Непрекрасная Элена

Атаман потянул клинок на себя. Девочка всем телом качнулась вперед, сделала шаг. Она цеплялась за ножны так отчаянно, что костяшки пальцев стали даже не белые, а сине-жёлтые… В светлых крупных глазах застыл ледяной, глубинный ужас. Ничего, кроме пытки и смерти девочка не ждала. И все же она шагнула, не воспротивилась. Не закричала. Не попросила о пощаде даже взглядом.

«Пойди пойми, откуда она явилась, как с ней обращались до появления в городе и позже, в ограде его стен», – подумал Сим и, не отпуская ножны, уложил свободную руку на костлявое детское плечо.

– Идём, тебе открыта вся степь, – негромко произнес Сим на родном для себя тартаре. – Здесь, на стоянке Старика, говорят в основном на трех наречиях и мешают их по всякому, нет правил и ограничений. Тебе что роднее: славь, тартар или альраби? Наш мир – круговерть… Мой отец из срединной степи и всю жизнь по-черному ругается на тартаре. Вот он, – Сим глянул на огромного воина, – каменный Ганс. Он каждый день ругается на германике, хотя севера не видел ни разу в жизни. Явился со своей кошмарной мамашей из огненных песков дальнего юга.

Сим знал: Ганс любому новому человеку кажется простым и страшным. И мать его, до беспамятства свирепеющая в бою, одним взглядом вгоняющая в пот великих воинов – тоже кажется при первой встрече дикой и глупой. Лишь чуткие не попадаются в ловушку очевидного и получают право второй раз говорить с этой семьей, по-дружески сесть у их костра и разделить пищу…

Сим продолжал плавно выговаривать слова, выстилать ими тропку первого знакомства с девочкой.

– Предки веками жили в одном месте, называли его родиной. Говорили на одном наречии и были внешне подобные друг другу. Занятно. Почти как теперь в городах. Умом я верю в истории о предках, но только умом. – Сим улыбнулся. – Ты похожа на северянку с опушки леса. Я прав?

Девочка молчала, судорожно цеплялась за ножны. Она вряд ли сознавала, что с ней говорят и тем более – что от неё могут ждут ответов. Она переставляла ноги, и это отнимало все силы, всё мужество. Но постепенно девочка привыкла к теплу руки на плече и к мягкому говору в ухо. Моргнула, сглотнула – и попробовала слушать. Когда атаман довёл её до шатра, девочка решилась, отпустила ножны. Чуть не упала, но за спиной вплотную стоял тот самый, недавно упомянутый, Ганс.

– Сходу за жратвой, – прогудел Ганс в светлую макушку, смотал кнут и удалился.

– На охоту, – прошелестел Эт и прянул прочь.

– Прошу, не уходи, друг, – атаман нацелил взгляд в гибкую спину. Беловолосый дернулся и замер. Он, ощущал взгляд Сима, понимал лучше слов. Атаман поспешил добавить слова, удержать друга: – Прошу… кому, кроме тебя и меня, ценен клинок? В нем твоя память. Ты один из всего кочевья выжил.

Эт выдохнул, плечи сгорбились. Он замер в неустойчивой на вид позе, затем округлил спину, поднырнул под край полога. Намеренно создавая звук каждым шагом, прошелестел по шатру. Эт уважал Старика и старался для него, слепого, даже стукнул пальцами по столику-бубну – вроде как назвался.

Атаман глубоко вздохнул и чуть расслабился. Спиной отодвинул край полога, попятился в шатер. Он продолжал придерживать девочку за плечи, направлять, пока не усадил её напротив Старика. Сразу устроился рядом и стукнул по бубну, подражая манере Эта.

– Новый человек из города здесь, старик.

– Рад, два года мы попусту ходили к стенам, и лишь в нынешнее лето не потеряно зазря… Какое имя назовешь, дитя? – спросил Старик.

– Арина, – глядя в свои сжатые замком руки, шепнула девочка.

– Тебя никто не обидит, ты под рукой Сима, отчего атамана, – продолжил Старик. – У нас принято говорить, что думаешь. Особенно такое поведение полезно новому человеку. Все смотрят на тебя. Имя занятное… Помнишь его или так велено?

– Ничего не помню, – в отчаянии шепнула девочка. – Если спорю, она смотрит на меня… и тьма душит. Я давно не спорю. Кажется, всегда… Не буду врать. Меня привели в город вчера. Их было пятеро. Мужчина, имя Идри. Женщина, имя Сулаф. Юноша, имя не называл. Еще две женщины, обе молчали, их совсем не знаю. Откуда мы пришли, не помню. Давно ли я живу с ними, не помню. Кто они? Не помню… Вы убьете меня? Наверное, во мне зло. Та женщина не умеет делать хорошего. Я устала. Даже хорошо, если убьете.

– Жратва! – рявкнули издали.

Девочка вздрогнула. Повернула бледное лицо и замерла, моргая и стараясь не заплакать. Сквозь слезы вряд ли она видела, как в щель меж полотнищами втискивается огромный Ганс, нагруженный корзинами и мешками. Как он принимается расставлять и раскладывать доставленное, как режет и рвет припасы, чавкает и принюхивается.

– Когда ты ела, Арина? – спросил Старик.

– Не помню, – сникла девочка. – В городе обещали накормить. Не дали даже воды.

Эт резко втянул воздух и уставился вдаль, сквозь полотняную стену шатра. Глаза его – атаман знал по опыту – сделались таковы, что в них нельзя смотреть: там бездна, подобная водной толще горного озера Хиль.

Зачарованное озеро омывает уступ под той самой пещерой, куда стремится уйти Эт. Невозвратно уйти, окончательно…

– Эт, я здесь, – тихо молвил атаман и положил руку на запястье друга. – Посиди еще с нами, Старик тебе рад.

Эт вздохнул и прикрыл глаза. Сим тоже опустил веки… но озеро Хиль все еще оставалось где-то рядом, смущало и подтачивало рассудок. Много легенд о том озере, и самые невероятные – правдивы. Не раз случалось: человек мельком смотрел на воду… затем шел к берегу, наклонялся, всматривался в омут Хиль, гнулся ниже, ниже… и падал в ледяную воду. Камнем уходил на дно. Воды Хиль прозрачны на всю глубину – но тело в них пропадало… навсегда, бесследно.

– Эт, – атаман снова окликнул друга. – Эт, я друг тебе, я знаю твою душу. На самом деле ты не стремишься туда. Озеро тянет всех. Не верь в его ложный покой. Тем холодно, а покой – он теплый. Как руки и души живых людей.

Девочка искоса, боязливо поглядела на беловолосого. Вздрогнула, осознала прозрачную бездну незримого отсюда озера.

– Эт, где твоя фляга? – громко спросил Старик.

Беловолосый сник. Нащупал на поясе крохотную фляжку светлого металла со сложной чеканкой по всей поверхности. Отпил глоточек и заткнул пробку. По лицу прошла судорога, подбородок уткнулся в грудь… когда Эт снова выпрямился, его взгляд сделался обычным, почти человеческим.

– Я принял решение, – сообщил Сим, продолжая глядеть на друга. – Эт, ты помнишь? Когда мы были детьми, моя бабушка сказала, что в особенных случаях следует выйти в путь, чтобы затем найти его цель. Сейчас совсем особенный случай, нам пора в путь. Я иду, я ведь атаман. Ты тоже идешь, это клинок твоей семьи. Арина идёт – она принесла клинок. Только мы в деле.

– Злыдень Сим прав, но жесток, – ладонь Ганса прогрохотала по шкуре варана. Басовитый голос слился с гудением бубна, в речи мешались славь и германика. – Я б пошёл, погулял по степи. Но я назвался сыном Старика. Он не спорит, вот чудо! – Ганс положил ладонь на плечо Арины поверх руки атамана. – Арина, айда выбирать тебе скакуна. Понимаешь? Меня понимаешь?

– Мало… понимаю. Чуть, – медленно выговорила девочка на западном наречии. Выпрямилась, повернулась к Симу. – Кто я здесь? Кто мне хозяин?

– Мы – красные муравьи, так прозвали нас живущие вне степи, и мы сперва привыкли, а затем согласились со своим именем. Мы сами себе хозяева, но в то же время принадлежим степи. Простой муравей следует приказам шатрового своего кочевья, уважает советы стариков и власть людей боя, когда приходит их время. Но даже шатровые, тьма воинов и старики не оспорят слово отчего атамана, если он сказал такое слово в полный голос. Я и есть отчий атаман, я уже сказал свое слово. Понятно? Далее… Ты простой муравей. Но даже тебе, покуда шатры не уложены во вьюки, дозволено спорить с кем угодно. В походе моя воля станет полной, – негромко сообщил атаман.

– Поняла, – Арина поклонилась. – Могу спросить, вы хотели меня… убить? За что?

– Десять зим назад погибло кочевье Эта. Его двухлетняя сестра пропала, мы не нашли тело. У тебя такая же родинка, как у неё. Лицом ты похожа сразу на мать и сестру Эта, могу подтвердить. Ты назвалась их именем. Арина, пока не ожила твоя память, нет тебе воли выбирать путь. Будь близ меня и как можно дальше от Эта. Ты пахнешь иначе, чем его сестра. Он в смятении. Понятно?

– Да. Как мне вернуть память?

– Не знаю. Разве попросить помощи у северного чернолеса, есть такие особенные мудрецы в народе лесников. Чернолесы умеют то, что для людей степи чуждо. Говорят, в корнях леса спит вековая память, и они имеют дар будить корни леса… и корни людских душ. Но идти на север далеко, да и кровь на опушке еще свежа, многовато её было пролито. Мне трудно просить чернолеса об услуге. – Сим досадливо поморщился. – Эт, я выбрал путь для нас троих, не оспоришь?

– На охоту, – негромко сказал Эт и выскользнул из шатра.

– Он понял твой выбор, но ему тошно от мысли о ранней зиме, – Старик снова стал щупать бляшки, добавил задумчиво: – Решение принято. Как душа твоя, легка?

– Вполне, – Сим улыбнулся мягче, теплее. – Спасибо, Старик.

– Айда! – взревел Ганс и поволок девочку вон из шатра.

Пожалуй, в самое время: она окончательно перестала понимать рассуждения людей степи, все говорили быстро и, в точности как предупреждал атаман, сплетали слова и фразы разных наречий в невообразимо пестрый узор беседы.

Старик проводил Ганса поворотом головы и некоторое время сидел, вслушивался: рокочущий бас удалялся, удалялся…

– Ты прав, – наконец, молвил Старик. – Когда нет решения, худшая ошибка – стоять и сомневаться. Иди. Куда и зачем, поймешь позже. Я, так и быть, погуляю в широком поле, присмотрю за степью… За своего друга Эта не бойся, его душа ещё не иссохла. Он знает твою дружбу. А теперь верни бляшку.

– Какую? Эту, что ли, – атаман сразу нашел в ворохе меха черную руну, которую недавно сам же и пнул с глаз долой.

– Думаешь, смерть в ней? Думаешь, стоит смахнуть смерть с поля, и дело сладится? Зря. Дважды зря. Предсказания… труха, – Старик позволил бляшке скатиться с ладони. – Смерь завершает одно и начинает иное. Ты атаман, тебе еще есть, куда расти. Эт – сын дикого поля, и ему есть, куда расти. Ты не желаешь глянуть в смерть, он не умеет смотреть в жизнь. Как бы вам друг у друга перенять… – Старик вздохнул, оборвал фразу, нащупал одеяло, потянул на ноги. – Наглец Ганс! Назвался сыном, перекричал меня. Жалеет? Знает, не в радость мне зимовать без тебя. Опять сам с собою зачну играть в шахматы. Скука в том, скука…

Сим последний раз тронул черную бляшку, улыбнулся. Поклонился Старику и засобирался на выход, мысленно решая, что сказать каждому из ближних, чтобы удержать всех в лагере Старика… где им не угрожает беда.

– У девочки глаз темный, чую, – молвил Старик в спину.

– Сам взгляд ясный, с искрой. Но дно… – атаман поморщился, – заиленное. Дар в ней есть, и пока скрытый. Я умею чуять. Она и ведьма, и куколка, то и другое сразу, я так рассмотрел. И все равно я попробую.

– Так разве пробуют, Рубач? – вздохнул Старик, выделяя слово «пробуют». – Уж себе-то не лги, ты рубишь с плеча. Вот бы дожить и глянуть, как ты однажды научишься пробовать. Я стар, я был в пещере над озером Хиль и кое-что помню о себе прежнем. Но даже мне не видно, родник она или болото.

– Родник на болоте, – грустно улыбнулся атаман. – Спасибо, что отпускаешь. В степи многие скажут, Сим блажит… Пусть, зато сам Старик понял меня.

– Люди… люди. Они говорят без умолку. Сам-то веришь, что Эт отогреется? О нем даже я ничего не пообещаю. Кто утопил душу в озере Хиль, тот не возвращается к людям… нет ему путеводной звезды без семьи, без домашнего света. Но ты ему друг, верь в него. Иных-то корней нет у его души, как еще держится, в перекати-поле не обращается?

– Уйдет он, для меня будет хуже, чем самому умереть. Я один помню Дэни… человеком. Я мечтаю однажды услышать от него осознанное слово. Не про охоту.

Дневник наблюдателя. Живучесть цивилизации

Для меня интересен процесс распада основных структур цивилизации прошлого. Я наблюдал крушение в условиях, где отсутствовал внешний враг – реальный или вымышленный, где не было так называемой линии фронта, а равно и безопасного тыла.

Если человечество, отдельные его страны и институты управления, имели планы локализации и преодоления кризиса, могу констатировать: эти планы не сработали. Досадно. До кроп-инцидента человечество подвергалось глобальным ударам разного рода. Могло подготовиться, извлечь уроки из ошибок, выстроить стратегию выживания. Могло ли? Поздно задавать такой вопрос.

Темпы деградации и разрушения были неодинаковы по странам и регионам. Этому способствовали как объективные, так и субъективные факторы. Перейду к ним позже. Прежде укажу: срок регионализации, нарушения связи и координации любых процессов в масштабе планеты оказался ничтожным и не превысил месяца. В тот же период уместился процесс утраты полноценного контроля над своей территорией в большинстве стран. Причин вижу несколько.

Кроп-фактор проявил наибольшую активность в густозаселенных регионах. Они же являлись в той или иной мере центрами управления для цивилизации. Когда в мегаполисах не удалось остановить панику и наладить системы снабжения, всё стало по сути безнадежно.

Кроп-фактор не имел единого эпицентра и не поддавался локализации. Хуже: на кроп бурно реагировали люди, подверженные наибольшему стрессу. В условиях кризиса стресс для управленцев был неизбежен, они оказывались в группе максимального риска деградации генома.

Нельзя не упомянуть ту легкость, с которой элита самоустранилась и постаралась обеспечить спасение себе, а не цивилизации в целом. Управление из бункеров и им подобных «безопасных» закрытых зон внесло изрядную долю неэффективности в процесс, и без того не идеальный.

Повлияли существенно еще два фактора, которые хочу выделить.

Это, во-первых, продукты и антропогенные воздействия, которые резко увеличивали вероятность «взлома» даже относительно стабильного генома. Укажу особо так называемые ГМО-продукты – имея грубые генные заплатки, они проще разрушались под влиянием «пустой воды». Кроме того, их воистину убийственная роль была двоякой: неспособное дать второй урожай зерно-«терминатор», распространенное на огромных посевных территориях, сделало для целых стран голод не просто скорой угрозой, но реальностью уже второго-третьего года кризиса. Некоторые виды излучений оказались не менее надежными отмычками для генокода, увы. Так, в первые десять дней кроп-катастрофы, когда еще действовали системы планетарной коммуникации, было распространено предупреждение по поводу риска использования томографов и «иных приборов сходного принципа действия».

Во-вторых, свою роль сыграла и степень загрязнения среды обитания. Ряд регионов Азии вымер в считанные дни. Это было воистину ужасающее в своей полноте уничтожение жизни. У меня есть записи дронов, паривших над промзонами. Но даже я, лишь отчасти человек, предпочитаю не просматривать их. Хотя понимаю: коллективную могилу люди вырыли себе сами. Концентрация производств с чудовищными по токсичности выбросами на ничтожной площади – это безумие планетарного масштаба, к тому же циничное. Так на уровне стран и регионов «золотой миллиард» перераспределял яды под видом «внедрения зеленых технологий». Где-то в Европе развивались продажи эко-продукции и зеленого транспорта, а в Азии выделялся яд. Земли уродовались необратимо на этапе добычи «зеленого» сырья, на этапе обработки, и при рециркуляции и утилизации.

Теперь о позитивном факторе. Это культура и вера. Культуру оценить сложно, мне нехватает данных, термин сам по себе неоднозначен. Вера в рассмотрении проще из-за более массового и системного подбора сведений в моих архивах. Готов отметить: высокой живучестью обладали сплоченные и относительно небольшие по численности сообщества верующих. Я не говорю о сектантах и фанатиках, эти превратились в желе быстро и массово. Я говорю о редких островках того, что люди прежней цивилизации называли духовностью. Все основные религии того мира, древнейшие и наиболее развитые, показали схожие результаты. Вера снижала стресс и меняла отношение к смерти. Взаимопомощь позволяла коллективно выживать и делить скудные запасы так, чтобы минимизировать потери. Наконец – это я не могу доказать фактами, но склонен принять как аксиому – вера в сочетании с общением и пребыванием в так называемых «святых местах» стабилизировала геном. Разница в показателях смертности в разы по первому году кроп-кризиса не позволяет сомневаться в сказанном.

Вернусь к распаду цивилизации.

Международное разделение труда – вот первый из айсбергов, протаранивших «Титаник» человечества. Ни один продукт, даже весьма простой, не производился целиком из местного сырья, с пониманием рецептур, принципов. Фактически ни одна технология высокого уровня не была открытой. Ни один станок, ни одна производственная линия не могли быть поддержаны и переналажены за счет местных ресурсов и инженеров. То, что делало продукт дешевым, что позволяло ему эффективно производиться и доставляться в рынке, оказалось смертельным и негодным в условиях кроп-кризиса.

Децентрализация ресурсов, частная собственность – внекризисные факторы успеха. Еще Вторая мировая война показала: диктатуры, отвратительные в своих методах, эффективны именно в кризисном формате.

Хочу дать этому тезису более мягкое и общее звучание. Уровень самоорганизации социума, готовность коллективно бороться с катастрофой, жертвуя чем-то личным – вот что было важно в первый год. И потому территории Китая и Кореи, пострадавшие жесточайшим образом из-за уровня загрязнения, скученности населения и дефицита ресурсов – воды в особенности – вопреки всему не вымерли тотально.

Фактор дефицита воды критически повлиял на выживаемость арабского мира, северной Африки, Австралии и, отчасти, Америки.

Ну и, завершая эту, несистемную в общем-то запись, скажу об уникальной территории. Тектонически стабильная, расположенная достаточно высоко над уровнем моря, неплохо обеспеченная водой и довольно мало загрязненная из-за низкой плотности заселения – Россия. Вернее, её климатически перспективная зона, исключая вечную мерзлоту и южные полупустынные области.

Россия стала землей обетованной, туда устремились очень многие в поисках спасения, когда еще было возможно пользоваться транспортом. При великом переселении отчасти позитивно, отчасти негативно, тут нет единого ответа – сработали местные структуры власти. Прибывающих принимали и размещали, фильтруя крайне грубо и произвольно. Добиться объяснений по поводу отказа в праве остаться было невозможно. Уровень милитаризации в стране в считанные недели достиг максимума. И все же в целом территория приняла в первичный кроп-период до трети выжившего и активного, готового к быстрой миграции, населения Европы. А затем берег накрыла волна, чуть позже в небе повисли тучи пепла – и то, что принято теперь в городах называть цивилизацией предков, прекратило свое существование.

Я очень плохо знаю ситуацию первого полувека после кроп-катастрофы. Тогда Алекс еще не структурировал себя и не накопил ресурсы, не выработал мнение относительно своего права и долга. Не было у меня и систем общепланетарного наблюдения. Могу лишь сказать: то было время экстремально холодных и длинных зим, изоляции выживших в локальных колониях и всеобщего стремительного одичания. То было время бурного и никем не контролируемого изменения биосистемы под влиянием «пустой воды» и наполнения этой самой воды обновленной информацией.

Я бы сказал, будучи информационной системой, так: в течение полувека на планете прошла перезагрузка.

Элена. Координаты ада

Я знаю определение понятия «коктейль». У нас в Пуше… то есть у них в Пуше, надо привыкать именно так думать! Так вот, в городе полно спирта. Пуш производит спирт высокой крепости и идеальной очистки – для травяных настоек, дезинфекции и много чего еще. Молодняк лет тринадцати, впервые получив доступ в лаборатории, тырит хоть одну чашку, тарелку, пробирку, банку – что есть под рукой – спирта. Это идиотская традиция, нерушимая более, чем традиции официальные: посвящение в медицину через коллективное смешивание и выхлебывание коктейля. Почти всегда – я спрашивала у старших – получается невкусно, но памятно.

Коктейль в голове папы Лоло, наспех собиравшего вещи для меня, был похожего сорта – невкусно, но памятно. Я буквально чую: сейчас этот умный, взрослый человек сидит, плотно закрыв двери кабинета. Стучит себя по лбу кулаком и покаянно шепчет: «Да как же это? Вот список, неужто я не собрал то, что сам внес в него? И зачем я положил шпильки для волос? Или не положил? Или…»

Он положил шпильки. Дюжину! Резные деревянные, бронзовые литые, проволочные в древнем потрескавшемся пластике, костяные с помпончиками и висюльками. Лоло обожает таскать в волосах пышные и нелепые украшения. Мне, напоказ оттяпавшей ножом толстенную косу сразу после оглашения списка женихов, предстоит таскать их в мешке. Выбросить жалко, имущества и так мало…

По милости хранителя архива мне достались: носовые платки, ком рваных веревок, огромный мужской свитер с кружевом проеденных молью дырок, ножик для резки бумаги (да-да, раритет семисотлетней давности, вершина бесполезности и… стиля!), огниво с потерянным кремнем, здоровенный каравай, целиковая запеченная курица, стопка бумаги и грифель, пуховые носки младенческого размера, набор травяных настоек, шаль-паутинка – не очень теплая, но хоть такая. Ничего толкового. Зато главный подарок… Когда добралась до него, всплакнула. Футляр хирурга – номерной, из древнего запаса! Подобные выдаются только достойным и только с возвратом, чтобы служить в следующем поколении. Это не просто щедрый до безумия дар, это – послание.

Хранитель назвал меня врачом, хотя я не заслуживаю. Я едва успела выучить анатомию и кое-что почитать про базовые симптомы ряда болезней, гены и прочее – кусками, несистемно.

– Спасибо, – я смахнула слезинки, прижала к груди бесценный футляр.

Радость щекотала горло: деда Пётра проводил, Мари поняла, хранитель благословил. На волне благодушия я пообещала себе, что смогу одолеть всё. Прикрыла глаза и стала думать. Неторопливо, тщательно, по-взрослому.

До холодов – месяц. Спать в лесу, без огня и укрытия, станет сложно и того раньше, недели через две. Близ Пуша нет известных мне поселений тех, кого в городе именуют дикарями. Даже и были бы: я не знаю, стоит ли идти к ним так вот… с пустыми руками и пустой же головой. Карты и компаса у меня нет. Ориентироваться в лесу я не умею, хотя кое-что из теории вопроса знаю.

Для выживания здесь и сейчас у меня есть одна фляга с водой и мясо дней на пять, ну, или чуть более…

Как раз на этой мысли мои руки завершили деление вещей на полезные и прочие. Руки – они такие, нашли занятие и справляются отдельно от головы. «Бесполезное» я мигом утрамбовала на дно. Полезные старательно разложила поровнее, несколько раз примерила мешок к спине. Завязала веревку на горловине. Еще раз осмотрелась, думая, как приделать лямки.

И зачем в городе плели байки про кромешную тьму лесную? Луна за облаками и кронами деревьев, но – мне и такой довольно. Лес сам по себе светится, если вы воспринимаете тепловое излучение. Я воспринимаю, могу наконец-то признаться. Правда, совсем немножко и лишь настроившись, и только если избыток обычного света не отвлекает.

Пахнет лесная ночь туманом и прелым листом, грибами и вроде бы – зверем. Последний запах мне незнаком, он стойкий, и это настораживает: рядом, наверное, тропа или лежбище.

Звуков в ночи много. Даже слишком. Лес густо заселен, я слышу шелест лап самых разных размеров, несущих звериные тела… и я не хочу угадывать вес и меру агрессивности тех, кто топчет окрестности. Прямо мне никто не угрожает, уже спасибо.

Хрустнула ветка! Я сначала прыгнула, а затем – вздрогнула. Как раз и лес насторожился… притих на миг и снова зажил своей жизнью. Даже большая сова не улетела. Хотя я как-то сразу оказалась её соседкой, оседлав могучую ветку, простертую горизонтально на высоте метров в шесть.

– Это не аффект, а осторожность, – выдохнула я беззвучно, поясняя внезапное проворство и сове, и себе. Процедила выдох сквозь зубы и добавила: – Я-то думала, что вполне спокойна. Да уж… прыг-тест.

На дереве мне понравилось: видно далеко, и страх – он вроде тумана, липкий и… стелющийся.

Нет более смысла закрывать глаза на очевидное: мне до ужаса страшно! Так страшно, что я на шесть метров взлетела из-за дурацкого хруста ветки. И вот я вверху, а мой страх притаился в траве, он впитывает влагу тумана, тяжелеет…

Я глянула вниз и вздохнула. Там мокнет не только страх, но и мешок. То и другое – груз, сгибающий мои плечи. Смешная мысль. Но я не смеюсь. Шипя сквозь зубы, слезаю, развязываю горловину, копаюсь и наощупь добываю со дна мешка бесполезные рваные верёвки, признав их пользу и ошибку сортировки. Перебираю, прилаживаю, вымеряю длину. Наконец, завязываю к углам и горловине вроде лямок. Как раз вспомнилось: такая штука у предков называлась вещмешок. Меня всегда забавляло нелепое слияние слов…