Мир пустых Горизонтов

– Мимо. Космобот им не укомплектован.

– Бортовая аптечка?!

– Отсутствует.

– Чёрт!!!

– На корабле нет ни чёрта, ни бога, ни одной пилюли… Людви, пилот затих, есть небольшие судороги на лице, появилась синева кожного покрова. Что делать, «Танго – Зеро»? По-моему, он того…

– Тишина! Нужна срочная эвакуация пилота в стационар! – активно вмешалась в диалог главный медик обсерватории «Сескуальта». – Синдром приобретённой избыточной аутентичности. Процент смертности… Это вам ни к чему… Высокий, словом. Необходимо сделать инъекцию стиро… Это вам тоже ни к чему… Я немедленно отправляю медицинский катер с дежурным персоналом. Думаю, вы предусмотрели дублирующий лётный состав, профессор Люберц? Через два часа ваш парень и мой врач должны быть на борту неуправляемой посудины.

Люберц запротестовал:

– Нет у меня запасного пилота необходимой квалификации, сметой не предусмотрено. Как не предусмотрено нахождение в закрытом секторе посторонних. Это чрезвычайно опасно. У эксперимента строгий временной интервал и он начнётся…

Медик, симпатичная дама симпатичного возраста, придвинулась ближе, отчего на глаувизоре остались видимыми только её пухлые губы.

– Да пошёл он…

Прошло два часа в тревоге за судьбу бедолаги-пилота, но его коллега сделал всё возможное, и медицинский катер уже отваливал от причальной консоли космобота «Танцор – второй», давая шанс пострадавшему не попасть в печальный процент статистики.

Обратно до базы-обсерватории было гораздо ближе через опасный пространственный сектор, отведённый под космический опыт, чем по рекомендованному маршруту. Но рисковать пилот мед-катера не хотел, к тому же пациенту вроде как полегчало.

– Ну, слава-те… – выдохнул профессор. Кто на автомате, кто вручную, но космоботы выстроились в нужной геометрии на пределе допустимого срока.

– «Танцоры», слушать меня. Начинайте накачку лазеров.

Эксперимент, что называется, пошёл. Вскоре три луча из углов основания трёхгранной пирамиды ударили в её вершину, где гасли на концентраторе, начали вращаться, набирая и набирая угловую скорость. Длина волн лучей разнилась, так что зрелище по своей красоте было просто фантастическим.

– Пять процентов! Метрика стоит железно. А ну, ребята, поддайте угольку!

Десять… Двадцать пять…

– Профессор! Профессор Люберц!

– Что? Я занят.

– Это зал главного телескопа. Есть новости по метеороидному потоку Ксанф. Плохие новости.

Безусловно, на выбор места и времени проведения манипуляций с пространством по классификации «Айкулак» влияли многие факторы, как способствующие успеху опыта, так и различающиеся по степени опасности. К последним относился метеороидный поток Ксанф, зафиксированный астрономами относительно недавно. Он был необычен внезапностью появления, неизвестностью своего происхождения, небольшой плотностью и крупными размерами отдельных объектов. Собственно говоря, он состоял буквально из нескольких никелисто-железных метеороидов. Их траектория по космическим меркам проходила довольно близко к зоне эксперимента, но была предсказуемо безопасна. За потоком постоянно велись все виды возможного контроля: визуальный, спектральный, радио, био. Даже пресловутые контактёры с внеземными цивилизациями подключились.

– До последнего времени Ксанф вёл себя прилично, но сейчас…

– Что сейчас? Да говорите же!

– Он изменил направление.

– Что значит: изменил направление? Он что, радиоуправляемый из магазина игрушек?

– Мы не знаем, откуда он, но поток стал двигаться по невозможной траектории, всё больше вписываясь в плоскость трёх космоботов.

Профессор дёрнул локтем, задел стоящий рядом стакан с минеральной водой. Стакан зашатался, разбрызгивая воду на клавиши пульта.

– Ещё не легче. Ваш прогноз?

Сотрудник на экране развёл руками.

– Неутешительный. Если направление не изменится тем или иным способом, или, если мы не предпримем те или иные меры, то нашим судам грозит прямая угроза столкновения. По-моему, самое время прекратить опыт и увести космоботы из зоны.

«И с позором пустить несколько лет жизни коту под хвост».

– Нет, мы справимся. Я справлюсь.

– Вам виднее, вы профессор.

Сорок пять процентов мощности… Пятьдесят пять…

Люберц отвернулся от погасшего глаувизора внутренней связи, повернул голову в район левой подмышки и спросил у помощников, рабочие места которых широкой дугой располагались ниже главного пьедестала:

– Как метрика?

– Пока без изменений.

Он и сам видел, что без изменений. Просто Люберц хотел это услышать от кого-либо. Для стимула, что ли.

«Пространство упёрлось… А по расчётам должно начинать скручиваться. Может, измерительная линейка не точна? Или как сомневался один литературно-исторический персонаж: „И я – не гений?“ Спокойно, проф, спокойно. Ещё есть немалый энергетический резерв, правда партия в цейтноте. Или всё-таки успею? Ах, как обидно!.. Всё против меня, всё мешает. Какая же сила повлияла на проклятые метеороиды? Ответ очевиден – гравитация. Гравитация чего? Нет, это потом, потом. Сейчас важно и на ёлку влезь и… в общем это как раз самое понятное».

– Так, «Танцоры»… – начал сдавленным голосом Люберц, закашлялся, допил остаток минералки. – Мартин, Пьеро, Ин… Шестьдесят процентов на ваших трубках… Результата нет, но остаётся ещё вероятность его получить, и появилась внешняя опасность. Несколько камешков летят в вашу сторону, могут задеть… Что скажите? Мартин?

Мартин быстро ответил:

– По-моему, лучше вернуться к чёрной доске и мелку.

– Ясно. Пьеро?

– Как говорилось в моём любимом мультике: мы принимаем бой!

– Я понял. Ин?

Скандинав с ответом не спешил, всей пятернёй теребил рыжую бороду.

– Конечно, надо уходить, но я предпочёл бы остаться.

– Спасибо, викинг. Делаем так: кто хочет уйти, уйдёт на «Танцоре – первом». Оставшуюся пару ждёт роскошное танго под звёздами.

10

«Танцор – первый» ушёл. Автоматика взяла курс на Спейс-терминал «Селена – Стоп /005». В тесный отсек управления ожидаемо набилось много народа. Все нечаянно толкали друг друга, извинялись, немного суетливо изображали профессиональную занятость, тем самым оправдывали свою необходимость здесь, но всё ради того, чтобы не думать об оставшихся там.

А там усечённые экипажи космоботов продолжали опасный эксперимент.

Два лазерных луча в бешеной карусели пытались создать воронку в упрямом пространстве. Их объединённой энергии, исходя из математических выкладок профессора Люберца, должно было хватить на возникновение локального гравитационного возмущения. Как первый шаг, как подступ к созданию пространственных метрик любой конфигурации, это можно было бы считать несомненным успехом.

Но чувствительная аппаратура ничего не регистрировала.

Ещё оставалась возможность немедленно, не добившись результата, прекратить опыт и увести людей из-под угрозы столкновения с глыбами метеороидов. Ещё оставался последний шанс засунуть подальше собственные амбиции и ложный страх за потерянную научную репутацию, за упущенный престиж; шанс не прикрывать обыкновенную подлость служением науке; шанс не прятаться за чужим самопожертвованием.

Напрасно. Единственно правильного приказа с базы-обсерватории не прозвучало. Рискованная игра наперегонки со временем по чужой воле была проиграна заранее…

– «Танцоры», я «Танго Зеро». Парни, надо добавить, всего немного, ещё, ещё…

– Нет, Людви, прости, не получилось. Гашу лазер… Наблюдаю камень. Расчёт на манёвр уже в курсонавигаторе.

Луч на «Танцоре – третьем» погас. Пилот прилагал отчаянные усилия, выводя неповоротливый космобот на уклоняющийся вираж, и это почти удалось. Метеороид ударил по касательной в самый дальний край лазерного модуля, расколов композитный кожух по всей длине. Последовал взрыв энергоносителя накачки, и чудовищной силой пилотируемый научный отсек отбросило от погибающего лазера. Людей крутило и вертело, но они уцелели и благополучно удалялись от места катастрофы.

Параллельно развивалась драма с «Танцором – вторым». Пьер Омон не стал глушить свой лазер. Единственный шанс на спасение экипаж космобота видел в уничтожении камня-убийцы циркулирующим светом. Но кольцевой лазер – не боевое оружие, а учёный – не оператор «Блица», он может и промахнуться.

Пьеро не промахнулся. После разворота по широкой дуге, сжатый до минимального радиуса циркуляции, световой поток вошёл в тело метеороида как горячий нож в масло. Приложенной энергии хватило бы, чтобы развеять в атомарную пыль любой подобный природный объект, но события развивались вопреки известным физическим законам и… справедливости.

Отколовшийся осколок в сине-оранжевом ореоле, расплавляющий поверхностный металл, обрушился кипящим потоком на людей. Они сгорели, ещё счастливые от сделанного точного спасительного выстрела. А неповреждённый лазерный модуль медленно вращался, сходил с орбиты в сторону Луны.

– Профессор, вас вызывает «Танцор – третий». Вы слышите, профессор Люберц? – ассистенты показывали на глаувизор, где моталась из стороны в сторону рыжая борода скандинава.

– Я… не могу… Извините… Примите сообщение, я сейчас…

Он не успел выйти из регистрационного зала. Пол провалился под ногами, потом последовал болезненный удар снизу. Люберц упал, вскользь ударился головой о край стойки индукционного анализатора. Весь персонал также повалился со своих мест. Звуки разбившегося стекла, ломающегося пластика, чего-то сыпучего смешались с надрывным воем системы оповещения. Освещение погасло. Лишь аварийный маркер ярко-красно обозначал контур заблокированной двери. Однако быстро подключились резервные энергомагистрали, вселяя надежду на благополучный исход.

Вспыхнул электрический свет, научная аппаратура честно пыталась перезапуститься, выдавая на дисплеи колонки цифр и приглашая операторов к диалогу. Люди, охая, вставали, тянулись к панелям управления, когда тряхнуло по-настоящему сильно.

Обвалилась часть потолка. Сверху на продолжавшего лежать профессора посыпались металлические перекрытия, балки, воздуховоды, оборванные кабели, осколки и обломки чего-то, мебель. Упали люди. Грохот, крики, шипение, лязг… Темнота и вспышки электрических дуг… Запах озона… Наконец наступила тишина…

Ничего для других не закончилось, это Людвиг Люберц потерял сознание.

Его нашли и извлекли из-под хлама инеты-спасатели. Им тоже пришлось не сладко: у одного ноги сгибалась в коленях как у журавля, что, впрочем, инету совсем не мешало. У второго на лице отсутствовал кожный покров, обнажив пугающее внутреннее устройства антропоморфной машины. Оба ловко орудовали массивным инструментом. Что-то распиливая и сгибая, они осторожно пробивались через завалы к человеку. Последнее препятствие – обломок искореженной фермы потолка – едва не убил Люберца, повиснув на каком-то тросе в нескольких сантиметрах от его грудины. Ему вообще повезло в этом аду больше других. Инеты помогли подняться, сделали экспресс-диагностику, нашли лишь гематому на затылке и удалились по своим неотложным спасательным делам.

Профессор огляделся. Где-то за глазами ощущалась боль, они слезились, но сквозь мутную пелену стало понятно, что в бывшем регистрационном зале он в одиночестве стоял по щиколотку в пожарной пене. Пена лежала и на разбитом оборудовании, и на рабочих столах, и на стенах, и на остатках завала под потолочной дырой, уже накрытой временным настилом этажом выше. Кое-где пена была розовой. Очевидно, от крови.

Голова гудела в ватной пустоте. Людвиг Люберц пытался думать, чтобы тем самым сдвинуть мозг с пути животного инстинкта самосохранения.

«Мне надо… Куда же мне надо? Мне срочно надо в амбулаторию… Да, в амбулаторию, но… Только узнать… Не дай бог… Это катастрофа. Что произошло? Лунотрясение? Вряд ли. Этот район сейсмически не активный. Во всяком случае, был таковым. Спорадический метеорит? Маловероятно. Патрульная служба обсерватории сумела бы его засечь на подлёте, а надёжный „Блиц“, пусть и в варианте „стандарт“ сумел бы уничтожить. Что остаётся? Вездесущий Ксанф? Но тогда, если моя догадка… та самая… верна, возникает другой вопрос: почему мы ещё живы? Да, тут что-то есть, другое, масштабнее».

– Вы совершенно правы, дорогой профессор, это явление из разряда фундаментальных свойств мироздания.

Люберц и не замечал, что, идя в амбулаторный модуль по коридорам и переходам покалеченной «Сескуальты» мимо напряжённых сотрудников, здоровых или пострадавших, он рассуждал вслух. Не заметил и молодого человека, одетого в непривычную для космической базы одежду – костюм-тройку, совершенно не вязавшийся с текущим моментом своей щеголеватостью и безупречной чистотой. Профессор знал весь персонал в лицо и по имени, но этого странноватого субъекта видел впервые.

Тот стоял напротив Люберца, загораживая путь.

– Скорее всего, именно так, – машинально ответил учёный. – Простите, я очень спешу.

– Да-да, идите. Я только хотел сказать вам три вещи: во-первых, вам надо переодеться; во-вторых, Ксанф разрушил главный концентратор, а в-третьих, приходите, ну скажем, часика через пол в каюту 13-бис. Надо поговорить. И… попрошу не опаздывать, – неожиданно властно закончил незнакомец.

«Ишь ты, какой гусь. А информация ключевая: значит, попал-таки, подлец… Разрушение полностью заряженного главного концентратора в моём эксперименте высвободит… Мать родная!.. Да в точке приложения силы…» Профессиональная привычка размышлять оторвала учёного от действительности. Он замедлил шаг, забыл об амбулатории, стал что-то тихо диктовать на встроенный подчелюстной скрибер, иногда повышая голос: «С пламенным сингулярным приветом!», «сожрёт и не подавиться», «что-то другое», «хоть колдуй, хоть не колдуй…», «все данные – ёк…», «болван, есть же…» И уже громко:

– Алло, связисты! Говорит Люберц. Аудиоканал на «Сагу – 117» возможен?

– Уже да, но открытый.

– Давайте…

Как он мог забыть про переоборудованную под научные цели старенькую спейс-канонерку «Сага – 117»? Сам же доказывал прижимистому руководству необходимость многократного дублирования экспериментальных данных на разнесённых носителях, и чем дальше они будут разнесены, тем лучше. Не лишняя предосторожность, когда заглядываешь через плечо бога в его инженерный проект. Так возникла списанная «Сага». Люберц в свою очередь сумел поставить на неё не только новейшую аппаратную обвязку под информационный поток с серверов на «Сескуальте», но и выбить простенький дубль-комплект аппаратуры слежения за ходом эксперимента…

– Говорит «Сага – 117». Пилот-кабина, третья вахтенная команда, оператор Егорова.

Девичий голос звучал сосредоточенно и устало: до конца тревожной вахты, выпавшей на её долю, оставалось сорок две минуты… Уже сорок одна.

– Девочка, я профессор Людвиг Люберц. Переключи на лабораторию.

– Переключаю, – с облегчением, что вызов не вызвал лишнего напряжения служебных обязанностей, ответила оператор.

– Да, лаборатория. Агарков моя фамилия.

– А я Люберц. Петя, здравствуй!

– Ё-моё, профессор! Вы живы, и это хорошо… А ребят на «Втором» жалко… Им бы пораньше…

– Да-да, конечно… – Люберц как-то совсем забыл о людях из его группы.

– Петр, у нас на базе всё всмятку. Теперь вы…

– Понимаю. Писали ваш канал до последнего, пока концентратор не рванул. Нас тоже тряхнуло, отбросило к… далеко отбросило. Но самое интересное успели засечь, и кое-что пишем до сих пор.

– Вот-вот…

– Уже был запрос. Вежливый такой. Сейчас готовим официальные материалы.

– Ясно. Петя, мне вкратце, – Люберца затошнило от напряжения. – Была сингулярность?

– Была. Процесс развивался по экспоненте. Вы понимаете, что это означало капец нам всем, но вдруг стоп. Всё прекратилось, вернее, почти всё. Приборы на пределе чувствительности фиксируют аномальную напряжённость метрики в районе треугольника лунной поверхности. Вы понимаете, о каком треугольнике идёт речь… Как же вы их не уберегли, профессор?

Люберц поспешно отключился. Петя Агарков хороший парень, но что ему сейчас можно объяснить, доказать? Разве я кому-то вообще должен что-то доказывать?

– В сторону! В сторону!

Мимо Люберца медсестра и инет-повар в рваном белом кителе прокатили каталку. Кто-то на ней лежал под весёленькой скатертью.

Вот и амбулатория. В нос сразу ударил запах аммиака, спирта и… крови. Как и ожидалось, здесь царил упорядоченный хаос из раненых, медперсонала, инетов-санитаров, нагромождения аппаратуры. На мгновение Люберцу показалось, что всё вокруг стихло, замерло и все посмотрели на него. Нет, показалось.

Он медленно и довольно бесцеремонно протискивался сквозь шевелящуюся людскую массу, наступая на использованные шприцы, ампулы, обрывки бинтов, пустые блистеры. Поверх голов он кого-то выискивал глазами, и, не найдя, спросил у первой подвернувшейся медички:

– Любезная, а где Мария?

…Примерно через час в каюте 13-бис происходило следующее.

Молодой человек в элегантном костюме сдержано-печально говорил раздавленному Людвигу Люберцу:

– Их последний пеленг зафиксирован над Морем Мечты. Как их туда занесло – не понятно. Возможно, хотели путь срезать. Сообщение от медицинского катера принято почти сразу после взрыва концентратора. Несколько обрывочных фраз: «нестерпимый жар», «нет ориенти…» (очевидно, ориентира), «Луна течёт» (странно), «это… ство…» (не понятно), «нас…» Это всё, и больше никаких следов ни по локации, ни по каналам связи. Специалисты говорят, если катер попал под взрыв главного концентратора, а этот район спутника ровно находится в секторе проведённого эксперимента, то от жестянки… от медкатера и не должно ничего остаться. Извините, проф. Соболезную по поводу гибели вашей жены… Профессор, я вам соболезную.

Люберц смотрел сквозь… куратора, так он представился.

– Значит, Маши больше нет… Это я…

– Профессор, вам плохо? Соберитесь, есть ещё информация.

– Мне… безразлично… Маша…

Куратор хлёстко, уверенным движением дал постаревшему Люберцу пощёчину, продолжил говорить ровным тоном:

– Информация касается группы «Лунное танго». Мне не рекомендовали это делать, однако я немного сентиментален. Сообщаю, эксперимент признан удачным, предварительные итоги впечатляют, вашей группе – я гарантирую это – предстоит много интересной работы.

– Мне… безразлично… Маша…

– Перестаньте ныть! Талантливый учёный, добились потрясающих результатов, а раскисли как…

– Я знаю, чего я добился. Мне всё безразлично… – повторял и повторял бывший волевой человек. – Я устал.

– Это заметно. Поэтому срочно, немедленно, сейчас передаёте мне все дела по группе «Лунное танго» и отправляетесь на медицинское обследование в лучшую клинику вашего работодателя – Альянса «Основа». Уверен, вы, профессор Людвиг Люберц, вернётесь оттуда другим человеком.

11

В крохотную комнату без окон двое мужчин внесли на руках третьего. Сразу стало тесно, хотя из мебели имелись лишь эргономичный письменный стол в комплекте с креслом и узкая кровать, диссонирующая с обстановкой своим старинным, можно сказать, патриархальным видом. За прозрачным пластиком одной из стен виднелись стеллажи, боксы, привычные бытовые приборы.

Мужчину прямо в верхней одежде положили на вышитое красными узорами покрывало. Металлические пружины матраса недовольно заскрипели, жалуясь на свой возраст и принятый вес. Две из четырёх пухлых подушек были отброшены на стол, а две легли под голову и под колени.

Один из вошедших мужчин вернулся к двери, стал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Он с неприязнью смотрел на лежащего, как тому оказывается помощь, не мешая и не помогая другому делать это. А его спутник ослабил ворот рубашки у неподвижного мужчины, снял с того ботинки и после присел на стул у изголовья.

– Серж, я пойду. Там клиенты волнуются. Отправлю их поскорее на охоту… Как досадно, у всех на глазах… Не отказались бы от «браслетов памяти».

– Иди уже, Джонни, дай спокойно пульс сосчитать.

Джон Фаррет вдруг замялся, в нерешительности заёрзал ладонью по «ёжику» оранжевых волос – результату удачной покупки бракованной партии перугена для военизированных подразделений сил правопорядка Новой Сицилии. И понизив голос, начал мямлить:

– Знаешь, Серж, я тебе сразу не сказал… Может и не время сейчас об этом, но наклёвывается очень интересный бизнес-проект. Золотое дно… Через этого типа, ну он и язва, – Фаррет кивнул на фигуру лежащего, – мы выходим на некий институт или центр, не помню точно. Он там научная шишка… Надо бы тебе договор подписать, а я уже…

Джон увидел шевелящиеся губы Сержа, прикрытые глаза и вздутую лобную вену. Подумалось, плохо дело.

– Ну что, что опять не так?

– Джонни, мешаешь… Ага… Говоришь, дно? С этого дна никому не всплыть.

– Ты… великий оракул! – зашипел в ответ Фаррет. – Гений места! Денег на твои сумасбродства больше не дам. Их просто нет.

И поспешно вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

«Джон вспыльчивый, но отходчивый. А вот этот старик-турист…»

Замеряя пульс на синей вене, Серж снял с запястья мужчины нефритовый браслет, спокойно положил себе в карман.

– Сколько? – человек на кровати открыл глаза.

– Ещё многовато. Сто десять. Не беспокойтесь, сейчас будет снижаться.

Глаза снова закрылись, дыхание стало ровнее.

– Кто вы? Вы врач?

Невысокий плотный мужчина, лет за тридцать, с жидкой чёлкой светлых волос, с маловыразительным подбородком, ртом, носом на широкоскулом лице – весь он был какой-то неброский, ординарный – встал со стула, снял белый лабораторный халат, перебросил его через спинку кровати. Затем краем покрывала прикрыл оголённые старческие щиколотки.

– Я Сомов. Серж. Я тут… У меня много обязанностей. Врачебные тоже.

Другой – старик с землистым цветом лица, с многочисленными возрастными пигментными пятнами – сделал несколько шумных вздохов, поднял морщинистые веки.

– Понятно, док… Что со мной было?

– Давление подскочило, профессор Люберц.

– Вы меня знаете? Ах, да, понятно. В анкетке пансионатской прочитали.

Сомов пощёлкал пальцами перед глазами старика.

– Следите, пожалуйста… Хорошо… Да нет, мне незачем. Впрочем, это неважно. Я знаком с вашими работами, профессор. Несколько монографий, статей в научных изданиях… В социальных сетях мелькало ваше имя: студенты вас просто боготворят. Видел фото, даже карикатуры. Правда, на них вы выглядите лучше, чем сейчас.

– Скоро я буду выглядеть ещё хуже… А вы ещё и физик, док?

Широкое лицо Сомова от детской открытой улыбки стало ещё шире, однако он как-то неопределённо закачал головой и как-то уклончиво ответил:

– Интересно здесь. Мятный чай будете, профессор?

Позже, когда Сомов сидел на краешке стола с чашкой чая в руках, а возле лежащего Люберца на стуле стоял уже пустой прибор, разговор продолжился.

– Интересно – не точное слово, – глядя в потолок, задумчиво проговорил Люберц. – Перспективно. Очень. Эта лунная полость…

– Я называю её Горизонтом.

– Горизонтом? Удачно… Этот Горизонт, поверьте мне, дорогой док, только начало. Мы едва прикоснулись и…

– Уже есть жертвы, – жёстко прервал философский настрой профессора Сомов.

– Жертвы? Неужели? Несчастные случаи среди туристов? Марионеточная саблезубая мартышка до смерти запугала охотников? Или силиконовая секс-кукла топит командировочных отцов семейства в джакузи?

– Вижу, вам стало лучше, профессор Люберц. О вашем характере ходят легенды.

Людвиг Люберц вспылил:

– Оставьте мой характер в покое, док. И какое всем дело до моего характера? Отличительное поведение определяется жизненными обстоятельствами. Что, например вы, который видит меня впервые, можете знать о моей жизни? – Люберц замолчал, после паузы продолжил:

– Если я сам, как оказалось, не знал о ней главного… Налейте ещё чаю!

Сомов налил.

– Что-то поменялось?

Люберц уважительно взглянул на собеседника.

– Вот! Вот вопрос! Точно в десятку, док!

Профессор продолжил говорить с явной горечью в интонации:

– Я запутался в античном фразеологизме «в одну реку нельзя войти дважды». Просудите сами. С одной стороны, семь последних лет я упорно искал решение интереснейшей задачи и нашёл его, но вдруг выяснилось: эти титанические усилия напрасны – задача уже была решена. И кем же? Мною и ровно семь лет назад. За пустые годы я обязан-таки сказать кое-кому большое спасибо, и такая возможность, поверьте, представится. Достаточно будет… Да… О чём я? А-а, о фразеологизме…

Так вот… С другой стороны: в прежней жизни я имел ясную, труднодостижимую цель и всегда много работал ради этой цели. Сейчас тоже есть цель, и предстоит много больше труда. Вроде как то же самое… Но нет, что-то ещё появилось между «было» и «стало».

– Может – совесть? Иногда она вызывает гипертонический криз.

Людвиг Люберц со страхом посмотрел на Сомова и, скрипя пружинами матраца, отвернулся лицом к стене, надвинул подушку на голову. Глухо, едва различимо, произнёс: