Мерцание зеркал старинных. Наташа – рождение яркой кометы

Мы расселись за большим столом. Дмитрий Валерьянович устроился в красивом кресле во главе, напротив него Мария, по одну сторону стола сели Иван и Гриша, а я с другой стороны, на высоком стуле с подушечкой, рядом со своим теперь уже отцом. Я почему-то очень легко стала звать его папой, словно он всегда им был.

Братья, насупившись, ковырялись в тарелках, а я с удовольствием уплетала всё, что приносили. Отец пожурил мальчишек:

– Ну что вы копаетесь? Ешьте скорее, после обеда пойдем на конюшни. Доложили мне, что прибыли Наташины пони и два жеребенка, которых ей граф подарил.

Я подпрыгнула от радости и захлопала в ладоши. Мария укоризненно посмотрела на мужа.

– Дмитрий Валерьянович, негоже барышне за столом скакать да в ладоши хлопать, о лошадях после трапезы поговорите.

Он улыбнулся, но ничего не ответил.

Отобедав, я побежала наверх: мне велели переодеться. Я пожала плечами, недоумевая: «Сколько ж можно, всё переодеваться да переодеваться?» Но спорить не стала: уж больно хотелось на подарки графа посмотреть. Служанка помогла мне быстро поменять платье на суконную амазонку. Я сбежала вниз и подошла к дверям гостиной, но остановилась, услышав приглушенные голоса Марии и ее сыновей, чуть приоткрыла дверь и навострила уши.

– Мама, – бубнил кто-то из мальчиков, – она что, так и будет теперь жить с нами?

– Да, сынок, – спокойно сказала Мария. – Только ты ошибаешься, милый: не она с нами, а мы с ней жить будем. Этот дом принадлежит Наташе.

Но потом добавила:

– И нам тоже, ведь теперь мы одна семья, запомни это, мальчик мой.

Сын что-то недовольно буркнул.

По коридору ко мне тихо подошел Дмитрий Валерьянович:

– Ну, егоза, готова?

– Готова, – смущенно ответила я.

Мы шли на конюшню, я важно выступала за руку со своим новым отцом, стараясь делать большие шаги, как и он. Увидев своих пони, я запрыгала от радости, но в еще больший восторг привели меня два жеребенка. Один, гнедой, сразу потянулся к моему кулачку, в котором было зажато яблоко, и защекотал губами ладонь, забирая лакомство.

– Я назову его Яшей, можно?

– Конечно.

Второй был черный как вороново крыло, он фыркал и нервно перебирал ногами. От поднесенного угощения жеребчик отвернулся.

– Не тронь его, Наташа, уж больно строптивый, пусть обвыкнется пока…

Дни мои в новом доме текли тихо и спокойно. Сильно досаждало лишь одно: Иван и Гриша почему-то никак не хотели принять меня. Мальчики были гораздо старше. Они не брали меня в свои игры, а я ведь не уступала им ни в чём – ни в меткости стрельбы из рогатки, ни в быстроте бега, ни в ловкости. Я научилась держаться в дамском седле и в скором времени из нас троих стала лучшей наездницей, но от этого мальчишки злились еще пуще.

Я прибегала к Марии, которую со временем стала называть мамой, готовая разреветься от обиды – оттого, что братья опять затеяли какие-то игры в парке, а меня не взяли. Она гладила меня по голове, сажала к себе на колени:

– Негоже барышне так вести себя! Потому они и не хотят дружить. Это игры для мальчишек! А ты ведь девочка… Когда же ты угомонишься уже, Наташа? Давай я лучше научу тебя вышивать? Это для барышни в самый раз будет.

Я нехотя соглашалась, и мы долгие вечера проводили за ненужным и не интересным для меня занятием. Я придумывала тысячи причин, чтобы бросить постылые пяльцы да иголки и куда-нибудь улизнуть.

С каждым месяцем Мария становилась всё слабее, и надсадный кашель ее был так страшен, особенно по ночам, что я всё время просыпалась от этих звуков. Их с отцом комнаты были рядом с моей… Я накрывала голову подушкой, чтобы не слышать ее страданий.

Возле постели по-прежнему всегда горела свеча: я еще очень долго спала со светом, никак не могла привыкнуть к темноте. Катя так ни разу и не навестила меня, и я постепенно перестала ее вспоминать…

Я обживала свою светелку, и со временем она наполнилась милыми моему сердцу вещами. К нам несколько раз наведывался граф, привозивший мне разные заморские подарки. Я любовно расставляла их и радовалась, какой красивой становится моя комната. Это была моя крепость, я могла убежать туда и спрятаться от кого угодно: никто не смел меня там беспокоить.

Всё мне нравилось! Всё было хорошо! Всё устраивало меня в моей жизни! Вот только эти двое мальчишек… Ну почему они так непотребно ко мне относятся?

Глава 6. Братья

Мне было одиннадцать лет, пошел двенадцатый. Это было вскоре после дня моего рождения. Яша, мой любимый конь, рос вместе со мной, второй же подарок графа (я так и не дала ему имени) никого к себе не подпускал: приручить его не удалось.

Я выехала на Яше на прогулку и увидела своих так называемых братьев: они тоже скакали верхом. Я догнала их и сказала, смеясь:

– Ну, что же вы, братцы? Смотрите, как быстро я поскачу на своем коне, и ваши кобылы будут глотать пыль из-под его копыт.

В наших конюшнях было больше двадцати чистокровных лошадей. Мне было непонятно, почему мальчишки все время выбирают себе спокойных ленивых кобыл, я даже как-то спросила:

– Не странно ли это для молодых людей? Неужели вам не хочется оседлать жеребца с крутым норовом, пышущего здоровьем? Почему же вы всё время ездите на худосочных лошаденках? Боитесь не совладать?..

Я весело рассмеялась и пришпорила коня. Они переглянулись и быстрым шагом поехали за мной. Нагнав в небольшой рощице, они зажали меня лошадьми с двух сторон, Иван наклонился ко мне и злобно процедил:

– Никогда – слышишь! – никогда ты не будешь нашей сестрой! И если тебе удалось обвести вокруг своего маленького пальчика наших папеньку и маменьку, которая сильно хворает, то с нами этот номер не пройдет. Не верим мы тебе! Мне кажется, ты несешь в этот дом одни несчастья!

– Почему? Почему я вам так не по нраву? За что вы меня обижаете?

– А за что тебя любить-то? Ты выскочка! Ты всё время хочешь указать нам наше место, хотя в первую очередь должна знать свое! Ты ведешь себя не как барышня, не как девушка, а как мальчишка. И ни одна гувернантка не может привить тебе хороших манер. Всё время скачешь по двору и пытаешься играть в мальчишечьи игры. Негоже барышне так себя вести! Ты нас позоришь, позоришь нашу мать, а она, несмотря на свою хворь, всё носится с тобой, дочкой тебя называет! Какая ты им дочка?..

Мне ужасно хотелось расплакаться, но я держалась: не хотела показывать свою слабость, ведь духом я была гораздо сильнее их.

– Ах так! – сказала я гневно. – Барышню, значит, хотите во мне увидеть? Не по нраву я вам? Да я просто сильнее, и вы мне завидуете!

– Да чему завидовать-то, чему? Ты посмотри на себя! Юбки носишь, а что под юбкой-то? Ну-у! Ванька, а ну, подними! Давай посмотрим, что у нее там, под юбкой? А может, она парень?.. Может, прикидывается? – хохотали они. – Сейчас проверим! И если парень окажется, сразу возьмем в свою команду, обещаем!

Я, видя такой поворот, резко дернула поводья. Ребята загоготали.

– Ну-у! Стой, стой! Ванька, держи ее! Держи!

Я испугалась и поскакала, что было сил пришпоривая коня. Яша, скорее всего, почувствовал мой страх и понесся во весь опор. Да так, что я не могла его остановить! Голоса братьев уже стихли вдали, а резвый конь всё мчался, не разбирая дороги. И я не знала, что делать дальше: то ли спрыгнуть на землю, то ли подчиниться воле судьбы… Страх сковал мое сердце: животное не слушалось.

Но тут в голове словно зазвучал чей-то голос: «Ты же сильная, ты же хочешь сравняться с мужчинами, играть в их игры. Вот и докажи, что не заслуживаешь оскорблений!» Собрав остатки сил, я резко натянула поводья. Конь громко заржал, встал на дыбы, и я, скатившись с его спины, больно ударилась ногой о землю. Копыта переминались рядом с моим лицом, и я очень боялась, что они вот-вот раздавят меня. Но Яша быстро успокоился и, громко фыркая, принялся поедать траву. Я встала, потерла ушибленное место и, погрозив ему кулаком, сказала:

– У! Окаянный, чуть до смерти не пришиб, паразит! Вот как дам тебе кулаком по морде! Так, чтобы кровь из ноздрей твоих дурацких брызнула. Чуть не сгубил меня, паршивец! – кляла я его на чём свет стоит. – А ну пошли домой!

Нога жутко ныла, и я не могла опереться на нее и запрыгнуть в седло. Прихрамывая, я взяла его под уздцы, потирая ушибленное место, и мы медленно двинулись в обратный путь.

Я огляделась. Места вокруг были мне совершенно не знакомы, и я абсолютно не представляла, где оказалась. Но надо отдать Яше должное: он чуял, куда нужно идти. И когда я пыталась увести его не на ту дорогу, он буквально тянул меня к дому.

Часа через четыре мы дошли до усадьбы. Я очень устала, ноги мои сбились в кровь. Идти я уже совершенно не могла. Как только впереди показался знакомый двор, я в изнеможении рухнула на колени. Но Яшка вынудил меня подняться: он мордой тыкал меня в бок, заставляя встать и идти. Я пыталась лечь, но он не давал мне засыпать. Я ругалась на него в полубреду, била по морде и недовольно говорила:

– Ну отойди же, окаянный, отойди, дай хоть немножко отдохнуть. Сил моих нет!

Яша не унимался, продолжая толкать меня вперед. Глубоко вздохнув, я набрала в легкие как можно больше воздуха, и это позволило мне собрать остатки сил. И только когда я добрела до крыльца, конь оставил меня, громко заржав. Все домашние высыпали на улицу, и мама кинулась ко мне, забыв про трость.

– Ну где, где же ты так долго была?..

Встревоженные и обеспокоенные братья стояли чуть в стороне и переглядывались. По их испуганным глазам и бледным лицам я поняла – они боялись, что правда раскроется и все узнают, в чём они виноваты, почему я упала с лошади и так долго добиралась домой, чудом не сгинув в лесу. Ванька, осторожно оглядываясь, показал мне кулак. А Гришка тихонько стукнул его по руке и незаметно приложил палец к губам. Это было забавно, и я начала улыбаться.

– Чему ты радуешься, глупая? – чуть не плача, в сердцах спросила мать. – Где же тебя носило так долго? Я чуть не умерла от беспокойства!

Мне стало жаль ее, и, хотя силы мои были на исходе, я всё же протянула руку, чтобы она могла на нее опереться.

– Матушка, – сказала я, – пойдемте в дом, вам совершенно нельзя волноваться! Я гуляла, и… лошадь моя заблудилась.

Она остановилась, недоуменно взирая на меня.

– Кто-о? Яшка заблудился?! Глупости! Не верю ни одному слову! Что с тобой случилось? Почему ты вся в ссадинах, почему хромаешь? Платье рваное, грязное… И ноги сбиты в кровь! Ну-ка сию же секунду рассказывай правду! Григорий, Иван, помогите!

Сыновья подхватили ее под руки. Мы вошли в дом, и она обессиленно опустилась на стул.

– Мальчики, признавайтесь: это всё ваши проделки?! Немедленно расскажите матери правду!

Не успев договорить, она начала сильно кашлять. Силы покидали ее, и, заходясь в очередном приступе, она упала на руки служанкам, которые понесли хозяйку в комнату. Я от досады и боли села на пол да так и сидела, потирая опухшую косточку на ноге, которая очень сильно ныла.

Ко мне подошли Гришка и Ванька, плюхнулись рядом. Гриша толкнул Ивана, но тот насупился и никак не хотел говорить. Тогда Гришка начал разговор сам:

– Наташа… ты прости нас, пожалуйста, мы ведь просто хотели пошутить… Ну-у-у… Наташка, не серчай! Ты и вправду очень сильная. Признаю, что смелостью ты похожа на нас.

– Да ничего я на вас не похожа! – в сердцах буркнула я. – Это вам надо юбки надевать, а не ко мне под них заглядывать! Вам надо чепцы повязать, с бантом и с фиалками! Кисейные барышни! Ишь, позавидовали! Чему позавидовали-то?.. Тьфу на вас, видеть не хочу!

Ванька развел руками и указал в мою сторону.

– Вот, видишь? А я тебе что говорил?.. Я ничего другого от этой выскочки и не ждал.

– Да помолчал бы ты лучше, Ванька! – Гриша махнул на него рукой и помог мне подняться.

– Наташка, ты не обращай на него внимания. Он, видать, и впрямь завидует. А я тебя очень даже зауважал! И с лошадью справилась, и про нас ничего не сказала. Ты прости меня, пожалуйста.

– Ага-а-а! – гневно топнула я ногой и ойкнула от боли. – Чтобы, значит, уважение твое заслужить, мне убиться надо было? Да-а? Чтобы ты заметил, чего раньше не мог разглядеть?! И на тебя тоже – тьфу!

Гришка примирительно улыбнулся.

– Наташа, ну не будь злюкой! Да что ж ты всё время ругаешься, как сапожник? Не к лицу это барышне. – Гришка виновато улыбнулся и протянул мне руку. – Ну что, мир, сестренка? Хочешь, мы тебя с собой в игры брать будем?.. Я тебя Ваньке в обиду не дам!

Я заглянула ему в глаза, чтобы удостовериться, не насмехается ли он надо мной, и убедившись, что нет, уже беззлобно спросила:

– Обещаешь?

– Обещаю! – широко улыбнулся он.

Гришка помог мне забраться наверх, довел до самой последней ступеньки. С тех пор он стал моим другом, я полюбила его как родного брата, и он ко мне тоже относился исключительно хорошо… Это было приятно. Мы дружили до самого его отъезда. А вот Ванька так и не смог простить, что я гораздо сильнее его, даром что на мне юбка.

Глава 7. Смерть Марии

Мне исполнилось двенадцать лет, и граф, наряду со многими другими именитыми гостями, приехал меня поздравить. Он был ласков со мной, привез много подарков. Как только он появился на нашем пороге, я уже со всех ног бежала к нему с расспросами:

– Что, мама не возвратилась? Почему же она так долго не приходит? Или ты скрываешь, что она меня ищет?..

Я была не по годам развитым ребенком и иногда рассуждала совсем как взрослая.

– Да не возвратилась она! А почему… я откуда знаю! – досадливо скривил он губы. Ему порядком надоел этот вечный вопрос. – Не мешай, Наташка, у нас с твоим отцом государственный разговор, – и он полностью переключился на беседу с Дмитрием Валерьяновичем.

После такого ответа я в задумчивости бродила по богато украшенной зале, и веселиться мне более не хотелось.

Среди гостей не было видно Марии, и я почему-то подумала, что ей, видимо, совсем худо стало, так что она не смогла даже спуститься, чтобы поздравить меня. Поэтому я решила подняться к ней сама.

Я тихонько постучала в дверь ее комнаты, но никто не ответил. Подумалось, что она, наверно, спит. Я уже решила было вернуться, но увидела в коридоре Гришу, который стоял у стены с опущенной головой. Плечи его содрогались. Я подошла к нему, положила руку на плечо и тихо спросила.

– Гриш? Ты чего? Что случилось-то?

Он поднял на меня залитое слезами лицо, и я увидела в безумных глазах боль и отчаяние. Схватив меня за руки, он прижал их к груди и еле слышно прошептал:

– Нету! Наташа, нету более нашей матушки…

Я вскрикнула. До этого случая подле меня еще никто не умирал. Смятение и страх забирались в мою детскую душу, но я не могла быть слабой, знала, что Гришке гораздо труднее, и как могла постаралась утешить его. Я крепко обняла брата и, когда он немного успокоился, спросила:

– Гриша, давно это случилось?

– Да вот… около часа назад… Еще даже папенька не знает – никто не знает… только служанка. Зашла к ней, воды принесла – и увидела, что маменька с кровати упала и лежит ничком. Девка вышла и мне сказала… Я попросил ее пока никому не сообщать. Не хотела матушка праздник портить, с утра всё просила, чтоб не огорчали тебя. Видать, чувствовала… – Гриша вздохнул и заплакал еще сильнее. – А я, Наташка, никак храбрости не наберусь, чтоб зайти к ней, посмотреть…

Мне тоже было очень трудно это сделать, но я взяла его руку и потянула в сторону комнаты матери.

– Пойдем, Гриша, вместе.

Брат с благодарностью посмотрел на меня.

– Спасибо тебе, сестренка, моя маленькая солдатка! Ты всегда меня поддерживала. Спасибо тебе… и отцу спасибо за то, что он привел тебя в этот дом. Только рядом с тобой, рядом с твоей силой я сумел ощутить и почувствовать свою… Ты как будто солнышко – теплом и светом со мной делилась. И я тебя очень люблю!

– А я тебя… – ответила я, – пойдем.

Мы подошли к комнате, где находилась матушка, Гриша толкнул дверь – она была не заперта. Тело Марии уже подняли с пола, и оно лежало на кровати со скрещенными руками. Мы подошли ближе. Лицо ее было спокойно, умиротворенно. Она ушла от нас с миром в душе.

Я подошла совсем близко и удивилась тому, что вовсе не боюсь: она ведь была мне как мать, а за эти годы стала совсем родной. Меня не испугало мертвое тело, только, стыдно сказать, брезговала я к ней прикоснуться. Никак не могла перебороть в себе это чувство… Гриша сел на край кровати и сразу же взял мать за руку. Я тоже хотела… но быстро отпрянула. Брат сказал шепотом, словно боялся разбудить ее:

– Какая же она холодная… А что, Наташка, врут, видать, что покойные наверх уходят… ты смотри, здесь она… никуда не пошла… Она такая же, как и раньше, только холодная совсем. А потом… ее в землю закопают… и это будет – всё! О чём же нам тогда батюшка рассказывал? Врут, видать, Наташка! Нету там ничего! Вот так и будем лежать в сырой земле…

– Дурак ты, Гришка! Ничего не врут! – с жаром зашептала я. – Ведь главное то, что там, внутри… Зачем ей теперь это тяжелое и холодное тело? Я тебе честно, Гриша, признаюсь – я и потрогать-то его боюсь. А душа-то, наверно, легкая… совершенно ничего не весит, улетела из этого холодного тела… освободилась… Радуйся, Гришка: наконец-то избавилась она от страданий. А то ведь как мучилась…

Гришка издал тяжелый всхлип.

– И не плачь по ней, радоваться надо. И ничего не врут! Всю правду говорят! А ты, дурак, слушал бы лучше батюшку, а не на мух глазел.

Он с надеждой посмотрел на меня.

– Ты думаешь, это правда, Наташа?..

Гришка уставился на мать и долго всматривался в ее лицо, словно искал в нём подтверждения моим словам.

– Ну, пойдем, что ли? Папе всё скажем. Только аккуратно. Или подождем, когда гости разъедутся?

Я тихонько потянула его за рукав.

– Да не надо ничего ждать, Гриша, я и сама хочу, чтобы ушли все! Надоело!

– Ну пойдем.

Он встал, мы взялись за руки и вышли из комнаты матери, спустились вниз и застыли в дверях гостиной. Раздался громкий возглас:

– А вот и наша именинница, Наталья Дмитриевна! Поприветствуем ее!

Все дружно захлопали в ладоши.

– Ну что же вы, Наталья Дмитриевна, почему нас оставить изволили? Вы же наше солнышко! Нам без вас и веселье не в радость.

– Молчать, – громко крикнула я, – всем тихо!

Все вмиг замерли. Кто-то от неожиданности даже не успел донести ложку, так и остался сидеть с открытым ртом, побоявшись ослушаться моего приказа.

– Всё! Празднество окончено! Траур в нашем доме. Нету больше нашей барыни, моей матушки Марии Леонидовны. Отошла она ко Господу, освободилась, бедняжка. Окончен праздник!

Я распахнула двери, тем самым требуя, чтобы все удалились. Гришка застыл на месте, не зная, что ему делать: добавить к моим словам что-нибудь или нет, стоять тут или не надо…

Гости стали покидать залу. Отец сидел в кресле, низко опустив голову, лицо его было чернее тучи.

…Все знали, что Мария должна отойти, все готовились… но, видимо, к этому нельзя подготовиться. Нет сил отпустить навсегда человека, которого очень сильно любишь. Головой ты понимаешь и знаешь, что так будет лучше… для всех! Но смириться с этим в одночасье – невозможно! Никогда! И папенька это понимал…

Когда все вышли, я тихо подошла к нему и положила руку на плечо.

– Папа…

Отец резко встал и впервые в жизни накричал на меня.

– Как ты посмела?! Устроить балаган из ее смерти?! В очередной раз… выставить себя на всеобщее обозрение! Постыдилась бы! Нет в тебе ни капли уважения! А ведь она так любила тебя!

Он ушел, отшвырнув меня, и я, раздавленная его словами, горько рыдала в гостиной. В мыслях не имела того, о чём говорил папа… Я просто хотела, чтобы все покинули это место. Все, кто лживо улыбался мне в лицо.

Никто из присутствующих не был со мной близок, никому из них я не верила и никого не любила: у меня пока совсем не было друзей. Собрались на день рождения юноши и барышни из высокородных семей, но мне все они казались чужими. Их поздравления были пропитаны ложью. В глаза мне они улыбались, хвалили мой ум и внешность… Но стоило только повернуться к ним спиной, и до моих ушей долетали такие гадости, что меня всю передергивало от услышанного. Из-за этого было мерзко и противно.

Но сейчас, поступив так, я, наверное, действительно совершила какую-то ошибку. Потому как отец, всем сердцем обожающий меня, который прощал мне всё, любую шалость, так резко отреагировал на мои слова. Я плакала. Не столько смерть матери печалила меня, сколько слова моего полного жизни отца. Я не знала, что делать. Гриша пришел мне на помощь: он подошел и ласково взял меня за плечо.

– Наташка, будет!

– Гриша, скажи, я и вправду такая ужасная?

– Как тебе сказать, сестра… иногда бываешь очень даже ужасная. Зато ты честная, Наташка, и настоящая! Слышишь? Это очень редкие качества, ни у кого из наших друзей их нет. Только у тебя… и это очень ценно, Наташа.

Мы обнялись, Гришка сел рядышком и как мог утешал меня.

– Но папа, он ведь так сказал… – всхлипывала я.

– Папа? Это ничего! Он отойдет. Он маму очень любил и жалел ее. Больно ему… Просто со стороны твой выпад выглядел грубо, всё произошло так быстро, что я даже обомлел от твоих слов и не успел тебя остановить.

Я толкнула его в плечо, досадуя о том, что случилось.

– Да ты! Никогда не успеваешь, всегда я быстрее.

Он улыбнулся, вытирая мне слёзы.

– Действительно… ты всегда быстрее меня.

Это был один из последних наших разговоров с Гришей. Он и Ваня поступили на военную службу. Проучившись несколько лет в офицерской школе и проведя немного времени в полку, они отправились на войну, сражаться на чужой земле. Иван погиб, а Гриша был тяжело ранен и попал в госпиталь…

Об этом мы с отцом узнали позже. Сперва совсем было потеряли его след. Папа искал его после смерти Ивана, рассылал запросы, но Григорий как сгинул: ни среди погибших его не было, ни среди живых, и мы пребывали в неведении. Но однажды кто-то из служивших с ним написал отцу, что Гриша жив. После ранения в голову он долгое время находился в госпитале и отчасти лишился памяти. Там он влюбился в медсестру, которая с особым усердием ухаживала за молоденьким офицером, и так получилось, что эта девушка подарила ему новую жизнь. Гриша по воле судьбы начал всё сначала. Отец навестил сына, но тот даже не узнал его и не выказал никаких родственных чувств. Он был счастлив в своей семье, навсегда позабыв о прошлом. Папа вернулся удрученный и весь день не выходил из своей комнаты, а наутро позвал меня в кабинет:

– Пойдем, дочка, нужно нам посоветоваться по-семейному.

И вот тогда мы с ним решили, что не будем более беспокоить Гришу. Ведь он через многое прошел и заслужил свое счастье. Отец всегда справлялся, всё ли у него хорошо, и тайком или под разными благовидными предлогами оказывал их семье помощь.

А Гриша, хоть и не мог вспомнить, кто он и кем был раньше, сохранил знания и навыки, которыми обладал, – те, что достались ему от отца и матери. Гриша оказался очень предприимчивым, наладил собственное дело и процветал. Замечу, что он прожил долго, гораздо дольше, чем я… Он был очень хороший и заслужил это. Я любила своего названого брата, а он меня…

Отец долго печалился по покинувшей его Марии, тяжело привыкал жить без нее. Всё корил себя, что не был рядом, когда та отходила… В последние годы жизни у матери была отдельная спальня, и папа после ее ухода ничего не позволял там трогать.

Меня он всё никак не мог простить… и за тот праздник, который помешал ему оказаться рядом с любимой в ее смертный час, и за мою глупую выходку. Он сухо разговаривал со мной, не подпуская ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Только когда мы проводили из дома Григория и Ивана, отцу стало совсем тоскливо и одиноко. Я сама пришла к нему. Он сидел молча, обхватив голову руками.

– Папочка, – подошла я к нему близко-близко.

Он поднял глаза.

– Ты прости меня, глупую… Я маленькая была, бестолковая.

Отец усмехнулся.

– А сейчас что, выросла, поумнела?..

Я вздохнула, потупив взор.

– Пап… ты у меня один на всем белом свете! У меня никого больше нет… Гриша и Ванька далеко, а тебя я очень люблю, папочка!

Он раскрыл объятия, и я кинулась ему на грудь.

– Папочка, я не хотела, так получилось…

– Всё, дочка! – голос его дрогнул, и что-то горячее упало мне на руку. – Будет, доченька, горевать… Марию не вернешь. Мучилась она долго, а там ей хорошо, она ко мне во сне приходила… и корила меня, что неласков с тобою, – он очень крепко прижал меня к себе. – Вдвоем мы с тобой здесь остались, и дороже тебя никого для меня нет на всём белом свете! – сердце отца стучало громко и быстро.

С тех пор мы с ним очень сблизились. Он часто повторял, когда мы беседовали долгими вечерами, что я напоминаю ему Марию. Хоть я и не была ее родной дочерью, но стала похожа на нее интонациями, жестами, манерами. И немудрено: сколько она в меня вложила! Она сама обучала меня всему, не доверяя ни одной гувернантке. Мария рассказывала мне много интересного и поучительного, и всё хорошее я переняла от нее, потому, видимо, и походила на приемную мать, чем очень радовала отца.