Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

– Знаешь-нет, Василича-то я увела! – Маша помолчала и мелко заколыхалась в смехе. – Зазноба ведь у него была. Гордячка, как наша Женька! Вася ещё парнишкой был, когда её заприметил, она в соседях с его бабкой жила. Со скрипочкой в школу ходила. Вася-то сельский. Его отец из Москвы в село уехал, что-то у него с родителями случилось, разлад какой-то, он всё бросил и уехал. В селе и маму Васину нашёл. А когда отец помер – дед, значит, Васин – отец с Васей приехали на похороны, тут только бабка и внук познакомились. После Вася в Москву к бабке наезжать стал. Бабка Аглая Никифоровна – царство небесное, ох, и суровая женщина была! – звала Васю насовсем переехать, да поначалу не мог он, хозяйство у них в селе было, а Вася – единственный сынок и помощник. А потом… Родители-то у Васи недолго пожили, мама болела, потому рано умерла, и отец не задержался, почитай следом за женой на тот свет отправился – лег вечером спать, а наутро не проснулся. Тогда Вася и переехал к бабке. За скрипачкой этой ухаживать стал, потом предложение сделал. А она ему: «Ты хороший, Вася, я вижу, да разные мы с тобой, соскучимся скоро друг около дружки». – Манерно искривив губы, Маша изобразила пассию молодого Василича тоненьким голоском.

Я усмехнулась. Увидев это, Маша вновь заколыхалась.

– Не вру, Маленькая, видела я её! Вся розовенькая, ножки тоненькие, того и гляди, подломятся, да ещё на каблуках! Тащит она эту скрипочку свою, да портфельчик, голова в кудряшках далекооо впереди, зад откляченный сам по себе – отстал, никак туловище не догонит. Посмотрела я на неё, ну, думаю, эта мне не помеха! В общем, только пару раз мне себя Васе показать и пришлось. Первый раз я пирог с мясом испекла, да к бабке его Аглае Никифоровне в гости зашла, совета якобы попросить. Чаю мы с ней попили, я ей про себя рассказала, она мне про Васину несчастную любовь. Потом Вася с работы пришёл, полпирога сходу съел, ел и нахваливал. Я – домой, а бабка Васю отправляет проводить меня. Мы целый час в подъезде с ним и простояли – знакомились. Потом я в гости к бабке ещё два раза заходила, да только без чаепития, спрошу что-нибудь, гостинец оставлю и домой. На третий раз пришла, Аглая меня спрашивает: «Не обидел ли тебя Вася, раз убегаешь, не дождавшись его?» А я скромно: «Нет, мол, всё в порядке. Хороший у вас внук, разве он может обидеть?» Как-то в воскресенье отправила она Васю пригласить меня на обед, я пришла. Пообедали, а после в парк пошли прогуляться, там на травку присели, я волосы поправлять, я тогда форсила, косы не плела, а у меня заколка сломалась. Давай я волосы в косу собирать, а Вася рукой в них зарылся и всё, забыл свою скрипачку! – Маша усмехнулась. – Она потом приходила, пожалела, видать, и гордость свою оставила, да опоздала – мой уже Вася был!

Я, Маленькая, знаешь, насмотрелась на маму, как она со мной одна мучилась, а с нею так же билась её мать – бабка моя, и ещё в детстве решила: неет, у меня так не будет! Я мужчину себе найду на всю жизнь. Любить буду так, что никуда он от меня не денется, а если и позарится когда на кого, всё равно верну и ни словом, ни взглядом не попрекну, как и прежде, любить буду!

– А зачем, Маша, она приходила?

– Да не спрашивала я! Я назавтра повезла Васю с Сергей Михалычем знакомить, про неё и думать забыла. Потом, когда мы уж с Васей расписались, я к Аглае ездила, что по хозяйству помочь. Соседи болтали, что вроде бы она беременна от кого-то… – Маша прикусила язык и, прикрыв рот ладошкой, уставилась на меня. – Маленькая, не от Васи это… не смотри на меня так… она приходила, Вася с ней уже месяца три, как не встречался! И когда приходила, никакой беременности у ней не видно было. – Маша побелела и помертвелыми губами едва выговорила: – Думаешь, от Васи?

Я отрицательно покачала головой.

В дверях отделения показался Максим, подле него шагал маленького роста щуплый человек в цветной шапочке на голове и синей униформе врача, с пачкой бумаг подмышкой. Человечек что-то говорил, Максим, согнувшись над ним чуть не вдвое, внимательно слушал. Они дошли до нашего диванчика, остановились, теперь человек, не мигая, смотрел на нас с Машей, то ли видя нас, то ли не видя, продолжал вещать Максиму о разновидностях язв.

Нахмурившись, Маша вслушивалась в малознакомые и вовсе незнакомые слова. Взглянув на меня, она сдавленно позвала:

– Мал…кая…

Я обняла её.

– Не волнуйся, Маша! Доктор говорит не про Василича. Здравствуйте, доктор!

Человек, будто не услышав приветствия, договорил фразу про потерю крови при язве до конца и умолк. Выпуклые голубые глаза смотрели на меня без всякого выражения. Я улыбнулась.

– Доктор, как дела у нашего больного?

– Вы кто?

– Родственница. Меня зовут…

– Что, ещё одна?!

– Простите? – растерялась я и взглянула на Максима.

Макс лучился удовольствием. «Как отец! Воистину, яблочко от яблоньки…» Перехватив мой взгляд, Максим изобразил шутливо-виноватую гримаску.

Доктор тоже посмотрел на Максима. Сделал он это странно – не поворачивая голову, а закинув её назад, над собой.

– Леонид Моисеевич, это моя мама, Лидия… – сделал попытку представить меня Максим.

– Мама?! – вскричал Леонид Моисеевич, прерывая его и возвращая ко мне ничего не выражающий взгляд.

Я терпеливо ждала, когда его когнитивные способности справятся с задачкой под названием «Мама», и была вознаграждена за терпение – доктор бодрым голосом ответил:

– Больной стабилен. – И вновь умолк, по-прежнему на меня таращась. Задачка, видать, не сходилась.

Я отвернулась.

– Вот видишь, Машенька! Доктор говорит, что с Василичем всё хорошо!

– Маленькая, почему он, – она качнула в сторону врача головой, – говорит про потерю крови? Вася…

– Маша, доктор говорил не о Василиче.

– Я говорил не о больном, – радостно подтвердил Леонид Моисеевич. – Ваш больной поправляется, у него кровотечения не было. У него язва, самая банальная язва, этиологически связанная с инфекцией хеликобактер пилори.

– Кто это – Хелика? – вновь испугалась Маша.

– Маша, не волнуйся, так называется бактерия, которая вызвала язву у Василича.

– Так называется бактерия! – вновь обрадовался Леонид Моисеевич и решил порадовать Машу: – Заразился ваш родственник! От вас заразился или от кого другого. От еды мог заразиться.

– Маленькая, он говорит, я Васю своей стряпнёй заразила? Ты же знаешь, на кухне у меня чисто, даже Эльза меня хвалила.

– Маша…

– Ну, почему обязательно вы? Больной мог где-нибудь ещё заразиться, например, в кафе.

Лицо Маши исказила гримаса боли, она хотела поднять руки ко лбу, не смогла их донести и уронила на колени.

– Маленькая, что-то…

– Макс! Вызывай кого-нибудь! Скорее! Маша… Машенька, смотри на меня!

– …плохо… голова… – прошептала Маша и повалилась вперёд.

Я с трудом удержала её и отклонила на спинку диванчика. Лицо Маши потеряло симметрию.

«Господи, надо что-нибудь острое…» Я пошарила глазами по платью Маши.

– Маша, ведь любишь наряжаться! Сколько я и Серёжа тебе брошей надарили… хоть бы одну на себя нацепила…

Лихорадочно соображая, где бы раздобыть острое, я вспомнила, что на нагрудном кармашке врача я видела значок. Я оглянулась, врач всё так же стоял напротив, все так же держал пачку бумаг подмышкой, и всё тем же, ничего не выражающим взглядом смотрел на меня.

– Дайте значок! – Не дожидаясь, пока он осознает моё требование, я схватила его за руку и дёрнула к себе. – Придержите!

Бумаги из подмышки рухнули на пол.

– Придержите, говорю!

Отставив зад, врач, словно сделанный из дерева, согнулся под прямым углом и послушно положил вытянутые руки на плечи Маши. Я принялась отстёгивать с его груди значок.

– Что вы делаете?

– Заткнись! – прошипела я. – Я на тебя, дружок, в суд подам, если ты будешь дёргаться! За неоказание помощи.

Я рухнула на коленки и, торопясь, проколола остриём крепления значка подушечку большого пальца Машиной руки. Потекла кровь.

– Что вы делаете?! – В визгливом ужасе заорал врач прямо мне в ухо.

Следом я услышала, как за спиной, вразнобой стуча обувью, бегут по коридору люди.

– Держись, Маша!

Кто-то поверх меня наклонился к Маше.

– Рита, быстро инъекцию т-триомакс, – раздалась чёткая команда и по коридору опять побежали. – Леонид Моисеич, отойди.

Я схватилась за указательный палец Маши.

– Хватит! – Мужская ладонь мягко легла поверх моих рук. – Не надо!

Я подняла голову, на меня смотрели добрые серые глаза в сеточке мимических морщинок. Врач дождался, пока мои руки расслабятся, и спросил:

– Кто вас научил кровопусканием заниматься, да ещё чем попало? Так ведь и заразу можно занести!

Взглянув на разгладившееся лицо Маши, я буркнула:

– Что было под рукой, то и взяла! Понадеялась, что кровь вымоет грязь наружу, видите, как течёт.

– Вижу. Как следует расковыряли вы палец вашей мамы. Испугались?

Я кивнула. Маша слабо пошевелила повреждённой рукой.

– Маша, прости! Больно тебе?

– Маленькая, – слабым голосом спросила Маша, – это что… у меня инсульт был?

– Маша…

– Не дала ваша маленькая инсульту случиться! – заверил врач. – Не волнуйтесь! А пальчик мы ваш сейчас обработаем и пластырем заклеим, дня через три будет, как новый.

Прибежала Рита со шприцем. И в этот момент дверь палаты отворилась, на пороге возник Василич, посмотрел сначала на меня, так и стоявшую на коленках перед Машей, на врача, наклонившегося над нами обеими, на Риту, делавшую Маше укол в руку, потом его взгляд застыл на кровавом пятне, растёкшемся на подоле Маши. Василич выдвинулся в коридор плечом вперёд, поднял встревоженный взгляд от пятна на жену и растерянно спросил:

– Маняша, что ты?..

Маша было жалобно скривилась, но опомнилась и пропела:

– Вася, ничего! Так я! Ночь не спала, устала! Голова вот немного заболела. Вот доктор…

– А кровь… почему?

И я, и Маша, обе с надеждой задрали головы на врача, рассчитывая на его объяснение случившегося. Помощь пришла с другой стороны:

– Больной, вам нельзя вставать! – выкрикнул строгим голосом Леонид Моисеевич. – Почему вы на ногах? Быстро возвращайтесь в палату!

Василич не обратил на него внимания. Но вмешался Макс:

– Василич, пойдём, не будем нарушать режим. – Максим взял Василича за плечи, мягко поворачивая его к двери. – Маша поранилась. Пока ей обработают рану, я тебе всё расскажу. Пойдём.

Оглядываясь на улыбающуюся жену, Василич подчинился понуждению и шагнул в палату. Макс плотно закрыл дверь палаты за собой.

Леонид Моисеевич принял из моих рук перепачканный кровью значок. Я извинилась за грубость, потом поблагодарила его, на что он ответил:

– Вы решительная… эээ… Лидия, и под горячую руку вам лучше не попадаться.

Я рассмеялась.

– Да, лучше не надо! Ещё раз прошу прощения, Леонид Моисеевич. А что, при язве, и правда, нельзя ходить?

Он засмеялся некрасивым, блеющим смехом:

– Беееее… а вы попробуйте! – и пошёл от меня по коридору, продолжая блеять.

В открытую дверь процедурного кабинета, я видела, как Рита продезинфицировала, а потом опрыскала каким-то раствором палец Маши. Маша пребывала в состоянии счастья и от явно выразившегося страха на лице Василича, когда тот увидел жену в окружении хлопочущих врача и медсестры, и оттого, что со здоровьем её всё обошлось, потому весело отмахнулась от перевязки:

– Эка! Я, почитай, каждый день то паром обожгусь, то ножом порежусь, то масло раскалённое куда капнет. У меня быстро заживает, и это заживёт, завтра и забуду уже! Спасибо вам!

Она вышла в коридор.

– Пойдём, Маленькая.

– Маша, я кладу тебя на обследование.

– Так я и так в больнице!

– Маша, я серьёзно!

Радость её испарилась, опустив глаза в пол, она прошептала:

– Значит, всё-таки был инсульт.

– Была угроза.

– Маленькая, не время! – Она подняла на меня умоляющий взгляд. – Вася хворает.

– Время, Маша, самое время! Лучше обследоваться и принять лечение сейчас, чем довести дело до настоящего приступа. И Василичу есть стимул быстрее поправиться!

Машу оформили в неврологическое отделение, и я проводила её в палату.

– Маша, ты прежде выспись. Слишком много волнений за последние сутки, а ты ещё и ночь не спала. Какой угодно организм взбунтуется! Я ещё забегу к тебе.

Склонив венценосную голову, Маша сидела на кровати, карябая ногтем по заскорузлому бурому пятну на платье.

– Видно, и моё время пришло. Мне в этом году пятьдесят пять. Мама моя уже семнадцать лет, как в могилу сошла, а бабка и того раньше.

Я прикрикнула:

– Ты не мама, и не бабка! Уже одно то, что они не дожили до сорока, а тебе пятьдесят пять, само за себя говорит!

Она протяжно всхлипнула.

– Васю жалко.

– Не жалко, раз на тот свет собралась! Знаешь ведь, он без тебя жить не сможет!

– Смооожет, раз разводиться со мной собрался. Найдёт свою худоногую.

Я засмеялась.

– Ох, Маша! Неужели, ты так ослабла, что уступишь худоногой Васю своего?

Она вскинула голову, посмотрела на меня и тоже рассмеялась, потом покачала головой.

– Мой Вася!

– Вот и славно! Пошла я. А ты не теряй времени, ложись и спи! Катя обещала к обеду приехать, одежду тебе привезёт.

Василич лежал на кровати спиной к двери. Я хотела прикрыть дверь, как услышала:

– Маленькая, ты? Заходи, не сплю я!

Я вошла. Осторожничая, боясь вызвать боль, он стал поворачиваться на спину.

– Болит?

– Да ничего, легче уже! Максим пошёл воды купить, а я тебя жду. Как там?

– Там так же, как и у тебя, Василич. Маша больше переживает за тебя, чем за себя. Жалеет, что не вовремя я её в больницу определила. Ей бы лучше тут, рядышком с тобой быть.

– Ты мне язык не заговаривай. Ты главное скажи! Инсульт был?

Я кивнула.

– Почти. То ли Маша крепкая, то ли, и правда, моя «терапия» кровавая помогла, обошлось всё.

Он расслабился и, устремив глаза в потолок, осудил себя:

– Обидел я Маняшу вчера, не сдержался. Вот она и…

Я придвинула стул к его кровати.

– Хочешь, я руки положу?

Он молча приподнял свою ладонь, открывая доступ к месту боли. Я закрыла глаза, проверяя поток энергии, потёкший из рук.

– Боится Маша, что ты женщину ту свою до сих пор помнишь.

– Да какую «свою»? Не было у меня с ней никогда ничего! «Свою»! За ручки держались, да поцеловались несколько раз! Мне не понятно, почему Маняша скрыла, что она приходила? Думала, что я выбрать не сумею? Между двух баб болтаться буду? Значит, не верила она мне!

– Не усложняй, Василич! Маша и тогда боялась тебя потерять, и до сих пор боится. Любит она тебя.

– Любит. Когда под принца ложилась… это тоже любит?

– Я думала, ты простил.

– Простил. Но память-то я не потерял!

– Понимаешь, Василич, бабы – дуры. Мы даже если и знаем, что нас любят, всё равно хотим восхищения в глазах да восхищения в словах, так уж устроены. Можно на это не обращать внимания, блажью считать, но от этого мы другими не станем. Женщина по жизни лебёдушкой плывет, когда в своей неотразимости уверена, и утицей ковыляет, когда муж на неё равнодушным взглядом смотрит.

Василич помолчал и крякнул:

– Даа. Хочешь сказать, что я сам Маняшу в объятия принца толкнул?

– Хочу сказать, что и через годы с нами надо вести себя так же, как вели себя во время ухаживаний. Это если женщина дорога, а нет, так и спросу нет! Но тогда не жалуйтесь, что женщина на мёд, истекающий из других уст, соблазняется.

– Ишь, ты как! А нам как же? Вы-то тоже, выйдя замуж, другими становитесь.

Я кивнула, соглашаясь.

– Становимся.

– Ну и что? Чего замолчала? Как с этим быть?

– Один будет вести себя, как взрослый, будет давать, не ожидая благодарности. Другой будет ждать, когда вначале ему дадут. Незадача в том, что и брать-то умеет только тот, кто научился давать.

– Ишь, как завернула! – Он с силой потёр лоб и помолчал. – А правду, пожалуй, говоришь! Кто умеет давать, тот и берёт, что малое, что большое с благодарностью и обязанным себя не чувствует. А у вас с Сергей Михалычем, кто даёт, а кто берёт?

– Не знаю. Каждый, наверное, и даёт, и берёт. Серёжа радуется, что может разделить со мной то, что у него есть. Я люблю его и благодарна, что он принимает мою любовь.

Катька влетела в палату ураганом, принеся с собой смех, шутки, поцелуи. Василич сделал вид, что сердится на неуёмное веселье, на что Катя, смеясь и целуя его в небритые щёки, приговаривала:

– Это, чтобы не болело никогда-никогда! Это, чтобы ты не сердился! Это, чтобы настроение твоё стало опять весёлым! Поцелуи лечебной силой обладают, я с детства знаю! Мама поцелует, и ушибленная коленка переставала болеть. Где тебя ещё поцеловать?

Возвращаясь домой с Катей, я повинилась:

– Вчера не пришлось поговорить. Прости, Котёнок.

– Даа, – отмахнулась она, – не актуально. Эдвард пригрозил, что женится в этом году.

– Женится? И невеста на примете есть?

– Ага. Анюта.

– Анюта беременна.

Катя присвистнула. Помолчав, спросила:

– Даша поэтому так срочно рванула в Питер?

Я пожала плечами.

– Вероятно.

– Мама, это что получается, Стефан дедом вот-вот станет? Ух ты! – Катя рассмеялась.

– Не жалеешь?

– О чём?

– Что Эдварду отказала?

– Вчера не по себе было. А потом… Василич, Маша… подумала, хочу так же, чтобы страшно было без другого остаться. Маша вчера обмерла вся, соображать перестала… говорю, смену белья возьми, трусы, майку, она понять не может… наверное, предложи ей с Василичем местами поменяться, то она… – Катя приспустила стекло и помахала рукой, уступившему ей дорогу, водителю, – то она согласилась бы. А так… непременно в этом году жениться, а кто жена… тебя люблю… но не ты, так другая… так не хочу. Ну вот. – Выехав, наконец, на трассу, Катя расслабилась. – Спасибо всем вежливым людям! Теперь полетим. – И прибавила газу.

Мотор заурчал басовитее, слегка вдавив нас в сиденья, машина, и правда, полетела. Катя хохотнула.

– Думала, братка у меня тихоход, а вчера на трассе, представляешь, мама, – Катя бегло взглянула на меня, – под четыреста притопил! И дед ничего, помалкивал.

– Полиция тебя не останавливает?

– Не-а. Они меня знают. Я обаятельная! И потом, мама, я хороший водитель!

Единственная роскошь, которую Катя себе позволяет – это её Bugatti, одна из нескольких десятков, произведённых на весь мир, машин. Купила Катя суперкар на свои деньги, на свои же и обслуживает его.

Глава 2. Разлука

День первый

– Паша, мне обязательно надо купить этот шарф, иначе, завтра вместо празднующей свой юбилей Маши, мы получим Машу, оплакивающую свою судьбу. – Разглядывая в окно бункерообразный шедевр современного градостроительства, я проворчала: – Лишь бы в этом торговом центре было то, что нужно.

– Хорошо, Маленькая, давай заедем. Народу сегодня много – суббота, место на парковке придётся искать.

Мы долго стояли в очереди на поворот к торговому центру. Потом кружили по паркингу, наконец, нашлось свободное место, и Паша припарковал машину.

– Ну вот, всего-то сорок минут, и мы с тобой у цели. Выезжать отсюда будем столько же, если не дольше. – Он помог мне выбраться из машины.

Мы ехали домой, когда я вспомнила, что не купила Маше палантин. На праздничный ужин в честь дня её рождения, мы подобрали ей открытое вечернее платье. В магазине туалет Маше понравился, поблёскивая глазами, она долго крутилась перед зеркалом и щебетала:

– Я же хороша ещё, Маленькая? И не скажешь, что пятьдесят пять. А? Посмотри со спины, красиво?

Я кивала, любуясь её сдобной красотой. Платье визуально вытягивало её, одновременно подчёркивая манящие изгибы форм.

Дома, демонстрируя наряд Василичу, Маша вдруг разглядела увядающую кожу на руках, тотчас решила, что обнаженные руки и глубокое декольте не годятся для её возраста. И как ни восхищался Василич женой, Маша осталась непреклонна:

– Не надену, сказала! Надену моё любимое, в горошек которое. А это надо в магазин обратно сдать, поди, и дорогущее. Меня и Маленькую в этом самом отделе, знаешь, как обхаживали!

Я искала глазами по сторонам – ни одного бутика, торгующего аксессуарами, не попадалось.

– Подожди, Маленькая, этак мы до вечера ходить будем, надо спросить у кого-нибудь.

Павел направился к представителю охраны торгового центра, на вопрос Павла, тот развёл руками. Паша зашел в ближайший бутик, сквозь витрину я увидела, как оживилась скучающая девушка-продавец. Отвернувшись, я подошла к перилам, окружающим атриум здания, и тоскливо посмотрела наверх. «Мы на втором, вверх ещё три этажа. Прав Паша, и до вечера не обойти!»

Я скользнула взглядом вниз. По площадке атриума шёл Серёжа. Перегнувшись набок, он вёл за руку мальчика лет трёх. По другую сторону от малыша шла темноволосая женщина, в обтягивающем её стройное тело комбинезоне и ботфортах на высоких каблуках. На плече женщины висела большая сумка.

«Из последней коллекции LV» – машинально отметила я. Мальчик, вероятно, не хотел идти ножками и капризничал. Серёжа остановился и повернулся к женщине. Нахмурившись и выговаривая что-то, он наклонился, взял ребёнка под мышки и сунул в руки женщине. Принимая ребёнка, та, видимо, отвечала Серёже в его же тоне. Закатив глаза, Серёжа повёл ими и… увидел меня. Замер. На лице промелькнуло выражение, какое бывает у нашкодившего мальчишки, застигнутого на месте преступления. Я взмолилась: «Нет, милый, не надо так реагировать. Я знаю тебя сильным, взрослым, уверенным в себе мужчиной!»

Павел шумно дышал рядом.

– Ты знал? – скорее утверждая, чем спрашивая, произнесла я буднично, абсолютно спокойным тоном, и медленно повернула к нему лицо.

Не смея взглянуть на меня, он кивнул.

– Я хотел сказать… много раз хотел… – на лбу у Паши выступили маленькие капельки пота. – Ты была так счастлива в своём неведении…

«Он-то за что страдает?» – подумала я и успокоила:

– Паша, я понимаю, я не виню. Я себе удивляюсь – не в первый раз в моей жизни мой мужчина имеет близкие отношения с другой женщиной, а я годами пребываю в счастливом неведении. Что со мной не так, Паша?

– Маленькая, поехали домой.

Я усмехнулась

– От этого, – я кивнула головой в направлении новой семьи Серёжи, – не уедешь домой. И вообще никуда не скроешься, Паша.

Серёжа так и не изменил позы, всё так же стоял, неотрывно глядя на меня. С его лица сошёл страх, на лице появилось новое выражение. «Ты сейчас со мной прощаешься, Серёжа? Я не могу разглядеть выражения твоих глаз. Что же ты наделал? Твои глаза теперь всегда будут далеко от меня».

Женщина оглянулась, и я мысленно ахнула: «Карина?!», но в следующую секунду поняла – женщина слишком молода, чтобы быть Кариной, и повернулась к новой семье моего мужа спиной.

– Паша, я знаю, что мы купим Маше. Не понимаю, как я сразу не подумала об этом? – Я вновь усмехнулась. – Хотя, знаешь, не будем сожалеть о времени – время мы потеряли не зря, по крайней мере я.

Павел не знал, как себя вести – не знал, куда деть руки, не знал, что сказать. Ухватив за руку, я решительно потащила его в меховой бутик по другую сторону атриума. Недолго выбирая, я купила норковый палантин – достойное дополнение к роскошному туалету Маши.

Меня удивила моя первоначальная реакция, вернее, её отсутствие. Будто ничего неожиданного и не произошло, будто я давно ожидала подобной развязки. И только в груди было пусто, и сердце ныло не на своём месте, а где-то высоко за грудиной. «Сейчас бы заползти в укромную норку, спрятаться от всех, никого не слышать, не видеть виноватых и сочувствующих взглядов. И нельзя! Уже сегодня надо принимать решения о дальнейшей судьбе моей семьи. Самое сложное – Катя. Доченька моя, как ты переживёшь новость?» Не заметив, я тяжело вздохнула. Паша уставился на меня в зеркало заднего вида. Я покачала головой: «Всё в порядке».

Боль в груди ширилась и росла. «Только бы не расплескаться слезами до времени. Доберусь до спальни, там дам себе передышку. Самое сложное – Катя, но самое важное – детки. Нужно защитить деток от самой себя, ради них я должна справиться и с обидой, и с болью. Ради них должна простить. Он их отец. Ровно половина в них – он. Отрицая отца, я покалечу детей. – Внезапно накативший страх заставил прижать руки к животу, укрывая, защищая деток. Опамятавшись, я вновь усмехнулась: – От себя за руками не скроешь! Господи, дай сил и мудрости не сотворить беды! Детки мои нерождённые, обижена я. Но, как бы я не была обижена, я люблю вашего отца! Люблю!»

Беременность Максимом и Катей Серёжа почувствовал раньше меня, о новой беременности я хотела рассказать ему сегодня. «Ну да! Привык иметь дело с беременными женщинами, вот и чувствовать перестал! Сколько же у тебя детей, милый? – Я вспомнила Серёжу, сующего мальчика в руки женщины, и опять испугалась. Ребёнок хныкал. Он его ни разу не поцеловал, ни разу не заговорил с ним, ни разу не прижал к себе. – Что с тобой сталось, Серёжа? Кто он для тебя, этот малыш? Случайный ребёнок? Я знаю тебя, как лучшего отца в мире! Неужели твоё совершенное отцовство исчерпало себя на первенцев? А как же детки во мне? Для них у тебя найдётся любовь? Или для них будет лучше, если они никогда не узнают своего отца? – И опять накатившая волна страха затопила меня, грозя бросить в черноту отчаяния. – Нет! Я не верю, что Серёжа может не любить своих детей. Не верю! И никогда не поверю!»