Роковая наследственность

– Думаешь это возможно? – с надеждой спросил Волжанов, и взяв со стола картину, сел на диван около Маши.

– Думаю, что да. Посмотри, это удивительно, но моя мать и её праправнучка похожи как сёстры близнецы. Слушая тебя, я поняла, что, Катя унаследовала от моей матери не только красоту, чего я и боялась…

– Так вот почему ты так странно смотрела на Катю, ты сравнивала её со своей матерью?

– Да, особенно последние два года, когда она начала взрослеть, когда её внешняя схожесть с прапрабабкой, с каждым днём становилась всё больше и больше. Однако, Катя по-прежнему оставалась всё той же милой девочкой. Но моя мать тоже не родилась проституткой! Она ей стала потом. И что очень важно, её не принуждали этим заниматься, это был её выбор. Честно говоря, я и думать забыла, кем слыла моя мать, но, когда узнала, что у тебя с Танюшей родилась девочка и вы назвали её Катей, у меня ёкнуло сердце. Не к добру, подумала я тогда, и как показало время, моё опасение не напрасно.

Держа картину на коленях, всматриваясь в лицо прабабки, Волжанов думал о причине, по которой эта красивая женщина, знатная и богатая могла стать проституткой. После чего он поделился этой мыслью с Машей.

– Нет Дима, не так. Она достигла высокого положения и богатства благодаря своей красоте, которую умела очень дорого продавать.

– Ты думаешь, это грозит и нашей Кате? Может она уже, спит с мужчинами? —испуганно спросил Волжанов.

– Не исключено.

– Это невозможно? – вскричал он.

– Возможно мой друг, ещё как возможно.

Маша так убедительно сказала эту фразу, что Волжанов подумал.

– А вдруг она права? – и тут же с укором выпалил, – Но почему ты нас не предупредила?

– Почему? И как ты себе представляешь эту картину? Я подхожу к вам и говорю, мол ребята, ваша дочь будет проституткой, когда вырастит потому, что она похожа на прапрабабку. Бред! Я и сейчас не хочу этого утверждать. Из рассказанного тобой, я сделала вывод, что это возможно, поскольку обозначилась некая предрасположенность. Но! Внешнее сходство ещё ни о чём не говорит. Даже реальные близнецы обладают разными характерами и разными судьбами. Пока ответ у меня только один – это наследственность! Это она сыграла с твоей дочерью злую шутку. Ну и, конечно, что-то такое, что её к этому подтолкнуло. Как и мою мать.

– Наследственность?

– Да, она самая. Ты же врач и знаешь, что по наследству передаётся не только цвет глаз, цвет волос, рост и прочее… Порой люди страдают серьёзными заболеваниями только потому, что унаследовали их от предков. А еще наследуют скверный характер и дурные привычки. Кто-то грызёт ногти, как все в его роду, а кого-то от бутылки не оттащить. Вот ответь мне дорогой внук на такой вопрос. Почему при встрече с женщиной, ты целуешь ей руку? Почему встаёшь, когда женщина входит, а открывая дверь пропускаешь вперёд себя? Называешь на «ВЫ» всех, даже подчинённых. У тебя не просто Наташа, а Натали. Не Аня, а Анна. И мама у тебя – матушка. В твоём лексиконе нет слова женщина или гражданка, у тебя все леди или барышни. Ты не сквернословишь, как большинство мужчин, не ругаешься. Конечно, ты рос и воспитывался в интеллигентной семье, но при этом именно такому поведению тебя не обучали. Откуда в тебе это?

Волжанов заулыбался и даже немного покраснел.

– Не знаю, я не задумывался над этим. Мне просто нравится так себя вести и по-другому я не могу. Слова женщина, гражданка и товарищ всегда мне претили и резали слух. Люди воспринимают манеру моего общения просто за приятную шутку, я это вижу и чувствую.

– А я отвечу по-другому. Советские граждане так не общаются, такое общение было отменено в 1917-ом году, как пережиток прошлого. Эта культура в тебе от предков, в среде которых было принято общаться только таким образом, и ты с собой ничего поделать не можешь. Это друг мой, не иначе как всё та же наследственность, но хорошая и приятная. И вот о чём я сейчас подумала. Как бы было здорово, если бы люди наследовали от своих предков всё только самое хорошее. И ещё, очень важное. Я прожила долгую жизнь, она не была лёгкой, но была счастливой. Но только сейчас, разговаривая с тобой я поняла, что моё счастье ещё и в том, что мне никогда не было стыдно за членов семьи, а им не было стыдно за меня. И если меня спросят, какая награда дороже всего для родителей, то я отвечу однозначно: не испытать за детей чувства стыда! А тебя, как я вижу, кроме беспокойства и стыда, не покидает чувство вины, не правда ли?

– Наверное… Но в чём она – моя вина, я, честно говоря, не знаю.

– Так вот, хочу тебя успокоить. Ни тебе, ни твоей жене, винить себя не в чем. Вы воспитали прекрасную дочь чему многие свидетели. А то, что вступив во взрослую жизнь она выбрала такую дорогу, так это её личный выбор, и вы здесь абсолютно не при чём.

– Да бог с ними, и со стыдом, и с виной! Как помочь нашей девочке? Вот что меня сейчас волнует больше всего.

– Как? Прежде всего, осторожно, не навязчиво, без угроз и ультиматумов, высказать ей своё мнение, и предупредить о последствиях, после чего оставить в покое. Считай, что твоя дочь больна. Её плохая наследственность – это болезнь, вследствие которой она потеряла нормальные жизненные ориентиры и пошла по ложному пути. И пока болезнь не перешла в хроническую стадию, Кате нужно дать понять, что её дальнейшая судьба будет зависеть от её желания или не желания выздороветь. Будем надеяться, что со временем, она убедиться в ошибочности своего выбора.

– Хорошо, а если, не осознавая ошибки она будет следовать своим нынешним путём, то, что с ней может произойти?

– Опять-таки, утверждать не могу, но предположительно с ней может произойти тоже самое, что и с моей матерью.

– А именно? – очень настороженно спросил Дима.

– Обладая необыкновенной красотой и пользуясь повальным успехом у мужчин, она будет иметь от них всё что пожелает, устраивая таким образом свою жизнь.

– Ужас какой! Боже упаси! Послушай, бабуля, ты можешь мне рассказать всё, что тебе известно о твоей матери?

– Ты читаешь мои мысли, внук. Прежде чем дать совет, я должна, я просто обязана наконец то рассказать всё то, что скрывала много лет. Иначе не понять, откуда чего взялось.

Всё это время старинные напольные часы, стоящие в углу комнаты, громким боем отсчитывали время их разговора. Но только пробив одиннадцать раз, обратили на себя внимание хозяйки.

– Ну хорошо. А спать не хочешь? Посмотри на часы.

– Я не засну пока не узнаю твоей тайны и не услышу от тебя совета. Ты сама то, как себя чувствуешь, не устала? – внимательно посмотрев на Машу спросил Волжанов.

– Нет дорогой, я нисколько не устала, даже наоборот, чувствую прилив сил. Спросишь почему? Лет мне много, жалко время тратить на сон. Я пережила мужа и даже сына, чего врагу не пожелаю, – её голос задрожал от боли невосполнимой утраты, но совладав с собой она продолжила.

– Из друзей тоже никого не осталось на этом свете – а я живу. Значит не всё еще сделала. И не будет мне покоя ни здесь, ни там, если я не смогу тебе помочь.

После этой фразы, прозвучавшей очень убедительно, у Волжанова не осталось и капли сомнения в том, что его проблема будет решена.

–Только давай попьём чайку, правда самовар давно уж остыл. Ну ничего, поставим чайник. Как думаешь?

– С пребольшим удовольствием! – по-доброму широко улыбаясь ответил внук.

-–

Разлив чай по чашкам, Волжанов был готов слушать Машу, но она молчала. Лишь изредка поглядывая друг на друга, они пили чай в полной тишине. Чувствуя волнение бабули, он не посмел её торопить. Наконец, отодвинув от себя чашку, Маша сказала.

– Заморили червячка, теперь продолжим. Закутавшись в свою любимую шаль, она пересела в кресло у камина и глядя на огонь начала свой рассказ.

– Я говорила вам, что родилась, когда отец, якобы как политический находился в ссылке и что через два месяца после моего рождения мама умерла. Поэтому меня поместили в приют, где как круглая сирота я воспитывалась до шестнадцати лет. Так?

– Да, так.

– Так – да не так. Я помню себя лет с пяти, с того момента, когда начала понимать и осознавать окружающий меня мир. Родилась я в Петербурге, а воспитывалась в женском приюте для сирот из благородных сословий, куда была определена в двухлетнем возрасте. В приюте проживало около ста девочек, разделённых на группы и классы в зависимости от возраста. Не все из нас были круглыми сиротами, у некоторых были родственники, но дальние. Эти тёти и дяди приезжали к девочкам по праздникам, а иногда даже забирали их домой на каникулы. Мне было неведомо, что такое семья и родители, поэтому я не понимала девочек, плачущих по ночам в подушку и зовущих маму и папу. Тогда приют был для меня семьёй и домом. Единственно, что тревожило меня – это сон, один и тот же, не понятный, не объяснимый. Он приходил ко мне довольно часто на протяжении многих лет. Большой огонь. Около него, прямо на полу я сижу на коленях у какого-то мужчины, меня обнимают его большие нежные руки. Мне тепло и уютно. Я засыпаю под его приятный голос, рассказывающий добрую сказку. Сон во сне. Зная, что он повторится ещё и ещё, я каждый раз пыталась рассмотреть лицо этого человека, но мне это не удавалось. Может быть поэтому, спустя много лет, я попросила мужа, твоего деда, сделать в доме большой огонь, вот этот самый камин. И каждый раз глядя на огонь мне вспоминается тот сон и всё что с ним было связано… Но об этом чуть позже. А тогда в приюте я совсем не ощущала, что чем-то обделена, так как свою любовь и заботу нам дарили воспитатели, преподаватели и нянечки, по сути являясь чужими нам людьми. Они обучали нас всему, что должна уметь в жизни девушка, женщина, мать и жена. Воспитывались мы в строгости, от нас требовали безукоризненной дисциплины и послушания, как в любой порядочной семье. В школьную пору мы изучали закон Божий, несколько языков, литературу, историю, географию, домоводство, а также обучались законам этикета, игре на фортепиано, танцам и пению. Я обожала учиться, мне нравилось всё и всё легко давалось. Но больше всего я любила воскресенье и праздники, потому что именно по этим дням нас водили в церковь. Нарядная публика, одухотворённые лица, песнопение, иконы с ликами святых и запах ладана вызывали во мне чувство умиротворения и любви ко всем. Это был праздник души и казалось мне тогда, что жизнь легка и прекрасна. Я знала, что моё обучение и пребывание в приюте оплачено до дня моего совершеннолетия, то есть до дня выпуска. Кем и каким образом это было сделано меня не интересовало. После окончания я так же имела право воспользоваться не малой суммой денег, положенной на моё имя в банке. Меня ждала обеспеченная жизнь и хорошее место, если я вдруг захочу работать. Ну а затем счастливый брак, любовь, семья и дети. Так оно и должно было быть, если бы однажды ночью мы не проснулись от стрельбы и оглушительных взрывов – это была осень 1917-го года. Перепуганные, повскакав с кроватей мы подбежали к окну. Ничего интересного нам увидеть не удалось, кроме того, что по парку с фонарями в руках бегала наша охрана. Через несколько минут прибежала дежурная няня и приказала всем лечь на свои места. Утро следующего дня показалось нам не совсем обычным. Мы не увидели привычных нам улыбок на лицах преподавателей и обслуживающего персонала. Перешептываясь друг с другом, они все были как-то напряжены и выглядели растерянно. Была отменена наша обычная дневная прогулка по парку, а вечером в главном корпусе появились люди с винтовками в руках и с дурацким красными ленточками на шапках. Кто-то из девочек сказал, что это военные. Но я не поверила, потому что в моём представлении военные выглядели совсем иначе. Офицеры царской армии – эти галантные стройные мужчины в серых идеально сидящих по фигуре мундирах, с кобурой на поясе и с шашкой на боку, всегда вызывали у меня чувство восторга! А эти, грязные, не бритые, одетые непонятно во что, ко всему прочему не умеющие нормально разговаривать. Один из них так грубо ответил нашей классной даме, что у той пенсне упало с переносицы.

– Может это бандиты? Но что им здесь нужно? – спрашивали мы, но вместо внятных ответов всё чаще и чаще слышали непонятно, что обозначающее слово – РЕВОЛЮЦИЯ.

Не прошло и месяца, как нам стало ясно, что «революция» – это плохо! Один за другим стали исчезать наши преподаватели. Некоторые, торопясь уходили сами. Обнимая на прощание, они крестили нас шепча сквозь слёзы.

– Бедные девочки, бедные девочки, что с вами станется? Храни вас Господь! – Других, против их воли забирали всё те же страшные новые военные люди. Постепенно преподавателей заменили полуграмотные тётки, умеющие только орать и приказывать. Нам почему-то перестали выдавать чистые платья с накрахмаленными передниками и предметы личной гигиены. Из кухни пропало столовое серебро и красивая посуда. Исчезли ковры и картины. По вечерам перестали зажигать в комнатах камины и свечи, от чего стало темно и холодно. Но больше всего я была огорчена тому, что нас перестали водить в церковь и вообще выпускать на улицу. Многих девочек забрали их дальние родственники, а к нам в приют привезли целый грузовик беспризорников, не только девочек, но и мальчиков. До этого дня я никогда не видела таких озлобленных человечков. Не обладая элементарной культурой общения, не умея даже сидеть за столом подобающим образом, они только и делали, что сквернословили и каждый раз при встрече пытались нас толкнуть или ударить, обзывая «дворянскими выродками». А по ночам, в полной темноте они шарили по дому в надежде что-нибудь украсть. Мы очень боялись этих детей и были вынуждены держаться обособленно. С каждым днём их становилось всё больше и больше. В конце концов их количество увеличилось на столько, что стало не хватать еды. Полуголодные и замёрзшие мы ложились спать, моля Бога вернуть нам прежнюю жизнь, но этого не происходило, и я всё чаще стала плакать по ночам, жалея, что у меня нет родных, которые могли бы забрать меня из этого ада.

А потом наступила зима. Но в этот раз, она не сулила нам ничего из того, что приносила с собой раньше. Стоя у холодного окна, мы по долгу наблюдали за кружащимися в воздухе снежинками, вспоминая о тех прежних годах, когда зима дарила нам безудержное веселье, забавы, наряженную ёлку с подарками и праздник Рождества Христова. Нас, прежних воспитанниц приюта на тот момент осталось не более пятнадцати, и мы решили устроить себе праздник. Выпросив у дворника Егорыча свечку и иконку Христа Спасителя, в Рождественскую полночь мы собрались в маленькой кладовке. Стоя на коленях вокруг ящика, на который поставили икону и свечу, каждая из нас молилась о своём. Я молила Бога об одном, что б в моей жизни появился человек, который бы забрал меня отсюда.

Глядя на бабулю, Волжанову казалось, что он не только слышит, но и видит в её глазах то, что происходило с ней много лет тому назад. Он не перебивал, не задавал вопросов, тем самым давая ей возможность спокойно выговориться. И не отрывая глаз от искрящегося огня в камине, Маша продолжала рассказывать.

– Новый 1918-ый год не принёс желаемых изменений. Не возвращался прежний, привычный нам уклад жизни, и не появлялся тот, кто мог бы забрать меня отсюда.

Приют переименовали в детский дом имени кого-то… Привычные занятия были отменены. Нас ничему не обучали, нас заставляли жить по-новому, грубо приказывая подчиняться. Забыты были культура и уважение, появился только страх, ужасающий страх за свою жизнь. Уму было не постижимо понять всё происходившее. Мы не жили, мы выживали. Но Господь не оставил меня, он услышал мою мольбу и случилось чудо, когда поздним февральским вечером уже следующего 1919-го года, ко мне подошла заведующая и приказав одеться, велела идти за ней. Мы спустились на первый этаж, и я увидела мужчину, стоявшего около входной двери. Высокий, худой, в длинном чёрном пальто с поднятым воротником и в несуразной меховой шапке, из-под которой было видно лишь поседевшую бороду. Он подошёл и встав передо мной на колени обнял. Затем, с глазами полными слёз мужчина спросил.

– Ведь ты Маша, Маша Дементьева?

– Да, я Мария Дементьева. А вы простите кто? – спросила я. Честно говоря, в тот момент мне было всё равно что ответит этот мужчина. Я была готова вцепиться в него и умолять, чтобы он забрал меня отсюда. Продолжая стоять на коленях, глядя мне в глаза, он дрожащим голосом ответил.

– Я твой отец.

Глава II

Не видя с моей стороны никакой реакции на услышанное, он поспешно затараторил.

– Я всё уладил, я договорился, мы можем идти.

Взглянув на заведующую, которая кивком головы дала понять, что мужчина говорит правду, я крепко взяла его за руку и мы ушли.

На улице было темно. Медленно падал пушистый снег, и луна вместо разбитых фонарей освещала нам дорогу. Мы шли нескончаемо долго, не проронив ни слова за всё время пути. Наконец остановившись около большого дома не далеко от набережной, мужчина с облегчением вздохнул и сказал.

– Пришли.

Дверь парадного входа была заколочена досками. Обогнув дом, мы прошли во внутренний двор и по «чёрной» лестнице поднялись на второй этаж. Квартира, в которую мы вошли, была очень большой, но к тому времени из неё уже успели сделать коммуналку, изгнав законных хозяев. Трудно было представить сколько народа здесь сейчас проживало. Из-за многочисленных перегородок раздавался громкий храп, детский плачь и непонятная возня. Пройдя через всю квартиру, мы остановились у самой дальней, угловой двери. Открыв её, мужчина поспешно зажёг спичку и шагнул в темноту. Через мгновение, наполнив комнату тусклым светом, на столе у окна зажглась керосиновая лампа и мне было вежливо предложено войти. Это была настоящая отдельная комната, но очень маленькая, с не большим окном, выходившим во двор. При входе стояла круглая вешалка, на которую когда-то вешали цилиндры, пальто и манто, а вниз в специальное отделение ставили трости и зонты. Конечно, здесь она смотрелась смешно, но с другой стороны, радовала глаз, являясь некой достопримечательностью этой крохотной комнатки. Слева у стены стоял облезлый кожаный диван с массивной спинкой и большими круглыми подлокотниками. У стены напротив, обшарпанный комод, верхняя часть которого теперь выполняла роль столового серванта. На нём в небольшом медном тазике были сложены в стопку пара кастрюль, несколько тарелок и две алюминиевые кружки. На углу комода стоял большой пузатый, начищенный до блеска самовар. Увидев в нём своё отражение, я вздрогнула.

– Где я? Кто этот мужчина? Что я здесь делаю?

Уловив в моих глазах испуг, мужчина заговорил, снимая с меня пальто.

– Машенька, ты не волнуйся, раздевайся, проходи. Теперь это и твой дом. Пока, к сожалению, такой.

Усадив меня на диван, он опять встал передо мной на колени. Только сейчас я смогла рассмотреть этого человека. Он оказался совсем не стар и очень недурён собой. Сквозь густую шевелюру тёмно-русых волос пробивалась редкая седина, а вот борода была ему вовсе не к лицу. Мужчина пристально смотрел на меня большими, красивыми синими глазами, его губы тряслись от волнения, он хотел что-то сказать, но вместо этого принялся целовать мои руки. Я не знала, как реагировать на его поведение. В тот момент я почувствовала, что от голода и усталости вот-вот потеряю сознание. Наверное я сильно побледнела, и потому, схватив меня за плечи он закричал.

– Маша, Машенька! Что с тобой? Тебе плохо?

– Не знаю… – только и смогла ответить я, окончательно теряя силы.

– Да ты, наверное, голодна? Прости милая, я сейчас, я мигом! – и аккуратно уложив меня, чтобы я не упала, мужчина выбежал из комнаты.

Совсем скоро, сидя на диване я пила из алюминиевой кружки сладкий горячий чай и откусывала чёрный хлеб из его рук. Он кормил меня словно ребёнка, кормил и улыбался, подбирая крошки с одеяла. Тогда я обратила внимание на его красивые руки с длинными пальцами, какие бывают у профессиональных пианистов, и аккуратно подстриженные чистые ногти.

– Интересно, кто он по профессии? – подумала я, но спросить не решилась. Накормив, он нежно обтёр моё лицо и руки мокрым полотенцем, снял с меня обувь и уложил спать, накрыв большим толстым одеялом. А потом, ко мне пришёл он – мой сон. Опять камин, большой огонь и засыпая я слушаю сказку сидя на коленях у мужчины, чьи большие руки нежно обнимают меня. Лица я так и не увидела, а вот руки рассмотреть сумела. Они были очень большими, со сморщенной старческой кожей и толстыми короткими пальцами.

– Кто ты? – спросила я и тут же проснулась. В комнате было светло, за окном шёл снег, а за дверью была слышна беготня и громкие разговоры. На столе я увидела тарелку, накрытую газетой, чайник и записку, написанную очень красивым почерком.

«Машенька, доброе утро! Я на службе, вернусь вечером. Кушай всё, не стесняйся. Папа»

На тарелке под газетой лежало несколько яиц, картошка в мундире и половинка чёрной буханки хлеба. Чайник оказался холодным, но как его разогреть, я не знала. Вдруг кто-то постучал в дверь. Испугавшись, я прыгнула на диван. Стук повторился, затем дверь открылась, и я увидела женщину. Коренастая, полная, с большой грудью, она что-то жевала, вытирая руки полотенцем. Молча оглядев меня, она расплылась в широкой улыбке и лукаво подмигнув, спросила грубоватым голосом.

– Ну, проснулась? Ты что ль Сашкина дочь будешь? Ты Маша то?

– Я Маша, здравствуйте. А вы кто?

– Я то? Я тётя Поля, соседка ваша. Папаша твой попросил меня о тебе позаботиться. Бери чайник, кухню тебе покажу, ну и всё остальное, ванную, туалет. Тебе ж помыться надобно, в порядок себя привести, ну и всё такое.

Мне почему-то сразу понравилась эта женщина. При внешней грубости и напористости, она показалась мне очень обаятельной и доброжелательной. Впоследствии, именно тётя Поля обучит меня всем житейским премудростям. Как зажигать керосинку, как готовить пищу, как мыть посуду и как стирать, ведь я ничего этого не умела. А сейчас, в день нашего знакомства, стоя спиной у двери ванной комнаты она отбивалась от желающих поскорее вышвырнуть меня оттуда.

– Чего стучишь? Чего ломишься как медведь? – слышала я за дверью, – Обождать не в силах? Забыл, что ли, как сам первый раз в ванную зашёл и пропал там? Ты ж до этого воду только в колодце и видал, деревня. Иди пока отсель, невежа!

В тот же день, познакомив меня с жильцами квартиры прямо на общей кухне, она громогласно заявила, что тот, кто посмеет меня обидеть, будет иметь дело лично с ней! По реакции и лицам этих людей было понятно, что тётя Поля обладает здесь не только уважением, но и определённой властью.

Про наше житьё-бытьё в этой коммуналке можно рассказывать бесконечно. Всего хватало, и хорошего, и плохого, а уж каково мне было привыкать ко всему этому… Но, несмотря ни на что я довольно успешно справлялась со всеми трудностями, принимая их как неотъемлемую часть новой жизни. Только вот душе моей не было покоя. Ведь если до недавнего времени я жила с мыслью, что являюсь круглой сиротой, то теперь, постепенно свыкаясь с появлением в моей жизни родного человека, у меня возникла масса вопросов, на которые хотелось получить ответы. Но наши отношения с отцом складывались странным образом. Мы трудно привыкали друг к другу и в большей степени молчали, вступая в диалог только в случае острой необходимости. Я чувствовала, что появилась в его жизни так же неожиданно, как и он в моей, и что должно пройти какое-то время прежде, чем он сможет ответить на все мои вопросы. А пока, находясь целыми днями дома, я с упоением читала книги, коих, к счастью, было предостаточно, или училась под руководством тёти Поли управлять нашим маленьким хозяйством. День проходил незаметно, наступал вечер, и я ожидала прихода отца. Он был очень заботлив и редко приходил с пустыми руками. На нашем окне появились занавески, не новые, но вполне симпатичные. Китайская ширма и этажерка для книг, которые до этого лежали на полу. А ещё маленькая печка со смешным названием «буржуйка». Её огромная толстая труба выходила прямо в форточку. Так, довольно за короткий срок наша комнатка стала более похожей на человеческое жилище, и я полюбила её.

Наконец настала весна. Помню, как впервые мы вышли на улицу вместе. Двумя годами ранее я обожала это время года, приносящее чувство обновления и облегчения. Кареты меняли на экипажи, скидывая тяжёлую зимнюю одежду горожане облачались в лёгкие весенние наряды. Город покрывался молодой зеленью, а на Неве трещал и ломался лёд. Но увиденное сейчас, повергло меня в шок! Да, капель, как и прежде барабанила по крышам, и яркое солнце освещало купола церквей, но вместо весёлых чистых ручейков вдоль дорог неслась отвратительная грязь. Воздух был наполнен не свежестью, а затхлостью. Толпы агрессивных солдат, грязных, не бритых, с песнями маршировали по городу, меся сапогами и лаптями омерзительную жижу. Кругом висели красные полотна, призывающие к победе чего-то, над чем-то. Куда подевалась величавая красота нашего города? Где красивые люди? Где кафе и магазины? Куда всё исчезло и почему? Видя изумление в моих глазах, отец тихо сказал.