Память плоти. Психологический детектив

                                         * * *

Лидия подсела в грязноватый «Форд» Вадима на Второй Песчаной, отказавшись категорически, чтобы он заезжал за ней к подъезду, миксер доволокла и разместила коробку на заднем сиденье. После неловких приветственных фраз машина тронулась, Вадим по необходимости смотрел на дорогу, Лидия без всякой необходимости смотрела перед собой. Она была вымотана утренними страстями: ей хотелось молчать. Вадиму тоже не хотелось трепаться, его осенило:

– Барселона?

– В смысле?

– Музыка, хотите? Альбом Барселона, Меркюри и Кабалье, Монсеррат Кабалье.

Лидия была равнодушна к музыке, но сейчас она с радостью восприняла предложение Вадима, судя по пробкам, ехать было больше часа. «Надеюсь, будет громко!» Вадим включил диск на большой громкости, хотел убавить, но Лидия попросила оставить. Разговаривать было невозможно, и это их успокоило и примирило с временным пребыванием в общем ограниченном пространстве.

Неожиданно для себя она увлеклась: музыка звучала странно: нервный, иногда на грани истерики голос Меркюри летел к Солнцу и возвращался обратно, сохранив испепеляющий жар, но обнятый защитной серебристо-лунной оболочкой изысканных колоратур Кабалье. Чувствительная скорее к визуальным, чем слуховым образам, Лидия слушала и одновременно смотрела мысленным взором. Она вспомнила выставку старинных костюмов, на которую однажды позволила затащить себя Вере: камзолы и кафтаны аристократов восемнадцатого века сдержанно светились вышивкой такого же серебряно-золотого блеска, как вокальная магия неимоверной каталонки Марии де Монсеррат Вивианы Консепсьон Кабалье-и-Фольк и божественного парса Фарруха Булсара, известного миру как Фредди Меркюри.

Когда машина Вадима подъехала к старому забору, который все никак не мог собраться поменять Василий, Вадим и Лидия были почти довольны друг другом, благодаря отсутствию внешнего диалога и, возможно, присутствию внутреннего, что-то вроде:

– Вам нравится?

– Да, очень.

– Мое любимое.

– Теперь мое тоже.

– Спасибо.

– И вам.

– А мне за что?

– Сами знаете. За то, что разделили что-то важное в моей жизни.

– И вы, вы тоже разделили. Редкое наслаждение.

Но, конечно, ничего этого не было произнесено, Лидия только помотала головой, отметая ненужные эмоции, а более чувствительный Вадим с трудом вылез из машины, разорвав кокон их музыкального единения, и поплелся в сторону дома с миксером наперевес.

                                         * * *

Вокруг дома Солдатенковых распространялись гармония и покой. Все было кстати: и погода – нежаркие плюс двадцать пять, и благоухающий сад: запах сирени от белой до темно-лиловой, и старая, но бодро цветущая яблоня, и мелкие фиолетовые цветочки, которые холила и лелеяла Вера на клумбах, и беседка с недавно построенным очагом и грубым деревянным столом, и брошенные велосипеды близнецов, чьи голоса были слышны из дома:

– Мам, а где банки с огурцами?

– Мама, а салат со сметаной или майонезом?

Среди этого великолепия похаживал Васька, как маленький боярин, покрикивая на четырех женщин, включая старенькую слепенькую маму Веры, которая была посажена чистить картошку в большую синюю кастрюлю:

– Вер, гости приехали. Тащи стулья или шезлонги давай с веранды!

– Злата, где бадья с шашлыком?

– Мама, вы тут на солнце перепечетесь, давайте я вас в тень!

– Таня, идите с гостями поздоровайтесь!

И, как и следовало ожидать, никто не отзывался на призывы Василия, потому что все понимали, что их единственная цель – хвастовство тем миром и домом, который он обустроил, обеспечил и окружил своей энергией хозяина и мужчины.

Вместо девочек к Вадиму вышла Вера, обняла его без ладоней, запачканных какой-то снедью, кивнула на беседку, и он, наскоро ополоснув руки под садовым краном, двинул туда, где перед очагом стояла бадейка с пахучим шашлыком, замаринованным накануне. Василий поплелся за ним. А Лидия, прихватив с кухни нож, присоединилась к Вериной маме и делу спасения хотя бы какой-то части картофелин, старательно покоцанных подслеповатой старушкой. Мужики мгновенно заорали о чем-то в беседке, и к Лидии подошла Вера.

– Что?

– Да ничего. Обошлось-таки без увечий?

– Умный мужик. Сразу понял: ловить нечего – и включил какой-то старый альбом.

– Хороший миксер, спасибо.

Тактичная Вера больше не поднимала вопрос о знакомстве, Лидия расслабилась.

– Нет, ты не думай, она нормальная баба, только жизнь ее потрепала, – в беседке Василий изо всех сил изображал помощь Вадиму, который сноровисто насаживал на шампуры куски мяса, луковицы, помидоры и баклажаны.

– Муж ее, бывший уже, отсидел за убийство.

Василия распирало от информации. Он сбавил голос до драматического шепота, так и не дождавшись уточняющего вопроса Вадим, последним ударом «вбил» самый острый гвоздь своего рассказа:

– Он усталый был, с похмелья, машину неудачно развернул и девочку их задавил… насмерть, два года всего… На глазах у Лидки.

Вадим остановился. Он отвернулся, потому что ему перехватило горло от чувства сострадания и отчаянной невозможности помочь. Как поможешь такому? Васька закончил рассказ:

– Ну, она не простила, развелась, а так баба хорошая, порядочная, чистенькая.

Вадим посмотрел на Лидию, и она показалась ему не взрослой замороженной теткой, как сначала, а несчастной маленькой девочкой, которая ну никак не могла ожидать, что в жизни столько горя и как будто остановилась на пороге непереносимых открытий и замерла.

Лидия почувствовала его взгляд, оглянулась, отвернулась, Вера прошептала ей:

– Он добрый. А так сама смотри.

                                         * * *

Через три часа все наелись девчачьих салатов, отварной картошки с укропом, шашлыка, кое-кто и ледяной водки напился, Таня со Златой усвистали к друзьям, мама Веры ушла отдохнуть, а за столом произошло удивительное. Неприятный, колючий, совсем не светский диалог между трезвым Вадимом и слегка пьяненькой Лидией не прерывался уже несколько минут. Ни попытки Василия вклиниться, ни деликатные просьбы Веры к Лидии помочь с чаем – ничто не помогало. Речь шла о работе Вадима.

– Они просто дети, которые совершили ошибки.

– Нет, не ошибки. Они воруют, грабят, они ни перед чем не остановятся, если им нужна доза.

– Да не они, это их болезнь.

– Что ж, теперь пожалеть их и не наказывать?

– Ну, почему: если правонарушение – надо наказывать, но вообще-то их нужно лечить.

– Кого лечить? Воров и убийц? Они взрослые, половозрелые особи, должны отвечать за свои поступки.

– Вообще-то, наркоманИя – болезнь, малая психиатрия, диагноз.

– Так можно и сумасшедших маньяков признать невменяемыми, давайте прослезимся, ах, у них психиатрия, большая или малая.

– Насколько я знаю, понятие невменяемости никто не отменял. И в отношении маньяков тоже.

– Некоторых нужно просто сажать, сажать и сажать. А некоторым и смертной казни мало.

– Так мы до геноцида душевнобольных договоримся. Знаем. Плавали. Фашизм какой-то!

– Вы меня фашизмом не пугайте.

– А как быть с теми, кто в ремиссии? Они годами не употребляют, у них работа, семьи, их что, тоже в расход?

– Сегодня он в ремиссии, а завтра зарезал кого-нибудь за дозу. Вы как в глаза их родных смотреть будете?

– То есть вы предлагаете геноцид?

– Я считаю, наркоманов сажать надо. Им же лучше: за решеткой – лучшая ремиссия.

– Да вы шутите?

– Нет, это вы шутите. А я серьезно. И наркоманов всех бы посадила.

– Не удивлен, что у нас в стране полно беззакония, если в Следственном комитете такие взгляды.

– А я удивлена, что нас всех еще не перерезали, не передавили ваши невинные наркоманы или алкаши проклятые.

Вадим вскочил, он закурил, отошел под сосны и лиственницы. К нему подбежал Василий и шепнул:

– Не слушай ее, пьяная баба, язык как помело.

– Да нет, она права в чем-то. Ты прости, Вась, поеду я, не могу я, как-то второго сорта, что ли… не могу. Извинись перед Верой.

Вадим сел в машину, и обескураженный друг открыл автоматические ворота, за которыми за мгновенье скрылся старенький «Форд».

Лидия с недоумением и тревогой смотрела на происходящее, за стол вернулся Василий, накатил рюмку водки, подчеркнуто не предложив Лидии. Заведенная, она не могла остановиться:

– Я права. Если б Воронкин не пил тогда. Что?

У Лидии по красным щекам ползли слезы. Василий молчал. С крыльца сошла Вера, она обняла Лидию:

– Поплачь, поплачь! Все лучше, чем ненавидеть… Вадику тоже пришлось. Война все-таки. Он алкоголик, лет пятнадцать в завязке уже.

                                         * * *

Терлецкий уехал в офис работать, несмотря на воскресенье: он и не помнил, что такое воскресенье, хотя иногда вспоминал детство и счастливые бездельные дни шаббата, которые не пропускал его религиозный отец. Но Терлецкий был уверен, что Богу, если он есть, все равно, работает он шесть или семь дней в неделю. В бизнесе не было шаббатов: последние двадцать пять лет он делал деньги, у этого занятия не было перерывов и выходных. Впрочем, раза три-четыре в год он улетал в хороший гольф-клуб и целыми днями энергично проходил лунки, иногда в обществе инструктора, игрока Высшей лиги, иногда вместе с такими же деловыми мужчинами, для которых в эти часы не существовало ничего, кроме зеленой травы, клюшек и лунок. После легкого ланча он отдыхал, трахал свою «сучку» и вечером выводил ее в ресторан, неимоверно красивую в полупрозрачных волшебных нарядах, увешанную баснословными искрящимися украшениями. За ужином он снова делал деньги в обществе таких же одержимых мужчин в черных смокингах или безупречно сидящих вечерних костюмах. По дороге на работу Терлецкого посетило странное чувство, он вдруг понял, что соскучился по Лауре. «Жаль, не родила Ларка… красивые бы были… Черт, надо ее найти все же!» Он набрал руководителя безопасности, тот ответил после второго гудка.

Леночка уже жалела, что согласилась на прогулку с мамой. Во-первых, она пошла в платье и босоножках и сразу поняла, что после вымощенных дорожек в центральной части поместья идти тяжело, дорожка к озеру сохранилась в первозданном виде, и идти по ней на каблуках неудобно, но не возвращаться же! Леночка выросла в скромной, интеллигентной семье – больше всего на свете она ненавидела скромность и интеллигентность. Лет с тринадцати она мечтала продать свою уже проявившуюся красоту и «манкость» подороже. В отличие от подобных ей девушек, которые уже с пятнадцати-шестнадцати лет жили за счет мужчин, Леночка искала беспроигрышный вариант… И внезапно глупо и нерасчетливо влюбилась в богатого известного мужчину. Она училась в университете, он подъезжал за ней после пар на прижатом к асфальту спорткаре, и она легкокрылой бабочкой летела навстречу гонкам на машинах, безумным закрытым вечеринкам и крышесносному суточному сексу. Увы, все повернулось совсем по-другому. Но она была готова на все ради любимого: даже жить с Терлецким и даже выйти за него, если получится…

– Если получится, мы должны устроить свадьбу на Сардинии в сентябре. Говорят, это сезон сбора винограда, как же я хочу увидеть эти осенние виноградники, попить молодого вина!

Раиса Леонтьевна рассуждала так, как будто еще полгода назад пределом ее мечтаний не была поездка в подмосковный санаторий. Она быстрее, чем ее дочь, расправила крылья мечты в новых обстоятельствах и готова была на все, чтобы ее девочка как можно скорее стала законной Терлецкой. Леночка вздохнула: ей не нравилось, как мама напирала: «ОМГ, я и так все делаю!» Ради любимого она была готова на все.

Георгий Терлецкий, обожаемый московской тусовкой красавец, атлет и известный благотворитель, успешно скрывал от всех (или думал, что скрывал) бездны интеллектуальной ограниченности, душевной ненависти и депрессивных намерений. Мало того что его отлучили от доброй ласковой матери в десять лет и отправили в престижную британскую школу, где он выкручивался с учебой только благодаря тому, что успешно играл в школьной команде по регби, но и в дальнейшем его двигали как шахматную фигуру, не спросив о его желаниях, намерениях и планах. Благодаря спорту, он уже собирался в толковый университет, как вдруг его отцу показалось, что образования его сыну достаточно, и он вернул его в Россию, воткнув в совет директоров одной из своих компаний. После восьми лет за рубежом Жоржу сначала все казалось диким в России, но он быстро оценил возможности национальных двойных стандартов. Днем он как хороший мальчик высиживал советы директоров и председательствовал в благотворительном фонде, а во второй половине дня наслаждался безудержным самоуничтожением, безбожно миксуя наркотики и алкоголь, стритрейсинг и подпольные казино, девочек и мальчиков. Он вытащил себя из постели, проглотил натощак утренний фармацевтический комплект и чашку кофе. Он смотрел в окно и видел, как в перспективе их сада по дорожке удаляются две женских фигуры: светящаяся ундина Леночка и ее мать.

Сейчас ему было особенно тяжело, но игра стоила свеч и всего возможного и невозможного риска: благодаря ей он рассчитывал в скором времени обрести свободу.

– Катя, ты должна убирать игрушки в комнате мальчиков не раз в день, а тогда, когда это необходимо. Это твоя работа, а не Мисс.

Галина Терлецкая с удовольствием отчитывала испуганную служанку и думала про себя: «Когда уже Istwood вернется? Что за мода – отпуска по месяцу? Никто так не отдыхает, тем более the majordomo! Две недели enough! Поэтому у них все и работает! Отец в конец распустил прислугу. Ну, конечно, «этим» точно плевать: что они в жизни видели?

«Эти», «Миськины», «Cinderella» – как только ни называла Галина новую подружку отца и ее мать. Она, естественно, плохо относилась и к Лауре, но «по крайней мере, у той был класс, а у этой что? Высокая фертильность? Ужасно!». А может, дело в том, что с Лаурой Галина и не встречалась почти. Все семь лет ее царствования в жизни и поместье отца Галина жила в свое удовольствие в Wordswort Abbey, родила детей, потомков славного британского рода, выстроила беспроблемную параллельную жизнь с мужем и чуть не прозевала катастрофу. Ее лорд, реконструировав на миллионы семьи Терлецких основную часть своих владений, задумался о том, как возродить свой наследственный надел, часть которого успешно распродавалась в течение всего двадцатого столетия. Галина в дополнительных деньгах отказала, в качестве демарша переехала в Лондонский дом и вышла на работу в банк, принадлежавший ее отцу. То, что ее муж бисексуален, она поняла давно, то, что он сожительствует с молодым актером, ее не смущало, но то, что он начал ухаживать за наследницей миллиардного состояния одного известного типа из Силиконовой долины, расставило все акценты. Галина уехала в Россию вместе с растерянными детьми. В ее голове созрел план, осуществлению которого сильно мешали «сучки» Терлецкого, да что уж там, и сам Терлецкий.

Леди Гейл Вордсворт планировала свое триумфальное возвращение в Лондон.

                                         * * *

Вадим сидел на воскресной группе анонимных алкоголиков. Это была одна из его любимых групп, при церкви, в которой батюшка оказался настоящим христианином: помещение предоставил, но в дела группы не лез и вообще привечал всех, поэтому в эту группу ходили не только православные, но и татары-мусульмане, и девушка-буддистка и даже пастор из евангелистов. В общем, хорошая была группа, здесь было и несколько тех участников, чьим «спонсором» уже несколько лет назад был Вадим – его срок трезвости был самым длинным в этой группе. Он почти машинально повторил молитву: «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого». Весь в своих мыслях, он автоматически представился: «Я алкоголик, меня зовут Вадим», мазнул взглядом по двум новеньким, которые смущенно пробормотали незапомнившиеся имена. Тотчас же ему стало стыдно: он сделал усилие и включенно, с удовольствием прочитал в переданной ему книге содержание восьмого шага: «Составили список всех тех людей, кому мы причинили зло, и преисполнились желанием загладить свою вину перед ними». Он замолчал и, пока участники группы сначала вяло, а потом все более страстно вспоминали тех, кому причинили зло, молча сидел и пересматривал свой список. Список Вадима был необычным: в две колонки. В одной значились четырнадцать человек солдат взвода из шестнадцати – это был постоянный список.

Во второй колонке были перечислены родные и друзья Вадима, его школьные учителя, случайные участники ДТП и прочие важные и неважные люди, большинству из которых Вадим прижизненно или посмертно уже принес свои извинения. Сейчас в нем было не вычеркнуто только одно новое имя: Лидия Воронкина.

После красноречивой паузы за сбивчивым рассказом тяжелого и бестолкового мужика Максима о том, как он бил жену и детей, Вадим сказал свое слово:

– Вчера я был у друга… прекрасная семья, отличный день, даже… выпить не хотелось.

Группа покивала, так как оценила забавное определение Вадима: «Действительно, отличный день!»

– Там была женщина, неприятная такая, знаете, которая все знает, всех судит…

Группа улыбалась: большинство из присутствующих были из тех, кого жестоко судили и/или тех, кто сам судил всех и каждого. Эта тема была популярной: у алкоголиков всегда были свои значимые отношения с гордыней.

– Так вот, я и говорю, неприятная женщина. Хотя кто я, чтобы ее судить? Я ее не знаю… может, она оказалась бы приятной в каком-то другом случае… может, выпила лишнего… не знаю я. Она нападала на всех зависимых, говорила, что всех сажать надо, и я… в общем, я не справился с гневом.

Группа сочувственно молчала: каждый из присутствующих слышал в свой адрес всякие пожелания, в основном от «чтоб ты сдох» до «дорога тебе в ад». Участники пригорюнились. Вадим продолжал:

– Я ее фашисткой назвал… но она ведь такая же, как мы… там трагические обстоятельства: ребенок, муж… не хочу пересказывать. Она также в «тюрьме», и никого рядом… одиночество такое!

Это группа тоже понимала, как понимала и то, что этот круг света по воскресеньям был часто их единственным местом, где каждый из них хотя бы на время был избавлен от боли никомуненужности, где рядом с каждым был другой. С каждым: даже с доведшим семью до отчаянного побега в неизвестном направлении Максимом, даже с убившим по пьяни в ДТП и отсидевшим Русланом, даже с бомжихой Розой, которая на каждом собрании сообщала: «Срок трезвости – один день».

Казалось, даже мертвые солдаты, те, четырнадцать из первого списка людей, которым причинил зло Вадим, сочувственно молчали.

– Спасибо, Вадим!

– Спасибо!

– Спасибо, Вадим, что поделился!

                                         * * *

Все воскресенье той, за кого так горячо переживал Вадим, тоже было тревожно. Она рано уехала от друзей, с которыми почувствовала себя неловко, и, вместо дома, завернула на работу. Здание на набережной Академика Туполева встретило ее гулкими пустыми коридорами, тихими кабинетами и не работающим по воскресеньям буфетом. Она зарядилась кофе и иностранной шоколадкой из автоматов и приступила к чтению материалов по делу Терлецкого. Повестки были разосланы, и начало следующей недели грозило быть напряженным. Следователь Воронкина перечитала информацию, собранную по семье потерпевшей, по сотрудникам клиники, написала пару служебных имейлов, в том числе СоложЕницыну с просьбой о содействии с семьей олигарха и Араеляну с «волшебным пенделем», в котором он, скорее всего, не нуждался. Лидия шуршала листками, мысли ее текли плавно, но вяло: «И в чем мотив? Зачем полуживую женщину куда-то тащить? Может, выкуп? Или зачем-то нужно было спрятать ее труп? Зачем?»

В этом странном деле у Лидии не срасталось ничто с ничем: «Если она была нужна живой, то зачем? Деньги? Месть? Сексуальный интерес? Способ воздействия на Терлецкого? Может, убивать ее к клинике почему-то было не с руки? Надо порыться в ее жизни до того…» Она полистала справочные материалы, оказывается, потерпевшая уже была замужем. «Ни хрена себе! В двадцать семь уже второй брак: торопилась девушка, наверное, товарный вид потерять боялась. Впрочем, срок давности с развода семь лет… Нет, не греет!» Лидия отвлеклась от семейно-амурных дел потерпевшей и взглянула на список сотрудников клиники «Гиппократ». По общему мнению, Лаура была фантастически привлекательной… неужели настолько, чтобы ее полумертвой трахать? Лидия брезгливо поморщилась: после стольких лет работы с темными сторонами человеческой натуры она все еще сохраняла неравнодушие в таких случаях, как этот: «Бедная женщина, воспользоваться таким беспомощным состоянием… только мужики на такое способны… да, они на все способны».

Лидия с неприязнью вспомнила вчерашнего мужчину, который ей сначала даже понравился своей деликатностью, хотя она в этом не признавалась даже себе. «Впрочем, как и все они… с гнильцой… алкаш». Она даже вытерла руки гигиеническими салфетками, как бы стирая с них след взаимодействия с неприятным типом. Раздался звонок. Она с недоумением, а потом и с осуждением смотрела на экран мобильного: там висел звонок от этого самого неприятного типа, который был записан у нее в контактах как В., друг Солдатенкова.

В то время как Вадим дважды набрал ее номер с мыслью извиниться и загладить «зло, которое причинил», она смотрела на экран и думала: «Нет, больше никогда, никаких знакомств, дружб, любовей, брака, теперь только дело». А телефон звонил и звонил. Тогда она сбросила звонок. «Если теперь не дойдет…» Но до В., друга Солдатенкова, видимо, что-то дошло, и звонки прекратились.

Зато понедельник начался для Лидии волшебно. В кабинет ее прямо с утра постучал с раскрасневшимися щеками Араелян: он притащил небольшой букетик ландышей, и их запрещенный, а потому вдвойне приятный аромат размягчил «каменное сердце» Лидии. Она даже с некоторой забытой женской заинтересованностью рассмотрела стройную фигуру Иннокентия: «Клеится, что ли?» По всегдашнему смущению Араеляна она так и не поняла, были ли ландыши знаком его робких ухаживаний или благодарностью за оперативное оформление постановления об экспертизе. Лидия ничего не стала бы исключать и отнеслась к коллеге подчеркнуто доброжелательно. Они даже немного посплетничали, и Воронкина решила, что если ее спросят, как она относится к кандидатуре Араеляна на место заведующего подразделением, она его поддержит.

Дальше все шло ужасно. Веселый полковник вызвал ее, когда уже сложилась первая неприятность: Терлецкий не явился на допрос, чего она, в общем-то, и ожидала, но, к ее разочарованию, ни запланированная Галина, ни ожидаемый Георгий, дети Терлецкого тоже так и не появились в указанные 11:00 и 12:00. Перед обедом Воронкина вызвонила СоложЕницына, и тот обещал дать информацию в течение часа.

Взвинченная бездарно потерянными часами и явным пренебрежением к государственным органам, она обдумывала месть всему семейству, но все вылетело из головы, когда в кабинете Веселого полковника она увидела знакомого типа по имени В., друг Солдатенкова. Он сидел в идиотском старомодном костюме перед начальством, и они явно что-то весело обсуждали до ее прихода.

– Вот. Вадим Александрович Ялов, наш новый психолог-эксперт, прошу любить и жаловать. А это наша звезда, можно сказать, местного разлива… шучу, шучу… Лидию Ионовну и в Министерстве знают, грамотный следователь. Старший. Будете работать вместе, под руководством Лидии Ионовны, она вас и обучит нашей специфике: ждем от подключения психолога серьезного прорыва в нашей работе.

Если бы начальник не был так озабочен высшими материями, он, разумеется, уловил бы совсем неожиданные в этой ситуации эмоциональные состояния Ялова и Воронкиной. Вадим смотрел на Лидию с обреченностью: он понял, что решение об их совместной работе начальством уже принято, изнасилование неизбежно, надо лишь минимизировать потери. Но в поведении Лидии еще видна была надежда избавиться от этого типа: в том, как она держала спину, в том, как сжала зубы и задержалась у начальства, когда Вадим вышел. Но даже ей ничего не удалось: веселый босс при малейшей попытке с ее стороны оспорить решение перестал быть веселым, он включил начальника по полной, и Лидия вышла из кабинета чуть не строевым шагом.

Она с неприязнью отвела Вадима в свой кабинет и велела ему слушать запись допроса Терлецкого с минимальным комментарием:

– Жена этого влиятельного человека лежала в клинике, в коме, ее похитили, это допрос по горячим следам.

– И? – Вадим не понял, чего хочет от него эта женщина.

– Что «и»? Слушайте, анализируйте, что вы там у себя делаете? Мне доложите о результатах. Часа вам достаточно?

– А что анализировать?

– Вам виднее, раз к нам на работу устроились.

– Мне обещали, что введут в курс дела.