Мерцание зеркал старинных. Наташа – рождение яркой кометы

У меня было два пони, я их очень любила, но это же карлики, а не настоящие лошади! И я закричала, радуясь и прыгая.

– Катя! Настоящие кони! Они большими вырастут?

– Ну да, большими! Если, конечно, ты за ними ухаживать будешь.

– Буду, Катя, буду! – заверила я.

– Один черный как смоль, настоящий арабский скакун, а второй точно шоколад, темно-гнедой орловский рысак. Только ты, пожалуйста, будь с ними осторожна, пообещай мне!

– Я обязательно буду, Катя. Давай скорей собираться!

Катерина усмехнулась, ласково глядя на меня.

– Чистое, невинное дитя, – прошептала она и, помолчав, добавила: – Наташа, и еще пообещай мне, что, если что-то пойдет не так в твоем новом доме, ты обязательно будешь мне рассказывать! Всё-всё, что с тобой происходит! Как хорошо, что мы буковки выучили и писать ты уже умеешь. Напишешь мне, не обижают ли тебя, ладно?

Я подняла на нее удивленные глаза:

– Кать, ты же только что говорила, что люди они хорошие? И…

– Ну мало ли… Я им очень доверяю, они действительно хорошие люди, но чего в жизни не случается… Обо всём мне пиши, слышишь, милая Наташа? Каждый день пиши. Если хоть один пропустишь, я сразу же приеду.

Я поцеловала ее в обе щеки. Катя и правда была мне в этом доме самая родная.

– Я всегда буду помнить о тебе, и писать тебе буду, ты не беспокойся.

Но мысли мои уже были далеко, с моими лошадками… Я буду гулять с ними в парке, вокруг озера…

Катя помогла закончить сборы, распорядилась выносить мои вещи, и мы спустились вниз. Дяденька Дмитрий и его жена уже оделись и были готовы к отъезду. Я в последний раз обернулась и окинула взглядом дом, который так хорошо знала. Добрый господин («Ох, как же его зовут-то полностью… Валерьяный, что ли?» – я никак не могла запомнить отчество) взял меня за руку, и мы спустились с крыльца.

Все мои деревенские подружки и дворовые мальчишки пришли проститься и переминались с ноги на ногу, боясь подойти. Я их увидела, радостно замахала и уже хотела побежать к ним, но Катя шепнула мне на ухо:

– Довольно, Наташа, лобызаться с крестьянской ребятней, недосуг, да и не по статусу тебе! Родители ждут. Бери их за руки, – Катя кивком показала в сторону Дмитрия и Марии.

Не поняла я тогда, о каком таком статусе она говорит, но отчего-то ни спрашивать, ни спорить не стала. Я резко развернулась и очень быстро подошла к тому, кого звали Дмитрием, схватила его за руку и заглянула в глаза.

– А как мне тебя теперь называть? Кто ты?

– Наташа, – присел он рядом со мной, – можешь называть меня как угодно… Зовут меня Ярышев Дмитрий Валерьянович, а это моя жена, Мария. Она будет тебе мамой, а я папой. Ты ведь никого еще так не называла?..

Я замотала головой.

– Так вот… если хочешь, можешь звать меня отцом.

– Я согласна, – сказала я.

Очень хорошо помню, как крепко он сжал мою руку. И от него шло такое тепло, что я, не задумываясь, потянула его в сторону экипажей и сказала:

– Папа, ну что же ты медлишь, ведь всё уже готово, я хочу ехать.

– Едем, дочка, едем! – ответил он. Противная соринка опять попала ему в глаз, и он стыдливо отвернулся.

Пока служанки укладывали вещи, я написала две корявые записки. Одну – для Кати, о том, что я буду скучать по ней. Это послание я ей уже вручила. А вторую бумажку я не знала, кому отдать, – она была для мамы. Я написала, что за мной пришли хорошие люди и я ухожу в другой дом. И что они обещали любить и не обижать меня. Написала, что каждый день буду ждать ее… Я хотела, чтобы она знала, где меня искать.

– Подожди, – вырвала я свою руку из теплых ладоней моего названого отца, – как-как ты, говоришь, называешься?

Он засмеялся и повторил свое полное имя. В моем кулаке был карандашик, который Гриша привез из заморских стран – графитовый стерженек, зажатый между двумя дощечками. Я стала им дописывать, разложив бумагу на ступеньках: «Мама, его зовут Дмитрий Ва-лерь-яно-вич». Его имя было таким длинным, что я несколько раз сбивалась, перечеркивая то, что пишу.

Дмитрий подошел и улыбнулся.

– Что ты делаешь, девочка?

– Пишу записку маме. Имя твое никак не выходит. Хочу, чтобы она знала, в чей дом я ушла. Ведь она искать меня будет…

– Давай, дочка, я тебе помогу: имя мое и вправду длинное и трудное.

Я отдала ему записку и карандашик. Он быстро прочел, и глаза его заблестели. Он дописал свое имя и, протягивая мне записку, спросил:

– Кому же ты хочешь ее отдать?

Я не знала кому, поэтому обернулась, посмотрела на тех, кто собрался меня проводить, и пошла прямиком к Грише, который стоял чуть в стороне и нервно хрустел пальцами. Он был такой большой, что мне пришлось высоко-высоко поднять голову, чтобы увидеть его лицо.

– Гриша, – сказала я и протянула ему листок бумаги. – Я решила, что отдам это тебе! Ты сохрани, пожалуйста, и когда мама приедет за мной, обязательно ей передай. Ведь она станет волноваться, если не будет знать, где я. Ты ведь говорил, что она хорошая и добрая и никогда обо мне не забывала… и не забудет. Так передай ей и скажи, что я тоже никогда ее не забуду, что я жду ее!

Дрожащей рукой Гриша взял клочок бумажки и засунул его за пазуху, прямо к сердцу. Молча кивнул и ничего мне не ответил. Я развернулась и хотела было бежать к Валерьянычу, но Гриша тихо позвал меня:

– Подожди, Наташа, подожди, мой маленький сорванец, что же ты, так и уйдешь? И не попрощаешься со мной?

Я развела руками, дивясь его непонятливости.

– Так ведь я буду приходить, Гриша!

И сделала несколько шагов.

– Наташа, дочка, подойди, пожалуйста, поближе.

Его слова звучали очень серьезно и грустно… Раньше он никогда так не обращался ко мне. Это заставило меня остановиться. Он тихонько подошел со спины и, присев, обнял меня и зашептал на ухо:

– Дочка! Ты должна, ты обязательно должна стать во много раз счастливее, чем мы все! Я желаю тебе этого от всей души! Я во всём тебе помогу, не откажу ни в одной твоей просьбе. Пожалуйста, постарайся быть счастливее, чем мы…

– Кто «мы»? – повернулась я к нему.

– Неважно! Просто будь счастлива!

Он расцеловал меня в обе щеки и выпустил. Я шла, потирая лицо, и думала: «Хотя Гриша иногда и колючий, но мне отчего-то жаль с ним прощаться».

Я вновь повернулась к нему и крикнула:

– Гриша, за лошадок спасибо, ты такой молодец, что догадался, – я помахала ему рукой, – ты приезжай ко мне, я ждать буду.

– Непременно приеду, дочка…

Гриша резко развернулся и ушел в дом, смахивая соринку с глаза. «Что за день сегодня такой пыльный, всем соринки в глаза попадают, а мне почему-то нет…» – подивилась я.

Я оглядела двор. Ребятишки по-прежнему топтались в отдалении и тихонько переговаривались.

– Друзья мои, подружки! – крикнула я громко. – Я уезжаю…

Малышня вовсю разглядывала меня – я была сейчас так не похожа на них: в красивом длинном платье с широкой юбкой и в туфельках на каблучках, волосы аккуратно зачесаны.

– Я буду приходить играть с вами, если, конечно, не прогоните.

Медленно двигаясь, они обступили меня, подошли близко-близко и боязливо трогали платье и прическу.

– Ох, Наташка, не похожа ты теперь на нашу подружку… Вон какая, диву даемся! Какое платье-то на тебя напялили, отродясь такого не видывали. Как же они космы-то твои продрали?.. И смотри, смотри, все кляксы пооттерли! Стешка, дивись! – и все закачали головами, показывая свое удивление и восхищение моим нарядом:

– Наташка, да ты прямо барышня…

И тогда я поняла, что маленькая девочка, одетая в красивое платье и туфельки, с дорогими каменьями в изысканной прическе им не ровня. Тогда я впервые увидела, что не такая, как они, что я очень сильно от них отличаюсь! И они заметили. И это как будто воздвигло между нами преграду. Мне очень хотелось кинуться к ним, обнять и расцеловать каждого, проститься, но я почему-то не позволила себе этого сделать… лишь склонила голову и тихо сказала:

– До свидания… Прощайте.

И шагнула вперед. Ребятня молча расступилась, давая мне дорогу. Больше никто не сказал ни слова. Я шла, одной рукой важно придерживая длинную юбку, и смотрела вперед… Мне сильно, очень сильно хотелось оглянуться, но что-то мешало…

Дмитрий Валерьянович и Мария уже сидели в карете и терпеливо ждали. Отец жестом подозвал меня. И мне захотелось скорее с ними соединиться, но что-то больно кольнуло в груди. Я оставляла позади нечто очень родное и близкое… Мое детство… Мои радости и переживания, и этот прежде родной мне дом, ведь другого я не знала. Но я обретала сейчас что-то новое, оно манило меня и совершенно не пугало. И я решила не оборачиваться. Я боялась, что все заметят предательские слезы, наворачивающиеся мне на глаза, не хотела показаться маленькой, слабой девочкой, ведь я никогда такой не была! Даже с мальчишками всегда дралась и играла на равных. И палкой махала не хуже любого дворового сорванца, и они ценили и уважали меня за это. И еще я знала: они меня любили…

Лакей распахнул передо мною дверцу кареты и наклонился, протягивая руку, чтобы я оперлась. Я подала ему свою ручку и даже занесла ногу, чтоб шагнуть внутрь. Дмитрий Валерьянович тоже протянул мне ладонь, и я с радостью схватилась за нее… Но воздух разрезал пронзительный крик:

– Наташка! Наташка! Подожди! Сто-о-ой!

Очень знакомый был голос, и принадлежал он одиннадцатилетнему парнишке, которого звали Демьян… Я обернулась, не могла не обернуться. Мне нравился этот мальчик: он подбрасывал меня и носил на руках, учил кататься на пони…

– Куда же ты?.. Что, даже не попрощаешься?..

Он подбежал к карете. Я посмотрела свысока и тихо сказала:

– До свидания…

– И это всё?.. Просто «до свидания»? – недоуменно воскликнул он. – Ты не можешь так меня обидеть.

Он протянул руку и попытался схватить меня, я чуть отпрянула, и он досадливо, чуть ли не со слезами вскричал:

– Ну не уезжай, пожалуйста, постой… Хотя бы не так… Неужели тебе всё равно?..

Я резко дернула плечиками и ничего не сказала. Я была уже другая! Я отличалась от них. Тогда я поняла это в первый раз – что я не такая как все! И мне уготовано нечто более возвышенное, нежели братание с дворовыми!

Я села рядом с Дмитрием Валерьяновичем, двери за мной захлопнулись, и я поехала в свой новый дом! Меня ждала совсем иная жизнь!

Застучали копыта лошадей, свистнул кучер. Последний раз я обернулась, посмотрела в окошко кареты и увидела свой двор, друзей… высокого и статного Гришу: провожая меня, он махал рукой, глядя из открытого окна.

Я забралась на колени к Дмитрию Валерьяновичу, так как он сидел по ходу движения, и стала смотреть вперед. Но ничего там не разглядела: из-за малого моего роста видны были только крупы лошадей, и в этом, признаюсь, было мало приятного… Но всё равно, я смотрела не назад, не вбок – я теперь всегда смотрела вперед!

Лошади уносили меня всё дальше и дальше от места, где я родилась. Беспокоилась я только об одном: лишь бы мама, когда вернется, узнала, где я теперь, чтобы Гриша не забыл передать ей мою записку и мама непременно меня нашла.

Лошади несли меня в новый дом, в новую жизнь… Незаконная дочь графа Григория Григорьевича Орлова, урожденная графиня Наталья Григорьевна Орлова, уезжала навсегда.

То ли по иронии судьбы, то ли из трусости мой отец, высокий статный господин, отдал меня на воспитание своему другу и товарищу по военной службе Дмитрию Валерьяновичу Ярышеву. И величали меня теперь не иначе, как Наталья Дмитриевна Ярышева.

В ту пору в нашем городе появилось много важных господ, они стремительно множились и богатели. И у этих господ, как правило, были незаконнорожденные отпрыски, которых зачастую ничем не хотели обделять. Байстрюков Голицына знали как Галицких, Трубецкого – как Бецких, Шереметьева – как Реметьевых, Воронцова – как Ранцовых… По какому-то неведомому умыслу отец мой, граф Орлов, записал меня в церковных книгах Натальей Александровной Алексеевой. Но об этом я узнала намного позже, когда Дмитрий Валерьянович отдал меня под этим именем в Смольный институт благородных девиц.

…Мне придется покуситься на ваше терпение: стремительные и бурные события моей жизни будут перемежаться с небольшими описаниями тех или иных мест, которые мне довелось посетить. Но делаю я это намеренно, дабы вы моими глазами увидели то, с чем я соприкасалась. И я подробно расскажу об удивительных людях, сильных мира сего, с которыми мне привелось соприкоснуться на моем таком ярком и непростом жизненном пути.

Конечно, маленькая Наташа не смогла бы описать всего того, что представало перед ее взором. И людей, встретившихся на ее пути, не сумела бы оценить по достоинству. Но в этом и заключается вся прелесть моего повествования. По мере того как я взрослела, менялись мое восприятие и оценка всего со мной происходящего. Так будет и в моем рассказе. Ведь сейчас я могу собрать всю картинку своей жизни воедино…

Глава 4. Новая семья

Мой названый отец, Дмитрий Валерьянович Ярышев, 1724 года рождения, потомственный военный, происходил из дворянского, но не знатного рода.

Он с детства посвятил себя солдатской службе и не понаслышке знал военное дело. Воспитывался в Шляхетском кадетском корпусе, который находился на Васильевском острове и располагался в доме, ранее принадлежавшем любимцу Петра I князю Меньшикову. В этот корпус принимались исключительно дворянские дети, уже научившиеся читать и писать. Там они обучались математике, истории и географии, артиллерии, фортификации, фехтованию, верховой езде и «прочим к воинскому искусству потребным наукам», а также немецкому, французскому и латинскому языкам, чистописанию, грамматике, риторике, рисованию, танцам, морали и геральдике.

После окончания курса он получил звание капрала и был направлен в армию. Его служба началась в лейб-гвардии Измайловском полку, и восемнадцати лет он был произведен в гренадеры лейб-компании.

Молодой Дмитрий, воспитанный в военной семье, никогда не сетовал на трудности и преданно служил отечеству. Уже в 26 лет он стал капитан-поручиком, а еще через четыре года был пожалован капитаном гвардии и назначен в тот полк, где служил молодой и горячий Григорий Орлов. Не раз командир Дмитрий Ярышев спасал своего подчиненного от наказаний, потому как видел в нем не только разудалого гуляку и повесу, но и перспективного военного.

Моему названому отцу было 34 года, когда его произвели в чин подполковника и в их с Орловым биографию с пушечным громом и свистом сабель ворвалась Семилетняя война. Уже понюхавший пороху Ярышев был удивлен, с какой страстью стремился Григорий на поля сражений, где, по его словам, «ковалась европейская слава русского оружия».

Тяжела была война с пруссаками, и Дмитрий Валерьянович трижды вытаскивал с поля боя изувеченного Орлова. Но однажды он сам получил серьезное ранение в ногу, из-за которого мог либо умереть, либо остаться калекой. Но судьба пощадила его, и тяжелая рана всё же затянулась. После выздоровления Дмитрий Валерьянович не хотел уходить из армии, но вернуться в строй не смог.

Дмитрий Ярышев не только был отважным и справедливым командиром, но и заботливо следил за вверенными ему бойцами, чтобы их вовремя и в достатке обеспечивали и добротной амуницией, и горячим питанием. Генералы, не понаслышке знавшие, как скрупулезно Ярышев разбирается в снабжении солдат и младших офицеров, решили использовать его способности в хозяйственных службах. И, вступив в новую должность, Дмитрий Валерьянович с тем же рвением, что и прежде, стал выполнял свои обязанности.

Григорий Орлов также оправился от ран: по молодости лет и благодаря богатырскому здоровью зажило на нем всё достаточно быстро. Он вернулся к службе и сделал головокружительную карьеру.

Григорий Григорьевич получил в дар от царицы Елизаветы дом в Петербурге – не за собственную лихость, а за заслуги отца, Григория Ивановича Орлова, некогда новгородского губернатора. Тот самый дом, где в 1758 году родилась я, Наташа. Но хозяйственник Григорий Орлов был никудышный, вот он и попросил старого друга Дмитрия Валерьяновича помочь ему в обустройстве. И тот не отказал (об этом я еще расскажу).

Императрица Екатерина произвела Дмитрия Валерьяновича в полковники. Куда более щедро наградила она своего любовника, которому была обязана и жизнью, и славой, и честью. Среди земель и поместий, пожалованных Орлову, числилась мыза Лигово. Именно эту усадьбу граф Орлов отдал дочери и ее приемным родителям.

Моя названая матушка, Мария Леонидовна, урожденная де Невер, была очень знатной дамой, чем, впрочем, нисколько не кичилась. Она происходила из древнейшего рода, восходящего к династии византийских императоров Палеологов (тех самых, чья прапраправнучка стала супругой русского царя Ивана III).

Родилась она в замке на границе Италии и Франции и почти полжизни прожила в Греции. Там ее родители познакомились с княжной Марией Кантемир, последней любовью Петра Великого, и ее братом Антиохом и загорелись идеей переселиться в Россию, где иностранцам сулили выгодную службу и быструю карьеру.

Но Машенька была слаба здоровьем, и переезд в сырой холодный Петербург мог стать для нее губительным. Поэтому ее батюшка, Леон де Невер, отправился пытать счастья при дворе Елизаветы Петровны вдвоем со старшим сыном, а семья (у маменьки было пятеро братьев и сестер) осталась на свободном от турок острове Лефкас. Дети не теряли времени даром и получили блестящее европейское образование, что впоследствии сослужило им хорошую службу – все де Неверы достигли немалых высот, но, к сожалению, скончались рано, не оставив наследников. Впрочем, наследовать, по меркам нашего роскошного века, им посчастливилось бы не слишком много. Но я опять забегаю вперед…

Де Неверу старшему улыбнулась удача, он сумел выдвинуться, сменил веру и принял русское имя Леонид. Семья также прошла православное крещение и вскоре присоединилась к своему главе.

Леонид де Невер был одним из начальников Орлова и Ярышева в годы Семилетней войны. Он сложил голову на полях сражений, успев благословить своего подчиненного на супружество с 15-летней дочерью. До свадьбы Дмитрий и Мария виделись всего однажды… Они полюбили друг друга с первого взгляда и были очень счастливы в браке.

Когда Дмитрий Валерьянович удочерил меня, ему было 39 лет. У них с Марией имелись и свои поместья. Но, в отличие от графа, Ярышев, как и его тесть, никогда не был честолюбив, не гнался за славой и несметными богатствами, а честно и добросовестно служил делу, которому посвятил себя с юности.

Мария заразилась чахоткой (слова «туберкулез» тогда еще не знали) через 6 лет после переезда в Петербург. Она мужественно боролась с болезнью, хотя недуг поразил не только легкие, но и суставы…

В молодости они с мужем мечтали о дочке, однако Бог дал им только сыновей, а родить еще ребенка у чахоточной Марии уже не было шансов. Решение графа устроить жизнь своей внебрачной дочери супруги восприняли как знак свыше и, посоветовавшись, сами предложили Орлову взять маленькую Наташу на воспитание.

Дмитрий Валерьянович был посвящен в историю графа и моей мамы, Натальи Петровны, но никогда не касался в разговорах этой темы. Любое упоминание о ней приводило Орлова сначала в бешенство, а потом в великую меланхолию, которая обычно заканчивалась чрезмерными возлияниями…

Глава 5. Мой новый дом

Я уже упоминала, что моей новой семье теперь принадлежала мыза Лигово с 7 прилегающими к ней деревнями и несколькими тысячами душ крепостных. Земли наши простирались от Финского залива до Лиговского канала, имение пересекала Петергофская дорога. Раньше поместье являлось «придворным селом»: в Лигове проживали дворцовые садовники, потому места здесь были ухоженные.

На огромном озере у плотины работала большая водяная мельница. Его берега были укреплены вязами и плакучими ивами, спускающимися к самой воде. В зеркальной глади отражались кусты белого и розового шиповника, на поверхности плавали белые лилии.

Двухэтажное здание покоилось на массивном фундаменте из тесаного сердобольского гранита, бельэтаж был оформлен по фасаду четырехколонными ионическими портиками, охватывающими окна и изящные барельефы над ними. Над парадным фасадом парил длинный балкон, поддерживаемый гранитными колоннами. В дом вела двухмаршевая гранитная же лестница, выходившая на небольшой мощеный плац для подъезда карет.

Особняк был идеально вписан в композицию тенистого французского парка с затейливыми цветниками, кленовыми, липовыми и дубовыми аллеями и роскошного фруктового сада. Всё вместе являло собой восхитительное зрелище!

Мы остановились у больших парадных ворот. Они отворились, и карета въехала внутрь. Я с любопытством рассматривала дом, где мне теперь предстояло жить. Прекрасное место, в которое я так неожиданно для себя попала, понравилось мне с первого взгляда.

Когда мы подкатили к крыльцу, Дмитрий Валерьянович первым вышел из экипажа и подал руку сначала мне, а потом Марии. Завидев карету, слуги вышли из дома и выстроились на крыльце. Они улыбались нам и, кланяясь, восклицали:

– А-а-а, вот и наша барышня приехала, добро пожаловать! Да глядите, красавица-то какая, на королевишну похожа.

Я обрадовалась радушному приему, и мне было лестно, что меня называют барышней, да еще и красавицей.

– Как вас звать-величать, милая?

– Наташей, – бойко ответила я.

Дмитрий Валерьянович подошел ко мне и, ласково обняв, поправил:

– Натальей Дмитриевной! Дочка это наша богоданная – моя и Марии.

– Вот и хорошо, – промолвила полноватая женщина. – А я Аксинья – кухарка ваша.

Все по очереди подходили, представлялись. Обращались со мной уважительно, и это мне тоже понравилось.

Чуть в стороне стояли два мальчика, которые смотрели исподлобья. Дмитрий Валерьянович подвел меня к ним.

– Наташа, познакомься, это братья твои. Старший – Григорий, а это Иван, младший.

Мальчики нехотя подали мне руки и с поспешностью отдернули их. Я подняла глаза на Дмитрия Валерьяновича, но он только улыбнулся и погладил меня по голове:

– Вы обязательно подружитесь. Идем, Наташенька, я покажу тебе дом.

Я подала ему руку и весело зашагала рядом.

В добротном, просторном и красивом доме на первом этаже располагались кухня, столовая, небольшая уютная гостиная и главное парадное помещение – овальная зала, перекрытая куполом восьмигранного бельведера, который прорезали арки и полукруглые проемы. В бельэтаже находился кабинет отца и было устроено несколько жилых комнат. Дмитрий Валерьянович провел меня по всему дому, а затем сказал, открывая одну из дверей:

– Вот, это твоя комната, Наташа.

Я радостно вбежала внутрь.

Комната была просторной, гораздо больше, чем моя спаленка в доме графа. Я теперь буду так его называть – ведь тогда я еще не знала, что он мой родной отец…

– Папа, – закричала я, – здесь даже балкон есть!

– Да, Наташенька, есть, только осторожно, не надо так свешиваться вниз, – одернул меня отец, – ты ведь еще маленькая!

– Нет, папа, я не маленькая, смотри… – и я встала на цыпочки, чтобы казаться хоть немного повыше.

Он тихо засмеялся.

– Ну пойдем, егоза, я тебе еще кое-что покажу.

Он открыл дверь в коридор и сказал проходившей мимо Марии:

– Распорядись, чтобы обед подавали, мы сейчас спустимся.

– Я уже распорядилась, Дмитрий Валерьянович. Там внизу круговерть с утра: все на кухне стараются угодить нашей Наташе, – она улыбнулась. – Ну как, нравится тебе твоя комната?

– Да! Очень!

– Ну вот и хорошо, вот и ладно…

И она прихрамывая пошла по своим делам.

В моей комнате обнаружилась еще одна дверь, и, открыв ее, Дмитрий Валерьянович пригласил меня войти. Это была ванная комната, довольно большая, с окном, выходящим на просторы парка. Половину помещения занимала огромная чугунная купель. На изящном круглом столике стояли красивый кувшин и тазик для умывания. Один угол от пола до потолка украшала отделанная изразцами голландская печь. Это было восхитительно!

– Сейчас, Наташа, я приглашу девушек, которые помогут тебе умыться и переодеться с дороги, а после спускайся в столовую.

– А во что же я переоденусь? Я и не знаю, где мои платья…

Он улыбнулся.

– Пойдем.

Мы вернулись в комнату, он подвел меня к большому шкафу, рядом с которым висело огромное зеркало, и, открыв его, вопросительно посмотрел на меня. Я обомлела: гардероб был заполнен нарядами. Там имелись и платья, и туфельки, и сапожки… даже плащ и шубка. Я осторожно провела рукой по дорогим тканям и мехам.

– Это что? Всё мне?..

– Ну а кому же еще? – засмеялся Дмитрий Валерьянович. – Мне они не сгодятся, сынкам моим тоже, ну а Марии маловаты будут.

Я запрыгала от счастья.

– Обживайся, дочка, только не задерживайся: ровно в два часа обед подадут. Успеешь?

– Я мигом, – радостно ответила я, нисколько не печалясь, что меня привезли сюда.