Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

Это было наилучшее предложение, которое сейчас мог сделать мне граф. Нужно было приятно скоротать время до вечера, и я радостно согласилась.

Мы неспешно прогуливались по аккуратно подстриженным аллеям. Граф рассказывал мне обо всем, что мы видели, а я внимательно слушала.

– После смерти Варвары Алексеевны, жены моей, и нашей дочери Анечки жизнь в Петербурге стала для меня невыносимой. Я люблю и Вареньку, и Николая, но… это другое. Анечка была сильно привязана ко мне, а я в ней просто души не чаял… – он помолчал немного и вздохнул. – Вот завершу на земле кое-какие дела, да к ним отправлюсь, заждались они…

– Петр Борисович, что вы такое говорите… – пролепетала я, не зная, как отвлечь старика от грустных мыслей.

– Николая вот женю… – и вдруг он встрепенулся. – Наташа, а пойдемте, я вам одну диковинку покажу, думаю, вам интересно будет.

Мы шли среди ровно подстриженных лип центральной аллеи, ведущей к павильону Эрмитаж (граф называл его французским), где на невысоких постаментах красовались статуи древнегреческих богов. Петр Борисович гордо сообщил мне, что всего скульптур в парке более шести десятков.

Удивительной красоты павильон оказался совсем небольшим. К прямоугольному центральному зданию примыкали округлые выступы, образуя подобие цветка с четырьмя лепестками. Эрмитаж был предназначен только для избранных гостей хозяина, желавших уединиться во время балов и приемов, которые устраивал Шереметьев.

Граф провел меня внутрь. В одной из округлых частей павильона была кабина с диваном, присев на который, мы стали медленно подниматься на второй этаж (первый предназначался исключительно для прислуги). Каково было мое удивление: я не увидела ни слуг, ни механизма, при помощи которого это производилось, – вот уж воистину диковинка. Граф показал мне также, как изящное устройство бережно поднимает наверх накрытый для гостей стол. Мне подали кофий, а графу чай. Удобно расположившись, я с удовольствием отведала ароматного напитка. Потом граф провел меня в кабинет. Он указал на свой эскизный портрет, висевший над столом.

– Этот портрет писала Анечка, когда ей было пятнадцать. Страшная кончина помешала моей дочери его завершить… Вот так и оставил, не хотел, чтобы чья-то рука портила священный труд моей Анечки.

Я вышла из кабинета, оставив графа наедине с его тоской. Сколько лет прошло, а он так и не смирился с ее кончиной!

Я осмотрелась. Если бы кто-то захотел подслушать ведущиеся разговоры, ему бы это не удалось: здесь попросту не было дверей, и попасть сюда можно было лишь одним способом, так же, как и спуститься. Всё располагало к приватной беседе: толстые ковры, покрывающие пол, уютные глубокие диваны и кресла. Ниши в стенах в форме арок дополняли оконно-дверные проемы, ведущие на французские балконы с четырех сторон павильона. Я не успела всё осмотреть, как вышел граф, и мы спустились вниз.

Медленно шагая по аллеям, граф показывал мне самые значимые постройки усадьбы, обойти которые за одну прогулку было при всём желании невозможно. Парковый ансамбль, как я поняла позднее, очень напоминал Версаль. Я постараюсь пересказать всё, что запомнила.

Сам дворец был построен не так давно. Большой дом, как называл его Петр Борисович, поражал не столько размерами, сколько изысканностью и великолепием. В усадебном парке всё было продумано для пышных приемов и увеселений.

Справа от дворца был устроен подъемный мост. По прямоугольному Большому пруду в дни приемов плавала целая флотилия. Небольшая галера была вооружена шестью пушками – трофеями Полтавской битвы, подаренными Петром I отцу старого графа Шереметьева. Граф рассказал мне, что однажды, когда сюда прибыла императрица в сопровождении иностранных гостей, был устроен фейерверк. В честь матушки-царицы было сделано несколько тысяч потешных залпов. Все поражались, как это можно: истратить дюжину пудов пороху ради минутной забавы.

Голландский домик стоял на берегу Малого пруда, в котором водились карпы, и они приплывали кормиться на звон колокольчика. Уютные лавочки ждали стремящихся посидеть, полюбоваться прекрасным видом и помечтать о сокровенном. Местному дворянству было позволено приходить в усадьбу в определенные дни, и это заметно отличало московскую знать, стремящуюся к общению и открытости, от петербуржской, чванливой и чопорной.

Итальянский домик был похож на маленькую сокровищницу: там хранились диковинные вещи и произведения искусства, которые Петр Борисович коллекционировал; допущены туда были только избранные. Я входила в их число, и граф показал мне картины Рафаэля, Рембрандта, Корреджо и других известных европейских художников.

Напротив Менажереи, в итальянском парке, расположились удивительные домики для водоплавающих птиц. Там жили лебеди, гуси и утки необычных пород, журавли и пеликаны. Мне дали зерна, и я покормила их с руки – это было мило и забавно.

А еще украшенный диковинными раковинами каменный грот с необыкновенной прохладой внутри… За прудом зверинец, псарня, английский парк – обойти всё сразу было просто невозможно.

Проделав немалый путь и утомившись, мы с графом возвращались к дворцу. Стало немного зябко, но я все равно отметила, что лето здесь гораздо теплее, чем в столице. Привыкшая к петербуржским морозам, ветру и влажному воздуху, прогуливаясь по аллеям, я с удовольствием вдыхала сухой подмосковный воздух. Всё мне нравилось, сердечко трепетало из-за предстоящей встречи с Николаем. Я поблагодарила Петра Борисовича за прекрасную прогулку, а он, слегка обняв меня, даже прослезился.

– Не благодари, милая, это я должен быть тебе благодарен, уважила старика, – и, смахнув скупую мужскую слезу, проговорил: – Я точно с дочкой пообщался… ты чем-то на нее похожа. Не лицом, нет – открытостью души, что ли… Ах, как мне ее не хватает! Варька, та совсем другая…

Вечер прошёл, как положено в благородном семействе. Наконец-то все собрались в гостиной, не было только Николая. Мы пили чай, и я даже исполнила для общества небольшую пьесу на фортепиано. Затем a cappella спела романс на французском языке, и все мне аплодировали.

Я даже успела помириться с Аннушкой, и мы любезно с ней пообщались. Анна показала мне свои нелепые вышивки, которые готовила в качестве подарка Николаю. Она, оказывается, вышивала ему платки, но боялась их вручить. Я подумала: «Ну что за глупая девица? Никогда не надо стесняться своих чувств. Если ты любишь, если желаешь мужчину и хочешь быть с ним вместе, ты должна намекнуть ему об этом, а еще лучше – прямо объяснить свои намерения». И я, из добрых побуждений, попыталась втолковать ей это, но вдруг мерзкое чувство собственницы шевельнулось внутри, и все мои благие намерения тотчас развеялись: «Вот зачем я это делаю? Девушка она наивная и абсолютно беззлобная, сейчас наберется моей мудрости, и всё у нее с ним сладится, а я останусь с носом. Ах, право, нет никакой логики ни в моих поступках, ни в суждениях, – со вздохом подумала я, но тут же себя успокоила: – Ничего у нее не выйдет! Этот Николай не так прост, как кажется. Он, оказывается, опытный, дерзкий и уверенный в себе… И вышитые платочки, уж верно, покажутся ему полнейшей чушью».

– Аннушка, непременно подари их Николаю! Ах, как романтично это будет выглядеть! – посоветовала я Анне и, утомившись от совершенно не интересной мне беседы, нашла предлог уйти.

Прохаживаясь по залам и галереям, я рассматривала картины, висевшие почти в каждой комнате, уделяя особое внимание семейным портретам. Их род был огромным, и всех свойственников объединяла одна величественная фамилия – Шереметьевы. Она как музыка звучала в моих ушах. «Я непременно должна его заполучить! Моя коллекция была бы неполной без такого редкостного экземпляра! Мой „мотылек“, я уже приготовила для тебя особую булавку. Когда же ты прилетишь? Сумерки уже спустились…»

Подали ужин. Николай вошел в столовую и занял свое место подле отца, а рядом с собой, слегка поклонившись, предложил сесть Аннушке. Я устроилась на противоположном конце стола и отметила, что за весь ужин он ни разу не посмотрел в мою сторону. Он мило улыбался Анне, они вели неспешную беседу, и Николай, будто невзначай, иногда дотрагивался до ее руки. Конечно, это не укрылось от моих глаз: я исподволь смотрела на них и тихо злилась. Мне стоило больших усилий убедить саму себя, что, поступая таким образом, он просто нарочно раззадоривает меня. И, собрав всю волю в кулак, я решила не обращать на это ни малейшего внимания, дабы не показать вида, что его поведение меня хоть чуточку волнует.

Ночь. Я лежу одетая в кровати и жду… Никого! Никто не идет ко мне и не стучит в двери. От злости я плачу. От жалости к себе – рыдаю! От обиды мое сердце разрывается на части… Он даже не прислал никакой записки – просто проигнорировал меня. «Да как же так? Что я сделала неправильно? Ведь так хорошо всё шло… Ну да ладно, хватит мучиться догадками, обязательно нужно поспать: синяки под глазами и измученный вид точно не приведут меня к победе».

Глава 148. Еще одна жертва

Встав утром, радости я уже не ощущала. Оделась и попросила запрячь лошадь для прогулки верхом. Я начала объезжать парк. Один поворот, другой… и тут я увидела их! Они стояли возле домика, в котором проживал Николай, и целовались так страстно, что от неожиданности я резко дернула поводья, и лошадь остановилась как вкопанная. Сомнений не было: ночь они провели вместе, скрыть это было невозможно. Светлые волосы Аннушки, распущенные по плечам, светились на солнышке, как и ее лицо, которое тоже светилось – от счастья. Слегка небрежно застегнутая одежда говорила о том, что они счастливы, им неважно, как они выглядят, и ночью они не спали, а предавались сладостным утехам.

Он был чертовки хорош – разгоряченный, молодой, красивый, он крепко и страстно обнимал ее. Она хохотала, слегка запрокинув голову, а он вновь и вновь покрывал ее шею поцелуями. Ее смех душил меня, капая ядом в самое сердце, смотреть на их счастливые лица было выше моих сил…

Я подъехала ближе, засунула два пальца в рот и громко свистнула. От неожиданности Анечка подпрыгнула на месте, а Николай даже бровью не повел, что меня сильно удивило: казалось, он видел меня и ожидал любой выходки.

Вздохнув, он игриво произнес:

– Ах, это вы? И давно вы здесь? Наталья Дмитриевна, как же вы нас напугали!

Как же он был рад, что я увидела их вместе, об этом говорил весь его облик. Его естество буквально кричало: «Смотри, Наташка, я не один из твоих обожателей. Ты мне даром не сдалась!» Он ликовал, он одержал победу!

Я сделала вид, что смутилась:

– Извините, что нарушила ваше уединение. Не думала вас здесь встретить. Аннушка, я видела, там дядюшка твой вернулся и ищет тебя. Всех к завтраку созывают, неужто такой растрепой пойдешь?

Аннушка смущенно поправила волосы и, не ответив на мою колкость, обратилась к Николаю.

– Милый граф, подождите меня, пожалуйста, в гостиной.

Он нехотя разжал объятия, выпустил возлюбленную и одарил ее многозначительным томным взглядом.

– Душа моя, всенепременно дождусь. После завтрака я буду немного занят, а далее ангажирую вас на конную прогулку, – он щёлкнул каблуками заграничных туфель и поклонился.

«Ах, какой галантный… до безобразия, аж до тошноты! Фи-и-и, – подумала я, – меня мутит от твоих слащавых речей».

Аннушка ушла, совершенно спокойно оставляя нас наедине. Я ухмыльнулась: «Конечно, после такой-то ночки – чего ей беспокоиться?»

Резко дернув поводья и ни слова более ему не говоря, я направила лошадь вглубь парка.

– Наталья Дмитриевна, куда же вы? Подождите! – крикнул он мне вслед. – Почему вы с такой нервной грубостью рвете губы моей любимой кобыле? Я не позволю так обращаться со своим животным.

– Ах, не пойти ли вам, граф… – грубо бросила я и пришпорила лошадь.

Раздался резкий свист, и кобыла остановилась как вкопанная, услышав зов своего хозяина. Он подошел, взял ее под уздцы и повел вместе со мной в дальние аллеи. Сел на скамейку и, не выпуская поводьев, со вздохом произнес:

– Ах, Наталья Дмитриевна, какая сумасшедшая выдалась ночка! Ни секунды не спал.

«Мерза-а-а-авец, – подумала я, – парази-и-и-ит! Он еще и похваляться передо мной вздумал!» Я ехидно улыбнулась:

– Сочувствую вам, милый граф, а я вот прекрасно выспалась.

– Угу, – усмехнулся он. – Я вот и смотрю, лицо у вас прямо све-е-ежее. Ожидали меня? Признайтесь честно, Наталья Дмитриевна.

– Ни единой секунды не ждала! Сразу спать легла, ведь днем я так устала.

– Угу… вранье вам удается великолепно, только глаза выдают! Ну скажите, Наталья Дмитриевна, я вам нравлюсь?

– Только как гостеприимный хозяин, – отрезала я.

Мне было очень неуютно. Он улыбался, вальяжно расположившись на скамейке, а я сидела в седле, словно на иголках. Он правил и лошадью, и разговором, я чувствовала себя заложницей обстоятельств.

– Только как младший граф Шереметьев?

– Только так! Вы носите фамилию славного рода, я уважаю вас – и не более.

– Вы так и будете сидеть на моей кобыле, чтобы я кричал вам в самые небеса?

– Да, так и буду, потому что я небесное создание, а вы – низменное, земное. Поэтому и оставаться вам внизу, на земле, а до меня ну никак не дотянуться.

– Да? Смотрите, как легко!

Он резко дернул меня за ногу и успел подхватить второй рукой, пока я падала с его кобылы прямо в его объятия. Он пару мгновений подержал меня на весу и усадил рядом с собой на скамейку.

– Приветствую вас на грешной земле, барышня. Не больно было падать с такой высоты? – Николай лукаво улыбнулся и вдруг крикнул:

– Дюжка!

Услышав громкий голос хозяина, лошадь уставилась на него огромными черными глазищами.

– Иди пасись, чего встала-то? Ну-у-у, пошла, пошла!

Он поддал своей кобыле так, что она отошла от нас на несколько метров. Мы сидели на скамейке, он о чем-то спрашивал, а я пыхтела от злости. Но тут он стал говорить мне такое, от чего я буквально лишилась дара речи:

– Наталья Дмитриевна, я намерен высказать вам свою благодарность. Вы подарили мне необыкновенную ночь и юную деву, которая сама пришла ко мне, не побоявшись осуждения. И буквально съела меня со всеми потрохами, осыпав ласками с ног до головы. Я могу признаться, что это было великолепно, потому что всем этим я обязан вам! Анна поведала, что это именно вы посоветовали ей мне открыться. Премного благодарен за оказанную услугу. А теперь хочу откланяться и пожелать вам доброго дня, мне, простите, идти нужно. Заждались меня…

Он встал и словно нехотя двинулся в сторону дворца. Он как будто ждал, что я его окликну. Но я не проронила ни звука. От услышанного у меня буквально сдавило горло, и я не смогла бы вымолвить ни слова, даже если бы очень захотела. Он остановился, подождал еще несколько секунд и, даже не повернув головы, громко произнес:

– Как вам будет угодно, барышня! – и ушел, оставив мне скамейку, лошадь и мои непотребные мысли.

«Сволочь, убить тебя мало! Но как хорош, искусен в своей мести, умен и расчетлив! И в делах любовных он гораздо опытнее, чем я. А я-то, дуреха, ничего о нём в Петербурге не поняла, словно тот и этот Николай – два разных человека. Что же у них тут творится, в этой Москве? Надо почаще сюда ездить, может, и сама не так глупа сделаюсь».

Немного оправившись от потрясения, я встала и медленно побрела к лошади, взяла ее под уздцы и ласково погладила по морде:

– Дюжка, значит? Ну пойдем, Дюжка! – усмехнулась я. – Две кобылы мы с тобой. Ты Дюжка, а я Наташка… У тебя, Дюжка, мозгов с кулачок, а у меня, у Наташки, еще меньше – с полкулачка. Ну и пойдем, Дюжка-подружка.

Я отвела лошадь на конюшню. Подумала, что мне слишком неприятно находиться в этом доме: никак не я могу здесь более оставаться. И поэтому решила не дожидаться завершения третьего дня, а откланяться и уехать в родной Петербург, где нет таких горделивых мерзавцев. «Он мне за два дня уже всю душу вымотал и все нервы истрепал… Нет, я ни на минуту здесь не останусь!» – решительно подумала я, направляясь в гостевой домик.

Я поднялась в комнату, намереваясь вызвать служанку, чтобы она помогла мне собрать вещи. Но, подойдя к кровати, увидела записку, свернутую трубочкой и продетую в серебряное кольцо. Взяв ее в руки, я заметила, что пальцы мои мелко дрожат: «Неужели от него?» Я развернула… и, усмехнувшись, хлопнула себя по ноге.

– Точно! От него!

В ней было лишь три слова: «Приду в полночь». Я возликовала. Такого счастья я не испытывала давно.

– Ха-ха, значит, всё-таки запал!

Подойдя к зеркалу, я внимательно посмотрела на себя. «Хороша? Что греха таить, хороша!»

Собираться домой сразу расхотелось, это было уже без надобности. Я вообще не хотела больше выходить из комнаты, чтобы кто-то невзначай не испортил мое радостное настроение. Мне принесли завтрак. Выпив ароматного напитка, я пребывала в благостном настроении, пока кто-то робко не постучал.

Распахнув дверь, я увидела Анечку, которая нерешительно шагнула через порог.

– Наташа, можно к тебе?

Я взглянула на нее, как на грязную сорочку.

– Ну да, проходи, садись. С чем пожаловала?

– Наташа, мне непременно нужно с кем-то поговорить. Я никому не могу открыться, только тебе.

– С чего бы это вдруг? Подружку нашла?

Анечка была растеряна.

– Ну пожалуйста, Наташа, не злись. Давай поговорим.

– Садись, говори, я тебе не запрещаю.

Она прошла, села на стул и еще минуту собиралась с мыслями.

– Мне кажется, сегодня ночью я совершила ужасную глупость! – Она потупила взор.

– Да?!

В моей душе шевельнулось гаденькое чувство, но я сдержала себя и как можно спокойнее спросила:

– Это какую же, интересно?

– Да ты, наверное, догадываешься… – она шумно выдохнула.

– Быстрее, Анечка, – я начала терять терпение. – У меня очень много дел.

И она начала рассказывать о том, что я уже знала и без ее откровений.

– Мне теперь так стыдно… я не знаю, что делать. – Она низко опустила голову и выдавила из себя слова, которые явно приносили ей боль. – А вдруг он не женится на мне… что тогда?

Выслушав ее, я встала и, расхаживая по комнате, думала, что бы ответить.

– Да-а-а, попала ты в переплет, подружка, – покачала я головой. – Ну что я могу тебе сказать? Надейся на его благородство, ведь он так хорошо воспитан. Не думаю, что он оставит тебя.

– Да, вот только, – она теребила платок, ее пальчики мелко дрожали, – я ему уже десятую записку отправляю, а он ни на одну так и не ответил. Как думаешь, может, мне сходить к нему?

Я усмехнулась про себя: ее слова показались мне верхом глупости. Надо было, конечно, дать ей хороший совет, но я дала тот, на который в тот момент была способна:

– Конечно, сходи! – сказала я не без удовольствия. – Сходи, постучись к нему, расскажи о своих чаяниях, страхах, переживаниях. Если он любит тебя, то поймет.

Анечка услышала то, что хотела услышать.

– Спасибо, Наташа, ты придала мне уверенности. Я так рада…

– Угу, а я-то как рада… безумно! Рада, что смогла помочь тебе, Аннушка, – сказала я вслед уходящей девушке. – Ну, с Богом! Удачи тебе!

– Спасибо, Наташа.

Как только дверь за ней закрылась, я снова села на кровать. «Глупая девка! Не женится он на тебе никогда! Чего ему теперь жениться-то? Он и так уже всё видел и испробовал. Да и не любит он тебя! – усмехнулась я. – Ладно, не моя это беда… и печаль не моя. А у меня нынче радость! Тайна встречи, теплота объятий… Как интересно, какой он… Грубый или нежный? Как проявляет свои чувства? Целуется или кусается? Ах, совсем недолго осталось!»

Почти весь день я провела в комнате. Написала отцу и подробно рассказала, как преодолела дорогу, как меня встретил Петр Борисович, о нашей прогулке с ним и разговорах, о том, что я всё передала, как было велено, и что вскорости собираюсь домой. Гонцы из дома Шереметьевых регулярно доставляли почту в Петербург и обратно, так что я не сомневалась, что письмо будет доставлено раньше моего приезда.

Сославшись на недомогание, обедала и ужинала я тоже в комнате, а с наступлением сумерек вышла погулять в парк. Истомившись в ожидании, я не знала, как еще скоротать время.

Десять часов… десять с половиной… еще минуты… Время стало для меня как тягучий мед. Сладостное ожидание… сладкие капли его капают в мою чашку. Одиннадцать… две минуты, три, пять. Я потеряла им счет. «Ну когда же? Где же он? Полночь… одна минута первого, две… Он не придет: обманул! Издевается, насмехается надо мной! Срочно домой! Прямо сейчас! Что же ты сидишь? Собирайся! Что же ты сидишь, чего ждешь?» Десять минут первого… и стук в дверь! Я подхожу, еле дыша, спрашиваю:

– Кто там?

Ответ:

– Ты знаешь!

Открыла, он вошел. Схватил, прижал…

– Какая же ты сладкая! – только и смог прошептать он. – Нежная! Как белеет твоя шея, как алеют губы! Позволь мне…

– Да, мой господин, я твоя!

Ночь… Наслаждение… грезы! До чего же он хорош! Одновременно ласковый и грубый, добрый и злой! Слезы, смех, кутерьма, неподдельное чувство… Глубоко проникает… Бьет прямо в цель. Как он хорош! Ночь… Наслаждение… Неописуемое блаженство!

Утром я открыла глаза. Николай лежал рядом, держа мою руку, и ласково смотрел на меня, потом нежно погладил по волосам и тихо сказал:

– Ты волшебная, Наташа. У меня никогда не было такой, как ты! Откуда ты взялась? Мне кажется, ты послана мне из других миров. Хочешь, я отвезу тебя к той, с кем ты долгие годы ведешь переписку? Ты хорошо знаешь французский, так что сможешь лично пообщаться с ней. Выезжаем сегодня же! Никому ни слова! Ни единой душе. Никто не будет знать – только мы! Это наше с тобой приключение, и оно ждет нас! Вот тебе моя рука. Ты идешь со мной?

Я посмотрела на него глазами, полными слёз, и ничего не ответила. В душе моей разрывались тысячи маленьких салютов. Я не понимала, что со мной…

– Я так и знал! Едем! Сегодня же! Я пошлю гонца и отдам распоряжения тем, кто готовит к отплытию во Францию мой корабль. Собирайся без промедления! И секунды не мешкай! Мы отправляемся не завтра, не вечером, а сейчас же! Сию минуту!

Сказав это, он оставил меня одну. Я была абсолютно счастлива в тот момент. Но это было счастье безумца, который в одночасье лишился рассудка от свалившегося на его голову непомерно тяжелого золотого слитка. Я совершенно не понимала, как могу отправиться в путешествие, что буду говорить дома после того как вернусь, как объясню всё отцу. Не было ни одной правильной мысли, только ощущение какого-то дикого щенячьего восторга, которому я и предалась. Мне было всё равно, что произойдет дальше. «И пусть завтра наступит всемирный потоп и смоет меня с лица земли, но это произойдет тогда, когда я буду бежать к пристани, готовая вскочить на его корабль и отправиться в путешествие, так что я даже не успею пожалеть об этом». То, что он мне предложил, отправиться в путешествие на его корабле, было совершенно чудесно, великолепно, невероятно – и властно манило! Всё дальше и дальше уносило меня сладкое безумие.

Ноги мои были слабы, а руки тряслись так, что я не могла взять стакан с водой, чтобы утолить жажду. Я села, спустила ноги с кровати, глубоко вздохнула и сначала сжалась, крепко обхватив коленки, а затем резко выпрямилась – как натянутая струна. «Наташа, – обратилась я к себе. – Ты всегда хвасталась, что идешь вперед большими шагами, так чего же ты боишься?»

Я тут же покидала в сумки всё, что привезла с собой из Петербурга. Служанка пришла мне на помощь и отнесла тяжелую поклажу вниз.

Нервно теребя перчатки, то снимая, то снова надевая их, я дожидалась Николая, расхаживая по комнате, которая, как я тогда считала, теперь по праву принадлежит мне. Я была готова оставить ради него всё, настолько он покорил меня предыдущей ночью! Федора бросить, из отчего дома навсегда уйти… Он был изнежен роскошной жизнью, с рождения воспитывался иностранными гувернерами, учился за границей, но всё это, я так считала, ни капельки не испортило его. В моем понимании он был другим, необыкновенным, настоящим. Мне было очень хорошо с ним, и казалось, что он лучшее, что может быть у меня в жизни: «Счастливее, чем сейчас, я стать, наверное, уже не смогу». В тот момент я готова была связать с ним свое будущее и искренне этого желала.

Дверь без стука открылась, и вошла Аннушка. Голова ее была низко опущена, волосы не заплетены, платье смято. Она села передо мной.

– Собираешься?

– Да, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал беспечно. – Домой пора, третий день пошел, заждались уже.

– А он что? – она боязливо взглянула в мои глаза. – Приходил к тебе?

Я не сразу нашлась, что ей ответить, но потом решила, что врать не буду.

– Да.

Голова ее опустилась еще ниже, она боялась взглянуть на меня.

– Ты говорила с ним обо мне?

Правду о том, что было между нами, я сказать не могла.

– Да, мы говорили о тебе. Недолго побеседовали, и он покинул мои покои.