Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

– Барышня, пусть вода чистая, ключевая смоет все горести, да с грязною водою всё плохое и дурное изыдет от нас.

И окатила меня ведром холодной воды. От неожиданности я завизжала так, что, наверное, было слышно во всей деревне. Я уж хотела было выхватить ведро и огреть им Аньку, но она улыбалась мне и сама протягивала другое ведро – полное. Я окатила ее, но, к моему сожалению, это не произвело должного эффекта: она лишь крякнула как мужик и слегка повела плечами. Мы засмеялись и обнялись.

– Ну что, барышня, таперича мир? Тока пообещайте мне, что хоть немножечко будете ко мне прислушиваться, я же вам плохого не желаю.

– Хорошо, Аня! Я постараюсь слушать тебя внимательнее.

Мылись мы несколько часов, пока головы не начали кружиться, потом вышли в предбанник, завернулись в простыни, накинули крестьянские тулупы, и я, к своему удивлению, отметила, что проделываю это без брезгливости. Мы выскочили на улицу и босиком побежали к избе, в щенячьем восторге визжа и крича оттого, что снег щекочет и колет пятки. Вся деревня смотрела на нас с удивлением, и люди, улыбаясь, показывали в нашу сторону пальцами.

– О-о-о, городские-то дають жару! Дорвалися девки.

А мы, слыша эти простые беззлобные возгласы, хохотали еще пуще. Ввалились в избу, отряхнули с себя налипший снег и бухнулись на лавку, млея от приятной легкости. Хозяйка улыбнулась нам, встречая.

– О, барышни наши попарились, а мы вас ужо с гостинцами поджидаем. Аркадий вернулся, коляску вашу нашел. Он на наших санях весь ваш скарб еле доволок.

– Да, барышни, – вмешался Аркадий, – в ум не возьму, как только лошади ваши вытянули такую дорогу и такую тяжесть. Удивительно, что они в пути не околели.

Мы переглянулись и засмеялись:

– Где же они? Вещи-то наши?

– Да эвон, за печкою отогреваются, перемерзли все. А саму коляску не откопать пока, я и пожитки-то еле вытащил.

Я побежала за печку. Узлы еще не отогрелись до конца. Раскрыла дорожную сумку и достала первое попавшееся платье. Правда, оно было мятое, зато чистое и целое. Я вынула из саквояжа белье и пару новых чулок, надела бордовое платье с черными кружевами и сапожки. Потом повернулась к Аньке и захохотала:

– Анька, а хочешь, я тебе барское платье дам и ботиночки, у меня еще есть?

– Да ну вас, барышня, – отмахнулась она, – разве влезу я в ваше платье-то, а тем паче в ботинки, эвон у меня лапища какая. Платья ваши на мне затрещат да рассыплются, останусь в чем мать родила, конфузу не оберешься. Нет, не надобны мне ваши глупости.

Аня облачилась в хозяйкины рубаху с шитыми рукавами и сарафан, мы оглядели друг друга и остались очень довольны. Нужно было только волосы высушить да в порядок привести. Я достала расчески, а Анька свой костяной гребень, и мы стали наводить красоту возле печки. Хозяйка позвала трапезничать. На столе стояли каша с мясом, соленья, молоко, сало…

– Садитесь, садитесь, – суетилась хозяйка, – там, в печи, лапша из петуха кипит, подам щас, и яичков подам, согреетесь да насытитесь, садитесь, милые.

Наевшись досыта, я поблагодарила Всевышнего, что он привел нас к этим простым, но очень хорошим людям, которые всё время улыбались. После стольких злоключений казалось, что мы попали в рай.

Дверь скрипнула и отворилась, появился Аркадий.

Мать, – обратился он к жене, – может, и мне щец плеснешь? А то пока я с девичьим скарбом возился, так оголодал, чую, кишка кишке колотит по башке.

Мы с Анькой переглянулись и прыснули в кулачок.

– Аркаша, щец нету. Мишка давеча петуха зарубил, так я знатную лапшу сварила. Будешь?

– Отчего же не откушать, наливай.

Ел он молча, с аппетитом и, что удивительно, совершенно беззвучно. Я даже удивилась: «Надо же, крестьянин, а вовсе не хлюпает и не чавкает. Хорошо в этом доме, чужие люди, а встретили как родных, и согрели, и накормили…»

– Ну что, вы готовы? – улыбаясь, спросил Аркадий, закончив трапезу. – Отогрелись, наелись?

Помня, как он реагирует на мое светское обращение, я захотела еще повеселиться.

– Благодарствую, милостивый государь, мы теперь в полном порядке и готовы продолжать свой вояж.

Он подавился смехом. Его щеки раздувались, он долго сдерживался, но не сумел и разгоготался, откинувшись на лавке и вытирая слёзы:

– Ну куда это годится, какой из меня милостивый государь? Ха-ха-ха.

Я засмеялась, и все в доме тоже. Нам было так хорошо, что даже выезжать не хотелось.

– Я вам сани, барышни, сготовил, домчу до Тютюревки. Если вы готовы, можем трогаться.

– Мы готовы, только вот хочется в вашем доме еще немного побыть.

Он опять захохотал.

– Побыть?! Побыть барышне в деревенской избе?! Чу-де-са! – и вышел.

– Хозяюшка, – я обратилась к женщине, – молочка с хлебушком дайте, пожалуйста.

Она живо налила. Я ела хлеб и пила молоко, и мне было необыкновенно хорошо среди этих честных простых людей, которые не лебезили передо мной.

Я смотрела в окно, когда там вдруг показалась голова маленькой девочки с конопушками на рожице. Держась за наличник, она с любопытством разглядывала меня и пищала:

– Ой, гляньте, гляньте, барыня, живая барыня, да кака красавица! – и тут же исчезла.

Я посмотрела в окошко. На снегу барахталась, видимо, сорвавшись с окна, маленькая девочка лет пяти, в тулупчике, подвязанном кушаком, укутанная теплым пуховым платком, из которого торчала забавная веснушчатая рожица. «Удивительно, – отметила я, – зимой веснушки». Рассмеявшись, я помахала ей рукой.

– Стой, маленькая, я сейчас выйду. Я побежала к саквояжу, нашла флакон французских духов, выскочила на улицу и крикнула:

– На, держи! Это тебе, милая, от «барыни», понюхай, как вкусно пахнет.

Она схватила флакон и начала жадно нюхать. Я забежала в дом и снова прильнула к окну. Девочка махала мне ручкой и кричала:

– Спасибо, спасибо, барыня, век вас не забуду, буду знать теперича, как барыни пахнут! – и побежала дальше, хвастаться подружкам.

От этого мне еще теплее стало.

– Анька, смотри, как тут хорошо, может, побудем еще немножко?

– Ну уж нет, барышня, надо ехать. Чего людей стеснять?

– Да, Анюта, ты права, давай собираться.

Я достала из большой дорожной сумки отрез на платье и шелковый платок, приготовленные в подарок родичам Федора. Подойдя к хозяйке, протянула ей:

– Маруся, примите от меня, это вам и дочке вашей.

Женщина смутилась.

– Барышня, мы ж не за корысть, а от чистого сердца…

– И я от чистого сердца. Кабы не вы, замерзли бы мы в ночи.

Маруся поблагодарила, шмыгнула носом и прижала подарки к груди.

– Спасибо, барышня, век такой красоты не видывали, – и, перекрестив меня, добавила, – ступайте с Богом, доброго вам пути.

Мы оделись. Стоя на пороге, я обернулась к хозяевам и, неожиданно для самой себя, поклонилась в пояс по русскому обычаю и задержалась в этом поклоне.

– Милые мои, дорогие, спасибо вам за всё, никогда я вас не забуду.

И с этими словами вышла. Анька шла за мной и бубнила:

– Ну точно, барышня тронулась! Ой, чтой-то нас впереди ждет, ой, барышня полоумная.

Я обернулась к ней, поняла, что мы опять вернулись к тем отношениям, от которых так старательно открещивались в бане, и зло прошипела:

– Сама ты полоумная.

На улице стояли сани, запряженные четверкой лошадей. Два моих коня стояли впереди, а два деревенских за ними. Аркадий опередил мой вопрос про третьего:

– Он, барышня, совсем плох, в горячке. Видать, подохнет к ночи.

– Жалко, конечно, но это не мой конь, вот этих было бы очень жалко.

Он усмехнулся:

– О, эти еще долго жить будут, холеные они, выносливые. Им и дорога нипочем, и мороз.

Мы сели, Аркадий тронул вожжи, кони полетели. День прошел очень быстро, мужик всю дорогу нас веселил и сам смеялся.

– Ой, барышни, пощадите, щас живот надорву от смеху-то, ой, не могу больше, ха-ха-ха…

Глава 55. Смятение

С шутками и прибаутками мы подъехали к холму, на котором раскинулась большая деревня. В ней было, наверное, около тридцати домов, огороженных, как крепость, общим забором из остроконечных бревен, стоящих в ряд одно к одному. В частоколе были только одни большие деревянные ворота, к которым и вела дорога. Завидев этот забор, я спросила мужика:

– А может, вы знаете Федора Цейкула? Он уехал в Петербург служить в царицыном полку. Мужик огромного роста. Мы, на самом деле, к нему едем, только не знаем точно, где он живет.

Аркадий остановился и повернулся к нам, я видела, что в нём произошла резкая перемена. Он сказал уже безо всякого смеха, строго:

– А кто вы такие? Как фамилия ваша, и зачем вам Федор нужен? С какими намереньями его разыскиваете?

Я немного опешила. Но не стала что-то придумывать и говорить неправду. Встала в санях и сказала:

– Разрешите представиться?

Аркадий чуть не прыснул, но сдержался.

– Разрешаю, разрешаю, сказывай, милая.

– Зовут меня Наталья Дмитриевна Ярышева, отец мой, Ярышев Дмитрий Валерьянович – один из командиров полка, в котором служит Федор. Там мы познакомились с ним и полюбили друг друга, но потом случилась ужасная трагедия, и ему пришлось покинуть город. Он написал мне письмо, и вот я еду за ним. Не знаю, чего вы так испугались, я совсем не желаю ему зла. Если бы вы знали, как долго мы сюда добирались, какие неприятности пережили ради того, чтобы встретиться с ним!

Мужик всё выслушал крайне серьезно, какое-то время думал, а потом спросил:

– Наташка, что ли?

– Ну да, да, да, Наташка – Наталья я!

– А, знаем-знаем, говорил он, поминал тебя…

Я вскрикнула от радости:

– Так он здесь? Я была права, он здесь!

Он посмотрел на меня как на дурочку и сказал:

– Да ты что, взаправду ехала в зиму столько верст, не знамши, здеся он али нет? Не знамши даже, ждет он тебя али ты ему противна?

От этих слов у меня даже голова закружилась.

– Как противна? Он что, говорил, что я ему противна?

– Да не-е-ет, что ты?! Тьфу на тебя, эт я так, для примеру.

Да, я действительно не была уверена, здесь он или в другом месте. Он написал так, но вполне мог уже куда-то перебраться. Никто не знает, сколько времени прошло с того дня, когда он отправил письмо. Я чувствовала его, как дикий зверь чует добычу, за которой идет по следу… Я была почему-то уверена, что он здесь.

Аркадий улыбнулся, посмотрела на меня, перевёл взгляд на Аню, окликнул:

– Здоровая она у тебя, али как?

Аня хмыкнула и сказала улыбаясь:

– «Али как», видать, «али как»!

В нетерпении я схватила Аркадия за рукав и начала тихонечко трясти.

– Ну не томите вы меня, скажите, знаете ли, где живет Федор? Отвечайте, замерзла я уже здесь стоять.

– А чего ты стоишь передо мной? Эвон, как Анька садись да ножки сугревай в тулупчике, больно мне нужны твои почести, плевать я на их хотел.

Я села на место, обернула ноги тулупом и заерзала в нетерпении.

– Вы так и не ответили на мой вопрос. Скажите, наконец, он здесь?

– Да успокойся, припадочная. Здеся он! Вот же девка неугомонная! И надо ж такому случиться: в барском доме выросла, а ведет себя похлеще наших.

Аня подхватила протяжно:

– О-о-ой, вашим-то до нее шибко далеко!

Я толкнула ее в бок:

– Да заткнись уже, что ты каждой бочке затычка, везде слова свои дурацкие вставить норовишь. Ладно бы еще смешное или дельное что говорила, а то как пустая балаболка брякаешь, замолчи.

Мужик, слушая нашу перепалку, снова стал смеяться:

– Ну, барышня, вы и рассмешили, помирать буду, вас и вашу историю вовек не забуду. Здеся он, Федька твой, здеся! Родственник он мне дальний, знал его, ишшо када без порток бегал, под стол пешком хаживал. И дом его как не знать, и мать его, и отца, и брата, и сестру. Мигом подвезу, прямо к крылечку доставлю.

От его слов мне стало легче, я перевела дух: «Ну, слава Богу!»

Мы подъехали к воротам, Аркадий подошел и приоткрыл окошко. Перекинулся парой слов с местным жителем и сел обратно в сани. Ворота отворились, и мы пересекли последнюю преграду, отделявшую меня от желанной цели. Наконец-то моя мечта осуществлялась.

Проделав такой долгий путь, столкнувшись с неимоверными трудностями и преодолев их, я практически ничего не боялась, а тут, въехав за ворота, испытала страх и смятение. Я попросила Аркадия остановиться у крайнего дома, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Я думала: «А что если он меня сейчас увидит, и я по взгляду его пойму, что мне совсем не надо было приезжать. И окажется, что эта поездка была совсем ненужной». Меня обуял такой страх, что я хотела поворотить лошадей, выскочить, как маленькая трусливая девчонка, закрыть за собой ворота и спешно ехать домой. Туда, где меня любят и ждут, к моему папе. Подняться в свои покои, искупаться в ванной и забыть всё, что со мной приключилось, как страшный сон.

Аня давно уже велела Аркадию ехать дальше. А я всё размышляла, и чем дольше думала, тем меньше понимала, что происходит вокруг. Мне хотелось криком остановить его, выскочить и бежать – бежать без оглядки. Казалось, что я на своих ногах добегу до самого дома, даже с сумками, и они не будут мне в тягость. Я кинусь отцу на шею и скажу: «Папа, папа, я была такая дура, куда, зачем я поехала? Я сама себе всё придумала, не хочу, не хочу, спрячь меня скорее, не хочу никого видеть, спаси меня! Укрой меня, укрой, чтобы никто не нашёл. Не хочу больше этого позора…»

Крупная дрожь сотрясала всё мое тело. Аня положила мне руку на плечо и сказала:

– Чего, барышня, напужались? Ну что же вы, сколько жизней порушили, сколько занавесей с домов и масок с людей сдернули… А таперича что, возвертаться надумали? Нет, барышня, дороги назад! Ты подыми глаза свои, открой их, не бойся, и посмотри вперед. Ищи дом его, быть может, он почувствует, что ты приехала, и навстречу выйдет. И это станет самой счастливой в твоей жизни минутой, которой ты так долго ждала.

Я взяла ее за руку и сказала:

– Спасибо, Аня, что ты пытаешься меня поддержать… даже не причитаешь, как старая бабка, мне от этого легче стало. Да, признаюсь, мне страшно, я хочу обратно домой. Не желаю уже ничего. Домой, только домой хочу!

Но тут Аркадий обернулся к нам и, улыбаясь, сказал:

– Ну что, девушки-красавицы, почти приехали, эвон, щас дом уже покажется, самый богатый на деревне. У их даже прислужники есть. Если можно так сказать, не в обиду вам, – это бояре наши местные и дворяне. Их здесь уважают, прислушиваются к им все, за советом ходють. Отец Федора, тож Федор, он из местных будет, а вот мать Федора – донская казачка. Я уж не знаю, как оно у их там вышло, но сколь годов назад породнились две семьи. Можно сказать, юг с севером. Отец уступчивый, спокойный, а вот Фекла ох и горячая, бядовая девка была, всю семью в оборот взяла, в своих руках и мужа, и сынов держит, токмо малую дочку балует. А мужики у ей не забалуют, она их крепко в оборот взяла. Старший-то сынок в отца пошел, а младший, Федька, на мать карахтером походит, такой же горячный.

Все услышанное вызвало у меня кривую усмешку. Я подумала: «Ну да! Конечно, тоже мне, барина нашли!» Эти мысли меня немного развеселили, я начала успокаиваться и продолжила разговор с Аркадием. От этого мужичка веяло каким-то добром и теплом, и, говоря с ним, я всё время хотела смеяться, внутри становилось спокойно. Я спросила:

– А почему все деревни стоят как обычно, открытые, и только эта огорожена таким высоким забором, даже ворота въездные есть? От чего закрываются? Может, они приверженцы старой веры? Козни строят против власти императорской? – я произнесла это, и страх опять сковал мои ноги и стал пробираться дальше… Я вспоминала Веру и всё, что с ней связано.

Но мужик развеял мои сомнения. Он легко и весело произнес:

– Вовсе нет, обычная вера у их, просто деревня очень зажиточная.

Я поняла из его слов, что у них свой уклад, своя внутренняя торговля, которая скрыта от взоров столичных чиновников и дворян. Они словно маленькое государство в нашей огромной империи.

Мы продолжали медленно ехать, на пути нам встречались люди. Женщины и мужчины были нарядно одеты, завязанные особым образом красивые платки закрывали у баб голову и плечи. Мы двигались вверх по единственной очень широкой улице, по обеим сторонам которой стояли дома, а в самом конце была площадка с колодцем. За колодцем, замыкая улицу, на возвышении виднелся большой дом, окруженный солидным забором. Дом, конечно, не был размером с нашу усадьбу, но это была крепкая изба, построенная на совесть. Бревна аккуратно проконопачены, на окнах крашеные ставни и красивые резные наличники. Вход во двор указывали ворота со смешными вензельками. Я сразу поняла, что это его дом, ничего другого мне и в голову не пришло.

Мы остановились возле ворот, мужичок спрыгнул и сказал:

– Ну что, барышни, приехали, слезайте. Сейчас постучимся, покликать хозяев надобно, негоже в такой дом самим переться, без приглашения.

Я сошла с саней и удивленно посмотрела на мужика:

– Кому это негоже? Вам негоже? А мне гоже!

Глава 56. В доме Федора

Решительно распахнув ворота, я остановилась, увидев женщину и не зная, пройти дальше или окликнуть ее. Она стояла ко мне спиной, низко наклонившись, и что-то тянула из большого чана. Приглядевшись внимательнее, я увидела, как она выдергивает какие-то веревки, и даже не поняла, что это. Они поддавались с трудом, но она упорно продолжала дергать, всё время сплевывала и бранилась, видно, была недовольна.

Я хотела подшутить, подойти к ней потихоньку и неожиданно обнаружить свое присутствие. Она почувствовала, когда я двинулась в ее сторону. Не поворачиваясь, слегка распрямилась, закинув одну руку на спину, а вторую уперев в колено, и визгливым голоском кликнула:

– Параска, ты чё ли?

Я хихикнула, услышав смешное имя, и подумала, что так только хрюшек зовут. Приняла подобающий вид и важным голосом ответствовала:

– Нет, меня зовут по-другому.

Она резко выпрямилась и повернулась ко мне, как расправленная пружина, словно испугалась чего-то, но старалась не подать виду. Я увидела женщину с высушенным солнцем и ветром лицом, испещренным маленькими морщинками. Казалось, что на ее лице сетка. Глаза ее были черными, и они злобно буравили меня. Она напомнила мне ведьму из детских книжек. Серый пуховый платок сполз с головы. Зачесанные назад седеющие волосы были заплетены в косу, смотанную на затылке в пучок. Разглядывая меня, она уперла руки в бока и недружелюбно спросила:

– А ты хто така будешь? Как вошла у ворота? Отвечай чичас же! Как ты посмела войти сюда без спросу?!

Я тоже поставила одну руку на бедро, приняв агрессивную позу, и едва заметная улыбка заиграла на моем лице. Мне не страшны были ее вопросы, я совершенно не испугалась ее злобного, скрипучего голоса. Она издавала странные гортанные звуки, словно кто-то давил ей на горло, и от этого оно начинало шипеть и скрипеть, как что-то механическое и очень противное.

Я не почувствовала в ней той силы, которая была так заметна в Вере, когда я увидела ее впервые. Передо мой стояла обычная крестьянка, имеющая большой дом, ну и, может быть, чуть больше добра и зерна, чем у остальных жителей деревни. Да, она не была моей крепостной, но всё же относилась к простому сословию. Мне было непонятно, почему эта женщина, видя перед собой барышню, осмеливается указывать, что мне делать. Я усмехнулась про себя: «Ничего подобного, со мной такой номер не пройдет, никогда!» Улыбаясь, я и ответила, стараясь подчеркнуть свою беспечность:

– Кто я? Барышня, – сказала я очень просто, – из Петербурга. Зачем пришла? Тебе не скажу. Мне твой сын нужен.

Я даже не спросила, есть ли у нее сын! Я знала, что Федор – именно ее сын. Они были похожи своими черными глазами, и я видела в ее лице такое же выражение, как у Федора, очень мне знакомое. Женщина ощетинилась, как сторожевая собака, которая не пускает в дом чужаков:

– Я ще раз вопрошаю тоби, девка, хто ты така? Назовись, как твое имя? Нема мени дила, с якого городишки ты сюды приихала.

Я вспомнила слова Аркадия, что мать Федора родом из донских казачьих селений, речь ее отличалась каким-то неестественным для этих мест говором. Долгая жизнь в здешних краях наложила на ее говор свой отпечаток, но, когда она волновалась, а это было заметно, южнорусские слова проскакивали всё чаще.

Я в первый раз в жизни назвалась подлинным именем:

– Я графиня Наталья Григорьевна Орлова. Я проделала очень долгий путь для того, чтобы увидеться с твоим сыном.

Я знала, что, даже если он рассказывал обо мне, то мог говорить о «Наташеньке», возможно, о «Наталье Дмитриевне», но никак не о графине. Он не знал моего истинного титула, не мог даже догадываться о нём.

Мой ответ произвел на хозяйку должное впечатление, такое, как на чернь производит появление царя во дворе – она оцепенела в шоке. Женщина замерла, ее подбородок начал дрожать, она не знала, куда спрятать руки и что делать дальше, поэтому залепетала что-то радушное приторно-слащавым голоском. По тому, как быстро сменился ее тон, я поняла, что она боится и ждет, что кто-то вот-вот нагрянет за Федором.

– Ва-ва-ваша светлость! Как же вас занесло в такую-то глушь? За-зачем вам понадобился Феденька, али вин шось натворив такэ, чего и я не знаю?

Я усмехнулась, посмотрев ей прямо в глаза:

– Лукавишь, старуха, всё ты знаешь! Где он? Где твой сын, отвечай!

Она вдруг бухнулась передо мной на колени и стала голосить как по покойнику, нараспев, мотая головой из стороны в сторону:

– О-о-ой, не забира-а-а-ааайте у мене мою кровинушку, надежу мою единственную. Не хотел он зовсем свершать убивство. То вышло случайно! Ой-й-й-й-й! Возьмите отца лучше, он сказывал, что эту вину за его понесет.

Она схватила меня за сапожок. Я стряхнула ее руку и сказала:

– Встань! Не хочу я забирать его! Где он? Скажи мне, я битый час не могу от тебя добиться. В доме?

Она подняла голову, но продолжала стоять на коленях. Потом услышала, что я не собираюсь его забирать, прекратила вопить, будто никогда и не плакала, и проворно встала на ноги.

– Дак вин пошел на большую воду, купаться!

– Куда-а-а?! – не поняла я. – В такую погоду – купаться?

– Купаться в холодной воде в святые дни – оно полезно. Очиститься сбирався от грехов, день больно подходящий. – И продолжила всё так же нараспев. – Пойдем, девонька, в дом, подождешь его там. Окажите Божескую милость…

– Да, конечно, – ответила я, – подожду.

Я махнула Анне, она вылезла из саней, взяла наши сумки и котомки. Я попросила, чтобы лошадей отвели на конюшню, накормили и напоили. Из дома вышел мужик и стал распрягать – молча, искоса поглядывая на меня. Аркадий почтительно поздоровался с матерью Федора, поговорил немного с мужиком, развернул сани и отправился в обратную дорогу.

– А это ж хто будеть? – спросила хозяйка, указывая на Анну.

– Это прислужница моя, – Анька фыркнула, но ничего не сказала.

Мы пошли за матерью Федора. Наблюдая за ее поведением, я с самого начала отметила, как быстро меняется ее настроение. Мне она показалась лицемерной, умеющей быстро подстраиваться под ситуацию: «Видно, бабушка, приняла ты меня за важную птицу, пришедшую по душу твоего сына. Когда ты поймешь, кто я на самом деле, мне кажется, вряд ли ты будешь такой покладистой, как сейчас». Но мысль эта была мимолетной и сразу меня покинула.

Мы поднялись на крыльцо и вошли в дом, миновав сени, попали в большую светлую комнату. Она была неплохо обставлена – мебель крепкая, добротная, но всё вокруг было слегка замызгано, виднелся налет пыли. Я не стала обращать на это внимания: за время нашего путешествия я видела столько всякой грязи, что неопрятность этого дома совсем не вывела меня из равновесия. Из дальнего угла выплыла фигура и подошла к нам. Это была молодая девушка небольшого роста. Больше всего меня поразило ее лицо: у нее была сросшаяся бровь, густая и черная, а над губой слева – то ли родинка, то ли бородавка, настолько огромная и противная, что невольно приковывала взгляд. Я еще подумала: «Платком бы, что ли, повязалась, чтобы людей не пугать».

Она подошла почти вплотную ко мне, но обратилась к матери:

– Мама, хто это? Чё они тут делають?

Фекла не ответила ей, а задала встречный вопрос, и они стали перебрасываться короткими фразами, словно не замечая нас. Мать журила дочь за то, что та оставила работу и без дела слоняется по дому, а дочь дерзила в ответ, жалуясь, что та совсем замучила ее, взваливая «непосильный воз» на «хрупкие плечи». Язык Параски был настолько корявым, что я подивилась: подобного не встречалось нигде за всё время моего путешествия. Голос звучал грубо, она коверкала слова, словно не в большом доме жила, а вчера из лесу вышла. Она сразу вызвала у меня неприязнь, а ее неопрятный внешний вид – тошнотворное чувство брезгливости: «Грязнушка бородавчатая», – обозвала я ее про себя.