Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

– Мама, ей Богу! Право, ну что вы за ерунду говорите! Какие штаны обосранные? Какие сопли? Мне лет-то сколько, вспомните! Или вы от старости умом скорбны стали?

Фекла уперла руки в боки, и ее сухонькое тельце двинулось на Федьку.

– Ты подывись, как вин, подлец, разговаривать навчился! А-а-а! Понабралси тут лоску столичного… – подойдя вплотную к Федору и топая ногами, мать начала неистово горлопанить: – Заткнись! Як я скажу, так и будеть! Да весь твой лоск, вот так вот – тьфу-у-у! Слетит с тебя! Перьями куриными осыплется! И ты куренком голым предстанешь! Чтоб остатний раз я слышала, як ты на мать голос подымаешь! И не смей даже рот свой на меня открывать! Кому ты усим обязан?! Мне! Почитай мать свою! Иначе будут тебя по жизни одни несчастья преследовать! Помяни мое слово! Ведь так вместо благословения родительского можно и проклятие получить!

– Ой! Ма-а-ма, – завопил Федя, гнусавя, – ваши бабские угрозы при себе оставьте! Как вы их из деревни привезли, так обратно и увозите, коли не нравится вам жизнь столичная. Я скоро большим начальником стану, а вы меня всё уму-разуму учите. Чай я сам уже отец, глава семейства…

Мать не унималась. Топая ногами, она верещала на весь дом, да и Федька от нее не отставал… Уходить мне моментально расхотелось: давно я такой трагикомедии не видывала. На столе в хрустальной вазе стояли сушки, я схватила горсточку и, забравшись с ногами в папино кресло, неотрывно, мало того – с наслаждением взирала на них, закидывая в рот крошечные бараночки, одну за одной. Уж очень захватывающее зрелище разворачивалось перед моими глазами. «Во-о-от! Вот она, природа-то ваша истинная! Сыночек-то на маменьку как похож, как две капли воды, не отличишь… Права, Федька, мать твоя, когда говорит, что если содрать лоск твой наносной, явишься ты перед всеми, как петух ощипанный! Господи, да где же глаза мои раньше были?! Почему они только сейчас открылись?! Что же я наделала, глупая…»

Не в силах больше спорить с сыном, бабка топнула ногой и заорала на весь дом:

– А ну пошел! Отсюда! Во-о-о-он! Недосто-о-о-йный!

От этого крика я поперхнулась сушечкой и закашлялась. Они меня наконец-то заметили и, перестав спорить между собой, весь свой пыл обратили в мою сторону.

– Так ты здесь еще, что ли?! А мы думали, ушла давно! А ты тут сидишь, сухарями давишься да подслушиваешь?

Я встала с кресла и громко расхохоталась, окончательно сбив их с толку. Вытерев выступившие слезы, пошла к двери и уже на выходе, обернувшись, бросила:

– Не забывайтесь, дорогие родственнички: я, в отличие от вас, у себя дома!

Развернувшись на каблуках, я бросилась прочь с максимальной скоростью, на которую только была способна. Федька едва успел крикнуть мне вслед:

– Наташка! Подожди! Я еще не готов.

А я подумала: «Да ты готовься, готовься. Кто ж тебе мешает?»

Глава 213. Незадавшийся день

Схватив на ходу плащ с твидовым подбоем, я слетела с крыльца и свистнула так, что, мне кажется, с деревьев осыпались последние осенние листья. Я уже знала, куда поеду! Мерзкая сцена, которую я только что наблюдала, гнала меня прочь. Федькино семейство оккупантов отвоевывало всё новые и новые территория. Я задыхалась в стенах собственного дома.

Во весь опор я примчалась на конюшню. Оглядела стойла, и взгляд мой упал на белоснежную кобылу без единого серого пятна. Я протянула к ней руки… Мне так хотелось, чтобы она положила морду в мои ладони, но она этого не сделала. «Ничего, – подумала я, – мы с тобой еще подружимся».

Приказав конюху седлать лошадь, я всё торопила его, опасаясь, что Федор ринется в погоню. Уже покидая пределы усадьбы, я оглянулась. Странно: он меня не преследовал.

– Вот и ладно! – проговорила я. – Наверное, всё выясняют между собой, кто важнее.

Пришпорив лошадь, я понеслась во весь опор, словно вырывалась из плена. Почувствовав свободу, наконец-то вздохнула полной грудью. Волосы развевались на ветру, и, одержимая азартом быстрой езды, я почти не чувствовала боли, сковавшей всё мое тело. Пути оставалось совсем немного. Мне нужна была Катя, именно ее я сейчас хотела видеть. Она была нужна мне как воздух, которым дышат, мне необходимо было говорить с ней, держать ее за руки, видеть ее глаза. Я хотела рассказать ей всё-всё, спросить о ее женской силе… Но перед этим всё же требовалось поговорить с графом.

Как только меня впустили в ворота графского особняка, я быстро спешилась и побежала в дом. На глупый вопрос дворецкого «С чем пожаловали, барышня?» я ничего не ответила и громко крикнула, будоража весь дом:

– Па-а-а-па…

Но граф спускаться не торопился. Я прошла вглубь дома и строго спросила подоспевшего слугу:

– Так! Где господа? Где Катерина Серебрянская?

– Не могу знать, барышня, – слуга замялся и продолжил, чуть опустив голову: – Мне не велено даже говорить об этом. А его светлость у себя, отдыхают. Они недавно из гостей вернулись и пока не велели беспокоить.

– А-а-а, понятно, недавно вернулись… Провожать меня не нужно, дорогу сама знаю.

– Но… барин не велели беспокоить.

– Вот и не беспокой! – отрезала я. – Ко мне эти распоряжения не относятся!

Взбежав на второй этаж, я тихонько приоткрыла дверь спальни – хотела заглянуть и посмотреть, в каком это образе мой папенька отдыхает в середине дня, и расспросить, где Катя.

В комнате стоял такой смрад, что я едва не закашлялась. Спертый воздух можно было потрогать руками, настолько он был тяжел. И мысли о том, чтобы рассказать всё отцу, улетучились сами собой. Подойдя к окну и настежь отворив его, я огляделась. Мой пропойца-папенька находился в комнате совершенно один. В покоях был жуткий беспорядок, повсюду раскиданы женские вещи, но никакой жены я не увидела. И усмехнулась про себя: «Может, он ее ночью съел? Может, ему закусить было нечем? Хм… смешно, – подумала я. – Всё-таки я сама себе лучшая собеседница и самый лучший друг! Я одна могу как низвергнуть себя в пучину бедствий и страданий, так и развеселить, и осчастливить. Мне нужно было за саму себя замуж выходить, и не было бы счастливее человека на всём белом свете. Я бы брала от этой жизни всё, что хотела, и никому ничего не была должна. Ах, как поздно меня посетили эти прекрасные мысли!»

– Граф!

Я громко позвала его, но он только задергал носом, повернулся и, пробурчав что-то несвязное, натужно захрапел.

Склонившись над бесчувственным телом мертвецки пьяного графа, я брезгливо взялась одной рукой за сиятельное ухо и, оттопырив его, крикнула:

– Гра-а-аф!

– А? Что? Где? – он вскочил и начал махать перед собой руками. – Что?! Что это такое?! Кто посмел?! Да как это можно?!

Тут он продрал свои отекшие глазки и, увидев меня, заблажил:

– А-а-а-а! Эвона, кто отважился! Больше такую дерзость явить никто бы не насмелился: только дочерь моя дражайшая на такие выходки способна.

Я раскинула руки, растянула губы в придурковатой улыбке и, вторя ему, воскликнула:

– Кто посмел, кто посмел… Па-па-а-а-а! Доброе тебе утро-о-о. Правда, спешу заметить, что давно уже день на дворе, а ты всё дрыхнешь. Па-па, я так рада тебя видеть!

– Да-а-а?! – граф недоверчиво посмотрел на мои распростертые объятия. – А я прямо-таки противоположные чувства испытываю! Так я опеча-а-ален! Так я раздоса-а-адован! Что открыл я свои глаза – и твою физию перед собой вижу! Чего надо-то тебе?! Чего ты мне в самое ухо орешь? Или хочешь, чтобы я болезнь сердечную заработал…

– Договаривай, папочка: одного почти в могилу свела, теперь за второго взялась. Ты ведь это хотел сказать? – Я сжала губы и легонько толкнула его. – Эти слова едва не сорвались с языка твоего…

Я не договорила «поганого», но граф понял и грозно крикнул:

– На-таш-ка! Ты не забываешься?

– Не пужай меня, папенька, не страшно вовсе. Ты бы в зеркало на себя посмотрел, и тебе бы не страшно стало. Пап, ты такой смешной… Пьяный, опухший, растрепанный какой-то…

Граф пригладил всклокоченные волосы и устыженно-примирительно ответил:

– Ну-у-у, может, я слегка помят после вчерашних возлияний, но… – начал он хорохориться, – это всё… знаешь, напускное! Вот это я быстро, быстро уберу! Ну-ка! Не смей мне тут! – погрозил он пальцем.

– Пап…

– Да перестань ты называть меня так, – тихо и спокойно, наконец перестав злиться, сказал он.

– А почему? – смеясь, спросила я. – Раздражаю я тебя? Ну, извини, – натура у меня такая, ничего с собой поделать не могу.

Он зевнул:

– С чем пожаловала? Али Валерьянычу совсем плохо? Наслышан ведь… Чем я могу тебе подсобить?

– Папе хуже не стало, но, к сожалению, и лучше тоже… Ты только не ругайся и не кричи на меня сейчас, ладно? Я кое-что у тебя попрошу.

Граф отчего-то напрягся, втянул голову в плечи и приготовился слушать.

– Пап… – я специально медлила: мне нравилось, что он в напряжении ожидает моих слов. – А где Катя? Мне очень нужно с ней посоветоваться, просто необходимо!

Граф вздохнул и хлопнул себя по коленке:

– Опоздала ты, дочь моя, со своей надобностью пришедши. Нет ее здесь… и не будет более никогда! Ха-ха! – наигранно беспечно закончил он. И я догадалась, что он искренне рад этому.

– А где я теперь могу ее найти?

– Ха-а-а! Где-е-е?! В са-а-амом подходя-я-ящем ме-е-есте…

– Что ты с ней сделал? – еще плохо разбираясь в происходящем, спросила я.

– А я отдал ее, передал, так сказать, в те руки, которые смогут ее удержать.

Я нахмурила брови.

– Говори яснее, я не совсем понимаю.

– Ты хочешь ее увидеть? Хочешь поговорить?! Да-а-а?! Хм… Мне кажется, тебе это будет даже полезно! Ожидай внизу, сейчас я приду, – отрезал он.

Я не стала больше ничего расспрашивать, вышла из его комнаты, спустилась и присела на банкетку, которая стояла у двери. Граф появился довольно быстро и протянул мне листочек бумаги.

– Вот по этому адресу ты сможешь ее найти. Более не задерживай меня, я имею большие планы на сегодняшний день.

Я усмехнулась:

– Видно, я в ваши планы более не вхожу. Вот ведь, дурочка, беседовать собралась…

– Что ты там бормочешь, никак не пойму?

– Ничего, папенька, будьте здоровы, не кашляйте.

– Ну… ну, и тебе не хворать…

После того как мы с ним обменялись саркастическими «любезностями», я свернула листок, положила его в потайной кармашек за поясом и вышла на улицу.

Прежде чем отправиться на поиски Катерины, я решила навестить Анастасию Вишневскую в надежде хоть что-то услышать о Петре. Сумбурны были мои мысли… не завершив дела, я уже мчалась в другое место, подгоняемая болью внизу живота. Она не давала мне забыть о том, что произошло утром.

Я свернула на знакомую набережную и быстро оказалась перед салоном. Дверь открыла одна из работниц Насти и, пропустив меня внутрь, удивленно сказала, видно, приняв меня за обычную посетительницу:

– Барышня, помилуйте, рано еще – никого нет.

– А где хозяйка твоя?

– Музицирует.

– Дело у меня к Анастасии, докладывать не нужно, – я сбросила ей на руки плащ и прошла внутрь.

Шторы на окнах не были задернуты, и через приоткрытые окна в комнату струился свежий воздух, проветривая помещение перед вечерними посиделками. Настя сидела за инструментом, наигрывая незатейливую мелодию – «музицирует» было слишком громко сказано. Я подошла сзади и закрыла ей глаза руками. Она резко повернулась и, узнав меня, усмехнулась:

– Наташка, ни с кем тебя не спутаешь: больше таких духов ни у кого в Петербурге нет. Ну, здравствуй, подруга, давно не виделись. Как жизнь замужняя?

Я приняла равнодушный вид и беспечно проговорила:

– Неплохо… Что-то скучно стало, захотелось в город выехать, развеяться немного.

Настя лукаво прищурилась.

– Чего изволит наша барышня? Каких развлечений жаждет ее душа неуемная? Слышала я, родила ты недавно, так неужто дома не сидится? Кто родился, рассказывай.

– Дочка, Софийка. Она еще маленькая совсем, спит да ест. Пока с няньками да с кормилицей. А я вот у графа в гостях была да к тебе решила заехать: и впрямь давно не виделись. Рассказывай скорее последние новости…

Настя улыбнулась и остановила меня.

– Наташа, не лукавь: я знаю, о чём ты хочешь спросить!

Я с вызовом подняла голову.

– Ну так поведай мне, ясновидящая. Быть может, я сама своих мыслей не знаю.

– Ну как же? – улыбнулась она. – Думаешь, я не понимаю, зачем ты приперлась? Видела я, как он на твою свадьбу явился и какой конфуз случился… Расскажи, чем всё кончилось.

– Так нечего рассказывать, Настя: ничего и не начиналось.

– Ой ли? Лукавишь!

Чтобы хоть что-то выяснить, я выдохнула и нехотя проговорила, понимая, что отвертеться не удастся:

– Ну да, было-было!

– Это при живом-то муже, – обомлела она.

– Да ну, что ты такое говоришь?! Не торопи меня, Настя, я тебе всё-всё расскажу, но… позже. Поведай мне лучше… кто он такой? Как его фамилия? Из какого он дома?

Я присела рядом с ней на стул. Настя игриво подперла подбородок руками, облокотившись на крышку инструмента, и склонилась ко мне так близко, что я могла чувствовать ее дыхание:

– Отчаянная ты, Наташка! Петр его зовут.

– Я это знаю! А фамилия? Она тебе известна?

– Мурзинский Петр Алексеевич. Адрес, извини, подсказать не могу, так как сама не ведаю. Но знаю одно: он из не очень богатого рода.

– Да?! – деланно равнодушно удивилась я. – А мне кажется, теперь ты лукавишь… Судя и по костюму, и по манерам, этот загадочный Петр из очень хорошей семьи. Но фамилию эту я, право, в первый раз слышу.

– Моя дорогая подруга, это говорит о твоей серости. Род Мурзинских, между прочим, очень знатный… был. Правда, нынче он уже бедный, разорившийся, но фамилию эту много кто в столице знает. Странно, почему тебе это неизвестно.

– А не интересуюсь я разорившимися родами, вот и не знаю. Настя, шутки в сторону: можешь подсказать мне, как его найти? Давно ли он у тебя не появлялся?

– Почему же не появлялся? Частенько наведывается.

– Как? А… – растерянно произнесла я.

– Да, да! А ты что думала, на тебе свет клином сошелся?! Стихи он тут теперь нечасто декламирует, всё больше с барышнями заигрывает…

– Ах, с барышнями…

– Да, Наташа, да! – сказала она с вызовом. – Смирись, душенька! Что, неприятно? Оказывается, есть еще кавалеры, которые не по тебе сохнут. Может, он и сох, но, как видишь, не сдох! – ехидно сказала она, и в голосе было что-то такое, что больно ранило не только меня, но и ее саму. – И мой тебе совет, подруга: оставь его в покое!

– Э-э-э… Ты чего это?! – удивленно воскликнула я. – Сама на него глаз положила? Как тебе не стыдно?! – вскричала я.

Настя ощерилась:

– Это ты меня устыдить пытаешься?

Разозлившись, я вышла, не сказав ей больше ни слова, и мне стало больно от того, что я поняла: «Он не ищет меня, развлекается с кем попало и даже не подозревает, что у него родилась дочь».

Горькие слёзы потекли по моему лицу. Я ощущала себя никому не нужным, никчемным созданием.

– Ох, как обидно, как обидно… – повторяла я.

Не находя сил сесть на лошадь, я взяла ее под уздцы и побрела по набережной. Грустно мне было. Отчего-то казалось, что я буду вот так идти, и он обязательно попадется навстречу и непременно развеет мою тоску и печаль. «Он обязательно придет ко мне – ведь я так жду его! Я зову его! Ведь когда я раньше звала Федьку, сколько бы ни было между нами верст, он всегда слышал меня и приходил».

– Петр Алексеевич, Петр Алексеевич! Я вас зову, я очень хочу вас увидеть! Пожалуйста, не прячьтесь от меня, вы мне сейчас так необходимы! – с мольбой проговорила я. Но ничего не произошло. Ни-че-го! Видно, весь этот день был настроен против меня.

Глава 214. Она ушла, чтобы однажды вернуться…

Я уже стала подумывать о том, чтобы отправиться домой, но вдруг вспомнила о цели своего приезда в город. Сунув руку за широкий атласный пояс, достала листок, который передал мне граф, и вскочив на лошадь, отправилась на указанную улицу на окраине.

Подъехав к дому, я внимательно осмотрела его, и смутная тревога закралась в сердце. Дверь мне открыла немолодая пышная дама, одетая в богато расшитый шелковый халат и с длинной тонкой дымящейся трубочкой в руке. Оглядев меня с ног до головы, она удивленно качнула слегка неопрятной кудрявой шевелюрой и, затянувшись, спросила:

– И что же понадобилось здесь столь богато одетой барышне? Неужто на работу нанимаетесь?

– Нет, – пожала я плечами. – Я ищу одну женщину.

– Вот оно как?! – удивившись, она ехидно переспросила: – Здесь?

– Да, а что такого?

– Здесь, конечно, часто ищут девушек или молодых женщин. Но обычно это делают особы мужского пола.

И она, похабно хохотнув, ощерилась, показав отсутствие нескольких зубов. И я с ужасом поняла, в какого рода заведение граф определил Катю. «Боже, неужели он сотворил с ней это?! Насколько изощренным в своей мести надо быть, чтобы вот так жестоко расправиться с ней. Это ведь хуже тюрьмы, хуже смерти для нее! Он продал ее, как вещь…»

– А-а-ах, – коротко выдохнула я и ужаснулась. «Продал»: смысл этого слова заставил меня содрогнуться. «Боже мой! Несчастная моя Катя, я должна ее увидеть!»

– Мне нужна Катя Серебрянская. – Я еще слабо надеялась, что граф определил ее сюда не так давно и, возможно, я успею что-то для нее сделать.

– Милочка, у нас тут по фамилии никого не зовут. Катерина… – смачно затягиваясь, она на мгновение задумалась. – Кажется, я знаю, о ком ты говоришь. А мне вот интересно, на что она такой фифе сдалась?

– Я просто хочу ее увидеть.

Женщина как-то странно улыбнулась.

– Ну заходи, коли так, может, хоть ты ее в чувство приведешь. Болящей она последнее время сказывается.

Надежды мои от этих слов рухнули.

– Ну, что рот открыла? Подниматься будешь, али как? – прикрикнула «мадам».

Страх ледяными кандалами сковал мое тело. Я боялась перешагнуть порог этого дома, зная, что за ним скрывается. Единожды я уже побывала в таком заведении, и мне совершенно не хотелось повторять это приключение. Но я жаждала увидеть Катю и поговорить с ней, узнать, как я могу поддержать ее и, может быть, помочь. И поэтому я закрыла глаза и шагнула. Тетка со смехом прикрикнула:

– Чего жмурисся? Боишься, что ли? Не бои-и-сь! Насильно никаво не заставля-я-яем.

Подобрав юбки, я осторожно последовала за ней по лестнице, брезгливо опасаясь к чему-либо прикасаться.

– Шевели ножками-та-а. Здесь она. Может, хоть ты ее в чувство приведешь. Совершенно не знаю, что с ней делать! Одни убытки!.. Убытки одни, никаких доходов! – сокрушалась хозяйка.

Поднявшись на второй этаж, она с силой распахнула одну из дверей и сразу ушла. Я попала в комнату, где на кровати лежала Катя и смотрела в потолок.

– Катерина, – тихонько позвала я. – Катя, Катенька, что он с тобой сделал?

Я подошла ближе. Катя, узнав мой голос, поднялась на локтях и села.

– Ах-х, – усмехнулась она грустно, – Наташа, я и не чаяла еще раз увидеть тебя. Как ты меня нашла?

Она была всё так же красива, но показалась мне очень усталой – уставшей от жизни. Что-то обворожительное навсегда ушло из ее облика: глаза потухли, перестали манить – в них не было света, не было огня и страсти.

Я грустно оглядела комнату.

– Как ты здесь оказалась?

– Разве тебе нужны объяснения? – Катя горько усмехнулась. – Я думаю, они излишни. Зачем ты искала меня, Наташа? Ты хотела мне что-то сказать? Или спросить о чём-то?

Невольно я прижала руку к больному месту, но слова застряли в горле: видя ее плачевное состояние, мне было стыдно начинать жаловаться на свою судьбу. Мудрая Катя всё поняла без слов.

– Он ударил тебя, тебе больно?

Я кивнула.

Катя с нежностью погладила меня по руке.

– Милая моя девочка, это не та боль, от которой следует плакать. Я правильно понимаю, что такое произошло не впервые?

Опустив голову, я молчала: ей не нужен был ответ.

– Ты присаживайся и вот послушай, что я тебе скажу. – придвинув стул, я села возле Катерины. Немного помедлив, она продолжила. – Да, неприятно, но эта боль не страшная, ее можно стерпеть. Самая сильная боль, уничтожающая тебя, это та, которая рвет твою душу, раздирает тебя изнутри. Такую не может принести ни один кулак, ни один пинок.

– А что же делать с кулаками и пинками? – запальчиво спросила я. – Он что, теперь всё время будет меня бить? Катя, что мне делать?

– Ты мудрая девочка… Постарайся не провоцировать его.

– Я больше не хочу с ним оставаться, я убегу!

– Поздно! – Катя горько улыбнулась. – Поздно, моя милая! Не послушалась ты, когда все тебе говорили… А теперь пожинаешь плоды своего выбора. Ты разрешилась от бремени… кто же у тебя родился?

– Дочка, я ее Софийкой назвала.

– Так куда же ты теперь побежишь, моя милая?

Она села, улыбнулась и протянула руку, чтобы погладить мою щеку. Я прижалась к ней и сказала:

– Да хоть на край света, лишь бы подальше от него!

Я рассказала ей всё, что случилось со мной в последнее время. Речь моя была сбивчива, я волновалась, а Катя нежно смотрела на меня и улыбалась уголками губ. Выслушав, она мягко похлопала меня по плечу:

– Тише, моя девочка, тише. Остановись, прислушайся – и получишь ответы на все свои вопросы.

Глаза Кати оживились. Она спустила ноги с кровати, взяла мои руки в свои ладони и, нежно посмотрев мне в глаза, почти прошептала:

– Милая моя девочка, как я рада, что ты всё же нашла меня…

Я смотрела на нее широко распахнутыми глазами, и мне казалось, что жизнь вот-вот вернется к ней и что уже замерцали, заплясали те самые огоньки… И я сама потянулась, чтобы прикоснуться к ней губами. Но она, улыбнувшись, остановила меня и тихо сказала:

– Нет, Наташа, не сейчас и не здесь. Пусть всё будет правильно.

Моя душа была в смятении.

– Катя, мне так жалко тебя. Не хочу видеть тебя в этом доме, пойдем отсюда!

Она с той же спокойной улыбкой произнесла:

– Нет-нет. Нет! Разберись лучше со своей жизнью! У тебя может не хватить ни времени, ни сил на нас двоих. Слишком много открытых дверей…

– Что ты имеешь в виду?

– Отдай свой долг! И тогда ты снимешь кандалы со своих ног и станешь свободна…

Мне были непонятны ее странные речи:

– О чём ты говоришь? Какие кандалы?

– Как бы тебе получше объяснить?.. Наташа, я скоро уйду…

Сердце мое сжалось, и я почти закричала:

– Нет-нет! Я спасу тебя, не оставлю в этой беде! Я немедленно увезу тебя отсюда, ты больше ни секунды не останешься в этом смрадном месте. Катя, давай убежим вместе? Мы с тобой уедем за границу, во Францию, там нас никто не найдет, и ни один тиран больше не сможет причинить страдания ни тебе, ни мне. Я сегодня же перевезу тебя в наше дальнее имение и буду готовиться к отъезду. Ты согласна, Катя? Мы и дочку с собой заберем! – вдохновенно восклицала я.

– А отца своего ты бросишь?

– Нет! Нет! Я обязательно что-нибудь придумаю.

– Успокойся, не тараторь. Дни мои сочтены… Но я открою тебе один секрет… – Катя какое-то время внимательно всматривалась в мое лицо, видно, решая, смогу ли я понять то, что она хочет мне поведать. – Есть проклятие моей души… Всякий раз перед тем, как покинуть этот мир, моя душа, еще теплящаяся в бренном теле, осознает все свои воплощения… И вот сейчас это знание пришло ко мне. Наташа, это не бред воспаленного сознания! Несмотря на телесные метаморфозы, ты всё же узнала мои глаза… Я знаю тебя так давно, что ты даже представить себе не можешь… И где бы ты ни была, моя душа из жизни в жизнь всегда находила твою…

Я моргала, сглатывая слёзы и раскачиваясь из стороны в сторону.

– Я не понимаю ничего из того, что ты говоришь, Катя! Разве после жизни может быть какая-то другая жизнь, возможно ли такое?..

– Я постараюсь объяснить, а ты слушай и запоминай. Смерти как таковой вообще нет – это лишь одна из множества метаморфоз, которые составляют сущность бытия. Есть нечто, что не может быть уничтожено смертью, – душа. Она существовала вечно и будет существовать всегда…

С жалостью смотрела я на Катерину: «Она больна и сама не понимает, что говорит», – подумала я, но перебить ее не решилась.

– Помнишь, Наташа, когда граф ворвался в твою спальню, я сказала, уходя, что сделала выбор? – всхлипнув, я качнула головой в знак согласия. – Так вот, спасать меня, забирать из этого места не нужно. По правде сказать, я не сетую на то, что вот так заканчиваю свои дни. Теперь я знаю, что таким извращенным образом уплачу ту мзду, которую должна – отдам все долги. И вот тогда я смогу наконец-то снять с себя оковы.

Наташа, бессмысленно надеяться, что вместе с гибелью тела сами собой исчезнут и твои долги… И если остался у тебя какой-то долг перед человеком из прошлой жизни, значит, необходимо его вернуть. Не сделать этого значит обрекать себя на повторение ошибки из жизни в жизнь. Недостаточно перейти в мир иной: нужно, чтобы перемена произошла внутри тебя, вот тогда есть надежда в будущей жизни стать поистине свободной.