Гиперпанк Безза… Книга первая

И пока тот человек-отступник возился со своими очками, и как оказалось, всё без толку, –физическая реальность вслед за виртуальным миром уже практически поглощена новым сознанием прогрессивной и чипированной самой в себе мысли, где каждый объект сущего и своей выраженной через своё я субъективности, представляет собой фигуральный передатчик 5G нейронного сигнала, являясь заодно проводником мысли вселенского разума, за которым стоит мировой заговор элит, где на их основе создана глобальная сеть или система миропорядка, основной целью которой является подчинение себе всего сущего и разумного, – олдбой Антиквер, сочтя необходимым с тонизировать свой крутон, отставил чашку с мусси, как вроде, и облёк свой крутон в новую комбинацию своего выражения.

После чего много из чего возвращается им на круги своя, что также приветствуется мимо проходящим олдбоем на прожарке своего организма, и олдбой Антиквер, испытывая в себе потребность не быть неотзывчивым к своему собрату по реализации себя, посылает ему ответное лёгкое латте, с тирамису на всём своём лице и с крокенбушем в своих глазах.

И опять со стороны человека-отступника звучит в их адрес неприкрытая угроза и нотки ненависти и злости. И вновь единственное, что его не выводит на первый план удручающего и не позитивного внимания всех тех, кого он тут сам видеть терпеть не может, то это его пространственная отдалённость от всех – он сидит отдельно и замкнуто. – На х… глаза бы не смотрели! – Не сдерживается человек-отступник, вгрызаясь зубами в чашку, он надеется, что с простым кофе, а не каким-нибудь эксклюзивно названным капучино.

А это человек-отступник, сказали бы олдбои, ещё не распространял свой нетерпимый взгляд и такое же кошерное мнение на их спутниц жизни бывает в последнее время редко, что подрывчато для репутации неодрогина и не слагаемо для своего продвижения в выдающиеся инклюзивностью соображения люди, толково зовущихся через диалект смягчающего суффикса как придётся и на то оно и она настаивает, но главное разнообразно и интеллектуально подчёркнуто, без зависимости и задержке на чём-то одном, и акцентировании внимания на физической составляющей их интеллекта.

Да после такого предварения представления, теперь уж точно и не поймёшь кого, и скорей всего, чёрте что кого, сугубо опять по мнению человека-отступника, какая быть может быть речь о том, чтобы этот человек-отступник сумел в себе собраться с силами, с мыслями, и ещё чем-то там активным, и отвести свой взгляд в сторону этого представления антиподов олдбоев, слов нет простых и нецензурных, чтобы как-то выразить своё неудобство здесь нахождения при виде всего того, что себе позволили с собой сделать те, кто собой олицетворяет жизнь и её зрелость.

Вот человек-отступник и помалкивает взглядом, стараясь держаться одной крепкой позиции – никуда не лезть своим взглядом-внимания. К тому же в дверях этого заведения появился тот самый человек, кто заставил его принять своё непосредственное участие в этой картине сегодняшней реалити, как оно по мнению олдбоев вокруг есть и что так же сказал бы тот человек, кого сейчас здесь с трудом дожидался человек-отступник. А то, что у этого прибывшего только сейчас человека были столь схожие взгляды с представителями мужской части сообщества до новой поры, до времени инклюзива – олдбоев, так это потому, что так тому и быть, и он был один из них.

И тот человек, ради которого человек-отступник подверг себя стольким испытаниям и перемене мест взрослого рейтинга слагаемых во рту, а вначале в сердце и глубине своей души, ничем с виду не был отличен от всех этих олдбоев. Хотя всё-таки чем-то был. Своей ещё большей отбитостью и повёрнутостью на своём бенефисе оторвы человека.

И тогда нервно спрашивается: А что всё это может значить? И ради чего весь этот риск, которому подверг себя человек-отступник, придя сюда, ясно что в логово для вот таких олдбоев, кто только свою бородку нежно гладит, а узнай они, что ты ходишь без этой подчёркивающей его эксклюзивность детали своего интеллекта и субъектности из принципиальных соображений, а не как простительно – лысею во всех местах, дружище, то его бы точно никто по головке не погладил, принявшись вбивать ногами его интеллект прямо головой в асфальт.

А раз тут присутствует такой немалый риск для этого человека-отступника, то причина его сюда приведшая, была не менее значимой, чем его жизнь, или хотя бы интеллект. И можно даже предположить, что этот человек-отступник имел в себе достаточно мужества, чтобы сюда прийти. А вот насколько ему хватит мужества дальше пойти, то это буквально сейчас выяснится, как только зашедший в это заведение олдбой заметит его, затем что-то в голове прикинет, осматриваясь по сторонам и ища там трудно вот так сразу понять кого, и наконец-то, сочтёт возможным подойти к столику с человеком-отступником за ним.

Правда, люди креатива, а олдбои все излишне вышли оттуда, и если не они, то кто, если не некоторые из них, то лишь все не могут зайти, войти, пройти и выйти без того и без этого, чтобы не быть не лишним и таким как есть он есть, и не столкнуться с нарративом с надрывом к нему, который без всякого если к нему будет демонстрировать чуждые мысли опять же ему, мысль не быть им, не им и самим собой. Что зрительно и случилось, падла, немедленно и независимо от порядка хода мысли, жизни и причинно-следственных связей и подходов к такому роду, виду, цели действий, со своими квази последствиями, следствиями и промежуточными завершениями в набросах сиквела, а для размашисто мыслящих, то и в триквеле.

А если быть ближе к тому, к чему не хочется быть настолько близко, чтобы всё это тебя буквально касалось, а на расстоянии быть к нему в самый раз, то зашедший в двери забегаловки олдбой, как только осмотрелся по сторонам, затем задержался своим взглядом на вывеске на входе: «Уже завтра может сделать вчера сегодня. Смотри не задержись в сегодня вчера!», являющуюся перефразированием одной мысленной реальности, взятой в качестве триггера для нынешнего направления движения сознания масс в свой прогресс, где отстать забвению смерти подобно (Что есть смерть? Полное вычёркивание тебя из информационных упоминаний. И этого никто кто в тренде не хочет), и заодно позиционирующей владельцев этого заведения, как людей с прогрессивными взглядами, политически грамотными и знающим толк в продвижении своего продукта в массы, используя для этого не только конъюнктуру рынка, но и её политическую составляющую, и будучи в этой отстранённости от проходящего мимо информационного потока, и столкнулся с противонаправленно движущим лицом этой реальности в виде другой сущности олдбоя – его плеча.

Ну а всякое вмешательство в личное жизненное пространство, а тем более так сконцентрировано на самоволии, эгоцентризме и мазохизме, некорректно, недопустимо и атас. И зашедший олдбой немедленно реагирует на то, как себя решил позиционировать тот, кто не соизволит быть в курсе того, что он отвлечённо себя чувствует и ему до этого никакого нет дела.

– Больше темноты. – Впившись взглядом в противника, процедил сквозь зубы олдбой. А тот недолго, а может вообще не думая, считая себя в самом себе быть правым во всём, явно идя на ещё больший не компромисс, немедленно отгрызает свой ответ. – Немного больше темноты. – На что вошедший олдбой, явно обладающий хорошим зрительным нервом и умеющий ориентироваться во временах суток, в календарях времён и насчёт природы он может с лихвой поговорить, нашёл бы что этому типажу из завтрашнего сегодняшнего вчера заметить, – дисперсия оболочки вашей целеустремлённости не считается с реалиями времени, – но он ранее заметил того, кто его ждал с вниманием к нему, и олдбой счёл за ненужное, быть скрупулёзно ответственным к этому типажу напротив.

И олдбой, выразительно выдав: «Мир-дверь-мяч», направился к столику ожидающего и внимательно в его сторону смотрящего человека.

– Это вы? – остановившись у столика с человеком отступником, задался вопросом Олдбой с неизвестным идентификационным именем для многих, но по нему сразу видно, что он Олдбой с большой буквы.

– Если это вы? – внимательно посмотрел на Олдбоя, с долей ехидства, так многозначительно и пространно ответил человек-отступник. Но Олдбоя на такие шутки странного юмора этого человека не подвести под растерянность и глупость разносола в себе, и он готов вступить в прогресс синагоги с этим конъюнктивитом.

– Как понимаю, если это я, то значит это вы. Если же я не я, то и вы не вы. – Выдаёт свой интеллектуальный флэшмоб Олдбой.

– Вот такая получается логическая зависимость. – Усмехается человек-отступник. – Что, наверное, вас не может устроить совсем никак. Ведь всякая зависимость, а логическая связь и тем более цепочка, одна из форм зависимости от умственных аспектов жизни, вами, людьми полной свободы, с открытыми для всего установками, отрицается.

– А мы не будем себя ко всему этому привязывать. – Говорит Олдбой. – Раз мы уже поняли, кто есть кто.

– Думаю, не перепутаем. – Усмехнулся человек-отступник, приглашая за свой стол Олдбоя.

– Не перепутаем. – Соглашается Олдбой, с ярким выражением: «Балять мои ноги», занимая место напротив за столом человека-отступника. – Хотя ситуацию, где я был бы не я, что ещё совсем не значит, что вы будете не вы, было бы интересно рассмотреть, скажем так, с позиции осторожности. – Олдбой с неприкрытой внимательностью воззрился на своего визави.

– Это да. – Соглашается человек-отступник. – Но её буду рассматривать только я, а не вы. – Уже со своей стороны крепко так уставился на Олдбоя человек-отступник.

– Согласен. – Закатился на весь зал смехом Олдбой, после небольшой задержки на игру с отступником, кто кого пересмотрит. Отступник выдержанно не вмешивается в этот эмоциональный перфоманс Олдбоя, решившего таким образом показать всем тут собравшимся людям в качестве гостей, его потенциальным конкурентам, что с ним связываться себе дороже – вон он какой на всю голову отбитый тип, кого нисколько не волнует то, как все тут сочтут нужным интерпретировать этот его эмоциональный выплеск и под каким инфоповодом будет подана эта его выходка в нейро и соцсети, исходника нынешнего априори. А вот у отступника на всё это имеется свой, ясно что отдающий унылостью и без всякого креатива, отсталый взгляд.

– Метит территорию, гад. – С вот таких, биологических позиций, как-то вообще некультурно и оскорбительно (выглядит как попрёк за другую культуру грамотности и общения), смотрит на поведение Олодбоя отступник, как видно из его этих взглядов на Олдбоя, то позиционирующегося себя большим умником, с академическими, то есть никуда не годящимися для прогрессивно мыслящего современника познаниями мира.

И как дальше выясняется, то отступник не собирается молча отсиживаться, отдав полностью инициативу в руки Олдбоя. И он не стал отмалчиваться, но вначале заставил Олдбоя понервничать своим целеустремлённым взглядом прямо в его нарратив своего поведения. Так он не сводил своего взгляда со смеющегося Олдбоя, чем не просто не дал ему в полной мере порадоваться за себя, сбивая его с радостного ритма, лмао, а он этим своим пристальным вниманием к Олдбою, поставил его в чуть ли ни кринж.

Так с одной стороны, он, демонстрируя такой пофигизм к жизни, как бы не должен был обращать никакого внимания на смурной и серьёзный серьёзно(?) взгляд своего собеседника, кто нисколько его не поддерживает в радостном настроении, и даже больше, своей угрюмостью показывает, что он ничего не видит смешного в том, что Олдбой считает смешным, а с другой стороны такое противопоставление ему со стороны отступника, кто демонстрирует в себе серьёзность вида и чуть ли недоумение тем, что так раззадорило на веселье Олдбоя, требовало от Олдбоя какой-нибудь нетерпеливой реакции.

– Посмеялись и хватит. – Вдруг обращается к Олдбою отступник, хрясь и сбивая его со смешливого толка, и заодно вгоняя в полнейшее непонимание того, что это сейчас такое было и решило происходить. Неужто, этот тип посчитал себя настолько ЧСВ (человеком самой высокой культурной помеси, с самой завышенной самооценкой, которой сопровождается вся жизнь таких людей и актёров, как белая кость в горле всех не таких, как они шлюдей), что решил выступить для него классификатором времени, определяя для него границы и пределы проявления качеств жизни. А такого ни один представитель поколения мобил, Олдбой, не потерпит, как бы это не когнитивило с их апгрейтом. В общем, овердофига на себя берёт этот отступник, недосуг думать, кто он ваще такой.

О чём прямо сейчас ему будет поставлено перед фактом, как только Олдбой свой язык вытащит не оттуда, куда он его сейчас засунул в одностороннем порядке, как можно было подумать отсталым и погрязшим в консервативности взглядов умом, а так-то он у него застрял между огрызками невысказанных и скопившихся во рту слов и зубами. Но отступник видимо вообще решил … быть самым тут инициативным, подвергая Олдбоя буллингу, сюжетя его по только своему усмотрению. И Олдбоем входит в свой список понятия того, что отступник такой из себя типаж нераспространённый и шизующий на собственной обособленности от вайба вокруг, регрессирующий на своём ностальжи по отстою, всем этим руководствуясь, вдруг себе надумал инициативу подвергнуть его бодишеймингу. А так империть себя Олдбой никому не изи на изи не даст, и он…Так свой хайкающий рот и не раскрыл, так как отступник не даёт ему никакой возможности быть высказанным.

– Ну а теперь я хотел бы услышать более существенные доказательства того, что вы этот вы. – Сложив руки перед собой, обращается отступник к Олдбою.

– Я? – с почему-то удивлением переспрашивает Олдбой.

– Именно вы. – Говорит с усмешкой отступник. – Или тут ещё есть кто-то, кто претендует на это вы? – Уже со своим зарядом веселья интересуется отступник, бросив взгляд по сторонам, типа в поиске того, кто мог бы претендовать, и даже с большим успехом, на роль этого вы. На что Олдбой смотрит без всякого довольства. – Загадками говорите. – Даёт ответ Олдбой.

– А вы ими отвечаете. – Следует ответ отступника.

– И что я должен показать, чтобы быть принят за того, кем нужно? – задаётся вопросом Олдбой.

– А что вы считаете нужным. – Говорит отступник. – Что убедит меня в том, что вы есть тот, кто есть и мне нужен.

– Это необязательно связующие между собой вещи. – Отвечает Олдбой.

– Может быть и так. А вы движетесь в правильном направлении. – Говорит отступник.

– Бывает, что плутаю.

– Догадываюсь. – Отвечает отступник.

– Куда же мне свернуть? – спрашивает Олдбой.

– Вы ещё спрашиваете?! – удивляется отступник.

– Тебя, нет, себя, бывает. – В один момент резко реагирует Олдбой, задержавшись взглядом вызова на отступнике. От которого тот не уходит и Олдбой после фиксации своего взгляда на отступнике, делает другой заход к отступнику.

– А если ты? – задаётся вопросом Олдбой.

– Только после вы. – Тут же следует реакция отступника.

– Да вы…– замалчивает как надо свой эмоциональный нарочито посыл Олдбой. На что от отступника следует ничего другого. – Ну так на то оно и моё вы.

– Тадысь вы. – Ставит точку в этой части разговора Олдбой и делает примирительное заявление. – На голодный желудок не в ту сторону рассуждается.

– Тогда и мне такой же латте и мафин, что и вам. – Следует ответ отступника. Что опять в Олдбое вызывает нервную дрожь в лице. Но и только. И он решает на всю эту ситуацию и поведение отступника смотреть с иронической позиции.

– Здесь вроде как самообслуживание. – Делает уточняющее пояснение Олдбой.

– Вы в этом уверены? – не верит своим глазам и ушам в ответ отступник, явно специально, проверяя Олдбоя на его олдбойство.

– Я не обязан никому ничего объяснять и доказывать. – Следует ответ-агрессия от Олдбоя.

– А если это есть триггер для нахождения между нами понимания? – прищурившись, на полтона понизив свой голос, задаётся этим вопросом отступник, заставляя Олдбоя заново начать к нему присматриваться и искать в нём то, что его для себя раскроет. Так они некоторое время присматриваются даже не друг к другу, а к тому, что всё это может значить, и через своё, никак не обозначенное время, Олдбой выходит из этой ситуации и из-за стола со словом: «Ладно, быть».

Когда же Олдбой через уже другое некоторое время возвращается к столу с разносом в руках, нагруженным всякой питательной всячиной в твёрдом и жидком исполнении, то отступник его встречает интересным замечанием. – Вы уже совсем близко остановились от того, чтобы быть признанным за того человека, кого я ожидаю.

– И чего не хватает? – спрашивает Олдбой.

– Как и всегда, – с усмешкой говорит отступник, чуть ли не разводя свои руки в сторону, – какой-нибудь мелочи, которая свойственна только тебе одному, и она тебя провоцирует быть тем самим собой, за кем закрепилось именно такое идентификационное знание. – Отступник замолкает и ждёт ответа Олдбоя. Олдбой на этот раз не спешит демонстрировать скорость работы своего процессора и оперативной памяти, а он зависающи задерживается во внимании к какой-то в себе детализации памяти, после чего вскидывает свой взгляд и, глядя на отступника исподлобья, спрашивает его:

– Ты что-нибудь слышал о конфликте бога?

– Ты может имеешь в виду парадокс всемогущества? – переспрашивает Олдбоя отступник.

– Скажем так, своей особенной интерпретации этого понятия всемогущества. – Говорит Олдбой, и так как отступник только пожимает плечами, то он снова берёт слово. Что, видимо, у него любимое дело, раз он так изыскивает многогранными самовыражениями, оттисками звучаний словосочетаний и носится с ними.

– Тогда слушай. – Говорит Олдбой, берёт чашку с однозначно с каким-то оттенком фруктового выражения смусси, поздравляет с ним себя в своём вдохновенном глотке внимания к сочности жажды, демонстрирует эффект визуального и зрительного нерва, и само собой, звучно объявляет торжество прогресса, деля с ним так радость своего бытия, и только затем, после обязательного для такого рода моментов сопроводительного действия, смакования этого момента, где он фиксирует обзорным зрением, как его напутствие отразилось на лицах посторонних людей, отставляет чашку.

Ну а как только это церемониальное действие было выполнено по всем лекалам человека-фри от всего суетного, не терпящего любого рода принуждения и уж не дай отдельный вселенский разум принять за неизбежное то, что можно изменить ново актуальностью и чтобы он не следовал в фарватере чьей-то, даже самой трендовой мысли от Помучи, Олдбой берётся за свой рассказ.

И как только Олдбой заговорил, как ему одному только свойственно, то у отступника до такой степени нетерпения зачесалось что-то в правом ухе, что он не мог сидеть и слушать спокойно Олдбоя без того, чтобы не потянуть свою руку к уху и начать его, толи одёргивать, толи почёсывать. И если бы это был единичный случай, то всё ничего и его можно было пропустить мимо глаз и не замечать, но так как отступник раз за разом, через некоторый отрезок времени, всё тянулся рукой к своему уху и там в нём что-то поправлял, то Олдбой, кто ближе всех находится к отступнику и сидит чуть ли не напротив него, начал обращать внимание на эти движения рук отступника к своему уху и как его мимика лица менялась в сторону удовлетворения после такого его физического контакта с самим собой.

А вот что это могло значить, то Олдбой, пока его не перебивают более осмысленно, этим вопросом не задавался. Да и некогда ему было, когда ему нужно формировать по своим блокам выражения и мысли, чтобы они подавались на слух в последовательной очередности и его слушатель, отступник, смог их правильно заглотить, а затем уже и переварить, если у него, конечно, нет гастрита разума, не позволяющего воспринимать поданную реальность в нормальной тональности. Всё таких людей горчит и вызывает в них изжогу мракобесия.

Ну а если допустить до себя то, чем себя неудосужил Олдбой, и внимательно приглядеться к отступнику, то можно за ним заметить интересные замечания в плане изменения степени его внимания к Олдбою и его вовлечение в процесс его слушанья.

Так после того, как только отступник подержит свою руку у своего уха, чтобы что-то в нём поправить зудящее не так как нужно, он умиротворялся в своём лице и с его лица сразу сползала та незримая жёсткость отторжения своего собеседника, которого он ни черта не понимает, как бы тот не старался быть для него доходчивым и объяснимым. И отступник становился самым усидчивым слушателем, что опять же незримо начинало ощущаться рассказчиком, Олдбоем, и он вдохновлялся быть ещё больше интересным рассказчиком.

Ну а так как пока что неясно и не выяснено, что точно меняло всё в отступнике и он кардинально так, на глазах менялся, – от антагониста ко всему сказанному Олдбоем, к последователю всех его мыслей, – можно только со своей вероятностью предположить, что причинность для этих знаковых изменений явно кроется в ухе отступника. Кто регулирует его(уха) частоту восприятия поступающего сигнала и тогда на некоторое время речь Олдбоя из нагромождения лексического сумбура и хаоса пунктуационного разноречья, и всё это регулируется не логикой мышления, а силлогизмом необходимости и эмоциональных взрывов, приобретала осмысленную законченность, одного ума разума с отступником лексического подбора выражений и фонетической определённостью.

И если отталкиваться от такого понимания отступника, как наиболее дальновидного, как это вскоре выяснится, то рассказ Олдбоя будет разделён на несколько разнородных информационных блоков по языковой подаче надуманных им смыслов, в независимости от его желания и даже знания происходящего на его глазах. И точкой их разделения, как уже можно догадаться, будет перенастройка заложенного в ухо отступника слухового фильтра на приём получаемой им информации в доступной не только для его слуха, но и для разума форме.

1 информационный блок рассказа Олдбоя, подаваемого как есть, без использования фильтров (оттого, наверное, он такой короткий).

«Зашкаливающая инклюзивность была отличительной чертой эксклюзивов знаковых значений и оформленности мыслей в себе. Что всегда ведёт к пересмотру своего значения для бытующей на тот миг реальности и её подчёркивающих дисциплин. И форпостом новой зримости выступил Протагон». – И только такое выдал вслух Олдбой, как у отступника, перекосившего в лице, тут же в ухе зачесалось от таких откровений Олдбоя, для понимания которых нужен даже не переводчик с языка общепита на язык человеческого разума, а отдельный шифровальщик.

И видимо в ухе отступника заранее им был предусмотрен такой шифровальный передатчик или прибор, кто сумеет раскрыть настоящие значения озвученных Олдбоем слов и выражений. А так как ко всему невозможно подготовиться и всё предусмотреть, то отступник вот так часто обращался к настройкам своего шифровальщика в ухе.

2 информационный блок Олдбоя, подверженный первичной обработке и фильтрации.

«Определяющие и разрабатывающие все эти фарватеры жизненных установок и путей движения, сущие как есть и эксклюзивы, в просторечье людей в натуральном своём хозяйстве досужья пребывающих, интеллектуально распущенных и отсталых, зовущие богами, питали собой не только основы недоразумения, разумения и потребности этой ячейки мироздания, созданные под их контролем в данной точке локации, а они также питали надежды быть единым целым с собой сотворённым объектом своего творчества.

Но как это всегда бывает, хоть этими мыслями и были все боги сообщества пантеона обуреваемы поскольку-постольку, но пытался их инициализировать с последующей активацией только один, самый неугомонный бог – Прометей. Уже не раз подозреваемый в самых дискредитирующих их божественное сознание проступках и один раз даже попавшийся на прямой актуализации своих подрывных замыслов, войдя в контакт со своими творениями не как это положено всем создателям, через контакты третьей степени, а он обошёлся без посредников и дал себя как есть обнаружить. Ну а то, чем он решил себя оправдать, – мне никто всё равно не поверил, – нисколько его не оправдывает, а ещё больше заставляет богов из сообщества пантеона, клуба самых и собой избранных по своим интересам и не тривиальным возможностям сущих, нервничать и испытывать аббревиатуру шока из нескольких печально знаковых букв.

И что особенно всех тут, на пантеоне, не радует, так это их неожиданная даже для самих себя вовлечённость во всё это дело с Прометеем, где им крайне любопытно и желается знать, как эти контакты первой степени происходят. И при этом у многих есть подозрения в сторону центрального персонажа пантеона – Зевса. Кто, как многим уверенно видится, частенько, под покровом своей неузнаваемости, использовал своё служебное положение, и самолично осуществлял все эти контакты первой степени.

И боги из пантеона, как в воду глядели, особенно Кассандра, кто умеет заглядывать в будущее, предположив за Зевсом вот такие поступки, с контактами первой степени, которые дискредитируют богов, как совершенную и высшую сущность. Он что, среди себе равных не мог найти для себя того, с кем было бы можно поговорить по душам и осуществить контакт первой степени. Легко бы мог, как думают семь сестёр Плеяд. Но нет, Зевсу, как и другим Орионам из пантеона богов нужны другого рода наслаждения, связанные с чувственностью и падением нравов, что как раз и дают вот такие низкие отношение с теми, кто находится в самой глубине мрака и низа твоих взглядов».