Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

Катя внимательно смотрела на меня, словно проверяя, поняла ли я, что она говорит. И вдруг добавила:

– Ты должна ждать меня!

– Господи, я сейчас с ума сойду! – в отчаянии воскликнула я. – Ты сама-то слышишь, что говоришь? То ты скоро умрешь… то тут же требуешь ждать тебя. Я запуталась, я уже ничего не понимаю.

Она словно не слышала и, не отвечая на вопросы, продолжала говорить, вводя меня в состояние, близкое к ступору:

– Мы с тобой обязательно встретимся! И пусть ты не будешь помнить моего лица, моих черт, не будешь знать, как меня зовут… То, что мы встретимся вновь, дает мне силы уйти из этого мира счастливой, простить своих обидчиков и не держать камня за пазухой.

Она смотрела на меня, и лицо ее светилось от какого-то непонятного счастья.

…И вдруг у меня перед глазами всё поплыло и пронеслось множество видений: я снова бежала навстречу этим очам, карим омутам, которые манили меня. Но видела я не Катю… Я не узнавала ее лица, только эти глаза, которые любили и ждали меня… Это был взгляд очень дорогого мне человека. Только я его еще не знала…

Это продолжалось лишь мгновение. Я замотала головой, пытаясь сбросить наваждение ее завораживающего голоса:

– Катя, я мало понимаю… То, что ты говоришь, не обнадеживает меня, а, по правде сказать, больше пугает.

Она смотрела на меня ласково и улыбалась:

– А я и не требую, чтобы ты поняла истинную природу моих слов. Я хочу, чтобы ты просто их услышала, чтобы эти слова остались в твоей голове, возможно, так тебе легче будет многое пережить. Поверь, дух любви никогда не исчезает, он имеет под собой глубокую основу. Ты была прекрасной женщиной – царицей, почти богиней, а я сильным и мудрым воином, властелином огромной империи. Мы любили друг друга так сильно и страстно, что могли вызвать зависть Богов… Человек, питающий к другому истинную любовь, соединяется с ним нерушимой связью. При новом рождении, таком, как у нас сейчас, связь всё равно остается, хотя бы в виде безотчетной симпатии, и неважно, родился ты мужчиной или, как я, в женском теле. На более высокой ступени развития мы сможем вспомнить все предыдущие жизни, и это будет уже не проклятие, а награда. Тогда появится возможность сознательного общения с тем, кого ты полюбил вечной любовью.

У меня после ее объяснения осталось больше вопросов, чем ответов. Я смотрела на Катю, не в силах пошевелиться. Я чувствовала, что она знает и понимает то, что для меня пока непостижимо.

Катерина тронула меня за руку:

– Теперь иди! – твердо сказала она и тихонько подтолкнула меня к выходу.

– Катя, прости меня за всё, не гневайся, что я бывала чересчур груба с тобой и порой злилась на тебя.

– Милая моя девочка, что ты такое говоришь? Я ведь так люблю тебя! Помни обо мне только хорошее.

– Катя, я не хочу уходить! – с мольбой посмотрела я на нее. – Хочу еще немного побыть с тобой.

– Нельзя! – тихо ответила она. – Не оскверняй себя, находясь в таком месте.

Катя глубоко вздохнула и тихо продолжила:

– Как же я вновь хочу быть с тобой, как страстно я этого желаю! Но это не наше время и не наша с тобой жизнь! Наша жизнь впереди… и это обязательно произойдет, слышишь?! Когда мы обе будем свободны… тогда будет всё правильно. И никто, слышишь, никто не сможет встать у нас на пути, не сможет быть нам преградой. А сейчас… я отпускаю тебя. Я говорю тебе: у-хо-ди! Но обернись! – чуть повысила она голос. – Посмотри на меня в последний раз перед тем, как откроешь Мою Дверь.

Она погладила меня по волосам, и от ее прикосновений у меня спутались мысли, по всему телу побежали мурашки. Я едва не заплакала от нахлынувших чувств: я одновременно и жалела ее, и знала – я не хочу ее покидать, не желаю терять навсегда! Так почему же она гонит меня?..

– Ну зачем ты расстраиваешься? Прекрати немедленно! – всё так же нежно смотря на меня, потребовала Катя. – Не хочу видеть твоих слёз! Зачем ты омрачаешь мою радость? Мы чужие с тобой в этой жизни, она нам не принадлежит! Но это только пока… Я обещаю, мы будем с тобой, будем вместе!

– Я уже ничего не понимаю. Катя, мне кажется, у тебя лихорадка и ты бредишь. Давай я отвезу тебя к доктору?

– Ах, – тихо засмеялась Катя, – душа моя, я здорова, как никогда ранее! Как много предстоит тебе узнать и понять… Казалось бы, несуразно нелепой была наша встреча в этой жизни, но… Вот что открылось мне: оказывается, все мы сошлись не случайно. От сотворения Мира мы знаем друг друга, в разных ипостасях встречались. Наши души, приходя в этот мир, учатся быть свободными в любви, помогать друг другу обрести и накопить духовные и душевные силы. Только сильным душам даются сильные уроки. Невозможно человеку даровать спасение извне: он должен сам справиться со своим злом. Бог ставит душу в такие ситуации, которые покажут ей ничтожность зла и силу добра. Для этого и нужно, чтобы душа продолжала жить после физической смерти, получая новый опыт. Всякое зло искупается страданиями – до тех пор, пока сердце и душа не станут чистыми. Для такого исправления нужно время, оно не может произойти в пределах одной короткой земной жизни. Вот в вашем союзе пусть Федор первым откроет Твою Дверь, проводит тебя… А ты, победив перемены Судьбы, вновь появишься на Этом Свете, как Афродита из морской пены… и я буду ждать тебя.

– Ты хочешь сказать, что я увижу тебя вновь? – до меня вдруг стал смутно доходить смысл ее слов.

– Всё то время, что мы разговариваем, я пытаюсь убедить тебя в этом.

– Там? – я подняла палец вверх.

– Нет, дорогая моя, – здесь! Только не сейчас, не в этой жизни, но это обязательно произойдет.

– Что значит, «Федор первым откроет мою дверь»?

Она вновь ответила уклончиво:

– Я желаю тебе скорейшего освобождения. А себе – скорейшей нашей встречи. А теперь иди, но оглянись перед тем, как покинешь мою комнату!

Я медленно пошла к двери. Мысли путались, я уже готова была уйти, но, помня Катину просьбу, обернулась и взглянула в ее лицо, чтобы навсегда запомнить глаза.

…Я не знаю, сколько должно пройти времени, не знаю, сколько должна буду увидеть людей, но тогда я четко осознала: пусть передо мной промелькнут сотни или даже тысячи лиц – я узнаю! Узнаю ее глаза! И обязательно их найду…

С тех пор я больше никогда не видела Катю. Донеслись до меня слухи о ее кончине от непонятной болезни. И только одна я знала, что стало причиной ее смерти.

Я еще очень долго помнила Катины слова. Проходя по улицам, всё как будто видела у прохожих этот взгляд, пыталась найти среди лиц знакомые глаза, похожие на ее. Но никаких результатов это не принесло, и со временем я стала забывать ее образ. Он совсем стерся из моей памяти, забирая с собой и слова, которые когда-то были мне сказаны.

Глава 215. «Помощь» в пути…

Вернувшись домой, я прошла мимо собравшихся внизу домочадцев, не удостоив их объяснениями, где была. Сидя на своей кровати, я судорожно сжимала подушку, впиваясь в нее зубами, чтобы заглушить разрывающие душу рыдания.

Федор поднялся за мною следом и ровным тоном, словно ничего между нами не произошло, спросил:

– Чего белугой ревешь, аль случилось что? Ты так стремительно уехала… я и догонять не стал. Подумал, охолонешь маленько да и вернешься. К графу посыльного отправил, узнал, что ты у него была, но на обратном пути чего-то задержалась. Так где тебя носило?!

Я не в силах была что-то ответить, лишь глухо выла от бессилия, вспоминая Катю. Не дождавшись объяснений, Федор махнул на меня рукой:

– Чего я с тобой, с болезной, разговариваю? Как успокоишься, так и приходи.

Я продолжала сжимать подушку. Мне хотелось затолкать ее внутрь, дабы попытаться заткнуть брешь, образовавшуюся в душе и несущую нескончаемую боль. Я прижимала подушку к груди и яростно била по ней кулаками, но боль только усиливалась. «Я ее потеряла! – звенела в голове одна мысль. – Что-то очень важное ушло!»

Служанка принесла успокоительный отвар, и я его выпила. Свернулась калачиком и стала слушать, как успокаивается мой воспаленный разум и на смену дикой боли приходит тупое равнодушие. «Господи, я на самом деле осталась совсем одна… некому мне больше поведать ни о своих бедах, ни о своих чаяниях».

Забывшись недолгим сном, я вновь увидела лицо Кати… Оно стало расплываться, и только ее глаза-омуты неотрывно смотрели на меня. Я услышала: «Не смей плакать! Наши жизни – всего лишь капля в океане вечности… Мы все уйдем, кто-то раньше, а кто-то позже… Но настанет время, и мы обязательно встретимся… Помни это!»

Когда я очнулась, в комнате было совсем темно. Прислушавшись к своим ощущениям, я обнаружила, что ни боли, ни тоски больше не испытываю. «Ну что же, – спокойно рассуждала я, сбрасывая тяжелое платье, словно чехол от моих тягостных мыслей. – Ежели так суждено, то не имеет смысла противиться… Думать мне нужно не о Кате, тут я всё равно ничего не исправлю, – я глубоко вздохнула, – а о самых дорогих мне людях – папе и дочке. От меня напрямую зависят теперь их жизнь и здоровье».

Переодевшись в домашнее, я отправилась в комнату Софийки.

Приоткрыв дверь, увидела склонившегося над колыбелькой Федора, он что-то ласково нашептывал дочери. Мне стало интересно, и я затаилась.

– …Твоя мама, доченька, очень хорошая, знаешь, как я люблю ее… и ты обязательно вырастешь такой же красавицей, как она. Ты подрастешь, моя маленькая принцесса, твой папа станет важным военачальником, ох, как мы тогда заживем… – мечтательно произнес Федор. – Ты обязательно будешь гордиться своим папкой… И твоя мама наконец поймет, что я слов на ветер не бросаю.

Мне показалось, он почувствовал мое присутствие и именно поэтому произнес все эти слова, которые я должна была услышать. Плотнее закрыв дверь, чтобы обозначить свое присутствие, я направилась к дочери и, присев у колыбельки, взяла ее крошечную ладошку. Софийка, словно обрадовавшись, задергала носиком и замахала ручонками, как бы приветствуя маму.

Федор присел рядом и обнял меня, но я передернула плечами и сбросила его руку.

– Что же мы с тобой, Наташка, всё время ругаемся? Зачем нам это? Вот, какое у нас сокровище – наше маленькое, сладкое, румяное яблочко. Ты посмотри, как она подросла, какая кругленькая стала. Вот хотя бы ради нее мы должны любить друг друга. Давай попробуем не изводить себя ненавистью, Наташа…

Я смотрела в его глаза, и душа не отзывалась на призыв.

– Давай попробуем… – равнодушно повторила я.

Поцеловав дочку в лобик и видя, что Софийка засыпает, он тихо произнес:

– Моя девочка, мое сокровище! Ты самое дорогое, что есть у меня на этой земле!

Я надеялась, что он еще что-то добавит, скажет и мне не менее нежные слова, но… он только поцеловал меня в лоб, как покойницу, и вышел.

Мы остались вдвоем. Сложив руки на краю колыбели, я тихонько покачивала ее и всё смотрела в сонное личико своей маленькой дочки. Я так сильно любила ее в тот момент… и вдруг поняла, что доселе не испытывала подобных чувств. Испугавшись их силы, я подумала, что нужно скорее остановить этот безграничный, бесконечный поток любви, который вдруг начал вырываться из меня. Мне казалось, что, если я сейчас выплесну всю свою любовь к дочери, то для меня самой ничего не останется. А я знала, что у меня всегда должна оставаться крупица любви, чтобы согреваться, потому как больше согревать меня было некому.

Я отказалась от намерения забрать дочь в свои покои: «Пусть остается всё как есть. Что может дать ей мать, у которой нет больше уверенности, что она любима, и почва с каждым днем всё стремительнее уходит из-под ног…»

Жестом подозвав няньку, я направилась к двери. Выйдя в коридор, облокотилась о стену и ощутила вокруг себя безжизненное безвоздушное пространство. Мне не хватало кислорода, я чувствовала себя рыбкой, выброшенной на берег. Окружающая пустота стала давить на меня, и я сделалась совсем крохотной, беспомощной… Мне просто необходимо было увидеть отца. Пусть он не мог сейчас крепко сжать меня в своих объятиях, где я привыкла прятаться от целого мира, но мне нужна была хотя бы иллюзия этих ощущений.

Дверь его комнаты была немного приоткрыта, свет ночника пробивался сквозь щель, и я заглянула внутрь. Папа лежал на подушках, а рядом с ним я, к своему удивлению, увидела мать Федора. Она сидела на стуле и что-то говорила отцу, держа его за руку. Это насторожило меня, я незаметно прошла в комнату и прислушалась. Фекла была увлечена собственными речами и поэтому не сразу заметила меня, а вот я смогла услышать всё, что она говорила. Как ни странно, она на свой деревенский манер пыталась его утешить, и в ее голосе звучало уважение.

– Ну, что, Валерьяныч, совсем худо тебе? Вот беда-то… не ходячий ты у нас сделался. Жалко тебя, конечно, мужик ты хороший. Эвон какой статный был: как, бывало, мундир свой наденешь, тебя издалека видать. Эх, будь я чуток помоложе… да кабы собственные детки по кускам меня не растаскивали, могла бы и на ноги тебя поставить, и спутницей твоею сделаться… – сокрушалась свекровь.

Тут уж я не смогла удержаться и, несмотря на трагичность ситуации, прыснула в кулак. Фекла тут же резко обернулась и недовольно хмыкнула.

– Ах, это ты, Наташка… Всё подслухиваешь? Ну чего ты там топчесся? Ближе иди, давай посидим вместе. Садись вон с другой стороны и тоже руку его возьми. Быть может, почувствует он, что ты пришла, и глаза откроет.

Я сделала, как она велела. Спорить не было никакого смысла… да и не хотелось.

– Ну, Наташа, – сказала она, словно оправдываясь за свои слова, – жалко ведь мужика, даже несмотря на то, что он тебя где-то там подобрал, воспитал и вырастил на мою беду и погибель… Жалко, ох как жалко смотреть на него в таком состоянии. Потому как не должен сильный, здоровый мужик, к армии причастный, так вот просто бревном валяться.

Я взяла руку папы и позвала его:

– Папочка, это я пришла… Ты меня слышишь?

Веки отца стали подрагивать, он повернул голову в мою сторону, приоткрыл глаза, едва заметно сжал мою руку, но ответить не смог. Так мы и сидели какое-то время, безмолвствуя, пока моя дорогая свекровь не открыла рот и не нарушила эту священную тишину.

– Наталья, – я подняла голову, – а помощь-то в пути. Она скоро прибудет сюда, и станет тебе полегше.

Я скорчила пренебрежительную гримасу.

– Мне совсем не тяжело, матушка. Я сама буду ухаживать за папой.

– Ну-у-у, – протянула она, – ты посмотри на ручки-то свои белые. Никогда они черной работы не знали. А не боишься, что пальцы твои огрубеют, что ноготки пообломаются? Что ж ты тогда делать-то будешь?!

Я усмехнулась ее словам:

– Ну, не настолько я, бабушка, слаба, чтобы ручки мои огрубели, а ноготочки обломались. Так что об этом прошу вас не беспокоиться.

…Если бы я только знала, что за «помощь» скоро прибудет…

Фекла отвернулась от меня, нервно дернув плечами, и сухо спросила:

– А сынок-то мой где ж сейчас?

Я равнодушно ответила:

– Не имею представления, где ваш сын.

– Ну вот поди и узнай, чай, жена. А мы с Валерьянычем еще немного тут побудем.

Я уже хотела возразить, но потом подумала: раз она ничего плохого ему не говорит, как я сама смогла убедиться, значит, я спокойно могу оставить их вдвоем. «Возможно, и лучше будет папе, если она скрасит его одиночество своими разговорами». Эта мысль показалась мне разумной, и я вышла из комнаты со спокойной душой. Плотно притворив за собой дверь, я какое-то время стояла, прислушиваясь. Она словно чувствовала мое присутствие и крикнула из-за закрытой двери:

– Иди-иди! Мужика свого лучше найди да позаботься об ём, чем здесь без дела простаивать.

Время было позднее, да и день получился тяжелый, так что я медленно побрела ложиться спать – с надеждой, что завтрашнее утро принесет с собой свежий ветер. «И пусть новые мысли и новые планы родятся у меня в голове, пусть темнота и тоска отступят, и новый день подарит мне свет».

Федора в комнате не было, но я и не хотела его видеть. «Возможно, он пьет… Или очередную нечестивую девку в каком-нибудь углу зажал… пусть! Ни видеть, ни слышать его я пока не могу, – на душе вновь стало гадко. – Как же мы с ним будем жить дальше? Всё, достаточно, – остановила я поток своих сожалений, – не хочу сейчас об этом думать! Всё завтра, завтра…» – проваливаясь в глубокий сон, решила я.

…Мне снился Петр. Мы держались за руки, я смотрела в его лицо, а он повторял мне слова любви. И я, внимая, тянулась к нему всей душой. Но вот он стал отдаляться, а я всё силилась приблизиться к нему, мне было просто необходимо, чтобы он заключил меня в объятия… Но он был словно ускользающая струйка песка, просыпающаяся сквозь мои пальцы. И я никак не могла его поймать, сколь ни старалась…

Глава 216. Меланья

Проснулась я от резкого храпа и с удивлением обнаружила лежащего рядом Федора. Впервые за долгое время он изволил започивать в нашей комнате, и от него противно пахло перегаром вчерашних возлияний. Он завалился на кровать, не раздеваясь, и это навело меня на мысль, что явился он, в сильном подпитии, уже под утро. Рулады, которые он выводил, раздражали меня, и я толкнула его в бок, но Федька, буркнув, захрапел еще сильнее.

Эта картина никак не вязалась с виденным мною во сне. Минуту я с пренебрежением взирала на своего мужа и вдруг отчетливо поняла, куда и зачем сегодня направлюсь.

– Ну и валяйся тут, как поросенок, мне это только на руку: так ты не сможешь помешать моим планам.

От принятого решения меня слегка потряхивало. Еще не зная зачем, я уже отчетливо понимала, что мне нужно сделать.

Надев домашнее платье и приведя в порядок лицо и волосы, я устремилась вниз. Нужно было быстро позавтракать, навестить дочку и папу и, отдав распоряжения прислуге, ехать в город – навстречу свежему ветру нового дня.

Время уже близилось к полудню, и я слышала, как мать Федора командует, что ей подать к обеду. Фекла вставала рано и, как правило, когда я только завтракала, она уже обедать изволила. «Освоилась бабушка, лихо приказания раздает», – усмехнулась я. И дабы не встречаться с ней в столовой, попросила подать мне завтрак в гостиную.

На столе уже стояла свежая выпечка. Я схватила булку и быстро сунула в рот. Будоражащие мое сознание мысли мешали наслаждаться вкусом пищи. Я думала о нём… о Петре.

Наспех позавтракав, я вскочила, обдумывая дальнейшие шаги. От волнения мне не сиделось на месте. Как только я опускалась на стул, меня тут же подбрасывало, и я начинала кружить по комнате, представляя себе то одно, то другое развитие событий с моим милым Петенькой, коего я так давно не видела, но всё еще помню. Я словно была опьянена радостью грядущей встречи. В тот момент я не могла даже помыслить, что мои чаяния не сбудутся, не позволяла себе обратить взор в иную сторону.

Поток радостных мыслей уносил меня к небесам: «Я обязательно найду его сегодня, даже если потребуется силой вытрясти из Насти его адрес! И она мне его скажет. Да что там скажет: сама отвезет ему записку! А он… узнав, что я жду его, непременно захочет меня увидеть!»

Но тут я услышала приближающиеся голоса и шаги. Двери раскрылись. Первой вошла Фекла, жестом приглашая следовать за собой девушку. Но та, по всей видимости, робела переступить порог и переминалась с ноги на ногу. Меня это заинтересовало и, пересев в глубокое кресло напротив двери, я стала с интересом наблюдать, что произойдет дальше. Фекла Федоровна уверенными, размашистыми шагами прошла на середину комнаты и скрипучим голосом позвала:

– Милка! Чего ты мнешься? Ну! Смелее, дочка, проходи-проходи, не боись. Вот и барышня наша проснулася, сейчас знакомиться будем.

Робко переступив порог, девушка застыла на месте, чуть опустив голову. Она была невысокого роста, крепкая, одетая в домотканый сарафан и серую дорожную накидку, чепец она держала в руках. Но что меня удивило, так это ее прическа, необычная для деревни: не очень длинные темные волосы были свободно подвязаны лентой и ниспадали на плечи. Выглядела она опрятно и скромно, так что неприязни к ней у меня не возникло.

Девушка передала подоспевшей служанке накидку и дорожный чепец, а котомку, сняв с плеча, двумя руками держала перед собой, точно боялась, что ее кто-нибудь украдет. Я жестом велела подойти поближе. Не поднимая головы, она робкими маленькими шагами подошла и присела в знак приветствия в неглубоком неуклюжем книксене.

– Здравствуй, девица. Ты голову подними да расскажи мне, кто ты, откуда, как тебя зовут и с чем ты пожаловала в мой дом.

– Доброго дня, барышня, – ответила она. – Меня зовут Меланья, а пожаловала я в ваш дом с добром, как получила от бабы Феклы приглашение. Узнала я от нее, что ваш отец находится в глубоко болезном состоянии. С тем и прибыла, ухаживать, значится, за им.

Я молчала, внимательно всматриваясь в ее карие глаза, и что-то легким звоном отозвалось внутри. «Что это? О чём меня предупреждают?.. Может, хоть раз в жизни всё-таки стоит прислушаться?..»

– Барышня, не извольте беспокоиться, – торопливо заговорила она вновь. – Я давно знахарством занимаюсь, большой опыт ухода за недужными имею. Так что всё сделаю должным образом, комар носу не подточит. Всегда отец ваш будет чистый, сытый, и за разговорами со мной не заскучает. А ужо как я травы знаю…

Я склонила голову набок и еще раз оглядела ее сверху донизу.

– Говоришь, опыт большой ухода за больными имеешь? Училась у кого? Как навыки лекарские приобрела?

Меланья раскраснелась и начала нахваливать себя, всплескивая руками:

– Так навыков-то я, барышня, приобрела великое множество. Бабка моя, травница, всему меня обучила. Настойку от любой хвори сотворю, каждую травку знаю, что к чему понимаю, а уж больных-то через мои руки прошло – не счесть. Вы не смотрите, что я молода ишшо: с детства с бабкой своей за хворыми ухаживала, а как померла она, сама этим промышляю.

Я всё более внимательно вглядывалась в ее лицо, и это «промышляю» неприятно резануло слух.

– Так… расскажи подробнее, как и чем ты «промышляешь».

– Ну… Это… Довольны все, – чуть смутившись, объяснила она. – Кто деньгу даст, а кто припасами отблагодарит. Но довольны родичи болезных-то, довольны. Потому как хороший уход я им обеспечивала и работы грязной не гнушалась.

Она посмотрела на Феклу Федоровну, ожидая подтверждения своих слов, и свекровь тут же откликнулась:

– Сущую правду Милка сказывает. В деревне у нас она на вес золота, как есть самородок. Вся Тютюревка к ей в очередь выстраивалась, она от всяких хворей подмогнуть сумеет. Где-то травку нужную приложит, кому отвар волшебный сделает, чтоб боли не чувствовать, а где-то просто добрым словом немощного поддержит. Травы сама собирает, всё-всё про их знает. Так что, барышня, не извольте беспокоиться, уход за Валерьянычем будет в самом лучшем виде!

Вставая, я легонько хлопнула ладошкой по коленке.

– Ну хорошо! Коли ты такая кудесница, тогда пойдем! Я отведу тебя в покои к отцу и познакомлю с ним.

Меланья угодливо засуетилась.

– Да-да, барышня, конечно. Только разрешите мне с дороги немного в порядок себя привесть. Ну не могу же я столь знатному господину в таком виде показаться.

Мне стало даже интересно.

– А что тебя в твоем виде не устраивает?

Я стала прикидывать в голове разные варианты ответа. Поймав мой пристальный взгляд, Меланья засмущалась.

– Ну-у-у, дайте хочь волосы под платок подберу. Чтобы не осыпались и в лицо при осмотре не лезли.

Меня несколько удивил ее ответ. «А что? Девушка и впрямь чистоплотная, о лекарском деле говорит с толком и пониманием. И не вызывает сомнения, что много практики имела». Я с облегчением выдохнула, обрадовавшись, что за отцом будет должный уход.

– Если всё будет так, как ты говоришь, и я увижу, что ты помогаешь папе, то не поскуплюсь и щедро отблагодарю тебя за старания. Тебе будет выделена отдельная комната рядом с покоями отца, чтобы он в любое время дня и ночи был под твоим присмотром. Остальное тебе Фекла Федоровна покажет. Если особые просьбы будут – выслушаю, ради своего батюшки я на многое готова.

Она смущенно улыбнулась и, опустив глаза долу, ответствовала:

– Барышня, девушка я скромная, в строгости воспитанная, к тяжелой работе привыкшая и ни о какой барской роскоши не помышляю. Предназначение свое вижу в том, чтобы сирым и убогим помогать.

Я резко вздернула голову, отметив, что, чем больше она меня убеждает, тем сильнее я сомневаюсь в чистоте ее помыслов.

– Да, пока он беспомощен, но не одинок, и я думаю, если ты такая завзятая травница, то сможешь поставить его на ноги. И с чего ты взяла, что мой отец сирый и убогий?!

– Ну как же, барышня? Если с ним такое приключилось, значит, в чём-то провинился он пред Небесами. Значит, за что-то наказан!

Мне не очень приятны были ее суждения.

– А веришь ли ты в Небеса? – спросила я.

– Ну а как же, барышня? – голосом невинной овечки ответила Меланья. – Во что же тогда верить-то?