Илларион

Айзек и не заметил, как оказался в просторной усадьбе Сибиллы, которая встречала гостей широкими коваными воротами, брусчатой дорогой, ведущей сквозь аллею из высоких дубов, и раскрывала свои угодья во всей красе, когда подходишь к основному дому в центре, стоявшему покоем. В ночном полумраке Айзек разглядел несколько пристроек, помимо двухэтажного здания, в котором Сибилла пряталась от общества словно отшельник: гараж, зона барбекю с беседкой, небольшой домик для прислуги. Обширная территория была щедро усыпана деревьями и зарослями кустарника. Здесь давно не наводили порядок.

Внутри хозяйского дома было темно, даже когда Сибилла включила верхний свет. В коридоре и у лестницы, уходившей на второй этаж, горело всего по паре лампочек, которые едва разгоняли зловещие тени на полу и стенах. Бладборн объяснила, что незадолго до смерти Гаспара в усадьбе начались проблемы с проводкой. Электрики взялись за дело, раскурочили половину стен, а затем Гаспар умер, работы остановились, и Сибилла до сих пор не позвонила в обслуживающую компанию, чтобы попросить возобновить ремонт.

Во внутреннем дворике дома располагалась уютная терраса с бассейном. Там школьные друзья и закончили вечер.

4. Взаперти

Обманчивый сон, подражавший яви во всех ее мельчайших подробностях, вернул писателя в логово его творчества – двухуровневую квартиру в западном Хэмпстеде. Когда-то это место было мастерской воображения, оно обладало непревзойденной созидательной магией и являлось источником творческой энергии, порталом из идейного в реальное, операционным столом, на котором мертвое становилось живым. Здесь на свет появилось немало страниц из «Диалектики свободы», здесь оживали персонажи, вершились судьбы и оживали легенды.

Айзек огляделся. Кроме него, других людей в мастерской не наблюдалось. Сон создавал неприятную вязкость в движениях – ноги едва волочились по полу, руки, вопреки велениям хозяина, двигались с запозданием, закостеневшие пальцы разгибались с неохотой, голова поворачивалась медленно, будто горло плотно обмотали жгутом. Писателю пришлось подстраиваться под неудобное управление собственным телом, навязанное ему таинственным механизмом сновидения. Он с трудом побрел в сторону входной двери. Что-то за пределами квартиры звало его. Откуда-то издалека доносился приглушенный стук, который будто просил о помощи.

Вскоре Айзека начала раздражать пелена перед глазами, мешавшая смотреть на сцену сновидения чистым, незамутненным взглядом, а заторможенность движений иссушила последние капли терпения. Отчетливо осознав то, что он находится во сне, Айзек прибег к отработанному годами методу, который помогал взять контроль над происходящим в свои руки. Писатель знал и другие хитрости погружения в глубоководные слои разума, техника осознанных сновидений была ему вовсе не в новинку. Айзек сосредоточился, выставил непослушные ладони перед глазами и пристально посмотрел на них. Постепенно зрение обрело четкость, а конечности вернули себе гибкость. Процедура прошла быстрее, чем он ожидал, – буквально через мгновение Айзек ориентировался в пространстве сновидения почти как наяву.

Выйдя на лестничную площадку, он с удивлением обнаружил на ней третью дверь. На месте ступенек, которые в оригинальной версии дома вели вниз, находилась стена. Если соседняя квартира, как и полагается, принадлежала Феликсу, то откуда взялась еще одна дверь? Куда она могла вести, если Айзек жил на третьем этаже? За этой таинственной дверью Айзека ждал чудесный мир сновидения, нарисовавший густые заросли тропических джунглей, сквозь которые били яркие лучи солнца, и васильковую тропу, бравшую свое начало прямо у ступенек дома и пропадавшую где-то в дебрях леса. Пейзаж захватывал дух, и Айзек, околдованный им, задержался на пороге, чтобы сохранить его в памяти. Спустившись по ступеням вниз, к тропе, он, обернувшись, посмотрел на дом и увидел, что первые два этажа словно утонули в земле. Привычной высоты здание с кирпичным фасадом выглядело обрезанным посередине. Становилось ясно, почему подсознание вмонтировало третью дверь туда, где ее быть не могло.

Айзек видел лишь один возможный маршрут – через роскошный васильковый ковер – и двинулся вперед, беспощадно топча цветы. Чем больше он удалялся от собственного дома, тем становилось темнее, и наконец вокруг раскинулось пространство, где не было ни деревьев, ни васильков, ни солнца. Здесь тускло светила луна, а тропа была выложена мелкой щебенкой. Писателю пришлось вглядеться, чтобы среди темноты различить очертания двухэтажного здания. Постепенно привыкая ко мраку, он подмечал новые детали: строение выглядело точь-в-точь как дом Сибиллы в Мемория Мундо, однако, кроме него, больше из усадьбы Дельгадо здесь ничего не было. Ни ветвистых дубов, ни пристроек с беседкой и барбекю, ни домика для прислуги.

Писатель всматривался в окна, прикидывая, ждут ли его внутри. Стук между тем прекратился, а мрачное здание посреди безграничной пустоши не вызывало ровно никакого доверия, в отличие от своего брата-близнеца, которого Айзек навестил минувшим вечером. Внезапно в окне на втором этаже появился женский силуэт. Завидев гостя, дама принялась отчаянно колошматить стекло кулаками, но оно даже не дрогнуло. Лишь вновь раздался тот самый стук, который и заманил Айзека в это темное место. Неужели кто-то там, на втором этаже, нуждался в помощи?

Молниеносная отзывчивость, при которой Айзек порой забывал самого себя и терял способность здраво оценивать ситуацию, понесла писателя к входным дверям. Он спешил добраться к человеку на втором этаже, выкинув из головы очевидность того, что пребывал в сновидении. Здесь все происходило не взаправду, и никакой нужды спасать кого-то не имелось. Однако объятый идеей спасения Айзек ломился в парадные двери, которые не поддавались его напору. Тогда он остановился и обогнул здание. Со стороны бассейна часть первого этажа была открыта и сливалась со внутренним двором и террасой.

Пробежав мимо бассейна, Айзек потянул на себя стеклянную дверь и очутился в коридоре. Из темноты выступали нечеткие, едва различимые контуры предметов. Пришлось прокладывать путь, исследуя пространство наощупь. Совсем недавно, перед тем как заснуть, они с Сибиллой ходили по этому холлу на кухню за льдом и бокалами. Айзек не поднимался на второй этаж, но помнил примерное расположение лестницы. Медленно двигаясь в черном, бесцветном чреве мрачного дома, он то и дело кривился от пронзительного скрипа досок, по-старчески ворчавших на своем деревянном языке. Стук на втором этаже изменился – кто-то там, взаперти, часто забарабанил по двери. Айзек ускорил шаг, но внезапно все его тело охватил паралич животного страха, задавить который можно было, только договорившись с инстинктом самосохранения. Дрожь пробежала по коже. Дыхание перехватило, будто писатель получил меткий удар в солнечное сплетение. На лбу выступили капельки пота, покатившиеся по лицу вниз, к подбородку. Мышцы напряглись до предела. Айзек обернулся. Сзади посередине коридора стояло нечто, имевшее фигуру человека, но чутье подсказывало, что существо в шляпе с длинными полями и в сюртуке длиной до бедер имело сходство с человеческим видом исключительно внешнее. Темный дым вокруг фигуры зловеще сгущался и угрожающе полз к писателю. Старый деревянный пол при этом заскрипел так, будто по нему волочили что-то тяжелое и шероховатое, оставлявшее после себя глубокие царапины. Нечто ползущее к Айзеку в темноте осыпало штукатурку на потолке и обдирало обои на стенах. Вокруг раздавался пугающий, хищный треск. Нечто явно не было настроено заключить писателя в теплые нежные объятия. Намерения существа в сюртуке были ясны.

Угроза возбудила в Айзеке естественную тягу к выживанию, она-то и швырнула писателя к лестнице со всех ног. Как только он рванул с места, позади раздался грохот – шипастая черная змея ударила в то место, где писатель только что стоял, и оставила в полу зияющую дыру. Следующий удар раздробил деревянные перила в щепки. Айзек несся по ступенькам наверх, не оборачиваясь.

– Уноси ноги, Айзек! Спасай себя! – раздался отчаянный женский крик где-то на втором этаже.

Голос показался до боли знакомым, однако критическая ситуация и нехватка времена лишали писателя возможности вспомнить, где он слышал его раньше. Каждая секунда замешательства могла стоить жизни. Твари, прятавшиеся во тьме, уже выползли с лестницы и двигались по коридору второго этажа, загоняя жертву в тупик.

– Где ты?! Какая дверь?! – Айзек не терял надежду спасти пленницу. Он ломился в каждую дверь, которую встречал по пути, однако ни одна не поддавалась его усилиям.

Добравшись до последней двери, в самом конце коридора, Айзек гневно дернул ручку и, когда никакого результата снова не последовало, принялся изо всех сил бить по двери ногой, то и дело поглядывая на тянущиеся к нему чудовищные пасти и зловещую фигуру у лестницы, неподвижно наблюдавшую за его никчемными потугами спастись. Нанеся несколько сильных ударов и не заметив никаких повреждений, Айзек смирился с тем, что дверь не откроется перед ним. «Почему у меня не получается проснуться?! Проснись, Айзек! Проснись!!!» – судорожно повторял себе он. Паника еще глубже погружала Айзека в трясину безысходности. Никакие техники осознанных сновидений теперь не работали – мало того, что писатель не имел никакой власти над происходящим, он к тому же не мог сделать главного – открыть глаза и очнуться в реальном мире. Темная сущность подкрадывалась все ближе, а Айзек не видел ни единого пути спасения. Он оказался в ловушке старомодного монстра в нелепой большой шляпе и старинном сюртуке.

Внезапная догадка поразила его. Он быстро запустил пальцы в карман куртки и нащупал успокаивающе гладкие грани «Прометея». Зубастая пасть пронеслась над головой Айзека, он едва успел увернуться и повалился на пол. Лежа на спине, вытащил бензиновую зажигалку и зажег ее. Яркое пламя осветило отвратительные черные щупальца, усеянные острыми шипами и костями. Монстры издавали невообразимый треск. Казалось, в их неспешном поведении крылось какое-то покровительствующее удовольствие: так хищник наслаждается перед тем, как окончательно забрать у жертвы жизнь.

Новая волна ужаса захлестнула Айзека. Машинально отползая назад, он не думал ни о чем, кроме как о божественном вмешательстве, о счастливой случайности или о космическом чуде, которое бы принесло ему спасение. Случившееся дальше оказалось тем самым спасением абсолютно волшебной природы, на которое писатель надеялся всем дрожащим от страха сердцем, но в натуре никак не ожидал. Пламя «Прометея» вдруг вспыхнуло сильнее, с каждой секундой разраставшиеся языки его пламени ударили по щупальцам, и те, болезненно вздрогнув, отступили. Очевидно, монстр тьмы боялся света, но прежнего огня зажигалки было для этого мало. Таинственная сила «Прометея» пришла писателю на помощь. Пламя разгорелось как факел, все больше и больше увеличиваясь, и наконец огонь принял нечеткую форму человека в каске пожарного с пламенным топором в руках. Огненный человек отмахивался от демонических тварей, тщетно пытавшихся поглотить его горящее тело. Отпрянувший сюртук не ожидал подмоги, выскочившей из маленькой зажигалки, и отступал все дальше. Пожарный накинулся на фигуру в шляпе и, сцепившись с ней, кубарем скатился по лестнице вместе с путаным клубком из шипастых щупалец. Айзек услышал, как в отдалении монстр вопит от боли, и побежал за спасителем на первый этаж.

«Прометей» швырнул темную фигуру через кухонный стол, освободив Айзеку путь к бегству. Монстр полоснул пламенного стражника поперек тела, но щупальца прошли сквозь огонь, не нанеся ему никакого видимого вреда. Однако с каждым ударом монстра пламя заступника заметно слабело. «Прометей» не был бессмертен.

Не чувствуя ног, то и дело спотыкаясь, писатель выскочил из дома и помчался к лесу. В безумной спешке Айзек, безропотно следовавший приказам непреклонной силы выживания, не придал никакого значения тому, как быстро оказался у васильковой тропы, ведущей в его собственную крепость. Путы страха, так жестко схватившие Айзека за трясущиеся поджилки, ослабли. Напряжение, прежде колотившееся в висках, будто из них вот-вот брызнет кровь, отпустило и дало свободу для обдуманных действий. Прежде чем трусливо сбежать по тропе через джунгли, Айзек обернулся и в последний раз окинул темный дом взглядом. Первый этаж продолжал полыхать, вспышки борьбы пожарного с монстром озаряли окна пламенными сполохами. Запертая на втором этаже фигура не изменила своего положения – она продолжала стоять там же, но теперь уже не взывала о помощи. Женские ладони обреченно касались запотевшего стекла, оставляя на нем размытые следы.

Чувство вины перед оставленной в беде пленницей преследовало Айзека даже, когда он продрал глаза и проснулся. Неприятный ноющий стон звучал в груди, пока писатель полностью не пришел в себя и не разобрался, где находится.

Щека, прилипшая к кожаной подушке дивана, вспотела и с неохотой отделилась от гладкого материала, будто была к нему приклеена. Вчерашний бурбон до верха залил черепную коробку свинцом, а горло смазал вонючим, тошнотворным сивушным духом, заставившим Айзека закрывать рот рукой в попытке удержать регулярные рвотные позывы. С нечеловеческим усилием он приподнял чугунную голову и медленно осмотрелся по сторонам. Сперва писатель решил, что заснул в какой-то холодильной камере, однако пространство вокруг вовсе на нее не походило. Не изменяя своей дурной привычке, он спал на диване прямо в верхней одежде, но босые ноги ежились от ледяных атак кондиционера, ведущего борьбу с теплым ветерком, поддувавшим из приоткрытого окна. Местонахождение ботинок оставалось неясным. Увидев вокруг себя зал, который сливался с коридором через широкую арку, Айзек понял, где именно находится. Всего минуту назад он рвал отсюда когти – и вот опять здесь. На этот раз никакого монстра поблизости не было видно, а пространство щедро заполнял яркий солнечный свет, не оставлявший тьме ни единого уголка для скромного правления. Символичное сновидение оставило после себя чувство, которое Айзек не мог отпустить еще долгое время и старательно закреплял в памяти каждую его удивительную деталь. Несмотря на неприятный осадок от трусливого отступления, он испытывал небывалый душевный подъем, будучи в уверенности, что причудливые этюды бессознательного станут потрясающим эскизом его новой книги.

Полный решимости подняться с дивана и перейти к написанию заветных страниц, Айзек перевел в сидячее положение свое непослушное тело, а затем, встав на ноги, потянулся, разминая затекшую спину. Заприметив ботинки и ноутбук, мирно покоившиеся у кромки бассейна, он рассеянно направился к ним, двигаясь по сбивчивой похмельной траектории, однако через пару шагов ощутил, как что-то впилось ему в стопу. Отдернув ногу, Айзек увидел, что наступил на деревянное распятие. «Ой, прости, Иисус! На нас, евреев, постоянно наступают!» – пробормотал он виновато, поднимая крестик с пола. Затем, даже не пытаясь понять, как продукт религиозного маркетинга мог оказаться в доме циничной атеистки, кем Сибилла наверняка являлась, положил распятие на ближайшую тумбочку и зашагал дальше по холодному полу к позабытым у бассейна вещам.

Часовая стрелка на циферблате подходила к восьми, и Айзек решил не дожидаться, пока Сибилла проснется. К тому же ее спальня находилась где-то на втором этаже. Послевкусие мистического сновидения нашло выражение в упорном нежелании подниматься на арену битвы монстра и пламенного заступника. Гость оставил Сибилле записку со своим номером телефона и просьбой позвонить ему ближе к вечеру. После чего отправился завтракать в кафе.

Второпях залив в проспиртованный желудок кружку кофе и закинув скрэмбл из яиц, Айзек принялся увлеченно стучать по клавиатуре, невзирая на тошноту и мерзкую мигрень. Со стороны это выглядело так, будто он играл какую-то сложную композицию с таким безмятежным и умиротворенным видом, словно ее исполнение не требовало и йоты его усилий. Плавные движения, безупречная техника, скользящая улыбка на лице – он смотрелся истинным виртуозом своего дела. Врата Трисмегиста наконец распахнулись, и из них неудержимым потоком хлынула благостная фантазия. В ослепляющем блеске пестрых животворящих слов она обволакивала историю гениальностью, а в персонажей зароняла божественную искру, которая делала их поразительно живыми и самобытными, неотличимыми от реальных людей. Отрываясь от чтения, казалось, будто они продолжают заниматься своими делами и их абсолютно не заботит, что там делает сам читатель в посредственном, бледном измерении настоящего. Мир книги шевелился и пульсировал. В строках билась жизнь, разворачивалась драма, с первых слов готовившая к встрече с самым злободневным вопросом существования, с неминуемым и пугающим, что ждет каждого на длинном пути, короткой вспышке между двумя бесконечностями. Украдкой выглядывая из-за обыденных на первый взгляд ситуаций и интригующих поворотов сюжета, центральная идея не оставляла без своего внимания ни один эпизод.

Наконец-то настал тот момент, когда Айзек творил, и ни одна мысль не отвлекала его взгляда от экрана ноутбука. Четыре часа пролетели как одно мгновение, и вместе с непередаваемой окрыляющей эйфорией писатель чувствовал изнеможение, будто бежал полный марафон безо всякой тренировки. Писатель выгреб из бурного потока фантазии к берегу самосознания. Неохотно вернулся к мирским заботам – с ужасной, раздирающей изнутри страстью потянуло курить, природный зов подсказывал о потребности посетить уборную, а слипающиеся веки сообщали, что хозяин вот-вот вернется во вселенную сновидений. Впервые за долгое время по-настоящему довольный собой Айзек поднялся с места и, не сдерживая торжествующей улыбки, пошел к выходу из кафе. Все краски вокруг словно стали ярче. Казалось, даже бездушные предметы выказывали писателю приветливость, а лучи солнца наполняли его жилы зарядом оптимизма. Айзек лишь на миг остановился взглядом на лице кудрявой девушки, настырно смотревшей ему прямо в глаза. Писатель улыбнулся и ей, не придав никакого значения тому, что во взгляде кареглазой незнакомки сквозило все нарастающее возмущение, которое она упрямо сдерживала за плотно сжатыми губами. Ничто не могло испортить настроение кладоискателю, наткнувшемуся на драгоценные залежи после скрупулезных поисков. Едва прикоснувшись к тем из них, что скромной россыпью покоились на поверхности, Айзек предвещал великое открытие, ждавшее его под толщей лирических сцен и невиданных сюжетных хитросплетений, которые писательская фантазия высечет из камня бытийной суеты.

…Как писатель и предвидел, первым, что он увидел по пробуждении, была по-родительски сердитая физиономия его заместителя.

– Если к концу путешествия ты и не напишешь книгу, то уж точно побьешь рекорд Гиннесса по алкоголизму!

– Я не люблю «Гиннесс», Феликс, – пролепетал Айзек.

– Сколько у меня попыток, чтобы угадать, почему ты пренебрег моей рекомендацией и напился? Не стоит утруждать себя ответом. Мне хватит всего одной.

– Знаешь, Феликс, я хочу сказать тебе кое-что, – начал Айзек, глядя на заместителя одним глазом. Второй он закрыл ладонью, поскольку любая сенсорная информация только усиливала его мигрень. – Ты замечательно прогнозируешь юридические риски, когда речь идет о бизнесе. Но одного ты никогда не учитываешь, мой друг, – волшебства спонтанности, именно она становится любящим родителем всякой незаурядной идеи.

Указательный палец писателя смотрел на закрытый ноутбук на тумбочке. Сказав, по его мнению, самое важное, Айзек предпочел помолчать, чтобы не разразиться фонтаном рвоты. Его голова по-прежнему трещала, по внутренним стенкам черепа будто бил колокол, заставляя мозги вибрировать. Феликс шагнул к ноутбуку, резко раскрыл крышку, чуть не оторвав ее от основы, и принялся бегать глазами по тексту. Довольно быстро на его лице проступила сперва слабая улыбка, после – нескрываемое восхищение, а затем – фейерверк восторга. Не веря своим глазам, заместитель приложил ладонь к виску, пытаясь осмыслить те двадцать страниц, которые только что жадно проглотил в безотчетном трансе чтения. Даже он, никогда не тянувшийся к дарам писательского ремесла и откровенно не восхищавшийся творениями признанных гениев словесности, находился под неизгладимым впечатлением от прочитанного и мог с непоколебимой уверенностью подтвердить, что Айзек действительно нашел клад, стоивший каждого потраченного на его поиски дня.

– Что бы ты ни делал вчера, продолжай до тех пор, пока не напишешь книгу до конца! Это потрясающе! Ты молодец, дружище! – воскликнул Феликс, но утих, видя, какую муку доставляет другу его громкий голос. – Как ты только пришел к этой идее? Как придумал, что встретился с Сибиллой Бладборн?

– А я не придумывал. Я встретился с ней. Вчера в кафе. Время плохо сказалось на ней, но не на внешней оболочке – подкачанная, изрисованная, следить за собой она умеет. Но в душе странноватая стала, неприступная, нелюдимая, любит темноту и уединение. Когда пьет, не видит берегов, в этом хоть не изменилась. В целом она абсолютно другой человек. Ты ведь помнишь ее, Феликс? На выпускном? Такая простая, открытая, кудрявые пышные волосы, юморная, прямо душа компании. Едва перевалив за середину жизни, она очутилась на противоположном полюсе своего характера. Кто знает, может, она уже давно такой стала?

– Ты серьезно встретил ее? – челюсть Феликса бесконтрольно отвисла. – Стоп! То есть ты хочешь сказать, что все написанное на этих страницах действительно произошло с тобой?! – пораженно выпалил он.

– Забыл? В моем стиле оборачивать жизнь в шуршащую обертку фантазии. Конечно, не все случилось со мной на самом деле, но часть событий – чистейшая правда, в том числе и встреча с Сибиллой. Удивительнейшая случайность, не правда ли? Как после такого не проникнуться фатализмом?

Айзек с усилием поднял свое тело с ложа и дотащил его до душевой кабинки. Совсем скоро друзья ужинали в ресторане неподалеку от отеля. Писатель прожорливо уминал испанскую паэлью. Феликс же, наоборот, не торопился притрагиваться к салату из манго. Когда с трапезой было покончено и Айзек выкурил сигарету, заместитель услышал всю историю целиком. Получив в распоряжение детали и сопоставив написанное с истиной, Феликс в очередной раз поразился, насколько умело друг маневрирует между реальностью и вымыслом, когда ставит себя в эпицентр событий. Феликс хорошо помнил, как одна за другой появлялись на свет страницы «Диалектики свободы», и тогда он наблюдал схожую картину творческого производства: люди из их общего окружения трансформировались и прятались в прослойках собирательных образов, культурная парадигма мира моделировала декорации и собирала многосоставную сцену, а идеи и мысли писали скрипт, дорабатывали характеры персонажей. Сейчас же фантазирование Айзека обрело более грубую, но весьма занимательную форму. Он отказался от привычной маскировки себя под шкурой придуманных героев и теперь собирался предстать перед читателем в своем непосредственном виде, обнажавшем его во всей откровенной наготе.

– Я хочу, чтобы ты взглянул на нее как-нибудь. Она тот еще фрукт! – заметил Айзек, усмехнувшись. – Знаешь, я обязательно познакомлю вас. Чего тянуть? При первой же возможности и познакомлю!

– Скажи мне честно…

– О чем ты? Я всегда честен с тобой! У меня нет другого выбора, ты ведь мой заместитель! – расхохотался Айзек.

– Прекрати, – оборвал Феликс неудачную шутку. – Скажи, ты спал с ней?

– Что за вопрос?! Разумеется, нет! – Писатель оскорбленно отпрянул к спинке стула, будто пытаясь увернуться от струи выплеснутого в него яда.

– Ты был очень пьян, она приставала к тебе, ты описал ее как девушку, очень хорошую собой, и самое главное – она твоя первая любовь… – рассудительно перечислял друг, загибая пальцы.

– Начнем с того, что я никогда ее не любил. Она подарила мне первый, так скажем, взрослый поцелуй, но не более. После выпускного я не ударился в ее поиски, не играл серенад под окнами и не выказывал ни единого симптома влюбленности! Сколько можно говорить тебе, что я взял ее фамилию только по той причине, что мне нравилось представлять, как она будет выглядеть на обложке? Не более! – Для убедительности Айзек повертел указательным пальцем в воздухе, однако этот жест больше походил на дешевое самооправдание, чем на призыв ему поверить. – Ты сам прекрасно знаешь, что значит для меня Карен. Что она значит для нас…

– Ну-ну, я верю, – поспешил остановить его Феликс, пока Айзек не скатился в метафизическую сентиментальность. – Ты знаешь, как книга будет разворачиваться дальше? Накидал в голове примерный план развития?

– Нет, совершенно, – почти с самодовольной надменностью ответил Айзек, отчего брови приятеля сдвинулись к переносице. – Феликс, друг, я чую, что Сибилла – кладезь историй! Она стимулирует фантазию, как ничто в этом путешествии! Никакая величественность древней архитектуры, никакая живопись в галереях искусства, никакая фантастичность пейзажей, никакой дух вековых городов не возбуждают такой интерес, не дразнят любопытство так, как это делает человеческая драма.