в неординарных людях, по меркам обычных пятидневных тружеников признаваемых покорителями вершин успеха. – Но какими бы занудными они ни были, выгода от общения с ними слишком высока, чтобы позволить себе пройти мимо них со взглядом равнодушного нигилиста. Понимаешь, о чем я?

– Позволь предположить. Ты хочешь взять кого-нибудь в долю казино, а потом постепенно сделать его основным хозяином бизнеса, чтобы Овидайо Каррерас более не мог предъявлять тебе никаких требований? Соответственно, все это провернуть надо очень тонко и притом убедительно, как если бы присоединение человека к доле было шагом необходимым, обоснованным и влекущим за собой выгоду. Поступив именно так, ты сокращаешь риски потерять существенную часть денег при сделке с Каррерасом на его условиях. Твоя цель – выжать из казино все соки, получить все до последнего цента, чтобы твой соперник остался в дураках и даже хлебных крошек с казино не поимел. Что же, план рискованный. Я не знаком с Каррерасом и не могу дать оценку угрозам, которыми он тебя осыпает, однако опасность быть жестоко раздавленной каблуком преступности присутствует. Чтобы рассчитать реальную степень риска, стоит взглянуть на историю взаимоотношений Каррераса с другими деловыми партнерами, сотрудничеством с которыми он остался недоволен. Ты обладаешь такими сведениями?

Немного оторопев от мгновенного перевоплощения писателя в дотошного бесстрастного криминалиста, Сибилла ответила не сразу.

– Этого я не знаю. Просто хочу, чтобы все побыстрее закончилось – и чтобы последние строки этой баллады не увенчались моей эпитафией. – В замешательстве и страхе перед туманностью будущего, из которого выступали зловещие очертания смерти, Сибилла одной рукой достала из маленькой черной сумочки пачку сигарет и зажигалку. Айзеку показалось, что кроме извлеченных оттуда атрибутов курильщицы поместиться в чреве сумочки ничего физически не могло, но опрометчиво упускал из виду тот широко известный факт, что женские сумки, уступая в размерах мужским, значительно превосходят их во вместительности.

Мужское начало Айзека встрепенулось при виде женской слабости, и он машинально устремился защитить спутницу ободряющей речью:

– Я не думаю, что Каррерас что-либо предпримет до того момента, как ты продашь казино. Если считать за истину, что он действительно представляет опасность, то даже так сейчас бояться нечего. Он получает свою долю от прибыли и уверен, что ты под контролем. К тому же он уважает твоего умершего мужа и определенно не тронет тебя, если ты не дашь на то весомого повода.

– С чего ты взял, что он уважает Гаспара? – Сибилла нервно возилась с сигаретой и зажигалкой, а писатель, отвлеченный собственными мыслями, не заметил момента, когда девушке стоило предложить помощь.

– Каррерас мог надавить на тебя угрозами. Он этого не сделал.

– Хватит уже! – только Сибилла умела восклицать так – без злости или возмущения. Повышенный тон без грамма эмоций звучал странно, но убедительно. – Не обманывайся и не делай из Каррераса достойного человека. Он вор и бандит. Он заработал на Гаспаре больше, чем ему полагалось. Муж всегда старался держать меня подальше от скользких деталей его бизнеса, но я чую, что Каррерас почивал на лаврах, давным-давно утративших свою плодородность. Его заслуги перед Гаспаром себя исчерпали и сполна окупились.

Вскоре они добрались до места – огромного старинного особняка, сохранившего двор в стиле знатного поместья с въездом для карет. Встречавшая гостей команда на входе любезно отобрала у Сибиллы ключи от «Порше» и взяла на себя ответственность за его дальнейшее хранение. С того самого момента, как парочка переступила порог дома, Сибилла выискивала удивление на лице спутника, но с какой бы изощренностью вечеринка ни пыталась внушить гостям, насколько значимыми персонами они были, Айзек сохранял физиономию человека, которого невозможно впечатлить. Ничто здесь не казалось ему выдающимся или выступающим за рамки обычного светского сборища, которых он посещал в год на порядок больше, чем дни рождения друзей и родственников. Благотворительный фонд, в котором писатель был основателем и управляющим директором, давал массу поводов для встреч с людьми высокого калибра как на официальных собраниях, так и на подобных претенциозных вечеринках, поощряющих лицемерие, лесть и пустопорожний треп. Но именно они являлись хорошим местом для поиска толстосумов, сопереживающих обездоленным и страждущим.

Оттягивать с выполнением поручения Айзек не стал. Подхватив фужер игристого вина с подноса официанта, он моментально растворился в потоке болтливой вечеринки. Знакомый с данным форматом писатель общался с окружающими свободно, уверенно и обворожительно. На языке писателя не было цепей робости и малодушия. Улыбкой и радушием он привлекал к себе, а высокоинтеллектуальной речью и острым умом завладевал вниманием надолго. На гостей Айзек производил неизгладимое впечатление. Здесь его многие узнавали как писателя и как директора крупной благотворительной организации. Пользуясь этим, он очень ловко вплетал в разговор с другими весть о том, что его близкий друг, получивший казино по наследству, ищет партнера, компетентного и опытного. Сам-то писатель знает о казино лишь то, что туда не стоит заходить, не оставив дома банковские карты, и потому ему крайне необходим знающий человек, на которого можно положиться.

Лавируя между группами гостей и минуя тех, кто самим своим внешним видом выдавал несоответствие идеальной кандидатуре, Айзек перебирался от одного лагеря к другому, и вскоре путь привел его в обширный внутренний двор. Неподалеку от него, между двух помпезных фонтанов с массивными греческими скульптурами, располагалась сцена. Взглянуть на нее у Айзека не получилось – те ее стороны, которые не закрывались мускулистыми гигантами, были плотно окружены несколькими рядами зрителей. На сцене происходило какое-то действо, но протискиваться между живыми статуями в костюмах и платьях он не стал.

Прошло не больше часа, как писатель натолкнулся на верховных заседателей комитета тьмы – родителей Гаспара Дельгадо. Пожилая пара выглядела сегодня куда живее, чем тогда в ресторане. Вряд ли они распознали в рослом мужчине того самого воришку, утащившего их жертву прямо из-под носа днем ранее. Беседа с ними завязалась сама собой: небольшой обмен любезностями, и вот они уже обсуждают, что их сын Энрике, брат покойного Гаспара, все никак не решится продать дорогую яхту, чтобы пустить деньги в дело. Совсем недавно его бизнес по аренде элитных яхт прогорел, почти все деньги ушли на выплату долгов партнерам и закрытие банковских кредитов. Без штанов Энрике, конечно, не остался, но, несмотря на существенное сокращение семейного бюджета, с прежними потребностями в роскошном образе жизни расставаться не спешил и, соответственно, продолжал недальновидно тратить большие суммы на излишества, которых по факту позволить себе не мог.

Айзек решил, что будет весьма опрометчивым вываливать на них новость, о которой старейшины семейства, скорее всего, не осведомлены из первых уст и которую вряд ли воспримут оптимистично, однако посчитал необходимым рассказать им, что приехал на вечеринку в сопровождении Сибиллы. Разумеется, заявление было встречено вопросами, так и рвущимися из уст Дельгадо, но выходившими на свободу в крайне ненавязчивой, скромной форме. Пожилые супруги были людьми очень тактичными и не лезли на рожон, не выставляли напоказ скверное отношение к Сибилле, пряча его под мягким покрывалом вежливости и обходительности. В их случае подозрительность к человеку, внезапно появившемуся в окружении расхитительницы семейного состояния, была обоснована по всем статьям, но Айзек не почувствовал и малой доли этого отношения. Возможно, он преувеличил ту ненависть, которую вся семейка испытывала к интриганке, что внедрилась в их благоухающий фамильный сад, вероломно завладела его драгоценностями и потопталась на могиле нравственных устоев. Что если сама Сибилла обманывалась на этот счет и родственники Гаспара разделяли ее скорбь? Что если они не строили хитроумных планов против вдовы, не пытались урвать деньги сына и, наоборот, всячески поддерживали несчастную? Может быть, после смерти мужа Сибилла испытывала слишком большое давление со стороны Каррераса и превратилась в типичного параноика, ожидающего засады за каждым углом?

– Сибилла много рассказывала мне про своих школьных друзей. Но среди них она, к сожалению, не упоминала вас, Айзек. Вы не были близки с ней в юности? – спросил старший Дельгадо, отец Гаспара.

– Я скажу больше – мы едва знакомы. С другой стороны, даже самые непримечательные персонажи прошлого в настоящем приобретают ореол внезапного родства.

– Хорошо замечено, мистер Изенштейн. – Улыбнулась Ливия, мама Гаспара.

– Спустя столько лет мы случайно встретились с Сибиллой вчера в Мемория Мундо. Жизнь искуснее любого фокусника умеет преподносить сюрпризы.

– Не говорите, мистер Изенштейн! – заворковала Ливия. – Это подарок судьбы, что вы появились именно сейчас. Бедняжка Сибилла ужасно переживает смерть несчастного Гаспара, она явно не справляется с горечью утраты. Вы и сами уже поняли это. Печаль не сходит с ее лица, а когда она в последний раз улыбалась, я даже не могу припомнить! Видели бы вы, какой цветущей она была до того, как наш сын погиб! Знаете, Айзек, я хочу рассказать вам кое-что. Вы производите впечатление человека, которому можно довериться. Я могу обращаться к вам по имени? – она подошла к писателю поближе, будто собиралась поделиться чем-то не достойным ушей посторонних слушателей.

– Дорогая, не утруждай Айзека сомнительными историями…

Ливия пропустила замечание мужа мимо ушей и принялась рассказывать новому знакомцу про странные выходки сына в последний год жизни. Его часто мучили кошмары, порой во сне он яростно кричал, повергая в ужас всех, кто находился в доме, ему постоянно нездоровилось, и он вместе с Сибиллой уезжал в санаторий на лечение. На смуглой коже проявилась болезненная бледность, ненадолго отступавшая только после длительного отдыха. Гаспар испытывал трудности в бизнесе, но никого не желал посвящать в детали. Бывало, он срывался куда-то среди ночи и, возвратившись, ничего не объяснял. Если бы не животное безумие в его обычно умиротворенных глазах, то можно было бы счесть полночные вылазки из дома за визиты к любовнице, но Гаспар выглядел так ужасно в эти моменты, что вряд ли какая-нибудь разумная женщина готова была принять его на свое ложе, не боясь оказаться убитой поутру. К тому же все знали, что он любил Сибиллу и все свободное время посвящал ей, особенно в последние месяцы жизни, будто сам предрекал ждущую его трагичную участь и пытался как можно больше отдать себя любимой жене, которую в скором времени оставит совершенно одну. В супружеской верности Гаспара ни у кого, в том числе и у Сибиллы, не было сомнений. Он всегда был добропорядочным человеком, честным, щедрым, состоятельным и любящим. Имел несколько заносчивый и самовлюбленный нрав, но эти черты не мешали ему помнить о близких и давать им ту заботу, которой они заслуживали. За несколько месяцев до своей кончины Гаспар выглядел изможденным с самого утра. Стоило ему проснуться, как резерв сил уже был на исходе, и потому движения Гаспара выглядели неспешными и ленивыми. Давно он изменил привычке бегать по утрам с долгим валянием в постели. Аппетит появлялся реже раза в неделю – Гаспар днями мог держаться на воде и кусочках зачерствевшего хлеба. Сибилла мыслила оптимистично и верила, что в скором времени муж поправится. Ливия, наоборот, чувствовала приближение трагедии, материнская связь с сыном передавала тревожные сигналы о скором конце Гаспара. Оказалось, что мать верно понимала эти сигналы, но все равно не смогла уберечь сына от беды. Кто мог подумать, что Гаспар, не получивший ни единого штрафа за превышение скорости, не войдет в поворот на серпантине и вылетит с горы в пропасть, будто позабыв, что сидит за рулем автомобиля, а не за штурвалом самолета. Официальное заключение – несчастный случай. Однако полиция больше склонялась к версии о самоубийстве: слишком мало доводов считать, что Гаспар вообще пытался повернуть: ни следов от протертых шин на дороге, ни царапин на тормозных дисках, водитель был не пристегнут и так далее. Энрике воспользовался своими связями в полиции, чтобы Гаспар не запомнился трусливым самоубийцей, и пресса осветила его смерть как автокатастрофу, в связи с чем призвала местные власти получше укрепить ограждения на опасных участках дороги. Они не знали той подробности, что даже если бы Гаспар не снес хилое ограждение вместе с собой в обрыв, то при ударе его бы вынесло через лобовое стекло – и он бы все равно погиб. Неясно, какая из двух смертей хуже.