Моя тюрчанка

Немного подумав, моя милая добавила:

– И, может быть, с нами будет жить еще лохматенький теленок-овцебычок. Если, конечно, арктическая зверушка в силах приспособиться к слишком мягкому климату острова черепах.

С нежностью я смотрел на мою девочку. Милая точно яркой гуашью нарисовала живую картинку: над прозрачным ручьем (видны отполированные водой гладкие камни, устилающие дно) торчит треугольный шалаш; неподалеку устроил лежбище косматый теленок, который то и дело встряхивается, отгоняя докучливых насекомых; а на просторном пастбище – не хуже коров пасутся гигантские черепахи, потихоньку «стригущие» ртами влажную зеленую траву. Я подумал: у Ширин богатая фантазия, а возможно даже поэтический талант. Моя красавица могла бы сочинять стихи, новеллы и детские сказки.

«Вот только никогда этого не будет, – издевательски заметил мерзкий голос внутри меня. – Ты, надеюсь, не забыл, что жить вам осталось три денечка?.. А там – вы сами наложите на себя руки. Вы ненамного долговечнее бабочек. Хе-хе».

Кровь точно заледенела в моих жилах. Резко напавший страх ужалил, как шершень. Вот мы ходим по зоопарку, беззаботно любуемся четвероногими и пернатыми. А через три дня… через три дня нам умирать. Почему?.. Почему?.. Почему?.. Мы ведь так молоды!.. Неужели не осталось никаких способов побороться с проклятыми обстоятельствами, засасывающими нас в могилу?.. Я невольно застонал. Ноги подкашивались.

– Милый, ты что?.. Все в порядке? – поддерживая меня обеими руками, спросила напуганная Ширин.

Я выпрямился, постарался улыбнуться и сказал:

– Все в порядке, солнце. Все в порядке.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза: моя девочка – с тревогой, а я – с чем-то вроде удивления. Я спрашивал себя: вот моя звездочка так по-детски веселится, любуется на теленка из стада овцебыков, придумала целое стихотворение в прозе про черепаший остров… неужели милая не боится смерти, которую сама же «призвала» на четырнадцатое февраля?..

Глядя на мою девочку, я не в силах был до конца поверить, что милая всерьез планирует умереть. Нет!.. Мне казалось: в последний момент Ширин передумает. Она ведь такая красивая, такая хрупкая – точно не полностью распустившийся цветок. Конечно, она должна жить. Хоть в статусе нелегалки – но жить, жить!.. Расцвести, даря мне счастье каждым своим лепестком. А там – мы что-нибудь придумаем. Как мне уже приходило в голову: купим у мошенников фальшивую визу по сходной цене.

Я решил: обо всем этом мы поговорим потом – утром четырнадцатого февраля. А пока что не буду жечь свой мозг невеселыми мыслями, ни отравлять ядом праздничное настроение Ширин.

После зоопарка мы завернули в бистро. Взяли себе пончиков и пирожков с картошкой; да чаю с лимоном, чтобы согреться. Пока мы за обе щеки уплетали слегка гниловатую выпечку и пили чай – моя красавица не переставала весело щебетать. Милая охотно делилась впечатлениями от увиденного в зоопарке. Я смотрел на нее, кивал и улыбался. Я уже знал: больше всего ей понравились жмущийся к матери детеныш овцебыков и – неожиданно – слоновые черепахи.

Я подумал: как все-таки красива фантазия Ширин насчет жизни в шалаше над извилистым ручьем. О, я действительно хотел бы, чтобы мы так жили!.. Подкрепляться созревшими под щедрым солнцем плодами, пить всегда свежую воду из ручья, присматривать за стадом черепах на лугу да расчесывать гребешком косматого теленочка – как это понятно и просто!.. А разве не понятность и простоту в земных делах и ищет человек?..

Путь олигарх девяноста шести лет рассекает воды Средиземного моря на личной яхте, в обществе жгучих моделей в бикини и без, а какой-нибудь шарлатан от искусства срубает целое состояние на мазне типа «Черный квадрат» или «Синий овал». Что нам до этих погрязших в извращениях не самых блестящих представителях рода «хомо»?.. Нам, вон, надо пойти взглянуть, как там кладки яиц наших приятельниц-черепах; пугнуть палками громко гомонящих чаек, для которых черепашьи яйца – желанная добыча.

Нам дышалось бы легко и свободно, как в первобытном раю Адаму и Еве, прощенным богом за съедение запретного плода с дерева познания добра и зла.

Но, видимо, бог все-таки гневается на человечество. Как иначе объяснить, что люди обросли многими слоями шелухи, ороговевшей до твердости панциря?..

Одежда, более или менее соответствующая моде. Документ, удостоверяющий личность, в кармане. Как жирный плюс – ключи от крутой «тачки», на которой ты гоняешь на работу. Фоточки с дорогих курортов, вывешенные в социальных сетях и собирающие тучу лайков. Что это все, если не оболочка, под которой не разглядеть самого человека?..

А мегаполис – оболочка сразу для миллионов людей. Скорлупа, которую не пробьют слабыми клювиками рвущиеся наружу, к солнечному свету, цыплята. Да, мегаполис – это крепкая скорлупа, это тюрьма для нас. Но народцу, населяющему квартиры в многоэтажках, каждое утро набивающемуся в автобусы, чтобы доехать до работы или продирающемуся сквозь дорожные пробки на персональном авто, просто некогда малость притормозить и задуматься об утраченной свободе.

Жизнь среднего горожанина подчинена тысяче условностей, правил, табу. Он должен выполнять массу обязанностей, которые не принимал на себя добровольно, но которые на беднягу возложили, как на не имеющего права голоса тупого мула. Этот «мул» сортирует бумажки на «важные» и «архиважные» за столом в офисе, утыкается взглядом в компьютерный монитор, а в минуты передышки выливает себе в глотку по нескольку чашек капучино (радуясь тому, что напиток – за счет фирмы) и болтает с коллегами о всякой ерунде, вроде популярного сериала про зомби или футбола. А дома рокочущий телевизор с плоским экраном перетягивает внимание на себя, не давая несчастному клерку задаться вопросами: «А все ли в моей жизни правильно?..» – «Ради чего я гну спину на дядю?» – «А не достоин ли я чего-то лучшего – просто потому, что я человек?».

Не без изумления я подумал, что мы с Ширин – быть может, самые свободные люди во всей, похожей на чрево кита, столице. Психопат и без одной минуты нелегалка – мы парии, чандалы, не вписывающиеся в официальное общество. Потому-то уши у нас не заткнуты ватой, а глаза широко распахнуты. Мы всеми фибрами души чувствуем несправедливость подлунного мира, в котором обречены жить. И наши яркие, полудетские, пусть и несбыточные, мечты о богатом вкусными плодами и чистой водой острове черепах – это какое-никакое, хотя бы и пассивное, сопротивление дикому абсурду существования в мегаполисе…

Доев пирожки и пончики, допив чай, мы покинули бистро. После сорокаминутного путешествия в электропоезде по городской подземке, вышли на нашей станции, и скоро были дома. Только сейчас мы почувствовали, насколько устали. Но это была приятная усталость, какая и бывает после увеселительной прогулки.

– Включи компьютер и найди какой-нибудь документальный фильм про животных, – попросила Ширин. – А я пока организую нам закуску.

Я улыбнулся, поняв: моя девочка находится все еще под обаянием фауны планеты – не зря мы ходили в зоопарк.

Включив ноутбук, я с энтузиазмом принялся шарить по сайтам, в поисках фильмов вроде «Короли саванны», «Повелитель джунглей», «Тайная жизнь насекомых», «Чудовища морских глубин». Моя девочка принесла на двух больших тарелках бутерброды: с соленой селедкой; с сыром и кругляшкой помидора; с докторской колбасой и зеленым луком; с копченой колбасой и маслом. Жуя прекраснейшие – на зависть ресторанным – бутерброды, мы смотрели ленту о бродящих по желтой саванне животных: о свирепых львах с роскошными гривами, о скоростных длинноногих – в черную крапинку – гепардах, о зебрах и ориксах. Моя милая была переполнена восторгом, как дитя. И исполинские слоны со страшными бивнями, и крошечные термиты, снующие по гнилой колоде одинаково интересовали мою красавицу. Глаза Ширин жарко блестели.

– Ты посмотри, посмотри: какой хорошенький!.. – восклицала моя девочка, хватая меня за руку и показывая детеныша антилопы гну на экране, тщательно вылизываемого матерью. А я любовался на Ширин. На ее раскрасневшееся личико.

Бутерброды были съедены, а «документалка» досмотрена. Мы попили еще чаю с молоком. За окном давно было темно – только горели тусклым оранжевым светом уличные фонари. Самое время было ложиться спать.

Мы разделись догола. Моя милая распустила косы. Сердце у меня застучало быстрее и громче, я привлек любимую к себе… Насыщенный весельем, подаривший море впечатлений день закончился жарким постельным сражением. Так и должно быть у парня и девушки, которые отдали друг другу сердца. Когда мы уже выключили свет и накрылись одеялом, милая доверчиво положила голову мне на грудь и прошептала:

– Мы сегодня чудесно провели время. Спасибо тебе, любимый.

Я нежно обнял мою девочку. Так мы и уснули.

Спал я, вроде бы, крепко. Лишь раз, насколько мне вспомнилось, я на несколько секунд просыпался. В комнате стояла кромешная тьма, которую, казалось, можно черпать руками. Холодный пот стекал у меня по лбу и вискам… В полубессознательном состоянии, задыхающийся, охваченный поистине животным страхом – я бросил в лицо мгле:

– Нет!.. Нет!.. Нет!.. Я не хочу!.. Я не хочу… умирать!..

Потревоженная Ширин заворочалась, но вроде бы так и не открыла глаз. Еще недолгие мгновения я лежал, глядя в темноту. А потом отключился – будто сам, расщепившись на атомы, растворился во мраке.

Меня не посетило ни одно сновидение, я точно исчез на несколько часов из мира. Очнулся я оттого, что меня тормошила моя красавица.

– Просыпайся, дорогой!.. – услышал я ее голосок, похожий на звон крохотного колокольчика. – Ну сколько можно давить подушку?.. Я давно приготовила завтрак.

Я с трудом разлепил веки. Голова немного болела, а в костях малость ломило. Я вспомнил свое ночное, похожее на кошмар, пробуждение – и мне стало грустно и не по себе. Я ведь и правда не хочу умирать. И чтобы умерла Ширин – тоже не хочу. А до запланированного нами суицида осталось три… два дня – считая сегодняшний?..

Но моя звездочка не выглядела готовящейся шагнуть навстречу небытию. Она сияла мне беззаботной улыбкой. Казалось: жизнерадостность бьет из моей девочки фонтаном.

– Ну поднимайся, поднимайся, соня!.. – милая потянула меня за руку. Сама Ширин была уже в майке, шортах и с причесанными волосами. Решив, видимо, что силком меня из постели не вытащишь, любимая обронила:

– Я на кухню. Догоняй!..

И легкокрылой бабочкой выпорхнула из спальни.

Я сел на постели и поскреб в затылке.

Я попытался утешить себя: травиться таблетками мы замышляем, по крайней мере, не сегодня. Сегодня-завтра, как задумала милая, мы будем наслаждаться жизнью. Что ж. Я не испорчу моей девочке праздник. А буду веселиться вместе с ней – хоть танцевать до упаду. Наступит четырнадцатое февраля – тогда-то я и попробую отговорить Ширин от суицида. По моим извилинам гуляла мыслишка: ближайшие два дня мы наполним такой радостью, столько удовольствий попробуем, что моя милая откажется умирать. Выберет жить – хотя бы ради той микроскопической толики вселенского счастья, какую могут отхватить такие бедняки и отверженные, как мы.

Успокоившись на этом, я встряхнулся, оделся, сунул ноги в шлепанцы и потопал на кухню.

Моя девочка как раз разливала по чашкам дразнящий своим ароматом кофе. На столе ждал шикарный завтрак, достойный английского короля: на одной большой тарелке – половинки вареных яиц, каждая с каплей майонеза; на другой – нарезка двух видов колбасы, бекон и румяные ломтики поджаренного хлеба. С аппетитом мы принялись за еду.

– Ты не забыл, что сегодня ведешь меня в палеонтологический музей?.. – улыбаясь, спросила Ширин.

– Да. Конечно, – ответно улыбнулся я, хотя вспомнил о музее только после вопроса милой.

Мигом, как саранча, расправившись с завтраком, мы вернулись в спальню, чтобы сменить домашнюю одежку на брюки и свитера.

Веселые, мы с поехали в музей. Ширин, склонившись прямо к моему уху – чтобы я расслышал ее и сквозь грохот электропоезда – говорила о динозаврах, которые сейчас, похоже, занимали все ее мысли. Музей заранее казался ей каким-то чудесным местом.

– Ты знаешь, милый: в детстве мне как-то попалась в руки книжечка про доисторический мир. Хорошая такая книжечка – с цветными картинками, расшевелившими мое воображение. Не знаю, как эта книжка появилась у нас дома: мои погрязшие в религии родители считали, что любые измышления на темы эволюции живых существ и геологической летописи Земли – от подлого Иблиса, который сбивает рабов Аллаха с праведного пути. Взгляды отца были предельно четкие: наш белый свет создан господом за шесть дней и существует не дольше нескольких тысяч лет. А мама, моя бедная мамочка, читала мне на ночь, вместо сказок, хадисы… Но мне изречения и поступки пророка Мухаммеда не были так интересны, как динозаврики со страничек книжки. Совсем маленькая, я усвоила: у стегозавра на хвосте шипы, а тарбозавр ходит на двух ногах. Мне так хотелось побывать в музее, посмотреть на окаменелые кости динозавров и на «мумии» мамонтов!.. Но заикнуться об этом родителям я, конечно, не могла. Только и оставалось во сне видеть жующих траву трицератопсов. Так что сегодня, любимый, ты исполняешь мою детскую мечту… А та книжка пропала. Подозреваю: ее нашел отец и сжег в печке. Я так плакала, так плакала – когда не нашла свою книжку на обычном месте. А признаться, в чем причина слез – не смела. Мама думала: не позвать ли врача?.. Или – еще лучше – муллу, чтобы тот почитал надо мною Коран… Но вот теперь мы с тобой едем в музей. Спасибо тебе!.. Я так рада!.. Скажи дорогой: а там будет полный скелет трицератопса?.. Скелеты динозавров – наверное – в третьем по счету зале, после рыб и земноводных?..

С улыбкой я слушал милое чирикание Ширин. И время от времени, от избытка нежных чувств, чмокал мою девочку то в щечку, то в переносицу. Я даже не замечал, с какой брезгливостью или откровенной враждой косятся на нас раздувающиеся от «расовой гордости» попутчики-обыватели. Но ответить милой, что мы увидим в музее, я не мог: последний раз я был там пятилетним карапузом, цепляющимся за мамину ручку. На вопросы Ширин я пожимал плечами, чем еще сильнее подогревал любопытство моей девочки. Глаза любимой так и горели. Ей не терпелось скорее ступить под своды музея.

К счастью, до мечты – в данном случае – можно было достать рукой, как великану до луны. Электропоезд домчал нас до нужной станции. Мы поднялись из метро. Окутанное пеленой из снега и тумана, впереди высилось циклопическое здание музея.

– Идем, идем!.. – моя милая чуть не захлопала в ладоши от радости.

За калиткой начиналась аллея скульптур, ведущая к центральному входу музея. На нас смотрели вырезанные из камня доисторические чудовища. Мы прошли между могучим мамонтом и пещерным львом, между шерстистым носорогом и гигантским ленивцем. Нашлось на аллее место и для троглодита, сжимающего в одной руке дубину, а в другой – рубило. Он устремил взгляд на стоящего напротив более примитивного горбящегося примата – быть может, какого-нибудь «хомо хабилиса».

Статуи привели мою звездочку в восторг. С радостью ребенка она бегала от мамонта к тираннозавру, от тираннозавра к какому-то первобытному быку.

– Гляди, гляди: до чего красиво!.. – восклицала она. Ее голос звенел, как родник.

Я улыбался. Мне приятно было видеть Ширин такой счастливой.

И вот мы в музее. Заплатив за билеты, двинулись смотреть экспозицию. Вход в анфиладу залов «охраняли» два скелета – оба заметно выше человеческого роста; один – с бивнями, другой – какой-то длинношеий.

– Ого, – сказала сияющая Ширин. – Это мамонт и индрикотерий. Индрикотерия я обожаю!.. Он жил примерно двадцать пять миллионов лет назад. Это самое крупное сухопутное млекопитающее за всю историю Земли.

– Да?.. – почесал я в затылке.

Мамонта я еще признал – по изогнутым бивням. Но слова любимой про индрикотерия были для меня подлинным откровением. Мне ничего не было известно об этом звере – я даже не сказал бы, жил ли индрикотерий в одну эпоху с динозаврами или после.

В первом зале были выставлены окаменелые трилобиты; похожие на скрученный бараний рог ракушки аммонитов – от совсем крохотных до имеющих размеры колеса хорошего грузовика; ракоскорпионы и прочие останки возрастом в какое-то уму не постижимое число миллионов лет. Следующий зал был посвящен рыбам. За рыбами – следовали земноводные: из-за стекла на нас смотрели причудливые скелеты существ, напоминающих разъевшихся до величины хорошей кошки тритонов. Картины по стенах показывали, какими эти лабиринтодонты и прочие ископаемые амфибии были при жизни: вот вылезшее из воды ящерообразное создание с приплюснутым с двух сторон хвостом греется на песчаной отмели на фоне встающих стеной зеленых джунглей; а вот гигантский зубастый кулазух, чем-то смахивающий на крокодила, ныряет в синюю глубину за рыбой.

Зал номер четыре был полон скелетов древнейших рептилий. Мы, точно надзирающие за Землей ангелы, переносились из одной геологической эры в другую. Пятый зал воссоздавал мир динозавров – и живших одновременно с динозаврами летучих и водяных ящеров. Здесь разбегающиеся глаза моей девочки озарились особым блеском. Она останавливалась то перед страшно скалящимся тарбозавров, то перед плезиозавром с плавниками вместо лап и с маленьким черепом на длинной шее. На радость моей милой, в зале нашлось место и полному скелету трицератопса.

– Какое чудо!.. – ахнула Ширин. – Ты смотри – какое чудо!..

Трицератопс, в самом деле, впечатлял. Один его трехрогий череп был длиной не меньше метра. Перед нами был четвероногий хвостатый танк мелового периода. Наверное, это чешуйчатое травоядное могло поднять на рога какого-нибудь даже крупного хищника – особенно, если бы тот угрожал детенышу трицератопса.

Шестой зал был окаменелым царством млекопитающих и гигантских птиц. Тут мы посмотрели на бивни мастодонта, на череп двурогого носорога арсинойтерия, на еще один скелет индрикотерия и на тушку мамонтенка, на которой кое-где сохранилась густая бурая шерсть. Вишенкой на торте были черепа наших ископаемых предков, рядком выставленные за стеклом: от черепа австралопитека до черепа кроманьонца. На соседней полке красовались каменные орудия троглодитов – вроде кремневых ножей и наконечников стрел.

Обходя музей, мы порядком запыхались. Как будто и правда от самых глубоких пластов земли, хранящих следы древнейших микроорганизмов, мы рыли вверх, до динозавров и дальше. Но, несмотря на усталость, Ширин по-прежнему была весела. Сияя улыбкой, делилась своими впечатлениями от увиденного:

– Ты знаешь, милый: я точно совершила путешествие во времени. Это так… потрясающе!.. Отследить, как развивалась жизнь на Земле – от ползающих по дну океана головоногих до могучих стегозавров. От обезьяны с камнем в руке – до одетого в шкуры и вооруженного метательным копьем хомо сапиенса. Это просто волшебно!.. Спасибо, солнце мое, что привел меня сюда.

И моя девочка нежно целовала меня в щеку.

А раз моя луна была счастливая и бодрая, то и я не проваливался в уныние.

Я удивлялся только: как моей милой удается оставаться такой беззаботной?.. Будто бы и не она замыслила травиться снотворными таблетками. Может быть, страх – как похожий на ежа ком – сидит где-то в самых недрах души Ширин?.. Но на глаз моя девочка была беспечнее недавно родившейся козочки, которая прыгает с уступа на уступ, легко перелетает через расщелины и пропасти, жадно познает окружающий мир.

Что ж. Моя милая любит жизнь. Да и как можно не любить жизнь, когда тебе всего восемнадцать лет?.. План нашего двойного суицида возник у Ширин в минуту запредельного отчаяния, которое сдавливает сердце железными тисками. Возможно, она легко передумает – стоит мне только попытаться убедить ее забыть все разговоры о сведении счетов с жизнью.

Гори, гори моя яркая звездочка на темных небесах – не гасни и не падай за горизонт. Пусть в статусе нелегалки, пусть боясь лишний раз показаться на глаза соседям по подъезду, или, тем более, столкнуться на улице с жандармским патрулем – но моя девочка должна жить, жить. Червячок, на которого нацелила клюв птица, лягушонок, угодивший в поле зрения гадюки – и те пытаются спрятаться, сбежать от смертельной опасности, продлить свое существование. Так неужели у нас с Ширин воля к жизни окажется слабее?..

Мы думали, что шестым залом экспозиция музея и заканчивается. Но проход, по сторонам которого стояли скелеты саблезубого тигра и большерогого оленя, вел в зал номер семь. Мы с милой переглянулись. Вроде бы – побывав, в одном за другим, в шести залах – мы прошлись по всему магистральному пути эволюции. Начали с трилобитов и ракоскорпионов – а закончили гордым кроманьонцем. Видимо, в седьмом зале нас ждет какой-то сюрприз.

Первое, что мы увидели, переступив порог зала, был воистину громадный скелет длинношеего бронтозавра. Этого монстра, заслонявшего обзор, невозможно было не приметить. Чтобы дотянуться от одной из передних лап до относительно маленькой головы, понадобилась бы пожарная лестница. Индрикотерий по сравнению с бронтозавром был как холмик рядом с горой. Бронтозавра нельзя было не только не приметить, но и не узнать. Даже малыши-дошкольники знакомы по мультикам с травоядным «громовым ящером» юрской эпохи, любившим плескаться в пресных водоемах и перемалывать сочную береговую растительность.

Скелет колосса-вегетарианца занимал середину зала. Вокруг – как бы застывшим хороводом – расположились другие, не такие огромные, свидетели отдаленных веков истории Земли. Здесь были полные скелеты какого-то шестиметрового крокодила, тарбозавра, пещерного медведя, мамонта, хищной нелетающей птицы фороракуса высотой в два с половиной метра. Рядом с отгороженной стеклом сохранившейся в вечной мерзлоте тушей шерстистого носорога стояла статуя, воспроизводящая косматого, губастого, с надбровными дугами вооруженного дубиной неандертальца. Казалось: каждая геологическая эпоха прислала в «хоровод» своего представителя, чтобы вернее поразить наше воображение.

В молчании, держась за руки, мы обошли зал, посмотрев и совсем маленькие экспонаты. Такие, как акульи зубы, камень с отпечатком морского дна силурийского периода, отдельные черепа и кости различных животных, каменные орудия первобытного человека.

Высоченные стены зала были сплошь расписаны картинами в цвете. Эти картины с потрясающим реализмом иллюстрировали палеонтологическую летопись планеты. Вот океанские глубины с трилобитами, медузами и целыми садами кораллов. На следующей картине – тоже океан, но уже с рыбами: страшный динихтис охотится на какую-то мелюзгу. Дальше – болотистые джунгли со здоровенными амфибиями, родичами наших современных тритонов и лягушек. За земноводными – греющиеся на камнях, под ярким солнцем, примитивные ящеры эдафозавры со спинными гребнями. Почти полстены занимали величественные динозавры, да парящие над скалами бесчисленные птеродактили… А за рептилиями, как в калейдоскопе, пернатые; первые млекопитающие не крупнее землеройки; а там и китообразные внушительных габаритов. Тапиры, небольшие лошадки гиппарионы, высматривающий добычу свирепый махайрод; носороги и прочие «рогачи». Так – вплоть до бредущих по снежной белой пустыне бурых мамонтов и до первобытных людей, поджаривающих над красным костром убитую антилопу.

Картины – вкупе с экспонатами – поражали, ошеломляли, завораживали. Художник не поленился прорисовать каждую деталь в занявшей четыре стены панораме древней жизни. Затаив дыхание, я до боли в глазах вглядывался в картины, воскресившие далекое прошлое. Казалось: все эти амфибии, динозавры, носороги, мастодонты придут в движение, замычат или заревут. Эволюция разворачивалась прямо под нашими с Ширин изумленными взглядами.

Моя девочка должна была бы быть в восторге. Но я вдруг уловил, что милая давно не роняет и слова. Не звучит бубенчиком ее смех, она не восхищается вслух музейными сокровищами. Притом, что для седьмого зала работники палеонтологического музея подобрали, похоже, все самое лучшее, что было в запасниках. Зал был как бы «музеем в музее».

Посмотрев на Ширин, я увидел: на лицо ее будто набежала тень; губы любимой были плотно сжаты, красивые брови – чуть нахмурены, опущенные глаза – как бы потухли.

– Милая, что с тобой?.. – с тревогой спросил я, опуская руку на плечо моей девочки.

Моя красавица подняла на меня невеселый взгляд:

– Нет… Ничего… Я только…

Выпрямившись – Ширин поправила волосы и – видимо, собравшись с мыслями – слабым голосом сказала:

– Я просто подумала о том, что мы на настоящем кладбище обитателей Земли. Перед нами окаменелые кости и черепа сотен существ, когда-либо бродивших по суше, рассекавших моря или паривших в атмосфере нашей планеты. Некоторые из этих… созданий… жили, когда очертания материков были другие. Климат, ландшафты – все было не как сейчас. И нет ни одного человека, который видел бы тех амфибий, рептилий, птиц, зверей своими глазами – потому что нас отделяет от этих животных какое-то невообразимое количество миллионов лет. А история человеческого общества, по масштабам эволюции, есть лишь миг; век же отдельного хомо сапиенса – вообще ничтожная доля секунды… А если еще подумать: история самой Земли – не миллионы, а миллиарды лет назад образовавшейся из облаков раскаленного газа – в разы длиннее истории жизни на планете. Развитие живой природы от одноклеточного до человека – лишь яркая недолгая вспышка на фоне того безумного числа веков, в течение которых наш земной шарик вращается вокруг солнца… Но я больше скажу: какой бы долгой не казалась нам история Земли, а в триллионы раз длиннее астрономическая эпоха, в которую не было ни Млечного пути, ни солнца, ни Юпитера, ни тем паче нашей сине-зеленой планетки. Нашему появлению на белом свете предшествует вечность. Вечность, вечность существует материя (которая, суть, комбинация атомов и пустоты), постоянно принимая новые формы. Бесчисленные – да, бесчисленные, и это не метафора!.. – миры возникли из космического хаоса, прошли свой насчитывающий миллиарды лет жизненный цикл и рассыпались обратно на микроскопические частицы, прах и пыль, прежде чем мы родились. Целую вечность нас не существовало. Мне не по себе, когда я размышляю о таких вещах – понимаешь?.. У меня ощущение, что все эти миллионы и миллиарды лет наваливаются на меня килотоннами груза…