Черные карты для белой дамы

– Замолчи! – прошептала она. – Доигрался, сволочь, – посмотрела она на тихо лежащее тело. – Уходим. – Она взяла из рук Лены нож, завернула в полотенце, бросила его в пакет, взяла Лену за руку, вывела из гримерки. Проходя мимо танцующих, кивнула Наталье, а та и без этого все поняла, посмотрела на руки Лены. Они вышли на улицу. С моря дул прохладный ветер, наверное, был шторм, но звуки музыки, летящие с прибрежных баров, заглушали его. Возле них остановилась машина. Ольга боязливо посмотрела на нее. Дверца открылась.

– Садись быстро! – скомандовал Гоша. Ольга подтолкнула Лену к машине, усадила ее. – А ты?

– Нет, я возвращаюсь. Ты ее увези. – Она нагнулась, поцеловала Ленку. – Спасибо! Я бы так не смогла. Я только в мыслях его убивала.

– За что?

– Это он наехал на моего мужа и скрылся с места преступления, его нашли, да он откупился, бросив меня с детьми на произвол судьбы. А ты, наверное, все время думала: «И чего это он скелета взял?» Думала, думала, я по твоим глазам сколько раз это читала. Я на тебя не обижаюсь. Не хотела я ни перед кем душу открывать. А он меня боялся, всегда боялся и мстил.

К ним, сверкая огнями, мчалась «Скорая помощь».

– Ну вот и подоспели. Прощай, Ленка, – она захлопнула дверцу. Лена смотрела, как Ольга встречает врачей, показывает дорогу в ресторан.

– Ты знаешь, где священник живет? – спросила Лена.

– Поп, что ли? – удивился Гоша.

– Священник. Знаешь? Того, у которого большая черная борода и добрые глаза.

– Зачем тебе?

– Вези меня к нему, – она откинулась на сиденье.

Ехали молча. Возле небольшого частного домика машина остановилась. Лена, словно пьяная, держась за дверцу, вышла из машины. Пошатываясь, подошла к крыльцу, с трудом одолев пять ступенек. В темноте нащупала кнопку звонка, вдавила ее в стену. Она так и стояла, не отпуская ее.

На втором этаже красного, кирпичного дома загорелся свет, залаяла собака. Лена уловила нежный запах ночных цветов. У нее была мечта посадить их у себя под окном. Они, такие невзрачные днем, так прекрасны ночью.

На крыльце зажегся свет. Дверь открыл сам хозяин. На нем надет халат поверх полосатой пижамы, на ногах шлепанцы В приоткрытую дверь высунулся черный нос собаки. Лена не успела ее рассмотреть, собака втянула в себя воздух и, жалобно взвыв, отскочила от двери. Священник снял со звонка палец Лены. Она подняла лицо и посмотрела в его глаза.

– Я пришла, – прошептала она. Он осмотрел ее, понял что в ее руке. Перекрестился.

– Подожди, – он прикрыл дверь. Лена прислонилась к стене. Гоша подошел к ней, обнял, прижал к себе.

– Ты бы поплакала, покричала, – предложил он.

– Не могу. У меня все выжжено внутри. Я ничего не чувствую.

Дверь открылась, священник вышел на крыльцо. Поздоровался с Гошей.

– Вот тебе письмо. На нем адрес. Немедленно уезжай. Я позвоню, тебя встретят прямо на вокзале. Поедешь в Киевский монастырь, – он подал ей письмо. – Да выбрось ты то, что у тебя в руке! – Лена об этом вспомнила только сейчас, удивленно подняла руку.

– Я это сделала, – улыбнулась она, – и не жалею.

– Уезжай. Счастливо. Довезите ее до вокзала, мало ли что. – Он опять перекрестился. – Да простит тебя Всевышний, дитя мое.

Гоша помог ей дойти до машины, взял из багажника пакет, положил в него окровавленный член, проезжая мимо мусорника, забросил его туда.

Они подъехали к дому Лены.

– Ты по быстрому умойся, переоденься и поехали. – Лена кивала, соглашаясь. – Может я тебя у друзей спрячу? Зачем в монастырь?

– Знать судьба у меня такая. Я за вас всех молиться буду.

Они вошли в комнату. Лена пошла в ванную, и Гоша услышал, как ее рвет. Он оглядел бедно обставленную квартиру, зашел в комнату Данила. Слезы душили его. С фотографии на него смотрел живой Данил с незнакомой девчонкой. Гоша аккуратно снял фотографию со стены.

В квартиру вошла соседка, поздоровалась с Гошей.

– Помогите ей собраться, – попросил Гоша. – Только самое необходимое, там, куда она собралась, вещи не нужны.

Тома молча подошла к шкафу, открыла дверь, начала доставать белье.

Лена вышла из ванной, посмотрела на осунувшееся лицо Томы.

– Томка! – она подошла к женщине, обняла ее. – квартиру эту я перепишу на Сашку. Мать сюда не пускай. И деньги оставляю, что копила ему на зиму, для Сашки. Мне теперь ничего не нужно. – Она начала складывать вещи в небольшую сумку.

– Как же так, Лена? – заплакала Тамара. Лена подошла к ней, дотронулась до щеки, по которой сбегали слезы, лизнула палец. – Лена, что же это делается? – заголосила Тома.

– Не плачь. Не надо. Я ведь сучка. Меня все так звали. Даже мать. Ты ведь не раз слышала? А у сучек щенков всегда разбирают, если они породистые и за них можно что-то получить, их продают, а обычных дворняжек топят. Так поступили и с моими щенками, их просто уничтожили.

– Нет, не говори так, – Тома закрыла лицо руками. – Вот, Сашке копилку передашь. От Данила. Они все лето вместе отработали, мечтая себе купить что-нибудь, пусть купит.

Она взяла сумку, еще раз оглядела свое жилище, где она была счастлива, где ее сын научился ходить и говорить. На столе стояла их последняя фотография. Ей здесь больше делать нечего. Гоша взял сумку из ее рук.

– Данька, ты прости свою мамку, не уберегла я тебя, не смогла. Разбилась наша мечта, растоптали ее вместе с недостроенным домиком счастья моей дочери. Зачем ты оставил меня? – она упала на колени перед фотографией. Гоша подошел к ней. Поднял, обхватил крепко за талию, вывел из дома, оставив плачущую Тому.

Машина резала свет фарами, неслась в Симферополь. Лена тихо сидела съежившись на заднем сидении.

– Данька! Почему ты бросил свою мамку, почему? Как мне теперь жить без тебя? Ты ведь простишь меня, что я уезжаю, не повидав тебя, но я боюсь. Я не хочу верить, что ты погиб, хочу, чтобы в душе моей ты был жив. Мне придется одной начинать новую жизнь, правда, не ту, о которой мы мечтали. И стоит ли жить, Данька, стоит ли?

Поезд уходил рано утром. Они до отправки молча просидели в машине. Гоша купил ей билет, но до последней минуты надеялся, что она передумает.

Он подвел ее к вагону.

– Ленка! – услышала она голос. Они оглянулись. На перроне стояла молодая цыганка. На руках у нее спал ребенок, а двое стояли рядом, держась за ее юбку. – Уезжаешь? – Лена кивнула. Она порылась в сумочке, достала кошелек, подала его цыганке.

– Скажи, что тогда выпало на картах, ты ведь не сказала. – Цыганка не взяла всех денег, открыв кошелек, она достала несколько купюр.

– Плохая карта, черная. – И замолчала.

– Значит, черная карта для белой дамы? – Иза кивнула согласно и, не говоря больше ничего, пошла потихоньку дальше, дети тянули ее за подол.

Лена вошла в купе. Гоша поставил сумку на полку.

– Я похороню его, как своего сына, – обнимая ее, сказал Гоша. – Все его и так считали моим сыном, я так объявил.

– Дурачок ты, «Шнурок», – прошептала Лена. – Ну почему ты об этом не объявил полгода назад? Ты боялся меня всю жизнь. Боялся. А надо было не бояться, я бы пошла за тобой, куда угодно, да только теперь об этом говорить поздно.

Гоша поцеловал ее в первый и последний раз. Он долго бежал за вагоном, смотрел на прижавшееся к стеклу лицо.

В Киеве, на вокзале ее встретили две монашки, одетые в длинные черные платья. Они проводили ее к машине, одна села за руль, другая рядом с ней. Та, что рядом, пыталась рассказать о достопримечательностях, которые они проезжали. Лена молча кивала.

Большие ворота открылись, впуская ее. Сделав шаг, Лена остановилась. Вот то строение, которое строила ее дочь. Она узнала его с первого взгляда. Перед глазами все поплыло и последнее, что она услышала, был звон колоколов…