Черные карты для белой дамы

Двери закрылись и троллейбус плавно покатил мимо пустующего стадиона, пустого бассейна. Когда-то Лена из школы бегала в него плавать в любое время года. Физкультура всегда проходила на этом стадионе. Забеги, прыжки, плавание… Сейчас бассейн не видел воды лет семь, говорят у города нет денег на его ремонт и содержание. Может, и так. У кого они есть сейчас, эти деньги?

Она заплатила за проезд. Заняв задние места, они молча смотрели на проплывающий за окном пейзаж.

– Вы меня на улице подождите, – она показала им скамейки в тени большой сосны. – Я быстро.

Постучав в кабинет и не дожидаясь ответа, Лена вошла. Игорь Александрович стоял возле окна, наблюдая за игрой белок. Они быстро бегали, догоняя друг друга, по ветке, почти касающейся окна. Белки издавали писклявые звуки, нервно дергая облезлыми хвостами. И почему в сказках у белок всегда хвосты пушистые? А у тех, которых видела Лена, они больше походили на ершик для мытья бутылок. Сквозь торчащие волосинки виднелся ствол хвоста. Красоты в этом не было.

– Привет! – Лена опустилась на стул. – Узнал что-нибудь? – Доктор повернулся к посетительнице, с трудом оторвавшись от зрелища.

– Все, как я и говорил. Все сжигается. Вот тебе список всех, кто работал той ночью, даже кочегар отмечен. На меня смотрели, как на больного, когда я рылся в архиве. Одно дело, если бы меня интересовала какая-то клиника, другое, когда ищешь, кто работал в конкретный день. – Он положил перед ней лист бумаги с несколькими фамилиями.

– Иногда на себе надо испытать, как чувствует себя больной, когда обращается к вам, – сложив, не читая, лист, Лена продолжила разговор, – и не были мы клиентами, мы назывались проще – пациенты, эти слова не считались позорными?

– Я все исполнил, что ты хотела? – Лена кивнула. – Не знаю, зачем тебе это нужно, ты больная. Уходи. – Он опять подошел к окну, но белки уже играли не на ветке, а бегали по стволу и их нельзя было видеть, только можно слышать. Игорь Александрович скрестил руки на груди. Лена сказала: «Пока!» и вышла из кабинета. Коридор и сегодня пустовал. Ребята подбежали к ней.

– Ну как? – спросил Сашка, Данил хитро улыбался.

– Что как? – не поняла Лена, глядя на мальчиков.

– Данька сказал, что ты беременна и у тебя будет девочка, – выпалил одним духом Сашка.

– Вот еще! – Где это у меня средства на девочку. – Девочки нынче очень дороги, абы что иметь не хочется, а красивая должна иметь соответствующую упаковку. Пошутил твой дружок. – Она покосилась на сына, – и очень неудачно. Сейчас нам надо в роддом съездить. Со мной поедете или расстанемся?

– Ребята отошли в сторонку, о чем-то споря, в конце концов, придя к общему решению, подошли к ней и объявили, что расстаются, что у них много дел, которые нельзя откладывать, сейчас дорог не только день, но и час. На этом и порешили.

Ребята побежали вниз к городу, она, поймав такси за пятерку, поехала вверх к роддому. Сначала ей хотелось поговорить с кочегаром, потом искать остальных.

Выйдя из трехэтажного обнесенного новеньким забором здания, она оглянулась, поискав взглядом трубу котельной. Ее она увидела, но далековато, значит она отапливает не только роддом, но и стоящие рядом дома.

Лена отправилась к котельной.

Большая, с огромными печами и бушующем в них газовым пламенем, котельная ее поразила. Она впервые увидела, как горит в топках газ.

Молодой парень сидел за столом в грязном кресле, смотрел телевизор. Лена огляделась. Котельная пристроена к жилому дому и раньше топилась углем, об этом говорили ее стены, хранящие черный цвет, окно над полом, через которое раньше бросали уголь, и запах. Он еще жил в этих стенах, запах угля. Пол бетонный, его, наверное, недавно залили, он выделялся своей серостью.

– Вы что-то хотели? – парень убавил звук, подошел к ней, разглядывая ее, заулыбался.

– Мне бы Степановича! – смутилась Лена от его взгляда.

– Он уж несколько лет как на пенсии, я на его место и пришел. Как только котельную на голубое топливо перевели, он тут же сдался. «С газом я не работаю, – заявил он. – Это женское дело, мне вот уголь в топку бросать, да глядеть, как пляшут синие огни, это по мне». Чудной. Я ему объяснял, что гари от его угля много было, улицы не успевали мести, а он ведь детишек обогревал. – Парень, видно, заскучал по общению и ему хотелось поговорить, все равно с кем, тем более с такой красавицей.

– А где я могу его найти?

– Здесь недалеко, надо только подняться по дороге вверх до трассы, там в балке частные домики, их еще осталось штук пять, утопающих в садах. По их небольшой, заросшей травой улочке, бегают куры, там даже поросенка можно увидеть. Экзотика! – засмеялся кочегар. – Дом Степановича самый первый, как свернете с дороги в их переулок. Там на развилке стоят мусорные баки, одна дорога пойдет вверх на трассу, другая – в зелени сирени, в их небольшую «деревню», и сразу первый дом его.

– Спасибо.

– Не за что, – он опять улыбнулся. – Вы не журналистка?

– Разве я на нее похожа? – теперь улыбалась Лена.

– Не знаю, не видел, – честно признался парень, – а впрочем, нет, вы на нее не похожи.

– А на кого?

Ну, – пожал плечами, не сводя с нее темно-карих глаз.

– Мысли твои в правильном направлении, – одарив его самой соблазнительной из своих улыбок и похлопав растерявшегося парня по щеке, вышла из котельной.

Все выглядело именно так, как описал молодой кочегар. Возле переполненных зеленых мусорников она свернула на узкую улочку с выбитым асфальтом. По краям дороги действительно росла трава, в каждой копошились куры. Одна из них, квохча, медленно переходила улицу, цыплята, догнавшие по размеру свою мать, бежали за ней, нежно попискивая. Петух что-то нашел в придорожной канаве, радостно закудахтал, к нему со всех ног ринулся его гарем. Цыплята заволновались, но мать продолжала вести их на другую сторону, строго квохча. Поросенка Лена не видела, зато на кирпичном заборе сидели сразу три кошки, они дремали на солнышке.

Когда она подошла к калитке, кот, а это был именно кот, судя по его грязной морде и драным ушам, лениво открыл зеленые глаза, поняв, что ему не собираются причинять вреда, вновь закрыл их, тяжело вздохнув.

Лена осмотрела калитку в поисках звонка. Ничего подобного не обнаружив, она толкнула железные воротца, надавив на ручку. Дверь со скрипом отворилась, и тут же на крыльце появилась низенькая, полная женщина, в цветастой, длинной юбке, белой кофточке и непонятного цвета фартуке. Она вытирала руки фартуком, сощурясь смотрела на гостью.

– Здравствуйте, – поздоровалась Лена.

– Бывайте здоровы, – ответила очень бойко хозяйка. – Ты не квартиру случаем ищешь?

– Нет.

– Да это я просто так спросила, мы уж и не помним, когда у нашей калитки кто-то свеженький появлялся. Да ты проходи, не бойся! – Лена посмотрела под ноги. Возле ног сидела небольшая собака. – Она только гавкать умеет, будет вокруг бегать и брехать, а чтоб укусить, боится. У, шельма, – женщина хлопнула в ладони, пугая собачонку. Та метнула в сторону хозяйки взгляд и вновь, точно не ее только что ругали, принялась обнюхивать Ленины ноги, изредка касаясь их холодным и мокрым носом.

– Мне бы Степановича, – пошла по узкой дорожке Лена. Собака и вправду стала громко гавкать, заходя то сбоку, то забегая вперед. – Он дома? – не обращая на нее внимание, спросила Лена.

– А где ж ему еще быть. Он с утра с грушей возился, старая стала, плодов не дает, а места занимает много. Мы решили вместо нее персики посадить. Груша-то у нас еще есть, – она показала в сторону. – Внуки обдирают ее, уж больно сладкая, что мед, правда, мелкая. А эта, которую дед сегодня корчевал, крупная была, но не укусишь, полежать ей надо было, а полежит – запах у нас появляется лекарственный, тоже нехорошо. Дед! К тебе тут пришли, – крикнула она в дом. – Да ты проходи, проходи! Пшла! – Хлопнула она вновь в ладони, отпугивая заливающуюся лаем собачонку.

Лена поднялась по лестнице, собака сразу замолкла, преданно глядя на хозяйку, легонько повиливая пушистым хвостом.

– Вот, шельма! – засмеялась, довольная собакой, хозяйка. – Ну хорошо, умничка! – похвалила она ее, и у собаки хвост закрутился, как вентилятор, ее собачья морда расплылась в довольной улыбке. Они вошли в дом, пропахший лекарственными травами. Их пучки висели повсюду. В доме прохладно и сумрачно. Лена обратила внимание. что окна закрыты выгоревшей от солнца газетой. Из-за этого и полумрак. В доме чисто убрано, но обстановка бедная. Старенький диван накрыт цветным покрывалом, по краям дивана тумбочки со всевозможными цветами в горшочках, круглый стол под вязаной скатертью, керамическая рыбка, возле нее две ее копии, только маленькие, с широко открытыми ртами. Возле стола сидел хозяин в больших роговых очках с газетой в руках. Два окна с короткими тюлевыми занавесками и цветными задергушками. Небольшой комод, заваленный неглаженным бельем. Тумбочка с телевизором старой модели, этажерка с книгами и безделушками и у самой двери шкаф. Как поняла Лена, это гостиная.

Старик удивленно посмотрел на вошедшую, сняв очки.

– Здравствуйте, – поздоровалась Лена. – Я к вам по необычному делу. Она замолчала, не зная, как продолжать.

– Ежели по делу, проходи, садись. – У него хрипловатый, но приятный голос. Он кивнул ей на диван, сам отложил в сторону газету, прежде аккуратно свернув ее, очки положил в футляр, только тогда поднял глаза, внимательно, изучающе посмотрел на женщину.

– Мать, – не оборачиваясь обратился к жене, – сообрази что-нибудь легкое. – Женщина кивнула и исчезла из комнаты.

– Так какое у вас дело?

– Вы ведь кочегаром работали?

– Да, и имею за это ордена. Я на флоте еще кочегарить начал. Всю войну под Мурманском проплавал. – Он посмотрел выше ее головы. Лена обернулась, увидела фотографии, вставленные в темные рамки. – Почти под конец войны наш сухогруз расстреляли, мало тогда кто жив остался. Знаете, вода была похожа на жидкую кашу. Лед, разбитый на мелкие осколки, перемешанный с водой. Спасибо, наши корабли-охранники были рядом, выловили. Я по госпиталям долго валялся. Потом меня на поправку сюда привезли в санаторий. Здесь я и встретил свою Раечку, она сестричкой в этом же санатории работала. Как встретил, так и не смог уйти от ее колдовских глаз, – он ухмыльнулся. – Вот и пошел кочегаром, а последние десять лет до пенсии отапливал роддом, давая детишкам тепло и горячую воду. Этим тоже кто-то должен заниматься, как вы думаете? – Лена согласно кивнула. – Вот и я так думаю, что работать надо везде, а сейчас я уже пять лет как на пенсии, почти пять лет, – поправился он и опять внимательно посмотрел на нее. Лене стало страшно, как задавать человеку свой вопрос, но старик ждал, молча наблюдая за ней.

– Вам иногда передавали свертки из роддома, чтобы вы их сожгли? – Лицо старика изменилось, оно стало жестким, глаза прищурились.

– Я бы хотела узнать, – она вздохнула, набрав побольше воздуха в легкие. – Пять лет назад вам не передавали сверток примерно размеров сорок, сорок пять сантиметров.

– Что? Брови его поползли вверх, левая щека нервно дернулась. – Сорок сантиметров? Да это же ребенок! Вы что же, голубушка, думаете я детей в печах сжигал?

– Нет, что вы, я вовсе так не думаю.

– Но ваш вопрос наводит на такую мысль, сорок сантиметров… – повторил он, вставая. – Это ребенок, у него даже косточки должны быть, и он должен уже уметь плакать.

– Да, – подтвердила Лена его слова, – она плакала.

– И что? – старик смотрел на нее в упор. – И что? Она умерла? И ты оставила труп своего ребенка в больнице? Тебя не интересовало, что с ним будут делать?

– Тогда нет, – она опустила голову. – Я просто не думала об этом, я только хотела бы знать…

– Я не сжигал твоего ребенка, то, что я сжигал, было в целлофановых пакетах, бесформенной кровавой массой. Да, я знал, что это такое, что было делать, я работал на такой работе, которая сжигает ваши грехи, и я не думаю, что у кого-то поднялась бы рука изрезать на кусочки пусть даже и мертвого, ребенка.

– Я только и хотела у вас спросить. Извините меня, если можно.

– Да, можно, можно, это не я тебя прощать должен, а твой плачущий, брошенный на выживание ребенок. Какой срок был?

– Почти семь месяцев, – тихо сказала она.

– Так это что же получается, ты его родила?

– Получается, что да. А теперь я хочу узнать, что с ней произошло.

– После пяти лет? Вряд ли ты найдешь концы. Будем рассуждать так: ко мне она не поступала, это сто процентов. Хоронить больница никого не хоронила, хоть тогда больница и не была на голодном пайке, но устраивать похороны каждому недоношенному ей было бы накладно. Это в основном делали родители, забирая своих деток. Значит, она либо осталась жива, и сейчас в каком-нибудь доме малютки, либо… он замолчал и вновь его глаза превратились в узкую щелочку. Он знал второй вариант «либо», но не хотел о нем говорить молодой женщине.

– Она не жива, – подтвердила Лена. – Старик кашлянул в кулак.

– Знаешь, у нас со старухой пятеро деток, и всех она принесла из этого вот роддома. Своих-то я отморозил в ледяной воде, а она шибко до детей охоча была. Вот и носила. Только детки наши выучились, разлетелись, оставив нас вдвоем.

– Значит она может знать, куда делась девочка?

– Не знаю. Вряд ли. Она на пенсию ушла лет на пять меня раньше. Ее, правда, частенько приглашали, когда подмена нужна была, мало ли? Кто в отпуск, кто заболел или в декрет ушел. Жизнь, она запутанная штука, старуха моя никогда не отказывала, всегда молча шла на работу. Последние три года оказалось, что медики и не нужны-то никому, так она торгует огурцом, помидором, а зимой лечебными травами промышляет. Рай! – позвал он жену. – Пойди-ка сюда! – Женщина вошла в комнату с большим глиняным чайником, поставила его на стол.

– Сейчас я кружки принесу.

– Да ты не суетись, поговорить надо, – остановил ее дед.

– За чаем поговорим, я слышала ваш разговор, – она ушла за чашками.

– Во, ушастая! – хохотнул старик. – Но оно и лучше.

На столе появились чашки, сахарница и небольшие печеньица, которые, как выяснилось, хозяйка пекла вчера вечером на скорую руку.

– Откуда ты знаешь, что дитя было мертвым? – отхлебнув запашистый чай, захрустела печеньем женщина.

Лена пожала плечами. Она и сама не знает откуда, но была в этом уверена. Ей не хотелось рассказывать о том, что к ней приходит ночами ее мертвая дочь, прося о помощи, и Лене необходимо найти ее. Иначе она потеряет своего сына. Женщина внимательно наблюдала за лицом Лены, видно о чем-то догадалась, покачала головой

– Хорошо. Был у нас небольшой скандальчик коло пяти лет тому назад, но его постарались замять без лишнего шума и свидетелей. Ребеночек у нас родился уродец. Ну, пожил пару часов и помер, оно бы и ладно, только беда в том, что отец пожелал похоронить свое дитя, а его нет. Тут и поднялся шум, крик, отец возмущенно требует, медперсонал не знает, что делать. Собрала нас тогда главврач к себе в кабинет и говорит: «Не считайте меня за идиотку, я знаю, где ребенок, но не знаю и не хочу знать, кто это сделал. Если к завтрашнему дню дитя в больнице не будет, я направлю разъяренного отца на вас, и он выбьет из вас правду, только боюсь, вам придется туго. Дед рожавшей работает в прокуратуре и ему не понравится, как без его ведома поступили с внуком». На утро ребенок был в роддоме. Я сама видела это несчастное дитя. Отец забрал его, не сказав ни слова. Долго мы ходили под страхом, что начнется следствие, но дело было замято, благодаря нашему главврачу; она – женщина с характером, могла убеждать и уговаривать, только одна из акушерок на другой день подала на расчет. Ее и держать не стали, без отработки отпустили, мне потом пришлось целый месяц работать, пока не пришла новая медсестра.

– И где же был ребенок? – со страхом спросила Лена.

– Я лучше пойду покурю, – старик встал. – У меня нет желания слушать. – Он вышел из комнаты под молчаливые взгляды женщин.

– И где же, – повернулась Лена к старухе, она почувствовала, как онемели у нее губы. как отхлынула кровь от лица, а руки вдруг стали холодными.

– – Ты когда-нибудь была в Ленинграде или как его теперь?

– Да, была, – кивнула Лена, – а причем тут это? – Она не спускала глаз со старухи. – Еще в школе училась, мы ездили туда всем классом на экскурсию.

– И, конечно, посетили «кунст-камеру»? – Лена кивнула. До нее вдруг стало доходить, куда мог попасть ее ребенок. Но ведь он был без отклонений, это была совсем здоровая девочка, только недоношенная, почему же она попала в какой-то музей?

– Вы считаете, что ее… – она не могла говорить, комок подступил к горлу.

– Я ничего, милочка, не считаю, ты говоришь, что ребенок был и исчез, а это значит только одно, его забрали на исследование, знаешь, обучать молодых медиков тоже на ком-то надо, вот они и потрошат отказных детей. Или она в музее.

– Где этот музей может быть?

– В мединституте, где же еще может быть подобный музей? – Она налила себе еще чашку чая, – будешь? – предложила она Лене.

– Нет, нет, – прошептала та, поднимаясь со стула на ватные ноги. – Я, пожалуй, пойду, спасибо вам за все, и извините.

– Да не за что, – женщина поднялась, провожая Лену до калитки. На лестнице сидел Степанович. Лена, поблагодарив еще раз стариков, попрощалась.

Она вышла из их тихого зеленого переулка. Как же так? Почему взяли именно ее девочку? Только потому, что она была никому не нужна? Это она и только она виновата.

Она поднялась наверх к трассе, решая по пути, что делать, к кому обратиться. Ей пришла на память Тамара, терапевт их амбулатории. Лена подняла руку, поймала машину.

– Слушай, друг, подбрось! – наклонилась она к окну серебристой «Ауди» и замерла. За рулем сидел, расплывшись в довольной улыбке, Гоша.

– Прошу! – продолжая улыбаться, произнес он. Лена сначала хотела отказаться, но передумала. «Какая разница». Открыла дверку, опустилась в мягкое кресло.

– Ремешок с боку пристегнуть, или сама? – он даже руку протянул с услужливой физиономией.

– Сама, – Лена дернула ремень безопасности, он не сдвинулся с места, она еще раз попыталась его потянуть, но ремень точно заело.

– С ним надо обращаться нежно, – Гоша взял ремень и потянул его на себя. – Он ведь мужского рода. Помнишь еще правила, которым нас обучала Елена Андреевна? – Замок щелкнул, слегка вдавив Лену в сидение. – Куда едем? – Она назвала адрес.

– Что, со здоровьем проблемы?

– А что, выгляжу цветущей?

– Я бы не сказал, скорее нервной, дерганой, да ты кури. – Машина плавно тронулась с места. – Вон как руки трясутся, напугал кто, так ты скажи.

– Гош, оставь меня, – попросила она, затягиваясь сигаретой.

– Понял, – он включил магнитофон. Салон заполнила инструментальная музыка. Лена попыталась сосредоточиться, но у нее это плохо выходило. Мысли постоянно проигрывали звучащую мелодию. Гоша покосился на нее. Если бы она знала, что он отдал бы полжизни, только бы она хоть изредка смотрела на него и разговаривала. Но прошло то время, когда строгая учительница первого класса посадила их за одну парту. Она была тогда с длинной, белой косой и большими бантами, коричневая форма, белый фартук и ободранные астры в руке. Он сразу ее выделил из всех девочек в классе и влюбился. Она даже не догадывалась, как он любил и ревновал ее. Сколько он из-за нее дрался, сколько было пролито слез и крови. Он всегда наблюдал за ее жизнью. Знал о ее нелепом замужестве, знал о Даниле и негласно считал его своим сыном. Он даже сам этому верил. Ему хотелось помочь ей хоть чем-то, у него были таки возможности. Но она никогда не обращалась к нему, а сам он предложить помощь ей не хотел, тут срабатывала гордость.

– Прошу! – Машина остановилась. Лена растерянно улыбнулась, она, видно, задумалась и совсем забыла, куда едет. Поблагодарив Гошу, она вышла. Машина тут же уехала. Лена вошла в пустующую амбулаторию. «Надо же, и здесь пусто, вылечились все, что ли?». Она стала заглядывать в кабинеты. В последнем, склонившись над бумагами, сидела Тамара.

– Ленка! Привет! – воскликнула школьная подруга. Она обрадовалась бы любому, заглянувшему в ее кабинет.

– Есть проблемы? – Лена подсела к столу.

– Гляжу, кабинет у тебя плохонький, – окинула она кабинет подруги придирчивым взглядом.

– Да новую ж амбулаторию достроить никак не могут, средств нет, ну и желания тоже. Вроде после Нового года «Консоль» берется достроить, место им наше понадобилось. Так зачем пришла?

– Том, скажи, у вас в институте «кунст-камера» была?

– Вот еще! – засмеялась Тома. Анатомический музей. В него наш профессор со всего Крыма экземпляры притаскивал. Ну, конечно, там органы всякие, а тебя что интересует?

– Дети там были?

– В основном уродцы.

– А не в основном?

– Зачем тебе? – она подозрительно покосилась на Лену.

– Надо, если спрашиваю.

– Один ребенок. Давай о другом.

– Почему?

– Да неприятный это разговор, ты ведь там не бывала.

– Вот и расскажи, – Тамара посмотрела на Лену внимательно.

– Ленка, ты в порядке? – Лена кивнула. – Ну, хорошо. – Она прикрыла глаза, подняла их к потолку, словно искала там силы для разговора, в школе она на потолке искала ответы и, как ни странно, иногда их там находила, поражая даже преподавателей.

– В анатомическом корпусе есть кабинет, как ты сама догадалась, тоже анатомический. Это все хозяйство профессора, он на это потратил не один десяток лет. Это его гордость. Ты бы видела, с какой любовью он рассказывает о каждом экземпляре, это надо видеть. – Она опять подняла глаза к потолку. – Представляешь, там есть все органы человека, только каждый в отдельной колбе. Брр! – Тома поежилась. – Мне в том кабинете всегда было не по себе. Детей там, я бы не сказала, что много, но есть. С разными дефектами, и даже одна мумия мужика на стенде лежит. У меня ни разу не возникло желания даже посмотреть в сторону мумии. – Она снова посмотрела на внимательно слушающую ее Лену. – Но ведь тебя почему-то интересует именно девочка? – Лена кивнула. – Не знаю, откуда ты о ней узнала и почему это так тебя волнует. Ребенок как ребенок, только недоношенный. По словам профессора. У нас ходила такая легенда по поводу этой девочки. Профессору она досталась от студентки, вернее, когда она дарила ему ребенка, она не была еще студенткой, и в этот же год была зачислена. Он очень берег девочку. И, как он утверждает сам, она выросла и достигла своего нормального состояния, которое она бы имела при нормальном рождении. Ты знаешь, она прекрасна, – восхищенно сказала Тома.

– То есть как достигла? Она что, живая?

– То-то и оно, что нет, но он заставил специальными препаратами расти клетки. Это его тайна. Она еще в стадии рождения, и он не подпускает к своему исследованию никого. Одно тебе скажу, ребенок выглядит вполне нормально. И еще ходила легенда, ее не опровергал и сам профессор, что девочка иногда открывает глаза и смотрит на окружающий мир. Многие студенты подходят к колбе, стучат по ней пальцами, смеются, просят посмотреть на них. Это в основном ребята, девчата только смотрят. Я видела ее глаза, – тихо сказала Тома. – Только ты не смейся и не считай меня сумасшедшей, но я видела! У нас был экзамен в анатомичке, я сидела недалеко от стенда, билет попался ерундовый, у меня даже настроение поднялось, так и подмывало запеть от радости, ручка сама бегала по листу, отвечая на вопросы.

Чувствую, что на меня кто-то смотрит внимательно, изучает просто, мне даже жарко стало от столь пристального взгляда, я оглядела всех сидящих в аудитории, но никто даже не косил в мою сторону. Студенты склонились над столами, им было не до пристальных взглядов. Экзаменаторы тоже были заняты, но я продолжала чувствовать на себе взгляд. Тогда я посмотрела в сторону стенда, – Тамара глотнула. – И волосы зашевелились у меня на голове. Девочка смотрела на меня широко открытыми серыми глазами. И глаза эти не были мертвыми, они жили, сами по себе жили! Возле меня оказался профессор, он тоже видел ее взгляд, но стоило ему приблизиться, ребенок тут же сомкнул веки. Он стал гладить колбу. «Девочка моя», – шептал он, как полоумный, потом повернулся ко мне: «Вы уже ответили на вопросы?» Я кивнула, он молча взял исписанный мною лист «Вы свободны», – не глядя в него, сказал он. Я думала, что мне придется пересдавать, но нет, в зачетке у меня была выставлена четверка. Вот так. Я, конечно, сразу после экзамена побежала звонить домой, чем напугала своих родственников; я спрашивала, все ли дома в порядке, не заболел ли кто. Мать ни на шутку перепугалась. Вышло же все по-другому, сама попала в больницу с тяжелым отравлением, еле откачали.

– Я думаю, что он не стоит того, чтобы из-за него травиться. – Томка удивленно подняла брови, откуда Ленка знает, что она отравилась, откуда? Даже мать этого не знает, да и никто из ее друзей и родных. Видно, поняла ее подруга детства, все поняла, у самой жизнь была, хоть в петлю.