Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

Лариса Тимофеева

Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

Глава 1. Ссора

День первый

– Хабиба! – окликнул, поднимаясь из кресла, Стефан, до того праздно сидевший на террасе и, по-видимому, поджидающий меня. – Удели мне время, хочу поговорить с тобой.

– Что-то случилось? – встревожилась я. – С Дашей? С Анютой?

Моя тревога была оправданной. Анюта училась в Петербурге, и Даша уже несколько дней как уехала туда же – знакомиться с мальчиком дочери, о котором та, начиная с марта, упоминала в каждом разговоре с матерью.

– Ничего не случилось, – усмехнулся Стефан, – за исключением того, что Анютка беременна.

– И это «ничего»?! – засмеялась я. – Стефан, дедом скоро станешь! А свадьба когда?

– Не знаю, Хабиба. Даша вчера была расстроена, разговаривать не хотела, а сегодня на звонки не отвечает. Телефон Анюты тоже молчит.

– Я чем-то могу помочь?

– Я хочу говорить не об этом.

– Та-ак, – я уставилась на часы и решила, что лишний часок времени у меня есть. – Хорошо, давай поговорим и прямо сейчас! Позже не получится, мы сегодня едем знакомиться с родителями Эдварда. – Я вновь хохотнула. – Кажется, в семье череда свадеб намечается!

– Нет, Хабиба! – нахмурясь, прогудел он. – Не отдавай Катю за Эдварда. Не любит Катя его, ты и сама знаешь!

– Я, Стефан, не знаю! – отрезала я. – Катька сама настаивает на свадьбе, её никто замуж не гонит! По мне, так и встреча эта сегодня – дурацкая! Я вообще не понимаю, почему это мы к родителям Эдварда едем знакомиться, а не они к нам? Сватают вроде как невесту! Нет? – шумно выдохнув, я уже спокойно спросила: – Ты об этом хочешь говорить?

– Нет, – односложно ответил он.

– Ну хорошо, пойдём под липу, там никто не помешает, – решила я и, развернувшись, скорым шагом направилась в беседку под липой.

Беседку эту, укромно удалённую от ушей и глаз домочадцев, Серёжа выстроил для наших с ним разговоров, но со временем она превратилась в место уединённых встреч для всех членов семьи и обросла историями.

Старая-старая липа со сломанной макушкой, состарившаяся ещё до того, как Серёжа основал здесь наше родовое гнездо, окончательно утратила свою прежнюю крону, когда-то нависающую над беседкой раскидистым куполообразным шатром, но была жива. Три года назад у неё отсохла большая ветвь, и Василич, испугавшись, что дерево умирает, решился на его омоложение. «Я это… Сергей Михалыч, попилю, однако, у липы часть веток, – почёсывая затылок, озвучил он своё решение, – некрасивая она, конечно, станет…» – «Сомневаешься, Вася, давай специалиста пригласим», – предложил Серёжа. «Да я в этом… в гугле́ специалистов уже начитался, один одно пишет, другой – другое. Консилиум, что ли, будем собирать? Нет, Сергей Михалыч, завтра буду пилить». От меня он потребовал, чтобы я ходила к липе почаще. «Придёшь, ручки свои к стволу приложи и говори с ней, – напутствовал он. – Она нужность свою будет чувствовать и новые побеги взамен отпиленных веток даст. А я подкормлю её назьмом, вот и выходим красавицу!» И липа выхаживалась. Дала новые побеги – пока ещё тоненькие, пока ещё чужеродно торчавшие из старого остова, но и они со временем окрепнут.

«Весна в этом году торопится, – думала я, шагая по дорожке впереди Стефана и слыша за собой его тяжёлые шаги, – ещё немного и у липки полетят наземь чешуйки-прилистники, и сама она заневестится зелёной дымкой. Слово-то какое славное на ум пришло… заневестится…» – я улыбнулась и полной грудью вдохнула вкусный, будоражащий кровь воздух, напоенный теми особыми флюидами весны, которые и не запах вовсе, а предощущение чего-то тысячи раз изведанного и всё же таинственно-нового, желанного и волнующего.

В беседке я села на ту её сторону, с которой видны были длинные голые стебли почвопокровных роз, уже высвобожденные Василичем из-под зимнего укрытия. Розы эти я высадила на могилах наших пёсиков – над Графом цвета фуксии, над Лордом двухцветную, бело-розовую. Шипастые красавицы давно переплелись между собой. Василич их не разбирает, так переплетёнными и укрывает на зиму. Так переплетёнными они и зацветут.

«И холмиков могильных уж не видать, совсем сравнялись с землей, – с грустью отметила я и тут же тряхнула головой. – Прочь! Пора отпустить печаль по псам, пора новых пёсиков взять в дом. Сегодня же поговорю с Серёжей!»

– Я уезжаю, Хабиба, не знаю, вернусь или нет, – подал голос Стефан.

– Как? Куда? – забыв, о чём думала, всполошилась я. – Стефан, что случилось?

Он не смотрел на меня, сидел, глядя на вытянутые перед собой огромные ноги, достигая ими почти середины беседки.

– Что ты молчишь?

– Домой, – пожал он чуть оплывшими плечами, – в Черногорию. Я уже в прошлом году не хотел возвращаться. Вернулся, потому что не попрощался. Получилось бы, будто сбежал.

– Но почему?

Он вновь пожал плечами.

– Стефан!

– Хабиба, я устал ждать, – сказал он и взглянул на меня.

У меня перехватило дыхание – вместо внимательных и спокойных глаз Стефана на меня смотрели глаза парня с обрыва – того, в Черногории, больше двадцати лет назад, перед которым я встала, перегородив собою его шаг в пропасть. Я протянула руку к заросшей смолистым волосом щеке и провела по ней пальцами. Он накрыл мою руку ладонью и, закрыв глаза, прошептал:

– Хабиба… инта насиби.

– Стефан, милый, я не понимаю.

– Старуха так сказала. Помнишь старуху у деревенской корчмы? Ты шаньги там пекла. Старуха сказала – ты моя судьба. Ты решила, она Сергею говорила. Она мне говорила, Хабиба.

Я с отчётливой ясностью вспомнила неряшливую старуху, сидевшую в лучах по-осеннему тусклого солнца перед входом в корчму, вспомнила клетчатый, изъеденный молью плед, которым были укрыты её ноги. Кривым, как коготь птицы, пальцем тыча мне за спину, она глядела на Серёжу поверх моей головы и настойчиво твердила, что я его судьба. Я не оглядывалась, я знала – Серёжа стоит позади меня. «Выходит, Стефан стоял там же? – попыталась переосмыслить я давно минувшее. – А Серёжа?.. Выходит, он понимал… видел, к кому обращалась старуха, и промолчал мою ошибку?»

– Старуха сказала, у меня будет шанс сделать тебя моей. Я к ней ездил, как из Чехии вернулся. Она сказала, что я должен этот шанс обязательно использовать, иначе Сергей тебе много боли причинит.

– Стефан, ну что ты говоришь? – очнувшись от воспоминаний, возмутилась я. – Ерунду наговорила твоя старуха! Сергей меня из боли вытащил, подарил новую счастливую судьбу.

– Нет, Хабиба! Ты сама себе новую судьбу подарила и ему заодно. Старуха сказала, что тебе подвластно изменять судьбы людей.

«Судьбы людей подвластно изменять кому угодно, – ворчливо подумала я, – в том числе и мне, и ей, направившей тебя ложным путём».

– Я не знаю, когда этот шанс был, и был ли он у меня? – продолжал Стефан. – Я всё время ошибался и только отталкивал тебя. Я помню, какой я тебя увидел в первый раз – маленькая худенькая девочка. Мы договаривались с Сергеем об оплате и маршруте пути, ты стояла спиной к нам, и Сергей всё время вставал так, чтобы не терять тебя из виду. Я подумал: «Дочка». Мы договорились, и он не позвал тебя, а сам пошёл за тобой. Подошёл, обнял, и вы стали целоваться прямо посреди площади. Я подумал: «Не дочка. Мужик любит маленьких девочек», решил не связываться с вами, вдруг ты несовершеннолетняя. Когда Сергей привёл тебя, я увидел взрослую женщину с глазами лучистыми и любопытными. А потом ты заступила мне дорогу в пропасть. Я бывал на этом обрыве и всегда думал: два шага и я встречусь с моей любимой Джамилой, попрошу прощения, освобожусь от тоски, от вины, в груди болеть перестанет. Я не собирался в тот день прыгать. Зачем при посторонних? Ты так неожиданно возникла предо мной, у меня сердце остановилось. Одно движение – и ты улетишь в пропасть. Когда прижал тебя к себе, ощутил твой аромат, под ладонью хрупкость тела, грудки маленькие упёрлись мне в грудь… Я почувствовал желание, Хабиба. Я рассердился тогда не на тебя, я на себя рассердился, на это своё желание, – вздохнув, он отнял мою ладонь от щеки, прижал её на миг к губам и отпустил. – Потом старуха с её предсказаниями… потом ты, Хабиба, раскрасневшаяся от жара печи, лицо мукой перепачкано, глаза сияют, торопишься попробовать ещё горячую лепёшку, кусочек откусила и во рту перекатываешь… Я любовался тобой и в первый раз тогда смеялся, в первый раз забыл о своём горе.

Когда я парил тебя в бане, то как вор рассматривал твоё тоненькое и одновременно женственное тело. А потом ты упёрлась лбом в моё плечо и плакала, когда я разминал твои ягодичные мышцы. Ты не жаловалась, кусала губы и терпела, а слёзы лились мне на грудь. Я жалел тебя, как жалеют ребёнка, целовал, стараясь унять боль. А когда боль ушла, ты звонко рассмеялась. Такой контраст – мокрые от слёз глаза и весёлый смех! – он рассмеялся. – Ты застала меня врасплох – обняла и поцеловала, но тут же выскользнула из рук и побежала целоваться с Сергеем. Я смотрел на тебя и видел женщину, любившую другого мужчину, счастливую в своей любви, а сам по ночам не мог спать от желания. Моя ладонь чувствовала хрупкость твоего тела, грудь ощущала упругость грудок, как будто я держал тебя в объятиях.

– Я думала, что пробудила у тебя желание тем нашим поцелуем… обвиняла себя… – пробормотала я, но он как будто и не услышал, оставаясь в своих воспоминаниях.

– Потом, в Чехии, я увидел, что ты сделала с Сергеем. Я до сих пор помню его обезумевший от страха взгляд, когда ты танцевала с тем наркоманом. Тот одну девочку уже сделал калекой, а ты зачем-то захотела танцевать с ним. Сергей следил за каждым вашим движением, боялся не успеть поймать тебя, если тот уронит. Он был похож на зверя, изготовившегося к прыжку. Я такой любви не понял. Зачем так рисковать? Он мог запретить тебе танцевать и не запретил. Я спросил потом. Он сказал, что поклялся наполнить твою жизнь всем, что ты пожелаешь, – Стефан помолчал и добавил: – Я и клятвы такой не понял.

– Сергей считает, что риск там, где плохо просчитаны действия.

Он покачал головой.

– В жизни есть место случайности.

«Каждая случайность – это закономерность или следствие», – хотела возразить я, но вовремя прикусила язык – незачем было бередить его рану, Стефан и так жил в аду чувства вины.

– В Париже, куда ты позвала меня лечить графа, я и сам попал в ту же ловушку. Я сердился на тебя, потому что не мог устоять против твоих желаний, и шёл к Сергею, надеясь найти поддержку, но видел, что он готов позволить тебе ещё больше. Я сердился на него и не заметил, как и сам захотел радовать тебя, сам захотел исполнять твои желания. А теперь я устал, – повторил он и взглянул на меня привычным спокойно-внимательным взглядом, – да и поздно уже, мне пятьдесят один, а тебе опять надо менять год рождения в паспорте.

– Я думала, ты Дашу любишь. Стефан, если ты уедешь, как же…

– Хабиба, я тебя люблю. Люблю твоих детей. Макс в тебя – надёжный, твёрдо идёт своим путем. А Катя на отца похожа, не знает, чего хочет. Эдвард ей не пара, не будет она с ним счастлива, из упрямства и ему, и себе жизнь испортит. Отговори её, Хабиба, ты сможешь!

– Слушаю тебя и поражаюсь, мы будто о разных людях говорим! Это Макс в отца! А Катя – в меня! Это я всю жизнь не знаю, чего хочу, а Серёжа всегда твёрдо идёт к своей цели!

Стефан усмехнулся, всем своим видом давая понять, что не согласен. Спорить я не хотела и вернулась к тому, что меня интересовало сейчас больше всего:

– А Даша, Стефан? Как же Даша?

– Захочет, приедет ко мне. Нет, значит, нет, – равнодушно отозвался он.

Меня потрясло это равнодушие. Я помнила его любовь к Даше – в старом доме не было уголка, где бы их не застали целующимися. «Как же Даша? – продолжала я тупо вопрошать уже молча, вглядываясь в темень его глаз. – И… и зачем?.. если ты ждал своего часа, зачем же ты с Дашей? И как теперь Даша?»

– Поцелуй меня, Хабиба! – вдруг попросил он. – Как тогда, много лет назад, когда я проснулся после долгого сна. Я увезу твой поцелуй с собой.

– Я поцелую, Стефан, – согласилась я и попыталась выставить условие: – Но ты возвращайся! Слышишь? Нельзя, чтобы ты не вернулся! Стефан, я люблю тебя, – я помотала головой, увидев его усмешку, и возразила: – Да, не так, как ты хочешь, но люблю! Без тебя не знаю, как будет… Как Даша, Анюта?.. И дети! Как Катька без тебя? Она тебя любит, она тебя очень любит! Ты уедешь, она за тобой помчится!

– Хабиба, ты ошибаешься, Катя любит – тебя. Ты – главный человек в её жизни, она восхищается тобой и хочет твоей любви.

– Боже мой, ты говоришь так, будто Катя не верит, что я её люблю!

– Ты тоже не веришь, что она любит тебя.

Я охнула и закусила губу. Стефан был прав, я давно приняла нелюбовь дочери и смирилась. С первых дней жизни Катя была привязана к Серёже и не очень нуждалась во мне. А потом я и вовсе превратилась для неё в игрушку – пока в руках, она любит и лелеет, но лишь выскользнула из рук, она сердится. «Я смирилась», – убеждала я саму себя после каждого нашего конфликта, но как же больно было каждый раз, когда Катя кричала и обвиняла! В конце концов я перестала стремиться к пониманию, я даже перестала защищаться, я отступила, но чем больше я закрывалась в молчании, тем с большим напором Катя меня ковыряла.

«Я смирилась! – повторила я про себя и на этот раз. – Смирилась, только пока ещё боль унять не умею».

Прекращая этот разговор, я поднялась и повернулась к Стефану.

Следя за мной взглядом – не веря и надеясь, он подтянул к себе ноги, и я встала меж его колен. Расправила и пригладила его космы, как всегда, всклокоченные на макушке и в буйном беспорядке спадающие на лоб. Некогда чёрные до синевы, теперь они были густо пересыпаны сединой. Он выпрямился, и наши глаза оказались на одном уровне. Я медленно приблизилась к его лицу и губами прикоснулась к его губам. Его ответный поцелуй был нежным, таким же нежным, как и в тот, первый, раз.

Между поцелуями Стефан шептал слова любви, а я просила не уезжать, не покидать семью и меня. Поцелуи стали продолжительнее и жарче, и я отвернулась.

– Стефан, всё… пусти…

– Хабиба… любовь моя…

– Стефан, пожалуйста, отпусти.

Его руки упали, и я отошла.

– Прости, Стефан. Не надо было этого делать.

– Ты мне сделала подарок, теперь мне будет, что вспоминать, – возразил он. – Спасибо, Хабиба. Ты иди. Я ещё посижу.

Я вышла из беседки и…увидела Серёжу. Прочно расставив ноги и засунув стиснутые кулаки в карманы брюк, он стоял в нескольких метрах от меня. Я подошла, меня встретили бесстрастное лицо, прищуренный взгляд и шелест вопросов:

– Понравилось? – он ощупал моё лицо взглядом. – Часто вы так?

– Второй раз. О первом ты знаешь.

– А на первый вопрос не ответишь?

За моей спиной встал Стефан. Серёжа на него даже не взглянул.

– Стефан, пожалуйста, иди, – попросила я.

Он несколько мгновений колебался, но потом обошёл меня, Сергея, чуть не задев его плечом, и пошёл к дому.

– Серёжа, я не хочу оправдываться, я могу всё объяснить, но не заставляй меня оправдываться.

– Я не требую объяснений, Маленькая, и оправдания мне твои не нужны, – сказал Серёжа, провернулся ко мне спиной и вслед за Стефаном зашагал к дому.

«Он уходит не от меня, – с ужасом подумала я, – он уходит из моей жизни. Он не простит». Я вернулась в беседку и осела на пол, тупо повторяя вслух:

– Что же делать?.. Что же мне делать?.. Что мне делать?..

Я легла на бок и свернулась калачиком. За закрытыми веками виделся прищуренный взгляд Серёжи, а в ушах звучал его голос: «Понравилось? Тебе понравилось? Часто вы так?» Я до боли закусила губу, надеясь болью заглушить этот голос, но голос не унимался. Тогда я закрыла уши ладошками и, думая перебить голос звуком, вновь начала говорить вслух:

– Серёжа, не уходи… ты не можешь оставить меня… не уходи, пожалуйста, не уходи… – как молитву, я повторяла и повторяла свою просьбу.

Вдруг совсем рядом, где-то в ветвях липы, засвистала, запела птица. Я прислушалась. Невидимый певец пробовал себя в пении. «Уже запели? Неужели зяблик? Надо Серёжу спросить… Да! Надо спросить Серёжу… надо поговорить! Что же я разлеглась? Конечно надо поговорить!» – и я заторопилась вон из беседки.

В доме ко мне кинулась Женя. Я отмахнулась: «Не сейчас!», и растерянное лицо её осталось позади. «Серёжа. Где ты, Серёжа?» – немо взывала я. Мой взгляд фиксировал встречающиеся лица и искал единственное, нужное мне сейчас. Андрэ что-то говорит, я не слышу звуков, но вижу открывающийся рот и прохожу мимо. Маша выглядывает из кухни. Наверх. Спальня тоже пуста. Назад. Максим идёт по коридору навстречу.

– Мама… – пытается он что-то сказать.

Я прервала его выставленной перед ним ладонью и спросила:

– Папа где?

Не слушая ответа, пошла дальше. «Куда же ты делся, Серёжа? Я не могу тебя найти! – сбежав по лестнице на первый этаж, я зашла в кабинет и захлопнула за собой дверь. – Сейчас подумаю, где тебя искать. Позову, может, услышишь и сам придёшь?»

Я обошла диван, упала в кресло и… выдохнула с облегчением:

– Серёжа…

Невидимый от входной двери за спинкой дивана, он лежал на нём, держа книгу перед глазами. Я подошла, опустилась коленками на пол и попросила:

– Серёжа, поговори со мной.

– Конечно, Маленькая, о чём ты хочешь поговорить? – с охотой откликнулся он, не отводя взгляда от книги.

– Серёжа, я люблю тебя.

– Я знаю, Девочка, и меня, и Стефана, и всех, кто крутится около тебя все эти годы. Я не хочу это обсуждать, Маленькая.

– Серёжа, посмотри на меня.

Он повернул лицо. В его глазах не было обычного для них тепла. Так уже бывало раньше, когда мы ссорились, но сейчас в его глазах не было и гнева… в них царила усталость.

«Скука!!! – вдруг осознала я, и у меня замерло сердце. Вся моя решимость испарилась, а страх ожил опять: – Это всё. Это конец».

Боясь поддаться панике, я заспешила словами:

– Вечером, Серёжа, мы решим всё вечером, когда вернёмся домой, хорошо? Сейчас надо сделать вид, что всё в порядке. Я тебя прошу, не надо ломать планы Кати нашей размолвкой!

– Ты называешь это размолвкой? – усмехнулся он.

– Серёжа, раз ты нашёл определение случившемуся, ты мне скажешь об этом вечером. Не сейчас! Мне очень страшно, милый! Я боюсь не справиться с собой, если ты дашь определение сейчас.

Боясь вновь увидеть скуку в его глазах, я избегала смотреть ему в лицо, мой взгляд метался по сторонам и упал на книгу – он держал её вверх тормашками. Это обстоятельство почему-то немного успокоило меня, и я попыталась пошутить:

– Ты осваиваешь новый метод чтения?

Он непонимающе взглянул на меня… на книгу… захлопнул её и бросил на пол. Книга упала титульной стороной вверх.

– Кафка. Дневники, – механически прочла я и с той же интонацией уведомила: – Стефан решил уехать навсегда.

– И это был последний поцелуй на память? – вновь усмехнулся Серёжа.

Я кивнула.

– Звучит глупо, но так и есть. Серёжа, я не хочу его терять, не хочу, чтобы из моей жизни уходили родные мне люди.

«Зачем я говорю это сейчас?» – пронеслось у меня в голове, но было поздно.

– В твоей жизни слишком много родных тебе мужчин, – снова усмехнулся Сергей, – я чувствую себя лишним.

Его ироничный, отстранённый, чужой тон окончательно выбил меня из равновесия, я истерически закричала:

– Нет, Серёжа, не говори так! Это – неправда!!!

Но даже моя истерика вызывала только скуку. Я глубоко вздохнула, беря себя в руки, и уже спокойно произнесла:

– Стефан сказал, в чём суть моих разногласий с Катей.

– Я рад, что Стефан помог тебе разобраться, – с тою же усмешкой отозвался Сергей, но вдруг оживился, повернулся ко мне и спросил: – Почему же ты со мной на эту тему не поговорила? Маленькая, почему ты избегаешь обсуждать домашние дела со мной? Твои взаимоотношения с детьми, с домочадцами, их взаимоотношения между собой, помнится, мы говорили на эти темы. Раньше! Теперь уже много лет ты просишь совета у кого угодно, но никогда не делишься переживаниями со мной. Ты и детям внушила не прибегать к моей помощи.

Я лишь ахнула в ответ на эти несправедливые обвинения, а он продолжал:

– Макс вообще всё держит в себе, а Катя со Стефаном шепчется, он её слёзы утирает, не я. Почему так? Ты мне не доверяешь?

– Серёжа, ну зачем ты так? Я ничего не внушала детям! Что ты? Я доверяла и доверяю тебе. Я ценю твоё мнение. Серёжа, это ты молчишь, вопросов не задаёшь! Ты всё время занят!!! Я… я понимаю, ты много работаешь, содержишь нас всех… неужели ты ещё будешь заниматься возникающими то тут, то там разногласиями между домочадцами? Зачем тогда нужна я? И потом, когда я не справляюсь, я всегда обращаюсь к тебе. Не-ет, ты несправедлив! Я знаю, тебе известно всё, что происходит в доме. Тебе известно даже больше, чем мне! Ты сам не принимаешь участия в жизни семьи!!! – частила я, то и дело срываясь на крик. Мой крик ранил мои собственные уши и унижал меня, я умолкла, опять глубоко вздохнула и продолжала медленнее и тише: – И с детьми… Макс всё про всех понимает и знает. И про себя тоже. Мне иногда кажется, он наблюдает за нами как за маленькими детьми, вовремя корректирует, а если надо, поддерживает. А Катя…

– Весь в мать! – улыбнулся Сергей. В незнакомых, доселе безучастных усталых глазах вспыхнули знакомым теплом искорки и остались.

Я радостно рассмеялась.

– Что?! Не-ет! Максим в отца! Его взгляд с первых месяцев жизни дарит тепло, как твой сейчас! – и я погрузилась в родную тёплую зелень любимых глаз, успокаиваясь и вновь обретая себя.

Он не принял, прикрылся веками, опустив взгляд на уровень моего подбородка.

– Ровно теми же словами Маша говорит о тебе, – сказал он мягко, – говорит, что ты всё про всех понимаешь и наблюдаешь за ними как за маленькими детьми, а нашалят – исправляешь.

– Серёжа… – позвала я едва слышно, не в силах отвести глаз от его губ, и не решаясь просить о поцелуе.

Он взглянул на меня, вновь криво усмехнулся и отвернулся.

– Надеялась, поцелуешь, – промямлила я и вернулась к разговору о дочери: – С Катей всё сложно. Зачем она со свадьбой торопится? То ли доказать мне что хочет, то ли убежать от меня. Я спрашивала, она отшучивается.

– «Птенцу пора покидать гнездо!» – понимающе кивнув, воспроизвёл слова Кати Серёжа.

– Да. Или дерзит: «Не волнуйся, мамочка, всё хорошо! Настало время узнать, чему ты дочку учила-учила и выучила. Чему меня папа научил уже известно – прокормить себя я смогу, а вот сумею ли я быть любящей матерью и женой – это вопрос!» – озвучила я тираду Кати, а озвучивая, опять видела перед собой её пытливый и одновременно насмешливый взгляд и вдруг поняла: – Она же намекала на моё утверждение: «Ребёнок, которого любят родители, умеет любить сам»! О господи! а я обратной связи не уловила. Она меня дальше спрашивает, уже напрямую: «Ты ведь хочешь узнать, научила ты меня любить или нет, правда, мама?», а я и на этот раз не поняла. Не поняла, что Катя моими же аргументами стремится уличить меня в отсутствии любви к ней! – растерявшись от собственных умозаключений, я взглянула на Серёжу и спросила: – Катя что, правда думает, что я её не люблю? Мне это и Стефан сегодня сказал.

– Катя ревнует, Лида, и повод для ревности ты ей даёшь сама. Ты зачем-то стремишься быть с нею суперматерью. Если по отношению к Максу ты естественно проявляешь материнскую любовь, то с Катей очень стараешься. Она это и видит, и чувствует.

– Почему ты мне раньше этого не сказал?

– Я говорил. Ты не слышишь. Ты не хочешь расстаться с парадигмой: «Катя любит Серёжу и не любит меня». Тебе почему-то непременно нужно, чтобы твоя дочь любила своего отца в ущерб любви к тебе, к матери, а Катя одинаково любит и тебя, и меня, и если мне не требуется доказательств её любви, то тебе она отчаялась доказывать и в конце концов избрала путь конфликта, собственно, как делают все подростки. В её понимании, Лида, только любящий способен почувствовать и принять любовь.

Столь простое объяснение многолетних обид и претензий Кати обрушивало затейливую конструкцию причин и следствий, выстроенную мной, и я мысленно застонала: «Господи-и-и, когда же фантомы прошлого перестанут искажать мою жизнь? Я так долго страдала, что недолюбила Настю, так долго корила себя, что посвятила жизнь борьбе с её болезнью, вместо того чтобы просто любить – обнимать, целовать, дарить ласку словом и взглядом, что потом…»

– …убедила саму себя, что не способна на любовь к собственной дочери, – механически, уже вслух, произнесла я. – А когда родилась Катя, я на всякий случай решила перепоручить всю родительскую любовь тебе. Вот и создала парадигму – Катя любит тебя, не любит меня, а следовательно, и не особо нуждается в моей любви. Так славно сладила!

По моим щекам обильно потекли слёзы, в них смешалось всё – и боль за Катю, и боль за давно умершую Настю, и моя собственная боль обид и потерь. Сергей взглянул на меня и, сорвавшись с дивана, подхватил на руки.