Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834

Социальное и политическое развитие Молдавии и Валахии во многом определялось их географическим положением в дунайско-черноморском пограничном пространстве. Изменения в соотношении сил между Османами, Габсбургами, Речью Посполитой и, позднее, Россией воздействовали на внутреннюю ситуацию в княжествах. Эта взаимосвязь никогда не была простой, и порой один и тот же внешний фактор мог провоцировать противоположные внутренние изменения. В то же время сходные внутренние процессы могли быть результатом разных внешнеполитических трансформаций. Расширение Османской империи со второй половины XV столетия сначала способствовало укреплению господарской власти в рамках антиосманской борьбы. Когда же эта борьба была проиграна, дальнейшее расширение и укрепление власти Османов сопровождалось, как было уже отмечено выше, усилением боярской олигархии за счет господарской власти. Еще позднее поражение Османской империи в войне против Священной лиги и угроза со стороны России повлекли установление фанариотского режима, который вызвал относительное упрочение господарской власти за счет боярства. В результате XVIII столетие стало периодом подспудной борьбы «греков» и «природных бояр»[91]. В то же время консолидация османского контроля над Молдавией и Валахией посредством фанариотов не превратила княжества в пашалыки и не привела к утрате ими их религиозного и культурного своеобразия в системе османских владений. Напротив, политика господарей-фанариотов помогла закрепить это своеобразие, которое в конце концов помогло княжествам обрести независимость во второй половине XIX столетия.

Русско-турецкие войны, происходившие на территории Молдавии и Валахии, не могли не сказаться на их внутриполитической ситуации. В условиях латентной борьбы между господарями и боярством отношения с Россией сохраняли свою значимость, однако их характер изменился. На протяжении почти столетия после Прутского похода господари не смели заключать союзы с российскими царями или поступать к ним в подданство[92]. Фанариоты слишком хорошо контролировались Портой и, будучи иностранцами в княжествах, не могли обеспечить прочной поддержки со стороны местного боярства. С другой стороны, молдавские и валашские бояре, напротив, становились русофилами и видели в протекторате России или даже в переходе княжеств под власть России способ восстановления своих прежних политических позиций[93].

Так, в послании Анне Иоанновне 1737 года валашские бояре писали: «Рабско просим или через посредство мира, или через императорское ваше оружие не оставить нас уже более в порабощении сих других народов пребыть, но всяким образом освободить нас и привести в православное Вашего Величества подданство»[94]. В сентябре 1739 года молдавские бояре со «слезной радостью» приняли российское подданство и подписали с маршалом Минихом конвенцию, по которой Молдавия отказывалась от права проведения независимой внешней политики и обязывалась содержать двадцатитысячную российскую армию в обмен на полную автономию[95]. В конце 1769 года делегации молдавских и валашских бояр прибыли ко двору Екатерины Великой с предложением принять княжества в российское подданство. Императрица приняла бояр благосклонно, однако не согласилась на их предложения, дабы не провоцировать Габсбургов и другие европейские державы, которые уже озаботились российскими победами над Османами[96].

Эти попытки реализовать идею российского протектората над княжествами дорого стоили молдавским господарям, боярам и духовенству. В силу разных причин российско-молдавские соглашения 1656, 1711 и 1739 годов остались мертвой буквой, поскольку цари либо не хотели давать им ходу, либо не могли этого сделать в силу обстоятельств. Подписанты этих соглашений с молдавской стороны оказались перед выбором эмигрировать или испытать на себе всю силу османского мщения. То же самое касалось и тех бояр и представителей духовенства, которые сотрудничали с российскими войсками во время войн 1768–1774 и 1787–1791 годов. Даже сам факт переговоров с Москвой или Санкт-Петербургом имел свою цену, как о том свидетельствует пример митрополита Досифея[97]. Российские войска всякий раз покидали княжества после нескольких лет оккупации, что не могло не заставить пророссийски настроенных бояр начать действовать более осторожно[98].

Кючук-Кайнарджийский мир и становление российского протектората

При всех заключавшихся в них опасностях отношения молдавских и валашских бояр с Россией давали им надежду положить конец правлению фанариотов. Вскоре после начала Русско-турецкой войны 1768–1774 годов валашская депутация к Екатерине Великой жаловалась на нарушение фанариотскими господарями древних обычаев княжества, которые были в силе еще во время Прутского похода[99]. Боярские представители поведали генерал-прокурору российского Сената князю А. А. Вяземскому о том, как греческие господари, начиная с Николая Маврокордата (отца упоминавшегося выше Константина Маврокордата, правившего в 1716–1728 годах), произвольно увеличивали налоги и изменяли способ их взимания, что вызвало перераспределение доходов в их пользу[100]. Боярские петиции также свидетельствовали об опасениях бояр, что освобождение, принесенное российскими войсками, временно и что за ним может последовать дальнейшее ужесточение господства Османов и их греческих агентов.

Генерал-майор А. А. Прозоровский уловил это умонастроение, судя по его сообщению из Ясс о том, что «здешние обыватели… опасаются, что они при замирении отданы будут назад»[101]. В марте 1770 года молдавская депутация Екатерине II обнаружила ту же неуверенность в будущем, когда говорила об освобождении от «агарянского ига» «через преславных и непобедимых оружий Вашего Императорского Величества» и как о свершившемся факте, и как о главном своем желании[102]. В то же время валашские представители просили российского главнокомандующего П. А. Румянцева не выводить из княжества незадолго перед тем вошедшие русские войска. Принимая во внимание рвение, с которым бояре откликнулись на призыв Екатерины II подняться на антиосманскую борьбу, им было очень важно «не быть оставленными под турецким господством во время мира»[103].

Во время аудиенции у Екатерины II валашская депутация просила императрицу не забыть их землю во время мирных переговоров, «чтобы не мог неприятель отняти нас от покровительства Вашего Величества… и ввергнути опять в глубину тиранства»[104]. Со своей стороны Екатерина II вскоре пришла к выводу о предпочтительности российского протектората над княжествами их полной независимости, чему противились Франция и Австрия, и их безусловному возвращению под османский контроль, что могло подорвать престиж России в глазах православных единоверцев. В результате уже к марту 1771 года российский проект мирного договора предполагал возвращение Порте Молдавии и Валахии «на самых тех кондициях их собственных прав и обычаев, с которыми они прежде поддались под турецкую державу»[105].

Во время российско-османских переговоров в Фокшанах и Бухаресте во второй половине 1772 и начале 1773 года валашские и молдавские бояре постарались определить упоминаемые ими права и привилегии. Лидер валашских бояр Михай Кантакузино составил описание первоначальных условий, на которых господари Мирча Старый (1388–1418) и Лайота Басараб (1473–1477) якобы приняли османское подданство[106]. Данное описание представляло собой замечательный пример изобретения правовой традиции[107]. Согласно Кантакузино, в обмен на небольшую дань Османы обязывались «не иметь никакой роли или вмешательства в правление страной»[108], которая могла свободно объявлять войну или заключать мир со своими соседями. Валахия сохраняла за собой право служить убежищем, где насильно обращенные в ислам могли вернуться в христианство. Кантакузино также утверждал, что юрисдикция избиравшегося из природных валахов господаря изначально распространялась даже на тяжбы между христианами и мусульманами. Последним запрещалось строить мечети в княжестве или даже находиться на его территории по какому-либо делу, кроме торгового[109]. Валашский представитель также утверждал, что привилегии княжества были попраны решительным образом с установлением власти фанариотов в 1716 году, вслед за чем валашская армия была фактически упразднена, часть территорий была присвоена мусульманскими землевладельцами, а само княжество подпало под режим османской торговой монополии и было обложено непосильными налогами[110].

Молдавские бояре также предоставили российским дипломатам описание изначальных условий, на которых господарь Богдан III (1504–1517) «преклонил страну туркам». Согласно авторам, султан признал Молдавию «свободной и непокоренной землей», гарантировал свободу христианской религии, обещал защищать страну от внешних врагов и предоставил ей право «управляться в соответствии со своими законами без малейшего вмешательства со стороны Порты». Мусульмане не могли приобретать земли и строить мечети в княжестве. Находясь под управлением природных молдавских господарей, избираемых пожизненно, Молдавия имела право содержать двадцатитысячную армию и была представлена в Константинополе специальными поверенными. Покорение Порте выражалось только в обязанности господаря приходить со своим войском по призыву султана, а также в уплате «подарка» в размере 4 тысяч золотых каждые два года[111]. Согласно боярскому меморандуму, после нарушения молдавских привилегий во второй половине XVI столетия султан Мехмед IV (1647–1687) вернул им силу, однако его хатт-и шериф был сожжен по приказу Яна Собеского во время занятия Ясс польскими войсками в 1686 году, что повлекло за собой новые нарушения привилегий княжества, кульминацией которых стало установление власти фанариотов[112].

Ничто не говорит о том, что российский представитель на Фокшанском конгрессе Г. Г. Орлов поднимал вопрос о княжествах в переговорах с османскими представителями; главным вопросом, его интересовавшим, был вопрос о статусе Крымского ханства. После того как конгресс был прерван в конце августа и созван снова в Бухаресте в ноябре 1772 года, российский представитель А. М. Обресков также предпочел отложить вопрос Молдавии и Валахии из опасения, что новость о намерении России возвратить княжества Порте, пускай и на определенных условиях, могла ухудшить отношение местных жителей к российским войскам. Промедление Обрескова вызвало нервозность среди бояр и заставило их снова обращаться к российским властям с петициями. Опасаясь «возвращения в руки первых их мучителей», бояре посредством молдавского митрополита Гедеона молили российского главнокомандующего «предстательствовать о неотчуждении нас от милости и заступления Ея Императорского Величества»[113]. Со своей стороны валашские бояре напомнили Обрескову о манифестах Екатерины Великой, которые «провозглашали освобождение всем христианским народам», а также «обещания и уверения, которые Ее Императорское Величество изволило дать нам, как устно, так и письменно» в Санкт-Петербурге. Они обращали внимание российского представителя на «бесчисленное множество семей, которые в свое время открыто проявили рвение к мощной российской державе и ныне боятся совершенной своей погибели» в случае, если княжество будет опять ввергнуто «в жестокое и бесчеловечное рабство»[114].

Обресков уверил молдавских и валашских бояр, что позаботится об их безопасности, как бы ни складывались дальнейшие переговоры с Османами[115]. Под конец Бухарестского конгресса он передал османскому представителю Абдур-Резаку «некоторые условия», на которых Россия была готова вернуть княжества Османской империи[116]. Порта должна была обязаться «признавать и почитать духовенство с должным оному чину отличием», а также «не препятствовать, каким бы то образом ни было, исповеданию Христианского закона» или восстановлению церквей в княжествах[117]. Порта также должна была воздержаться от взимания каких-либо военных поборов с княжеств. Вместо этого османское правительство должно было отменить все прошлые долги княжеств, а также освободить их от уплаты дани на двухлетний срок. Молдавские и валашские земли, раннее отчужденные под контроль османских крепостей, должны были быть возвращены княжествам, которым причиталось «пользоваться теми же самыми выгодами, коими пользовались они во время царствования, достойной памяти, султана Мегмеда Четвертого»[118]. Наконец, согласно условиям, переданным Обресковым Абдур-Резаку, представители России в Константинополе получали право «говорить в пользу сих двух Княжеств» и Порта обязывалась «внимать оные с сходственным к дружеским и почтительным державам уважением»[119].

Условия, сообщенные Обресковым, не соответствовали валашским ожиданиям. Через год после окончания переговоров в Бухаресте бояре писали Екатерине Великой, что условия эти ввергли их «в пропасть печали и отчаяния». Бояре снова напомнили императрице о ее манифесте и обещании освободить княжества, а также упомянули о своем вкладе в победы российского оружия. Бояре опасались, что, если Россия не защитит свободу княжества, «тиран, обезумевший от произошедшего, изменит форму нашего правления [и превратит его] в пашалык ‹…› и заставит народ поменять закон»[120]. Накануне возобновления мирных переговоров, приведших к заключению Кючук-Кайнарджийского мира летом 1774 года, валашские бояре испросили разрешение у Румянцева отправить Михая Кантакузино в Санкт-Петербург, чтобы просить императрицу и ее министров о «спасении и избавлении от ига тирании»[121]. Валашские бояре также призвали российского главнокомандующего печься об «укреплении свободы нашего народа» на предстоящих переговорах с Османами[122]. Они предложили поставить княжества под коллективную гарантию России, Австрии и Пруссии в случае, если не будет возможности остаться под «непосредственным управлением Православия и всемогущего самодержавия России»[123].

Действия валашских бояр в последние месяцы перед заключением Кючук-Кайнарджийского мира свидетельствуют об их реакции на формулы замирения, последовательно предлагавшиеся российской стороной. Так, в июне 1774 года они выразили согласие с уподоблением статуса Валахии Рагузской республике, платившей дань Порте лишь раз в три года и представленной в османской столице консулом[124]. Эта формула впервые появилась в проекте мирного договора, переданного Обресковым Абдур-Резаку при завершении переговоров в Бухаресте в марте 1773 года[125]. Когда стало ясно, что их более смелые предложения о переходе в российское подданство или под коллективный протекторат России, Австрии и Пруссии нереализуемы, Рагузская модель стала для бояр способом добиться, «чтобы не вмешивалось в нашу страну угнетение тирании»[126]. Когда они узнали, что заключенный мирный договор не содержит упоминаний о Рагузской республике и лишь ссылается на «[выгоды], коими пользовались [княжества] во время царствования, достойной памяти, Султана Мегмеда Четвертого», они поспешили предоставить Румянцеву детальное описание этих привилегий. Последние включали избрание господаря из местных жителей, его высшую юрисдикцию в уголовных делах и гражданских тяжбах между христианскими подданными и мусульманами, запрет османским войскам вступать на территорию княжества, а также свободу торговли для валашских подданных[127]. Узнав об обретенном Россией праве «говорить в пользу княжеств», бояре поспешили определить эту прерогативу как право «защищать права нашей страны в соответствии с договорами»[128].

В то же время последовательное реагирование бояр на изменения условий возвращения княжеств под контроль Порты в течение лета 1774 года не означает, что они не сыграли никакой роли в определении этих условий. Вне зависимости от того, предшествовал ли меморандум Михая Кантакузино условиям замирения, переданным Обресковым османскому представителю в марте 1773 года[129], оба этих документа отражают боярский дискурс о правах и привилегиях княжеств. Только валашские и молдавские делегаты могли подсказать Екатерине Великой и ее вице-канцлеру Н. И. Панину мысль о возврате княжеств Османам «на самых тех кондициях их собственных прав и обычаев, с которыми они прежде поддались под турецкую державу». То же самое касается и требования к Порте «дозволить им пользоваться теми же самыми выгодами, коими пользовались они во время царствования, достойной памяти, Султана Мегмеда Четвертого». Хотя Михай Кантакузино и не упоминает Мехмеда IV, этот султан фигурирует в современном ему молдавском меморандуме относительно первоначальных условий принятия княжеством османского подданства. Опять же, вне зависимости от датировки молдавского документа[130], Обресков мог заимствовать отсылку к данному султану только у его автора или кого-либо, кто был столь же заинтересован в восстановлении старых привилегий княжества.

Десятилетия, последовавшие за заключением Кючук-Кайнарджийского мира, стали временем становления российского протектората над княжествами как совокупности международно-правовых документов и дипломатических практик. Статья 16 мирного договора 1774 года, служившая краеугольным камнем российского протектората, получила дальнейшее разъяснение в объяснительной Анайлы-Кавакской конвенции 1779 года, а также была подтверждена Ясским и Бухарестским мирными договорами (1792 и 1812 годы соответственно)[131]. По окончании каждой из последовавших русско-османских войн новоназначенные господари получали скрепленные имперской печатью султанские указы (хатт-и шерифы), в которых им предписывалось исполнять постановления мирных договоров относительно княжеств[132]. Нарушения господарями этих постановлений (порой поощрявшиеся самой Портой) обычно вызывали «представления» российских посланников. Важную роль в этом процессе играли российские консулы в Яссах и Бухаресте, на назначение которых Порта неохотно согласилась в 1782 году[133]. Будучи первыми европейскими дипломатами, аккредитованными в княжествах, российские представители существенно отличались от западноевропейских консулов в других областях Османской империи, занимавшихся в основном коммерческими вопросами[134]. Помимо торговых дел, первый российский консул в Бухаресте С. Л. Лашкарев должен был собирать информацию об османских военных приготовлениях на нижнем Дунае и «примечать за поведением обоих господарей»[135]. Его преемник И. И. Северин быстро стал поверенным лицом всех местных недовольных, перенаправляя их жалобы в российскую Коллегию иностранных дел[136]. Письменные жалобы молдавских и валашских бояр и духовенства относительно политики господарей предоставляли российским посланникам в Константинополе доказательства невыполнения Портой условий мирных договоров[137].

Российские дипломатические демарши относительно княжеств редко касались непосредственно религиозных вопросов. Жалобы бояр, донесения российских консулов и «представления» российских посланников практически всегда являлись результатом действия фанариотских господарей в Молдавии и Валахии, которые не «наблюдали всякое человеколюбие и великодушие в положении на них подати», предписанные Кючук-Кайнарджийским мирным договором, а порой и просто игнорировали временные освобождения от налогов, которые предоставлялись княжествам каждым последующим российско-османским мирным соглашением[138]. Протесты против попрания прав православной церкви касались скорее церковной собственности, нежели конкретных духовных лиц или вопросов богослужения. В частности, молдавские и валашские бояре жаловались на то, что начальники османских крепостей не возвращали княжествам земли, которые были в свое время противозаконно отчуждены и превращены в райи[139].

Договор 1774 года запрещал османским пашам и губернаторам «притеснять [население княжеств] или требовать какого-либо платежа или других налогов, под каким-либо названием», помимо тех, которые существовали во времена Мехмеда IV[140]. С ослаблением османской центральной власти в начале XIX столетия это положение нарушалось особенно часто. В 1802 году молдавские бояре жаловались Александру I на то, что «вседневно из крепостей сюда приходят турки, насилием отнимая имения, убивают поселян наших. Другие же под предлогом торга поселившись по двадцати и тридцати человек в торговых местах наших, намерены со временем веру нашу и промыслы уничтожить»[141]. В том же году опустошающий набег непокорного Порте паши Видина Пасван-оглу послужил российскому посланнику В. С. Томаре предлогом для требования от османского правительства хатт-и-шерифа, подтверждавшего права княжеств и российский протекторат над ним[142].

Хатт-и шериф 1802 года стал первым продуктом непосредственного вмешательства России во внутреннее управление Молдавии и Валахии. К концу XVIII столетия российские дипломаты убедились, что частая смена господарей является главной причиной злоупотреблений. Чтобы изменить ситуацию, хатт-и шериф 1802 года увеличил срок правления господарей с трех лет до семи. Их смещение до истечения этого срока должно было быть согласовано Портой с Россией как державой-покровительницей княжеств. Хатт-и шериф также отменил все налоги, введенные с 1783 года, и предписал господарям и боярам «определить на этом основании размер ежегодных налогов и распределять их по справедливости»[143]. На основании этого хатт-и шерифа валашский господарь Константин Ипсиланти и молдавский господарь Александру Морузи издали в 1804 году фискальные регламенты, которые станут отправной точкой для последующих российских интервенций в вопросы налогообложения в княжествах.

Российская оккупация Молдавии и Валахии в 1806–1812 годах

Начиная с Петра Великого российские главнокомандующие, вступавшие в княжества, активно использовали представителей молдавских и валашских элит для получения информации о количестве вражеских войск и о протурецки настроенных боярах, а также сведения о размере вспомогательных отрядов и о количестве провианта и фуража, на которое они могли рассчитывать[144]. В обмен на такого рода поддержку со стороны бояр они были готовы оставить вопросы внутреннего управления в ведении боярских диванов. Так, в 1770 году П. А. Румянцев отмечал, что «сих жителей больше мы привлечем верность и преданность к себе, ежели не утесним ни в чем их свободы, и станем отдавать правосудие, согласное с собственным их мнением»[145]. Хотя Румянцев сожалел о том, что «наглость, ложь, обман и хищение полным образом в сих землях княжит», он воздержался от каких-либо нововведений и ограничился лишь назначением двух представителей в диваны Молдавии и Валахии из числа российских офицеров среднего звена для обеспечения связи между ними и армией[146]. Такой же подход характеризовал и Г. А. Потемкина, командовавшего российскими войсками в 1787–1791 годах.

Однако использование российскими командующими боярских диванов и прочих местных чиновников не облегчало тягот военной оккупации для местного населения. Российский вице-канцлер А. А. Безбородко, прибывший в Яссы в 1791 году для проведения мирных переговоров, не мог без сожаления смотреть на Молдавскую землю, которая в течение нескольких лет содержала большую российскую армию. В результате за годы войны «веселость народа здешнего превратилася в уныние; нет уже ни малейшей привязанности, которою можно сказать они отличаются к России противу всех других единоверных народов, и они желают, чтоб поскорее только мир сделался». Безбородко писал, что российские представители в диванах С. Л. Лашкарев и И. Селунский «правят деспотически» и вводят поборы, что контрастирует с освобождением от османской дани на два года, которым Безбородко удалось обусловить возвращение Молдавии под власть Порты в Ясском мирном договоре. По утверждению Безбородко, практически все молдавские бояре были вынуждены уступить свои дома российским офицерам и дипломатам, а общее опустошение и беспорядки превосходили всякое воображение[147].

Трения между российской армией и местным населением стали особенно заметны во время Русско-турецкой войны 1806–1812 годов, разразившейся после того, как Порта сместила господарей Константина Ипсиланти и Александра Морузи в августе 1806 года, задолго до истечения семигодичного срока, оговоренного в хатт-и шерифе 1802 года. Порта приняла это решение менее чем через год после заключения русско-османского договора о союзе в сентябре 1805 года под давлением наполеоновской Франции, чье влияние резко возросло после победы над российскими и австрийскими войсками под Аустерлицем. Чтобы заставить Порту пересмотреть свое решение, Александр I послал в ноябре 1806 года тридцатитысячную армию под командованием И. И. Михельсона занять Молдавию и Валахию. Поощряемая французским послом Себастьяни, Порта ответила на это объявлением войны России в декабре 1806 года[148]. Первый период военных действий завершился в августе 1807 года подписанием Слободзейского перемирия, последовавшим за заключением франко-русского мира в Тильзите в июле 1807 года. Несмотря на то что перемирие, подписанное Михельсоном, предполагало оставление княжеств российскими войсками, Александр I отказался выполнять это условие и, напротив, постарался заставить Порту уступить княжества России. Для этого император установил отношения с сербами, восставшими под руководством Карагеоргия Петровича против османского господства еще в 1804 году.