Непрекрасная Элена

Для анализа мне катастрофически не хватает творческого начала! Все же я – оцифрованный человек. О том, что оцифровка меняет в восприятии мира и себя, я поговорю отдельно.

Завершаю минимальный обзор кроп-последствий.

От катастрофы нынешнее время отделяет много поколений. Сейчас я вижу: людьми вне стен созданы и стабилизированы несколько очень разных укладов жизни со своими ценностными базисами.

Люди вне стен городов с высокой вероятностью жизнеспособны в долгосрочной перспективе. Хотя их основа – пластичный, «быстрый» по сроку подстройки, геном. То есть, в понимании Кана и Петра, такие существа лишь отчасти и очень условно могут наследовать название вида «люди».

Взгляд из степи на городскую стену

– Стоило ли приходить на сей раз, – вздохнул Старик.

– Мы не пришли, нас приволокли на аркане. Стоило ли? Старик, это был мой вопрос! – Сим сердито развел руками. – А ваш ответ… я ждал что-то вроде: «Нет, я не думаю так». Вы умеете вразумлять меня, склонного спешить.

– Ты молод, тебе можно и поспешить, – мягко улыбнулся Старик.

Упомяни в степи старика, не добавив имени или указания на род и кочевье – и любой подумает о нем, сочтет прозвище – именем. Сложно понять по внешности возраст Старика. Его почти все помнят седым. Но даже теперь он выглядит не особенно сутулым. Как все воины, с годами он стал сух и жилист, его кожа покрылась шрамами, и их, пожалуй, больше, чем морщин. Трудно понять, каков был прежде цвет этой кожи – но сейчас она темная, очень темная, солнце многих лет палило её, стужа зим жгла… Волосы старика густые, довольно длинные. Обычно они сплетены в две косицы и отброшены за спину. Одежда непримечательна: добротные кожаные штаны, сильно поношенные мягкие сапоги, рубаха тонкой шерсти и безрукавка поверх. Без вышивки: Старик не желает причислить себя к какому-то роду, тем возвышая его, даже и случайно.

Старик пережил тех, кто мог помнить его юность, происхождение и урожденное имя. Ушли во тьму нездешнюю и друзья, и враги… Живо лишь огромное уважение степи, постепенно, к немалому раздражению Старика, перерастающее в поклонение. О Старике поют у костров: он нес бремя сына дикого поля более полувека и после вернул себе разум человека, а далее смог взрастить мудрость. Взрослого Старика помнят атаманом, пожилого – шатровым большого рода. Поют, как он однажды ушел со стоянки благополучного кочевья, сказав:

Слишком много вас сбилось под руку мою,

слишком жирен и сыт ваш род.

На закон опираетесь, как на клюку…

Степи годен такой народ?

Поседевший Старик стал советником «руки тьмы» всей степи… и сгинул из военного лагеря так же неожиданно. Конечно, об этом его решении тоже сложили песнь.

Последние лет пять Старик кочует сам по себе, никого не зовет в спутники, не бывает на сборных советах. Впрочем, любому не возбраняется поклониться и сесть у костра Старика… А вот остаться гостем более, чем на одну ночевку, если вне шатра не бушует буря, почти невозможно! Но упрямцы снова и снова пробуют, стоянка Старика всегда многолюдна. Едва ли не каждый пацан в степи мечтает стать его учеником. Это сложнее, чем добыть звезду с неба: достоверно известно, что в потрепанном шатре Старика в любое время дня и ночи рады лишь двоим. Признанный ученик Старика – Ганс. Прозвище этого великана Штейн. Именно так, на германике, и вся степь знает смысл и перевод – каменный, то есть и упрямый, и верный слову, и несокрушимый. Второй гость Старика не ученик, а собеседник, он – отчий атаман степи Сим. Его прозвище выговаривают обыкновенно на альраби – Рубач. Конечно, такое прозвище не случайно возникло, оно сполна отражает норов Сима. Не рубачами в степи зовут валгов-одинцов и огромных вепрядей, не уступающих дорогу никому и никогда.

Степь уже не первый год шепчется: чем Штейн и Рубач смогли заинтересовать Старика? Вряд ли дело в их силе. Приходили иные сильные, ушли ни с чем… Может, важен ум? Так Ганс до смешного простодушен. Упрямство? Так кое-кто по тридцать дней у шатра на коленях выстаивал, и все зря.

Сейчас Старик, закончив ворчливо препираться с Симом, откинулся на подушки и начал созерцать. Говорят, такова награда для слепцов, чья душа полна до краев и велика, как небо. Редчайший дар! Старику отсюда, из шатра, отчетливо видны стены города Самах.

Старик покачал головой и отвернулся от города. Поднялся на локтях, снова сел ровно. Принялся перебирать бляшки, рассыпанные на толстой коже степного варана. Эта шкура, натянутая на круглое основание, в дни праздников превращается в звучный бубном. В пути, сберегает огонек новорожденного костра в ветреную погоду, ведь сама она не горит. На стоянках барабан используют, как столик. Вот как прямо теперь: под обод подложили несколько чурочек, приподняли его на удобный уровень. Старику не приходится тянуться и тревожить больную спину, чтобы проверить, как легли бляшки.

– Вы не думаете так, – повторил Сим и поклонился. Он сидел напротив Старика и жадно всматривался в бляшки. – Вы неизменно добры к тем, кто покидает стены городов. Но я…

Многие в степи полагают: Сим похож на Старика в молодости. Атаман в лучшем возрасте, сила играет, но даже теперь он не стал горой мышц. В нем чуется сухая, скрытая мощь, еще более страшная, ведь сполна она пробуждается редко и внезапно. У Сима цепкий взгляд человека умного и несуетливого. Ближние уверены, что их атаман уже отчасти постиг созерцание. Что он начинает взращивать решение задолго до того, как прочие заметят зреющую беду. Не раз бывало: самые зоркие люди кочевья еще не рассмотрели тучу на горизонте, а атаман уже ровным голосом отдает распоряжения. Без крика, без нелепой, принятой в городах, показухи. Да и одет Сим похоже со Стариком. Все на нем – удобно разношенное, добротное. Вот только на его безрукавке есть вышивка: Сим очень ценит свою семью, и это тоже известно степи.

Насколько потемнеет кожа Сима к старости – кто скажет? Пока она довольно светлая: скорее медь, чем бронза. Приметных шрамов немного. Сим не избегает стычек и не разворачивает скакуна, завидя беду, но и глупо под удар не подставляется, если его не вывести из себя… Шрамы атамана для его ближних понятны. У левого виска – детский, полученный в зимнем буране. На шее недавний: заспорили два шатровых, а он пришел разнимать, покуда большой крови не пролилось. Малая кровь выявилась сразу, вместо приветственного слова в Сима кинули нож… а что атаман учудил в ответ, о том как раз теперь вне шатра какой-то недоросль норовит сложить песнь. Еще есть крупный шрам на правой руке, чуть ниже локтя. Говорят, нанесен саблей предков, проклятой на смерть. Зря старались завистники: Сим жив… Сидит, трет давно заросшую рану и приметно морщится. Пожалуй, лишь Старик понимает эту кривую улыбку, хоть он и слеп. Атаман намеренно оживляет давнюю боль, просит подтолкнуть к нужному решению в нынешнем непростом деле.

– Снова подозреваю: он поклоном спихивает с себя долги, – буркнул Старик и продолжил досадливо перечислять, обращаясь к единственному слушателю косвенно, не по имени а именно так – «он»: – Он не верит в тех, кто идет за ним. Не рад, что люди верят в него… Всё потому, что он до сих пор не унял свой страх. А страх бывает разный. За себя – совсем пустой, за тех, кто за спиной – ну, тут оправданий больше… за семью и весь род людской, – Старик поморщился. – А, чем я лучше? И мне страшно, Сим.

Сим – отчий атаман, знающий свое право принимать решения без оглядки на кого-либо в степи – снова поклонился, коснулся лбом пола. И тихонько рассмеялся.

– Хочу спросить. Вы каждый год бываете под стенами городов. Во исполнение закона приходите, из упорства или тут что-то большее? Я прежде был зол на закон. Скучно под стенами, особенно весной, когда степь цветет. Но прежде я жил проще.

– Кто пробует взлететь, однажды может и справиться. Но даже самому упрямому птенцу нужна хоть ничтожная, а поддержка… пусть она – ветер в лицо или дружеский взгляд в спину. Было время, и я презирал закон. Зачем приходить? Все равно не успеть всюду и не спасти тех, кому мы нужны. Зачем отвечать за слабых, исковерканных? Они, покинув город, рано или поздно сдаются, ищут для себя новые стены. Они красиво говорят о воле, но выбирают сытость. В них страх смерти гораздо больше страха утраты себя. И даже так, они всё реже выходят за ворота, хотя никто не связывает им руки и не ломает ноги, чтобы удержать в городе. Мне ли не знать…

Старик собрал бляшки в горсть, бросил, ударил ладонью, создал звук – резкий, как пощечина. Кожа варана заколебалась, бляшки несколько раз подпрыгнули и замерли. Старик повел над ними рукой, улыбнулся без радости.

– Что ж делать… Если вижу, могу ли скрыться от знания за слепотой?

– В тот день я тоже ходил к воротам, смотрел и слушал. С вами говорил особенный человек города. Он зовется Стратег. С ним трудно, руки болят, так бы и… – пожаловался атаман, глядя на свою крепкую ладонь, медленно сжимаемую в кулак. – Он лжет людям, которые идут за ним. Боится нас, желает нам погибели. Зачем? Красным муравьям не нужен его мир, тесный и запертый изнутри. Там дышать нечем.

– Там сытно и тепло даже зимой, там много знаний в книгах и живых умах, – Старик развеселился. – Как-то ночью мне явились картинки из детства. Я родился в стенах Каффы, главного города союза Оссы. Я, пожалуй, дальний и косвенный предок Стратега, ведь в городах многие связаны кровью. Во сне мне был дан запах города, но тоска не шевельнулась. Она была во мне прежде, но вся высохла, рассыпалась в труху. Когда взрослеешь, жить в городе так же нелепо, как искать отдых и защиту в младенческой колыбельке.

– Вы ушли… взрослым? – жадно уточнил Сим.

– Мне было пять, брату пятнадцать. Мы ушли, когда поняли: нас собираются ломать, чтоб жили тише и задавали меньше вопросов. Брат был сильнее душою, но я выжил, а он… Ты такой же бешеный. Такой же взрослый станешь со временем. Люди хорошо смотрят тебе в спину. – Старик погладил бляшки. – Брат полюбил бы степь, если бы выжил. Но у нас была одна куртка на двоих… Никто не ждал нас, никто не встретил сразу, пока можно было отогреть обоих.

– Что говорят руны? – атаман заметил огорчение Старика, резко поклонился, намеренно впечатал лоб в бубен. – У меня звучный лоб. Сильный признак крепости ума?

– Утешаешь… Руны – трухлявые деревяшки. Говорит душа. Моя болит, кровью сочится. Всё, что мы с тобой не сказали вслух, верно. Выбор безнадежен и предрешен. Закон степи в нынешнем случае даёт простое решение, ничего не решающее. Отступив от закона нам… тебе придется взяться за гибельное дело. Ловушка на атамана Сима готова. Ты – дичь, смерть голодна и клыкаста, а приманка в ловушке не особенно ценная. Зачем брать её? Я знаю свой ответ. Но сейчас твое время.

– Многие не прочь украсить шкурой Рубача свою стену тщеславия. Пусть строят ловушки, их право. Я тоже люблю охоту. Но люди за спиной… я шел к городу и думал, что моя душа выдержит груз простого решения. – Сим досадливо добавил: – Не уважаю покорных. Он или она идут сюда подневольно.

– Кто знает, чья в том воля и выгода? Ты? Я? А, конечно: Стратег. У него спросишь? Если б ты склонился к простому решению, не вздыхал бы тут. Я бы не сравнивал тебя с братом.

– И все же, есть закон. Я умею чуять и сразу пойму, кто он или она. Тем более поймет Эт! По закону дальнейшее…

– Да, всё просто. Ты Рубач, чем тебе нехороша простота?

– Да всем! – рыкнул атаман.

Старик закинул голову и уставился незрячими бельмами в небо над шатром. По его губам скользнула улыбка. «Кто бы ни вздумал подслушать разговор, ничего бы не вызнал», – мельком отметил атаман.

Душа Сима ликовала: оказывается, он похож на брата самого Старика! В степи кровь значит много, но близость душ – больше. Атаман, и тем более отчий, властен принять любое решение. С кем ему советоваться? Разве со Стариком, слепым настолько, чтобы видеть незримое. Равным по силе души – и неизмеримо более мудрым. Кто знает, сколько зим он пережил, как много жизней спас… и оборвал.

Сим опять склонился. Выбросил из головы лишние мысли, сосредоточился на почтении и покое. Он не искал советов, не перекладывал решение на чужие плечи. Он пришел к тому, кто умеет слушать. И сейчас отдавал Старику уважение.

– Я позволил тебе выговориться и не молчал в ответ, – созвучно мыслям атамана откликнулся Старик. Снова ощупал руны. – Я рад побурчать, когда слушают… мне можно сомневаться как угодно долго, таково право старых. Но тебе – рано. Не разочаровывай меня, впустую тратя себя на вздохи. Плохая привычка.

Сим, готовый задать новый вопрос, зарычал сквозь зубы и снова стукнулся лбом о натянутую кожу бубна. Выпрямился, в два движения убил незримого врага: обманным ударом в горло и настоящим, сразу же – в бок, под ребра. Спрятал мелькнувший на миг нож, хищно усмехнулся. Его слух разобрал шум вне шатра. Старик, конечно же, давно знал о суете приготовления переговоров. Но именно теперь скорчил спесивую и глупую рожу. Сим фыркнул и кое-как удержался от громкого смеха.

– Те, из города, натянули ткань и всё прочее тоже изготовили, – молоденький дозорный сунулся под полог входа. – Ух, важные! Старик, они вопят, что нашли клинок, и что выпала нам честь, что отдают без… безвы… ща, ну ща… безвозмездно!

– Выучил, – усмехнулся Старик. Помолчал и повернулся к атаману. – Ну, сразу пойдешь один? Или мне надо соврать, что спина разболелась, чтобы не стать костылем для твоих решений?

– А то не болит, – упрекнул Сим. – Понять бы, что у вас числится ложью. Глуп я, ох глуп…

Сим гибко, без видимого усилия, поднялся из неудобного положения, хотя долго сидел со скрещенными ногами, неподвижно. Распрямляясь, атаман винтом прокрутился на левой ноге, и, пронеся правую над бубном, метко пнул черную бляшку. Он не умел читать руны, он сразу различил знак смерти, который улегся в середину узора событий…

Бляшка, поддетая носком сапога, улетела в угол и беззвучно затерялась в ворохе мехов и подушек.

– Ну да, ну да, вмиг отвёл беду, – прокряхтел Старик. – Пацан.

– Я пошёл.

Старик проводил любимчика поворотом головы. Он окончательно ослеп год назад, но это мало изменило его привычки. Ближние знали: слух у Старика тоньше, чем у летучей мыши, а упрямство его тяжелее горы… И, если он решил не брать поводыря, то справится. Видит же он руны – душой, когда зрячие могут рассмотреть лишь потертые бляшки, в большинстве утратившие рисунок, неотличимые.

– Не доросли… недоросли, – пробурчал Сим, обзывая в первую голову себя.

Атаман покинул шатер и двинулся к месту переговоров. Он старался не срываться в бег. Люди города слабы и ревнивы, потому много внимания уделяют пустякам. Кто главный – тот важный и медлительный, верят они. Для мира степи это непонятно. Решать и подтверждать главенство через ритуалы и манеру поведения для атамана – бессмысленно, за него говорят подлинные дела.

Каждую весну и осень выживание людей степи зависит от шатровых, Старика, отчих атаманов. И, конечно, от сыновей дикого поля. Пусть кто угодно из перечисленных блажит, рядится в лохмотья, кричит с пеной у рта или молчит, в рот воды набрав, уходит в пески познать мудрость, вмерзает в лед на вершине горы… да какая разница? Лишь бы он справился с главным делом, и степь осталась населенной… Место первого в походе – оно не добывается словами. Люди города много раз спрашивали, как Стратег недавно: как вы избираете вожака? Им отвечали неизменно и без обмана: он яркий. Для города это, похоже, пустой ответ. В городе яркими называют слова, одежды, украшения…

Сим вздохнул, повел плечами. Ломать предрассудки горожан – не его задача.

Атаман сощурился, издали изучил этих самых горожан, влезших в чужую игру, не понимая её смысла. Наверняка горожане верят, что клинок – ритуальный. Хотя на самом деле для степи важен лишь один вопрос: кто и зачем доставил сюда оружие шатрового того самого кочевья, что погибло десять лет назад? У Сима есть догадки, у Старика тоже, и схожие.

Нет лишь доказательств. Потому Сим всматривается, жадно ищет косвенные признаки. Вон Стратег – чужак в этом городе, ложный вожак, весь в тени. Он скован, напряжен… и тайно наслаждается властью. Есть и еще что-то… затуманенность взгляда? Скрытая, но неустранимая мысль? Стратег вскидывает голову, поводит плечами – словно укушен в спину. Нет, не мысль зудит. Что-то тянется из темного поля, треплет и подтачивает душу.

Атаман сел на приготовленное место – всего-то камень, накрытый мехом. Долго и безразлично взирал на Стратега, выполняя правила городской игры важных людей.

– Слушаю, – наконец, Сим произнес всего одно слово.

– Клинок – причина вашего внезапного возврата под стены Самаха?

– Нет простого ответа, нет желания объяснять сложный, – Сим покачал головой. – Вы привыкли стоять на стене. Свысока смотрите на степь, всё внизу вам мелко, плоско… Знаете старую игру в шахматы?

Стратег осторожно кивнул. Даже сквозь плотную ткань полога, разделяющего переговорщиков, было заметно, как напряглось лицо Стратега: дикарь говорил странное, подобных слов от него никто не ждал.

– Есть ли у пешки право обсуждать партию? – продолжил Сим. – Мы собраны здесь чужим хотением. Игрок скрыт. Он – тот, кто… пошёл с клинка.

– Клинок – тоже пешка? – быстро спросил Стратег. – По вашей логике, им пожертвовали?

– Клинок просто вещь. Так скажу: мне легче убить вас, чем подать вам руку. Но даже вам я не желаю участи пешки. Знаю, вы не ответите, кто дал вам клинок. Нет сомнения, к вещи вы добавите человека. И я, атаман Сим, должен слепо принять то и другое? Хотя я в степи – не пешка.

– У нас нет темных мыслей! Мы желаем начать сближение и общение с людьми степи, вернув вам ценность. Мы полагаем, что готовность породниться – это обычное…

– Пусть прибудут. Клинок и человек. Это женщина, верно?

Атаман поморщился, наблюдая согласный кивок Стратега. Теперь он не сомневался в правоте своей первой оценки: да, человек по ту сторону разделительного полога словно бы пьян, его жесты намеренно отчетливы. Пытаться что-то втолковать ему дважды бесполезно: он не единомышленник, он временно необъективен.

– Пусть приведут.

После ответа Стратега потянулось ожидание. Тихое, вязкое, всем в равной мере неудобное. Сим выглядел безмятежным, и ждал… обреченно.

За спиной атамана стояли двое. Люди города вряд ли понимали, кто они таковы. Мысленно причисляли к охране. Тем более смуглый воин слева, огромный как гора, лениво поигрывал кнутом. А вот правый – гибкий, светловолосый и до того молодой, что усы не пробиваются – оставался безмятежным. Он пришёл как всегда без оружия, разве что крутил в пальцах травинку. Он казался людям города неопасным, даже неуместным… эдакий степной дурачок!

На «правого» горожане не глядели, настороженно изучая «левого»… Откуда им знать, что травинкой юноша способен убить в любое мгновение, не сходя с места. И хуже – атаман ощутил не глядя, по звуку дыхания – сейчас светловолосый чуял тьму, незримую прочим… и медленно зверел. Значит, смерть, как говорится, зависла в полувздохе от него – от взрослого, состоявшегося сына дикого поля.

– Эт, друг, – позвал атаман и добавил тише, – дыши ровно. Прошу.

Сперва ничего не изменилось. Но постепенно слова пробились к сознанию. Юноша раскрыл ладонь, поднес к лицу. Сдул травинку. Атаман покосился на друга: вроде, отпускает его. Ресницы вздрагивают. Подбородок пошел вниз – выдох, Эт расслабился.

Сим снова уделил внимание людям города. Слепые они, совсем слепые! В трех шагах от них находится опытный, в полной силе, сын дикого поля – но горожане не способны понять, что удостоились права наблюдать величайшее чудо. Для них Эт – нелепый пацан. На него изредка бросают брезгливые взгляды… Одет в лохмотья, бос. Волосы, совсем побелевшие за лето, полностью закрывают узкое бледное лицо, они легкие и летят по ветру, как ковыль… Глаз Эта не видно. Кажется, он спит, чуть покачиваясь.

Вдруг Эт напрягся. Втянул ноздрями. Атаман проследил взгляд друга – и скрипнул зубами. Клинок несла девочка. Она приближалась… словно призрак из кошмарного прошлого выплывал в явь. Девочке лет двенадцать, она тонкая, лицо заострённое книзу, волосы цвета линялой осенней травы. И даже родинка – у левого виска, то же место, та же форма лапки кроля!

Больше нет сомнений: клинок лишь вещь, девочка – настоящая ловушка. Закон, как и говорил Старик, предписывает простое решение по такому ясному делу. Мгновенное!

Люди Стратега разом побледнели: «левый» страж гулко вздохнул, потянулся к ножу, размером и весом похожему на саблю… и замер, заметив едва уловимое отрицательное движение головы атамана.

– Мое решение, Штейн, – молвил Сим.

– Закон простой, – вроде бы упрекнул любимчик Старика, но в голосе не было раздражения. – Хотя… твое решение, Рубач.

Сим прикрыл глаза и ощутил мгновенное облегчение. Верно, закон степи сегодня останется неисполненным, душа не готова принять тяжесть простого решения. Пусть догадки верны, пусть Эт распознал тьму без ошибки и стал жутко, окончательно безмятежен.

– Мы принимаем клинок и ребенка, – атаман протянул вперед руку и посмотрел в свою пустую ладонь, без оружия, даже не сжатую в кулак. – Мы уходим мирно, допустив вопреки очевидному, что вы не таите умысла.

– Крайне странные слова, о каком умысле идёт речь? Мы по первому вашему слову отдали заветный клинок, – Стратег начал готовить почву для торга.

– Мы не просили ни о чем, не было первого слова. Но я скажу теперь. В городе кто-то умер.

Атаман прищурился, почти не тратя себя на общение с горожанином, сейчас куда важнее не упустить перемен в друге Эте! А перемены – копятся, все сильнее настораживают: Эт нюхает ветер, перекатывает в пальцах новую травинку.

– Воистину, город – место вне мира, – Сим повернулся лицом к Эту и теперь говорил, в основном, чтобы тот мог слышать голос, спокойный и уверенный. И смотрел, чтобы Эт ощущал тепло знакомого взгляда. – Мне не постичь, зачем вам, горожанам, вмешиваться в… Не важно. Скажу напоследок одно: закон степи велит нам принять любых людей, покидающих город. Мы даем таким одежду и учим наречию, если надо. Помогаем пережить первую зиму. Дальнейшее зависит от них.

– То есть, если я выйду из ворот, – удивился Стратег, – или вот он…

– Любой, кроме тёмных ведьм и «куколок». Кто они, не стану уточнять, слишком долго и сложно. – Атаман оживился, прямо глянул на Стретега. – Вы, люди города, забыли своё право выйти, чтобы жить в большом мире? Как нелепо. Тогда разговор исчерпан. Мы сворачиваем шатры. Уходите, скоро будет много пыли.

Атаман встал и сразу отвернулся от горожан. Прошёл вдоль ограждающей занавеси, пахнущей мертво и душно. Девочка стояла у края ткани, на временной и очень условной границе двух миров – города и степи. Её жизнь и смерть сейчас определяли два закона степи, противоречащие друг другу.

Девочка вышла из города и значит, имела право на помощь в первую зиму.

Девочка была опознана атаманом и Этом как темная ведьма или куколка – значит, подлежала немедленной казни. Опознание неоспоримо: даже отказавшись поверить себе, Сим не мог усомниться в чутье Эта. Друг прямо сейчас видел тьму, эта тьма погасила все блики в его взоре, сделала глаза бездонными.

Итак: помощь до весны или казнь на месте? Сим улыбнулся… и без колебаний сделал окончательный выбор – выбор отчего атамана.

Всякий закон степи прогнется и сломается, пожелай того отчий. Но, ломая закон, атаман примет на себя последствия.

Сим положил руку на середину потертых ножен, прощупал рельефный знак рода, погибшего десять лет назад. Клинок был тот самый. Сим помнил ножны. Впервые он увидел клинок очень давно, задолго до той беды… И сейчас остро, болезненно вспомнил себя – мальчишку неполных семи. Мир казался прост… В ту весну два кочевья сошлись, был праздник. Сим-ребенок встретил в большем кочевье Дэни – парнишку своих лет, как-то сразу назвал другом, прирос душою… Вместе они пробрались в шатер совета. С замиранием сердца сняли с подставки клинок, созданные еще во времена предков.

Как давно это было, словно в иной жизни! Оружие предков казалось чем-то безмерно важным, а ножны – очень красивыми… Весь мир был простым, и люди его были единым целым – красными муравьями великой степи. Пальцы Сима-мальчишки были короткие, тонкие. Они едва могли обхватить ножны. Друг Дэни понимал слова и сам говорил, а еще он много улыбался. Еще бы, Дэни жил в счастливой полной семье, которую ждало скоро пополнение…

Да, в тот год младшая сестра Дэни еще не родилась. Но позже Сим видел ее. Уж он-то помнил все, он сознавал с болью и гневом, как похожа на умершую девочку нынешняя подделка! Лицо, глаза, родинка, цвет волос… Кто все продумал, кто безошибочно встроил ловушку и снабдил приманкой?

Если бы сестра Дэни выжила, е теперь было бы двенадцать. Почти как и девочке, что вышла из города и вынесла тот самый клинок.

Сим, отчий атаман степи, сжал пальцы на ножнах. Прошлое дрогнуло… и развеялось. Обхватить кленок теперь слишком просто. Вес клинка почти не ощущается в большой ладони.