Мерцание зеркал старинных. Наташа – рождение яркой кометы

– Понимаешь, доченька… Я же мужчина…

Я и слушать ничего не хотела. Молча сжав губы, смотрела прямо ему в лицо. Всем своим видом я показывала только одно: «Убери ее отсюда! Я все равно не отступлюсь, пока не выживу ее из этого дома!» Мой эгоизм победил, и отец сдался. Он не стал меня больше травмировать – смазливая кухарка покинула наш дом.

Помню еще один очень тяжелый для меня разговор с папой. Он пришел ко мне в комнату и сел на кровать. Я читала какой-то французский роман.

– Дочка… – начал он осторожно, – ты знаешь, как я тебя люблю.

– Пап, – перебила я его, отбросив книгу, – ты говоришь это так, словно хочешь сказать что-то ужасное.

– Ну почему ужасное? Ты уже взрослая и должна знать, кто твой настоящий отец.

– Я и так знаю – ты!

– Твой кровный отец, Наташа, светлейший князь Григорий Григорьевич Орлов.

Я вытаращила глаза.

– Ты же его всегда графом зовешь… – странно отреагировала я.

– Он и граф тоже, просто мы привыкли величать его так, а на самом деле он светлейший князь…

Я молчала, отец тоже.

– Почему же тогда он отдал меня? Почему никогда не говорил, что он мой отец?

– Понимаешь, Наташа, твой отец – государственный человек, нельзя, чтобы кто-то знал, что ты дочь его…

– Кому нельзя? Почему нельзя?.. – вскочила я. – Кто моя мама? Куда он дел ее? – засыпала я отца вопросами. – Как зовут мою маму? Мне говорили, как и меня, Наташа. Это правда?

– Да, Наташенька, это правда, зовут ее Наталья Петровна. Она и граф – твои истинные родители…

Со мной случилась истерика, и я разразилась слезами. Мне многое осталось непонятно, но спрашивать больше не было сил, я только закричала:

– Нет! Нет! Он не отец мне вовсе! Мой отец – ты!

Я кинулась ему на шею. Он еще долго успокаивал меня, а я всё плакала и плакала. Обессиленная, уже засыпая, я спросила:

– Папа, а где моя мама? Куда он ее дел?

– Наташенька, поспи… Граф, твой отец, сам должен всё тебе рассказать…

Больше ничего не помню. Несколько дней я пролежала в горячке. Открывая глаза, я видела, что папа день и ночь сидит в кресле у моей кровати. Он кидался ко мне, как только я приходила в себя, и виновато просил:

– Наташенька, прости меня, дурака старого, прости…

Горячка прошла, и мы старались больше не говорить на эту тему.

Глава 10. Сватовство

В этот же год, однажды осенним утром отец пришел ко мне:

– Наташа, собирайся, мы едем в город.

– В город? Ой, как хорошо! – захлопала я в ладоши. – Пап, только поедем в коляске. Можно я сама лошадьми править буду?

– Ох, Наташка, солдатка ты и есть солдатка… Разве барышни правят лошадьми сами? Ну где это видано? Одна ты у меня такая – не как все.

Я весело засмеялась, понимая, что отец уже согласился.

– Да, надень что-нибудь поприличнее, – махнул он рукой. – Я внизу ждать буду, – и вышел.

Я быстренько принарядилась и выскочила во двор, отец уже стоял возле коляски. Быстрым движением я вскочила на облучок и весело крикнула:

– Садитесь, мой генерал, отъезжаем!

Отец усмехнулся, уселся сзади, и мы поехали. На мне было красивое платье, волосы развевались, и я сама правила лошадьми. Что еще нужно для счастья?

Перед въездом в город я вдруг поняла, что не знаю, куда мы направляемся, и остановила лошадей.

– Папа, что же ты молчишь? Куда ехать?

– Наташа, мы приглашены в один богатый дом… Я хочу познакомить тебя с очень важными людьми, и отец твой тоже там будет.

Я насупилась.

– Он хочет увидеться с тобой, нам всем нужно поговорить – решить одно очень важное дело.

Всё мое прекрасное настроение мгновенно улетучилось, и я капризно закричала:

– Он! Он не отец мне вовсе! Мой отец – ты! Я не хочу его видеть, и раз он тоже будет там, значит, я не хочу никуда ехать!

Папа шумно выдохнул.

– Наташа, так нельзя! Он князь, граф, важная фигура в нашем городе. Да что в городе – во всей России-матушке. Ты же видела: он вхож к самой императрице. Если ты будешь вести себя как теперь, то выкажешь ему свое неуважение… В его власти лишить нас с тобой всего, мы должны оказывать ему почтение. Понимаешь? Ты его дочь!

Я закричала еще сильнее, разразившись слезами:

– Какое почтение, папа? О каком уважении речь? Неужели ты не понимаешь: он предатель! Он бросил меня, выкинул из своего дома, даже дочерью назвать боится! Разве такой отец – хороший! Он нехороший, папа, лживый… Родной дочери стесняется.

– Наташа, ты многого еще не понимаешь. Он государственный человек. Государственный… На самой императрице жениться хочет, да… только не сложилось пока. Никак нельзя говорить, что дочь у него есть…

Отец помог мне слезть и усадил в коляску рядом с собой. Обнял и крепко прижал.

– Ну будет, девочка моя, я ведь рассказал тебе всё лишь потому, что взрослая ты уже и понимать должна, что жизнь – непростая штука, эвон как заворачивает. А Гришка… Он ведь любит тебя… любит. Вон какой дом тебе подарил и поместье…

– Ах, поместье?! Дом? – закричала я, вырвалась, спрыгнула на землю и побежала куда глаза глядят…

Я неслась по булыжной мостовой, не оборачиваясь. Под ногами скользили большие камни. Я споткнулась, едва не упала и зарыдала еще сильнее. Отец догнал меня, поднял, вытащил платок и начал вытирать мои слёзы, обхватил и стал утешать.

Никого и никогда у меня не было роднее и ближе, чем папа. Любовь, которую он мне дарил, нельзя сравнить ни с чем. Я прижалась к отцу, от его слов мне становилось теплее.

– Наташенька, девочка моя, так нельзя. Ты должна понять… И я тоже должен – как твой опекун… Григорий Григорьевич, твой отец, хочет тебя увидеть, он позвал нас в дом очень важных людей и ждет. Там, у Нарышкиных, будет обед. Лев Александрович пригласил и нас, и графа. Будут его жена, Марина Осиповна, и их дети. Григорий только хочет взглянуть на тебя. Никто не догадается, что ты его дочь, все будут знать, что ты со мной. Наташа… не упрямься, поедем. В этом городе только и разговоров, что о тебе. Болтают, что выросла девица красоты неописуемой. А он, Григорий, спит и видит ввести тебя в общество, которого ты заслуживаешь.

От всего пережитого и от ласковых слов отца у меня не осталось сил сопротивляться. Папа бережно поднял меня и повел к коляске. Усадив сзади, сам сел на место кучера, и мы покатили дальше. Подъехали к большому дому, перед нами отворились ворота. Отец попросил лакея:

– Водички нам принеси: барышне худо в дороге сделалось. Только господ не беспокой, а то волноваться изволят.

– Слушаюсь… – сказал слуга и быстро вернулся с большой кружкой воды.

– Успокойся, Наташа, приведи себя в порядок. И волосы поправь, а то ты Бог весть на кого похожа.

Достав из кошеля, пристегнутого к поясу, зеркальце, я быстро привела себя в порядок и подвязала волосы широкой бархатной лентой. Отец намочил платок, чтобы я протерла заплаканное лицо. Если бы хоть кто-нибудь знал, как я не хотела туда идти… Но всё же пошла.

Лакеи отворили перед нами двери, мы подошли к большой зале. Навстречу нам выплыла пышная женщина.

– Дмитрий Валерьянович, добрый день, заждались вас. Представьте нам барышню.

– Вот, Марина Осиповна, познакомьтесь, дочь моя, Наталья Дмитриевна.

Женщина приветливо улыбнулась.

– Ангел мой, ты и вправду так красива, как про тебя говорят… Проходите, дорогие гости, присаживайтесь.

Мы прошли в большую светлую залу. Посередине стоял длинный овальный стол, за ним сидели какие-то люди, которых я видела впервые, и мне отчего-то стало не по себе. Очень страшно было сделать к ним шаг, словно это были не люди, а монстры. Я подняла глаза и увидела во главе стола мужчину лет сорока пяти, по правую руку от него села женщина, которая нас так радушно приняла.

Я встретилась глазами с моим родным отцом. По телу пробежала дрожь неприязни. Граф смотрел прямо на нас, и уголки губ его едва поднимались. Нас пригласили на свободные места напротив графа. За столом стало очень тихо, все взгляды были прикованы ко мне. Мы сели.

– Позвольте мне на правах гостя… – граф встал.

– Важного гостя, – поправил хозяин.

– Ну право же, Лев Александрович, даже самые важные гости почтут за честь находиться в вашем доме.

Хозяин довольно хмыкнул. Я не понимала тогда, о какой важности они говорят, кто из них важнее и чем они меряются, но отчего-то напряглась – и не ошиблась, потому что речь сразу пошла обо мне.

– Наташа… – громогласно сказал граф, поднимая бокал. – Я рад, что у Дмитрия Валерьяновича выросла такая красавица-дочь. И вот что думаю: пора тебя замуж выдать. Как вы считаете, Дмитрий Валерьянович?

Отец покорно кивнул в знак согласия. Я в негодовании набрала воздуха, чтобы возразить, но папа, заметив это, тихонько сжал под столом мою руку. Граф же сделал вид, что не заметил моего возмущения, и продолжил говорить:

– Дмитрий Валерьянович мужчина уже в возрасте, да к тому же он нездоров. Ты, Наташа, можешь в скором времени остаться совсем одна!

От этих слов я словно остолбенела, ужас сковал меня жутким холодом. Лишь одного человека в этой жизни я любила – моего отца. А он! Говорит о нём такие страшные вещи! Я хотела закричать «Замолчи!», но от страха не могла даже пошевелиться. А граф продолжал:

– Тебе, Наташа, нужно выйти замуж за хорошего человека. Такая красота, как твоя, не должна оставаться без призора. – Тут он повернулся к молодому человеку, который сидел, так получилось, что как раз напротив меня. – Вот, посмотри, Наташа, какой достойный юноша, Александром его зовут. Он подающий надежды военный, хочет жениться на тебе… Его родители пригласили меня, так сказать, выступить в роли свата.

Я посмотрела через стол и увидела невзрачное прыщавое лицо. «Господи, словно жаба», – в ужасе подумалось мне. А этот Александр смотрел на меня и улыбался. Я нервно затеребила салфетку кончиками пальцев.

– Вот, Наташка, выпала тебе честь породниться со знатным цаским родом, древним и богатым!

Я не расслышала последних слов, задохнувшись от гнева и возмущения! На минуту я забыла, что рядом отец, что передо мной стоит граф, а за столом восседают представители знатных родов, – сейчас мне это было совершенно не важно! Я с вызовом посмотрела на графа, потом на этого прыщавого… и с горячностью выпалила ему прямо в лицо:

– Честь? Я за него не пойду! Фу-у-у! Да он прыщавый! Он на жабу похож! Я не хочу! Не хочу! – закричала я. – Он чавкает!

За столом воцарилась полнейшая тишина. Мои щёки пылали, дыхание было сбивчивым, я плохо понимала, что делаю. Краем глаза я видела своего отца, того, что воспитывал меня. Он сидел рядом, сжавшись, с опущенной головой. Граф так и застыл на месте с поднятым бокалом. Он глупо улыбался, не зная, как реагировать, особенно в присутствии всех этих важных людей.

Гости смотрели на происходящее как на спектакль и гадали, что будет дальше. Вскочила жена Льва Александровича – тогда я не знала, что прыщавый ее сын, – и первой нарушила молчание:

– Ах ты, вздорная девчонка, да как ты смеешь так себя вести?! Граф, наш светлейший князь, оказал честь сватать тебя как высокородную барышню, а ты?! Ведешь себя, будто девка дворовая! Кто тебя воспитывал?! Неужто в институте благородных девиц, который ты, как нам сказали, посещаешь?

Я видела, что отец сконфужен, и мне стало так обидно! Почему он не может возразить им? Ни этой мерзкой тетке, ни графу…

А она продолжала:

– Да тебя, милочка, не замуж в хорошую семью отдавать надобно, а выпороть хорошенько, как непослушных служанок.

Тут я вскочила и попыталась ей что-то ответить, но от возмущения у меня перехватило дыхание и слова застряли в горле. Я хватала воздух ртом, словно рыбка, потом цапнула со стола стакан с водой и выплеснула содержимое в ее сторону, сожалея, что не могу попасть в лицо. Отец резко дернул меня за платье, и я, промахнувшись мимо стула, села прямо на пол… «Боже, – подумала я, – какой канфуз, позор!» По столу побежал гул: гости ждали продолжения.

Всё происходило очень быстро, но мне показалось, что позади целая вечность унижения. Я вскочила и побежала вон, не одеваясь, промчалась мимо растерянных лакеев на улицу. Я неслась через клумбы, не оглядываясь, выбежала за ворота…

Я убегала очень долго, не понимая, куда и зачем несут меня ноги. В голове стучало только одно: «Быстрее! Уйти от них! Подальше от этого позора, от этой прыщавой мерзкой жабы, за которую меня хотят выдать замуж!» Не помню, сколько прошло времени. Было темно и холодно. Я продолжала бег… Лишь резкая боль под ребрами заставила меня остановиться.

Жадно хватая ртом воздух, я согнулась чуть не пополам. Сердце бешено колотилось, холодный воздух не хотел входить в легкие, в груди сильно болело. Я огляделась. Ночь… темно… только редкие звёзды на небе… Вокруг никого. Я пошла вперед и попала на какую-то узкую улицу. Мне стало очень страшно. В голове стучала только одна мысль: «Папа… он остался там, с ними… Он не стал догонять, он тоже предал меня… Я теперь совсем одна!»

Глава 11. Постоялый двор

Ко мне приближались чьи-то голоса. От страха я забилась меж двух домов и увидела калитку, под которой можно было пролезть. Так я оказалась внутри двора, где было довольно грязно, ходили свиньи. Брезгливо подхватив юбки и перепрыгивая через лужи, я пробежала мимо них и заскочила в дом.

Оглядевшись, поняла, что это либо кабак, либо постоялый двор. Пьяные мужики громко разговаривали за столом. Мерзкий, резкий запах затхлости и какой-то еды – то ли щей, то ли потрохов – шибал в нос. Ко мне подошла полная женщина невысокого роста с голыми толстыми руками. Поверх не очень чистой одежды на ней был холщовый передник.

– Девочка, кто ты? Как ты сюда попала?

– Я… Наталья Дмитриевна Ярышева… Я потерялась, упала и порвала платье.

Женщина с нескрываемым удивлением рассматривала меня. Уж больно я не вписывалась в их убогий интерьер.

– Ну что ж, заходи. В городе по ночам гулять опасно, особенно столь юной барышне.

– Я заблудилась и не знаю дороги домой… – это всё, что я смогла выдавить, прежде чем горько-горько заплакала. Мне стало очень жаль себя в этот миг, я почувствовала себя самой несчастной на всём белом свете.

Женщина взяла меня за руку и повела наверх, приговаривая:

– Пойдем… пойдем, я уложу тебя. Раз такая барышня потерялась, ее непременно будут искать, уже точно ищут. Подожди до утра, найдут. Не плачь, сыщут тебя, обязательно! Я ужо похлопочу, пошлю мужиков, авось встретят кого, кто тебя разыскивает… – и тихонько буркнула: – За такую-то барышню наградят – не поскупятся. Ужо я похлопочу… постараюсь, чтобы нашли тебя.

Она привела меня в комнату, где пахло так же мерзко, как и внизу. Показала, где я буду спать. Потом вышла и принесла какой-то еды. Я села на кровать, поджав под себя ноги, обхватила колени руками и, мерно раскачиваясь, постаралась успокоиться. Даже попыталась что-то съесть, но похлебка была невкусной. Попробовав, я резко отодвинула миску – так, что содержимое расплескалось по столу.

Чтобы хоть чем-то себя занять, чтобы ожидание в этом неприятном месте не было таким невыносимым, я стала вспоминать, что произошло со мной за этот такой длинный и, как мне тогда казалось, самый несчастный день в моей жизни.

«Отец сказал, что мы едем в гости к очень важным людям… Да… Хороши «важные люди». Эта Марина Осиповна верещала как резаная… За прыщавого заступалась… А-а-а, – осенило меня, – так это, наверное, их сын! Вон оно в чём дело! Как его там звали… Александр. Нарышкин? Ну да… Я что-то слышала, это какая-то известная семья… Нет! Нет! Всё равно не хочу замуж за урода прыщавого!

Но самое обидное было, как захихикали сидящие там девицы, эти курицы высокородные, когда я плюхнулась на пол… Да они не знают ничего, не понимают! Что я не простушка какая-то! Я графская дочка – даже княжеская! Я намного лучше их, и красивее, и богаче одета! Мой папа, мой настоящий папа, который воспитывал меня…»

И от этих воспоминаний вдруг очень больно закололо внутри, словно тысяча отравленных иголок вонзилась в сердце. Я в ужасе прошептала:

– А ведь он не пошел за мной… Он остался там, с ними… Они заодно! Он предал меня так же, как предал граф…

Я горько заплакала и упала на подушку. Я лежала, свернувшись в калачик, глаза мои стали слипаться, я засыпала… Мысли путались: «Что?.. Что же мне теперь делать? Меня точно потеряли… и никогда уже не найдут. Я навсегда останусь жить тут… со свиньями…»

Проснувшись, я сразу поняла, где нахожусь, и от этого опять заныло сердце. Значит, то был не сон! Все это происходит наяву!

– Боже! – взмолилась я, подняв глаза к грязному потолку. – Господи, ну почему я такая несчастная?

Тут дверь в комнату отворилась, вошла давешняя женщина в переднике, в руках у нее были кружка молока и кусок хлеба.

– Вот, детка, поешь.

Поставив кружку на стол, она всплеснула руками, увидев разлитую похлебку. Покачав головой, недовольно спросила:

– Ничего не ела? Не по вкусу наша еда? Чего же ты, как свинья какая, разлила-то всё?

Я сидела на кровати и злилась.

– Уйдите! И еду свою унесите, я ничего не хочу!

– Вздорная девчонка! – зло сверкнула глазами женщина и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Я опять заревела.

– Ну почему, Господи, все называют меня плохой и вздорной? Никто, никто на белом свете меня не любит… Папочка, папа, – причитала я, – я простила тебя! Найди меня, папа. Я очень хочу домой, я боюсь здесь оставаться. Ну найди меня, папочка! А если ты не найдешь меня? – слезы с новой силой покатились из глаз, и я решительно заявила:

– Тогда я здесь ничего не буду есть, ослабею и умру! И пусть он потом мучается, что предал меня и я умерла, несчастная, в этом грязном месте. Или… Я сбегу в лес… и буду там бродить… пока меня не растерзают дикие звери.

Дверь в комнату вновь отворилась – заглянул незнакомый бородач. Я даже вздрогнула от неожиданности: так сильно увлеклась я своим горем, прокручивая в голове, как меня будут драть дикие звери и как потом найдут мое бездыханное тело.

– Пойдем, за тобой пришли!

Я встала и пошла за мужчиной.

Сходя по ступенькам, я увидела своего отца. Не знаю, что творилось в моей голове, но, завидев его, я резко развернулась и попыталась удрать. Дорогу преградил косматый мужик, что пришел за мной. Я в растерянности оглянулась: отец упал на колени и полз к лестнице, на которой я стояла.

– Доченька, Наташенька, прости меня, дурака старого… – он тянул ко мне руки и плакал. – Наташенька…

Я подбежала, пытаясь поднять его с колен, но он никак не хотел вставать, обхватил меня и плакал, уткнувшись в подол моего истерзанного платья. Я гладила его по голове.

– Папочка, милый, вставай, пойдем домой, идем отсюда скорее, папа…

Я обнимала и целовала его… Отец, попытавшись встать, вдруг резко схватился за сердце.

– Папа, папа, тебе плохо? – я упала на колени рядом с ним, смертельно испугавшись, что он сейчас не выдержит и умрет, и вдруг поняла, как сильно его люблю! Ведь я не смогу без него жить…

– Вставай, папочка, тебе больно?

Он улыбнулся.

– Нет, радость моя, доченька моя дорогая. Всё хорошо… Уже всё хорошо, я нашел тебя, а это самое главное. Пойдем, моя милая!

Глава 12. У меня теперь два отца

Мы встали, обняли друг друга и пошли со двора. Уже за воротами я увидела графскую карету, а в окне – лицо графа. Я вдруг опять испугалась, что меня отвезут назад, в дом той противной женщины, к ее прыщавому.

– Папа, я не сяду к нему, я лучше пешком пойду. Не поеду я к этому прыщавому, фу-у… жаба он самая настоящая.

– Доченька, мы поедем домой.

Из кареты вылез граф. Он медленно шел к нам, статный, гордый, высокий и красивый…

– Наташа… Как ты можешь так вести себя? – сказал он с укоризной. – Воспитывать тебя нужно, а Дмитрий Валерьянович балует! Никак невозможно так это оставить! Я вынужден буду лишить тебя содержания и всяческой поддержки, покуда ты не одумаешься и не начнешь вести себя как настоящая барышня.

Граф строгим голосом отчитывал меня, но глаза… его глаза говорили совсем другое: «Дочка, доченька, прости меня!» И тогда я наконец-то поняла, что он тоже любит меня, что его титул – лишь маска, которую он надел, и что именно она не позволяет ему говорить по-другому. Страх мой пропал… В этот момент я впервые ощутила, что у меня два любящих отца.

Граф подал мне руку и помог забраться в карету. Я села рядом с отцом и прижалась к нему, словно маленькая. Граф сидел напротив и задумчиво смотрел в одну точку. Ехали молча, отец все время гладил меня по волосам, словно пытаясь разобрать мои спутанные локоны и такие же спутанные мысли. А граф задумчиво посмотрел сначала на отца, затем на меня, отвернулся к окну и до самого дома не проронил ни слова. И мне отчего-то стало жаль его: при всем своем гордом величии и великолепии он выглядел жалким и потерянным.

Мы подъехали, я первой вышла из кареты и побрела к дому. А граф и отец на некоторое время задержались. И мне показалось, или я услышала, будто граф сказал:

– Береги ее, Валерьяныч, – и поспешно уехал.

Я не пошла – побежала в дом, по дороге сбрасывая туфельки. Я мчалась по лестницам и кричала высыпавшим навстречу служанкам:

– Быстро, быстро, чего уставились? Быстро мне ванну!

Я сорвала грязное платье, крича вошедшей девке:

– Забери это… и туфли, какие внизу валяются, можешь взять себе, – будто это они были виноваты в том, что со мной приключилось.

Служанка поклонилась и, довольная, стала подбирать платье с пола. Вдруг я передумала:

– Нет! Нет! Выброси, чтобы я их никогда больше не видела. Никогда! Слышишь?! И ослушаться, Глашка, не смей! Не дай Бог, узнаю, что ты по-своему сделала, высечь велю, так и знай!

Это была моя излюбленная угроза – «высечь». Никто и никогда в нашем поместье не сек крепостных. Бывали, правда, и бунтари, и пьяницы, но папа лишь единожды выслал двоих – не знаю уж, за какие проступки. Крестьяне и слуги любили и жалели моего отца, добрым словом поминали матушку и говорили, что лучшего барина им не надобно…

Я вошла в ванную комнату. Чугунную купель на ножках с серебряными шарами в изголовье вместе с мебелью и многими другими предметами, наполняющими мой будуар, привезли из Франции.

Внутри изразцовой голландской печи располагался бак для горячей воды. Такая же печь находилась и в ванной комнате папы, они топилась из небольшой котельной, расположенной между нашими покоями, так, что ни гари, ни дыма я никогда не чувствовала. Тонкая медная труба с краном выходила из стены прямо над ванной.

Я забралась в горячую воду, отогреваясь, мне было хорошо и спокойно, я смотрела в окно на свой парк, где стелился желто-красный ковер опадающих листьев, а вдали виднелось озеро… «Как красиво, – подумала я, – но отчего-то грустно, словно…» Мне вдруг на минутку показалось, что с этими желто-красными листьями в моей жизни будет связано что-то очень страшное, трагическое. Я тряхнула волосами, словно сбрасывая с себя наваждение, и с головой погрузилась в воду. Да так и лежала там с открытыми глазами, покуда хватило воздуха…

Приняв ванну, я вышла в спальню в теплом домашнем халатике и прямо в нём хотела спуститься к столу, где меня уже ждал отец. Но противная немка-гувернантка фрау Эльза остановила меня:

– Барышня, разве можно в таком виде выходить к обеду? Пойдемте сейчас же оденемся.

Я вернулась к себе. Мне принесли три платья. Я выбрала юбку и корсет. Решив, что надену, обернулась к прислуге.

– Чего стоите? Пошли прочь, сама справлюсь!

Девушки покорно вышли. Я стала надевать платье, но крючки на спине никак не хотели застегиваться. Я пыхтела, злилась, но у меня так ничего и не получилось. Я сняла яркий наряд и со злостью отшвырнула. На кровати лежали еще два платья. Я выбрала белое, просторное, без труда облачилась в него, на ноги надела туфельки того же цвета. Сев перед своим любимым большим зеркалом, внимательно осмотрела себя и стала причесывать волосы. «Замуж… как странно… Неужели действительно нужно выходить замуж? Ну уж если и выходить, то обязательно по любви», – твердо решила я.

Я редко молилась, но иногда, когда мне было очень-очень нужно, всё же обращалась к Богу.

– Отец наш небесный… – сказала я, устремив взгляд куда-то вдаль, за окно, где по небу плыли облака, – я мечтаю влюбиться… Да так сильно – прям сильно-пресильно! И чтобы он, мой избранник, был красивый, достойный, умный, и, Господи, пусть он побыстрее придет ко мне…

В дверь постучали, прервав мою молитву. Я с досадой крикнула:

– Войдите.

Это была новая кухарка. В отличие от изгнанной, тощая. И я не сомневалась, что такая моему отцу ни за что не понравится! Не за что щипать будет. Лучше пусть она мослами по дому гремит, чем отца своими прелестями искушает.

– Наталья Дмитриевна, папенька ожидают вас в столовой.