Новеллы горной тайги

– Вениамин я, Веня.

– Знаешь, Веня, нечего и дать тебе…

– Вентиль, – сухо поправил мальчик.

– Извини, Вентиль. Могу вот денежку дать, а ты что-нибудь купишь.

– Отберут, – спокойно возразил Веня.

– Да-а… Незадача. – Пилот покачал головой. – А что бы ты хотел? Привезу тебе в следующий раз.

– Никто не приехал в следующий раз.

И тут Пилота осенило:

– А крестик не отберут?

– Не отберут… – Веня пожал плечами.

Пилот снял с себя серебряный крестик на шелковой нити и потянулся одеть на парнишку. Тот не уклонялся, стоял смирно. Накинув на пацана крестик, Пилот заправил его под застиранную рубашку и машинально пригладил парнишке разметавшиеся волосы – холодные. Коснулся уха – ледяное.

– Ты чего без шапки? Ветерок-то свежий.

– В зимней жарко, а кепку потерял.

«Ага, то, что надо!» – порадовался Пилот.

– А шапку тоже отберут?

– Не-а…

Пилот пошарил на заднем сиденье и достал тонкую вязаную шапочку, забытую подругой. Поскольку Пилот знал, что за шапкой она не вернется, можно было пустить вещицу на благое дело. И размерчик в самый раз…

– Скажи мне, Вентиль, чтоб я знал, что – отбирают, а что – нет?

– Деньги и курево лучше сразу отдать. Другое не тронут.

– Старшие, что ли, пацаны балуют?

– Не, воспитатели.

На том и расстались. Пилот проводил взглядом несуразную фигурку в серой телогрейке и ярко-красной шапочке с белым помпоном. Помпон на длинной нити перекатывался по вороту, как маятник, в ритм шагов пацана.

* * *

…Пилот был человеком слова (а иногда и двух) и по прошествии трех недель вернулся в Черемискуль с гостинцами и подарками.

«Нива» встала перед ржавыми, некогда зелеными воротами в наивной надежде, что пожилой, слегка навеселе сторож с добродушным ворчанием отворит скрипучие створки. Но нет и нет… Пилот не нашел ни замка, ни звонка. Стучать бесполезно – до здания далеко.

Где-то вдали за забором высокая железная труба источала черный дым. Котельная работала на угле. «Нива» тронулась с места в поисках другого въезда, и забор внезапно кончился…

Пилот подкатил к серому зданию, остановился у самого крыльца. Ступени лежали криво-косо – просели. У давно не крашенных дверей висела бледно-синяя табличка. Слов не разобрать, только отдельные буквы. Из крупных можно сложить слова «детский дом», а мелкие не рассказали ничего…

Пилот вошел в вестибюль. Бледно-зеленые казенные стены. Круглые, молочной белизны, но пыльные плафоны над головой. Одинокий плакат «1 Мая – праздник Весны и Труда!» и несколько дверей, зашитых деревянной ребристой рейкой. Запах грязной одежды, странная тишина…

«Почему тихо в детском доме? – подумал Пилот. – Как после эвакуации…»

Скрипнули петли, одна из дверей открылась. Вышла громоздкая женщина. Ее грубое, словно тесанное топориком лицо, выражало озабоченность. И одета она была тоже как-то грубо, но не пестро; сдержанная, коричневых тонов цветовая гамма несколько уравновешивала габариты женщины. Неожиданно высоким мелодичным голосом она спросила:

– Это что еще за сэр тут у нас?

– Почему сэр? – опешил Пилот.

– Ну, чай, не деревенский, – вижу.

Пилот представился. Добавил:

– Из Свердловска. Э-э, то есть из Екатеринбурга. Недавно переименовали!

– Надо же! Чем обязаны?

– Я привез несколько коробок тушенки и сгущенки. Тушенка, правда, китайская.

– Усыновитель, что ли?

– Да-нет… – смутился Пилот. – Просто хотел посмотреть одного мальчика.

– Если усыновитель, то тебе сначала в Челябинск надо, в опеку. – Женщина достала очки и зацепила дужки за уши. Всмотрелась в Пилота:

– У нас дети необычные… Точнее сказать… дебилы. Так их обычно называют.

– Я уже понял, с ограниченными возможностями.

– Культурный, значит, деликатный.

– Что ж мне, матом изъясняться?

– Да, пожалуй, не сто́ит… – мелодично, но с жесткими нотками проговорила женщина.

– Посоветуйте, как к вам обращаться.

– Олимпиада Ивановна. Липа я, короче.

– Вы – директор?

– Директора нет давно, все никак не назначат. А я – завхоз. – Липа сложила очки. – Заодно исполняю директора.

Она пропустила слово «обязанности».

«Интересно, шутит или значения не придает», – Пилоту показалось, что эта Липа пошутить любит, особенно если налить сто грамм. Сочтя момент подходящим, Пилот поведал историю вызволения «Нивы» силами ее подопечных.

– Вот, привез гостинцы Вениамину. Ну и для детского дома кое-что.

– У посторонних продукты брать не положено.

– Ну так я ж свой, со мной в разведку можно.

– Ладно, свой, заходи. – Она распахнула скрипучую дверь.

Пилот переступил порог и тут же встал, оглядывая стеллажи книг.

– Чего замер? Не признал? Это библиотека.

– Библиотека?

– Причуды социализма. В интернате – даже для умственно отсталых детей – полагается иметь библиотеку. Книги по разнарядке регулярно поступают. По штатному расписанию и должность библиотекаря имеется. И попала я сюда по распределению на эту должность. Но за ненадобностью перевели меня в завхозы. Вот такая загогулина.

Пилот оглядел стройные ряды качественно изданных классиков марксизма-ленинизма. И не менее стройные ряды просто классиков. Книг было много… Но самое яркое впечатление произвела Большая Советская Энциклопедия. Ее внушительные темно-карминовые тома с золотым тиснением возвышались двумя симметричными монументами по краям рабочего стола завхоза Липы. Один том – раскрытый – лежал посредине перед оригинальным, явно самодельным стулом в форме лютни.

«Неужели энциклопедию как книгу читает?»

– Вот, всё читано-перечитано. Сейчас читаю БСЭ. Как говорится, от корки до корки.

– И на чем остановились? – полюбопытствовал Пилот.

– Обскурантизм. Противная статейка.

Пилот, не желая затевать дискуссию о литературе с библиотекарем, переменил тему:

– Почему так тихо?

– Потому что тихий час.

Липа обошла стол и села на лютню. Положила закладку и закрыла том.

– Присядь.

Она указала на шаткий стул с намалеванным инвентарным номером.

И в этот миг тишину разорвал оглушительный дребезжащий звон. Еще миг – и с ним слились голоса орущих детей.

– Вот и поговорили!.. – прокричала Липа. – Сейчас они на полдник пойдут! Потише станет. А после – Веню позову.

– Не обижают его? – спросил Пилот.

Липа помолчала, ответила:

– Их трудно обидеть.

– Разве?

– Как тебе объяснить… – Она задумалась. – Расстроить легко – это да, а обидеть – трудно.

Пилот так и стоял, забыв присесть. Липа вывела его из задумчивости:

– Ты все же сядь, не маячь. Я чаю сделаю.

– Да… спасибо. – Он осторожно опустился на стул. – У него родители есть?

– Что, запал он тебе? Интересный мальчик, необычный. – Липа поставила кружки и сахарницу. – А родители есть у всех, если ты не в курсе.

– Вы, похоже, пошутить любите?

– Брось, какие шутки! Это – закон природы. Так что если кто и шутит, так это она.

Липа подошла с чайником. Склонила голову, коротко стриженные светлые волосы чуть вздыбились, как у рассерженного кабанчика; бледно-зеленые глаза без тени улыбки уставились на Пилота.

– Хотя и я пошутить могу, но мои шутки почему-то людям не нравятся.

– Так он – сирота?

– Не знаю. – Она наполнила кружку. – По личному делу он – отказной. Всю свою недолгую жизнь мыкается по детдомам. А здесь уже два года. Он хорошо читает, но не может пересказать, что прочитал. Даже последнюю строчку.

– Тогда почему вы решили, что он хорошо читает?

– Он, когда читает, вполголоса проговаривает текст, да так быстро, как скороговоркой. А спросишь – молчит. Говорю – забыл? Он головой кивает.

– Может, говорить не хочет.

– Может, и не хочет.

В дверь постучали. Заглянула женская голова, сказала:

– Ой, извините, – и собралась исчезнуть.

Но Липа почти выкрикнула:

– Ты, Тася, приведи мне Веню! Да одень на улицу.

И Пилоту:

– Там, в садике на лавочке сядете, поговорите. Если, конечно, Венька с тобой пойдет.

Венька пошел. В синем школьном костюмчике. Рубашка в клетку. Черные тупоносые ботинки с неглажеными шнурками. Голова коротко пострижена, один глаз чуть косит. Идеальный детдомовский облик.

Сели на скамейку под тонкими березами. День был теплый, воздух напитывала свежесть молодой листвы. И, наверное, поэтому давешняя пронзительность ушла из Венькиного взора. Он глядел на Пилота спокойно, почти ласково. А Пилот не мог придумать, о чем спросить. Он даже не сразу понял, что Веня заговорил. Тихим ровным голосом мальчик сообщил:

– Ко мне мама приходила.

– Кто приходил? – Пилот в замешательстве подумал: «Что ж мне ваша Липа ничего не сказала!»

– Дядь, ты чё, плохо слышишь?

– Бывало и лучше. Я, знаешь ли, дайвер. Под воду ныряю с аквалангом. Со временем от этого слух портится.

Пилот оттянул ухо и с шутливо-виноватой миной наклонился к Вене.

– А про маму ты меня удивил, вот я и переспросил. Ты зови меня… – и Пилот шепнул мальчику на ушко свое имя. – Ладно?

– Ладно.

– А про маму расскажешь?

– Она красивая и… страшная.

Пилот еле сдержался, чтобы не переспросить: какая? Но понял, что еще один прокол, и Венька с глухим дядькой говорить не станет.

– Почему – страшная?

– Меня однажды током ударило. Всего перетрясло. А когда она пришла, меня вот так же трясло – всё время, пока ее видел.

– Может, ты волновался сильно, переживал. Нервная дрожь называется.

– Не знаю. Пока меня колотило, я ее видел. Она не здесь была, а где-то далеко. Там река текла, дома какие-то стояли, а за ними горы.

– Так ты во сне ее видел?

– Я не спал. Все гуляли, а я отошел туда, где забор кончается. – Венька махнул рукой в сторону пустоты за последней доской забора. – На деревню смотрел. Тепло было, как сегодня. И тут затрясло. Оглянулся – она. Голая, как солнце. Переливается! И бормочет, как по слогам: «Вы-ле-чу… Вы-ле-чу…» – Ты, тетя, доктор? – спрашиваю. – Или летчик?

А она по слогам:

– Ма-ма. Ма-ма.

Я снова спрашиваю:

– Мама?

– Бу-ду ма-ма те-бе. Ско-ро. Ско-ро.

Меня колотит, голос трясется, еле выговорил:

– А раньше ты чья мама была?

У нее черточки в глазах дрожали, а тут вдруг перестали, закруглились – как зрачки сделались, и она нормальным женским голосом говорит:

– Ничья не была. Теперь буду твоя – издавна, сейчас и навсегда.

Я опять спрашиваю:

– И что мне теперь делать?

– Ждать! – говорит.

– А чего ждать-то?

И тут меня сильнее затрясло. Вижу – за ней как ровно шар елочный крутится. Золотой и гудит гулко. Он… то сам в себя всасывается, то снова распускается. А потом она стала сливаться с этим шаром, и вдруг – хлоп! – все погасло, стихло. Как ничего не было. Только я – горячий, как в бане. Очень горячий и очень сухой.

Пилот приметил, что Веня вспоминает с закрытыми глазами.

– Ко мне Тася подошла, нянечка. Спрашивает – ты чего тут делаешь? Туман тут почему? Поджигал чего?

– Нет! – говорю.

– Обедать пошли. – За руку берет. Вскрикнула, руку отдернула.

– Ты чё сделал?! – Говорит, аж шипит с присвистом. – Горячущий, как головешка!

– Да ничего, – отвечаю, – щас остыну.

Веня умолк. Ветерок вяло пошевеливал молодую листву. Тренькали, перебивая друг друга, птицы. Шмели гудели, облетая свежий розовый клевер. Пилот понял, что Веня рассказ закончил, и спросил:

– Крестик-то носишь?

Веня нервно поёрзал.

– Нету крестика… То есть он другой теперь. Как навсегда.

– Что-то я тебя не понял.

Мальчик расстегнул пуговицы у ворота рубашки. Под яремной ямкой на нежной коже отпечатался карминовый крестик.

– Это же… ожог! – почти вскрикнул Пилот. – Больно было?

– Не заметил я…

– Серебряный крестик, похоже, испарился.

– Наверное, она себе взяла. Видать, понравился. Или на память. – Вздохнул. – Мне он тоже нравился.

– А нить шелковая?

– Истлела. Тогда же. – Веня шире раскрыл ворот. – Вон от нее тонкий след по шее.

Пилот склонился к мальчику, коротко вблизи глянул на карминовый крестик, провел пальцем по багровой нитяной полоске и стал застегивать пуговицы на его рубашке. Тихо, нерешительно сказал:

– Я знаю, кто она.

Веня поднял на него глаза.

– Золотая Баба. Из космоса. Таких в давние времена Зарни называли. Не слыхал?

Веня помотал головой. Еле слышно подтвердил:

– Не-а…

«Да откуда ж пацану о Зарни узнать! – с досадой на себя подумал Пилот. С другой стороны, читать вроде любит…» Спросил:

– Липа говорила, ты читаешь много. Но не помнишь, что прочитал. Правда, что ли?

– А зачем?

– А зачем читаешь?

– Интересно.

– Но ты же не помнишь потом!

– Интересно, пока читаю. А зачем помнить? – Веня чуть запнулся, объяснил: – Вся эта куча слов из книг мешает думать свои мысли. А я хочу, чтобы они ясные были, не запутанные.

– Так ты нарочно забываешь?

– Угу…

– Как мимолетные виденья… – пробормотал Пилот, соображая, как объяснить Вене, кто такая Золотая Баба.

– Чего?

– Она прилетает из космоса, из звезд, которых я не знаю. Появляется здесь, на Земле, как маленькое густое солнце. Потом ей надо тут освоиться. Она копирует какую-то женщину земную. – Пилот помял в ладонях воздух. – Ты лепил когда-нибудь из пластилина?

– Бывало…

Ладони Пилота обрисовали женский силуэт.

– Вот она себя и вылепила.

– Из того шара, что рядом с ней крутился?

– Точно!

– И теперь ей хочется, чтоб всё, как у людей? – спросил, как с чужого голоса, мальчик.

– Это у вас так воспитательницы говорят?

– Липа так говорила, когда в замуж пошла.

– Она замужем? – переспросил Пилот, на мгновение вспомнив облик Олимпиады Ивановны.

– Замужем. Только Рашидка, муж-то, помер.

– Ух ты, как всё у вас тут… – Пилот не договорил, спросил: – Деревенский, что ли, мужик? Перепил поди?

– Да не, наш он был, детдомовский. Перестарок.

– Перестарок?

– Не знаю, сколь годов ему было, но много больше остальных. Он, короче, не пацан был, хотя и роста маленького. Зажился как-то здесь, в детдоме. Говорят, ему годов двадцать пять было… – Веня перевел дух. Он не привык так много говорить. – А Липа как узнала, что он мужик-то, давай его обхаживать. И свадьбу скоро сыграли. В столовой. Туда только старших ребят пустили. Я не был.

– Чтоб всё, как у людей. Понятно…

– Стал он у нее в комнате жить, а потом возьми да и помри.

– Давно?

– Так зимой еще.

– И отчего Рашидка умер?

– На скорой его увезли, и всё. Всякое говорили, мол, во сне она его придавила. А он вывернуться не смог, задохся. Она ж вон какая хабазина…

– Да-а… – протянул Пилот. – История…

– А может, просто прибила…

– За что?

– А Степаныч, ну, воспитатель наш, с Тасей шептались, что она так девкой и осталась. Я, правда, не понял сначала, как такая здоровенная баба девкой осталась. Пацаны долго надо мной смеялись. Объяснили потом…

– А мне показалось, что Липа ваша нормальная тетка, не злая.

– Что не злая, то верно. Чудна́я только… Странная да непонятная. Я другой раз и не пойму, как она на меня глядит – то ли врезать хочет, то ли пригладить.

«Довольно точно Веня ее определил…»

Задумавшись, Пилот откинулся на скамье, сложил на груди руки.

– Слушай… – начал было он и умолк.

– Ну, что? А то пойду.

– На кого похожа та Баба Золотая? Не на Липу часом?

– Да не-е… – Веня прикрыл глаза. – Мне иногда женщина снится. Да близко не подходит, лица не разглядеть. Мне кажется, это мать моя. Так золотая вроде на нее похожа.

– Значит, она не здесь пока… – проговорил Пилот.

Венька вопросительно вскинул голову.

– Хочешь, чтоб Золотая стала тебе мамой?

Мальчик поднял глаза в синеву неба, и взгляд его небо принял, наполнился небесной глубиной.

– Хочу… – Веня встал и ровно – руки по швам – пошел прочь.

– Постой! Я тебе гостинцев привез!

Веня остановился. Медленно повернулся:

– Отдайте Липе, она на всех поделит…

* * *

…Прошел месяц. Пилот решил выполнить второе слово. Правда, дал он его лишь себе, а не Вентилю. Когда тот отошел от лавочки подальше. А слово такое: вернуться и узнать, как у парнишки дела. Чем ему помочь можно – лечение, учение и всё такое. Да и спросить, что нужно самому Веньке – конструктор какой или краски.

С такими вот благородными мыслями ехал Пилот на свою приозерную дачку, рассчитывая по дороге завернуть в интернат.

А еще Пилота не оставляли смутные предчувствия, которые никак не хотели оформиться в образы или видения. В мыслеформы, как говорят эзотерики.

История о Золотой Бабе не давала Пилоту покоя – не он ли навел ее на мальчика? Зачем ему крестик свой отдал? Будто пометил! Да-а… не ладится у него с крестами…

Или все проще? Где-то пересеклись космические колеи Золотой Бабы и Венькиной биологической матери, чей облик Золотая и скопировала. Теперь она его отыскала, чтобы усыновить. Эта версия, без сомнения, нравилась Пилоту больше. Но едва он успевал себя успокоить, всплывал вопрос: а что будет с парнем, если Золотая сделает его своим сыном? И Пилоту снова становилось тревожно…

…Пилот проехал мимо навеки запертых ворот, обогнул недостроенный забор. Здесь он приметил стопку свежих досок и десяток бетонных столбиков. Удивился: «Надо же, решили забор доделать». По знакомой щербатой дорожке подкатил к крыльцу. Крыльцо поправили, ступени выровняли. Дверь сияла свежей краской, а старая облупившаяся табличка исчезла, оставив после себя светлый прямоугольник. «Наверное, на реставрации», – подумал Пилот и нерешительно взялся за ручку. Томительное, невнятное беспокойство удерживало его. Он едва не повернул к машине, убеждая себя приехать в другой раз. Но тут дверь резко распахнулась, прервав его внутренние метания. Пилот едва успел отпрянуть.

– Вы кто?

В проеме стояла худая женщина неопределенного возраста в поношенном, хорошо отглаженном темно-сером костюме. Лицо просоленной воблы, редкие волосы гладко зачесаны и собраны в клубок. Уши и пальцы свободны от украшений.

– Посетитель. Я уже приезжал. Хочу повидать мальчика Веню. – Пилот приподнял пакет с дарами и неискренне улыбнулся: – А Липа… простите, Олимпиада Ивановна у себя?

– Отцвела ваша Липа.

Женщина придирчиво осмотрела Пилота с ног до головы. Распознав приличного человека, осталась довольна. Лицо чуть смягчилось, как будто воблу постучали о стол.

– Не понимаю! – Строгая дама собрала ладонь в кулак, но распрямила указательный перст. – Как можно ставить человека без специальной педагогической подготовки на интернат?

Пилот счел вопрос риторическим и потому смолчал. Дама же решительно сказала:

– Пройдемте.

И резво развернувшись, отпустила дверь. Пилот с присущей ему выдержкой выждал, пока суровая пружина захлопнет дверь – проскочить он явно не успевал. Потянул за ручку и, невредимый, ступил за порог, на пару шагов поотстав от серой спины.

Они пошли через просторный холодный вестибюль. Здесь ничего не поменялось со времени его прошлого визита. Только тишина не была прежней. Пилот чувствовал в ней тонкий звон настороженности. Безмолвная напряженность, затаившись по углам, делала воздух плотнее…

Пилот нарочно подгадал ко времени тихого часа, надеясь побеседовать с Липой в спокойной обстановке. «Но Липа почему-то отцвела…»

Дама решительно прошагала мимо Липиной библиотеки, и Пилот, глядя в серую спину, спросил:

– Простите, как я могу к вам обращаться?

– Вероника Марковна. Директор интерната. – Она едва повернула голову, не замедляя шаг.

Пилот чуть язык не прикусил, удерживая вопрос: «А где же Липа?» Он интуитивно полагал, что мудрее расположить к себе суровою даму, нежели злить ненужными расспросами.

Кабинет Вероники Марковны выглядел, как настоящий кабинет директора. На стене – портрет В. И. Ленина. Под ним Т-образный стол, телефон, лампа и графин. В углу – коричневый несгораемый сейф, хранящий в себе память о десятках директоров и начальников, чьим судьбам не позавидуешь. За стеклами шкафов гордо стояли тисненые тома классиков марксизма-ленинизма – те самые, из Липиной библиотеки. Пилот смотрел, как директор усаживается за стол и с внезапной острой, как молния, ненавистью подумал: «Идиоты загубили великое дело!» Он поспешно отвернулся, чтобы дама не увидела лютый блеск его глаз. Яркая вспышка, ослепившая разум Пилота, мгновенно погасла, оставив после себя гулкое изумление: «Это вообще чья мысль – моя или ее?!» За эмоциональным всплеском еле расслышал сухой приказ директора:

– Садитесь. Говорите.

Пилот кратко изложил историю посещения интерната.

– Но я не усыновитель, – закончил он, – просто хочу помочь мальчику. Возможно, какое-то лечение организовать или для учебы и развития что-нибудь приобрести. Вот, хотел с Олимпиадой Ивановной посоветоваться.

Пилот поражался своему почти заискивающему тону. «Однако ж как добиться желаемого, если не снискать расположение?» – успокоил он себя.

– Уважаемая Олимпиада Ивановна в тюрьме.

– В тюрьме? – переспросил Пилот. «Черт возьми, умеют удивлять в этом интернате!»

– Когда я приняла интернат, мне рассказали дикую историю со свадьбой и смертью воспитанника Рашида. – Вероника Марковна прихлопнула ладонью по столу. – Я была потрясена. Не могла и не хотела спустить такое на тормозах. Написала в прокуратуру. После проверки возбудили уголовное дело. У этого Рашида, как оказалось, половина ребер сломана. Просто в свое время никто медзаключение в органы не отправил – дебил же, чего с ним чикаться.

– Что с ней будет?

– Суд будет. Похлопотали, чтобы по более легкой статье пошла – непредумышленное убийство или по неосторожности. Она же баба-то не пропащая, работала.

– Всего лишь пожелала простого женского счастья… – не подумав, произнес Пилот. – Чтоб все, как у людей.

И сразу понял, что подумать-то следовало прежде.

Директор воззрилась на него, как на врага народа, или как минимум женщин:

– Так счастье себе не делают!

Сказала как отрезала. Но Пилот не готов был поверить в плохую Липу и продолжал неосторожно гнуть свое:

– Что там между мужем и женой могло…

– Какие муж с женой?! – громогласно перебила его Вероника Марковна. – Брак не зарегистрирован! И не мог быть зарегистрирован. Этот Рашид – он же недееспособный. Банкет в столовой для дебилов – вот и весь брак.

Воцарилось молчание.

«Эта чаю не предложит», – Пилот исподлобья глянул на директора, раздумывая, заводить ли снова разговор о Вениамине.

– Чаю не предлагаю – нету. Не обжилась еще на новом месте. – Она покачала головой. – Даже не заметила, как три недели пролетели.

– А я заметил перемены – материалы для забора подвезли. Еще двери и крыльцо в порядок привели. – Воспользовался моментом Пилот, чтобы поправить впечатление. В народе для этого применяют глагол «лизать».

– Так что вы хотели? – спросила Вероника Марковна миролюбиво.

«Помогает!» – похвалил себя Пилот.

– С Вениамином хочу повидаться.

И в этот миг грянул звон. Но на него не наложился крик десятков детских голосов, как в прошлый раз. «Уже и дисциплинку наладила…» – И Пилот почти подобострастно улыбнулся директору:

– Проснулись…

Звон стих. Вероника Марковна сняла трубку телефона и, не набирая номер, сказала:

– Таисия Егоровна, зайдите ко мне.

Голос ее гулко, видимо, через громкоговорители, разнесся по зданию.

Не прошло и получаса, как Пилот шагал к знакомой скамейке. Чуть позади шаркал по песочку и сопел Вениамин.

– Погуляем или посидим? – спросил Пилот.

– Сядем. Говорить будем. – И Веня сел, даже не смахнув капли от утреннего дождика. – Ты ведь спрашивать будешь.

Пилот тоже рискнул штанами – сел на мокрую скамью. Здесь, на отшибе в тени берез, было как-то особенно спокойно и уединенно. Пилот наслаждался ощущением покоя, охватившим его быстро, мягко, как теплая вода в ванной.

Вени, похоже, эйфория не коснулась, и он пристально смотрел на Пилота.

– Липу-то новая директор в тюрьму отправила, – стряхивая оцепенение, проговорил Пилот.

– Видели мы, как милиция за ней приехала. Ох, и ревела она! Вмиг съежилась, сгорбилась – не узнать.

– Посадят теперь ее. В тюрьме будет жить, – вздохнул Пилот с искренней грустью. – Не знаю только, велика ли разница для нее.

– Зачем? Зачем…

– Ну-у, он же умер. Не хотела, может, но так вышло, что убила она его.

– Она Рашидку не обижала, ему с ней хорошо было. Я видел.

– Разве это милиции объяснишь…

– Я могу… Только меня не послушают.

Пилот пошевелил пакет у своих ног и потянулся достать коробку с «Лего», но Веня положил ему руку на плечо:

– Не надо, ничего не надо.

Рука была горячая. Раскаленная. Жар через куртку пробрал Пилота. Он дернул плечом, скинул руку пацана. Молча на него уставился.