Сын Ра. Волшебный эпос

Наконец он молчание затянувшееся прервал и к гостю, вздохнув, обратился:

– Не знаю, ох не знаю я, богатырь иноземный Яван, – в раздумьи промолвил он эмоционально, – справишься ли ты с сим трудным заданием… Сей грифина ведь, по слухам, самого Чёрного Царя сын, в больших чинах в пекле ходит, гад. Ну как с таким противником сладить?! Убить его мы не можем – бессмертный он, чи шо? А какущий страшный да большой! Ой-ёй-ёй!

И он аж руками всплеснул досадливо, страхолюдность чудовища представив. А потом продолжал делово:

– Этого грифа, Яван, редко кто из нас победить-то мог, но таковые всё же бывали, и его они побивали. В старину, бают, был один такой парень – он-то этому грифу здорово наподдал! Звали того яроя Бория́ром. Необоримой силы, говорят, был малый, волшебным оружием владел, и сердце у него отвагой кипело… А ныне и нас настигла кара – и нету у нас второго Борияра.

А Яваха себе усмехается да плодами вовсю угощается. Рта даже не открывает и за обе щеки угощение уплетает.

– Ну а у тебя, Яван, – Ваню тут царь пытает, – есть ли какое супротив ворогов вооружение? Покажи нам его, сделай такое одолжение!

Ваньша плод сладкий тогда доел-дожевал и таково царскому величеству отвечал:

– А как же, твоё велико – само собою. Куда ж в сих местах без оружия! Места тут у вас диковатые – вот нечисть всякая и пошаливает, чуть зазеваешься – так и наседают! Меня уже не раз похухе́рь разная доставать пыталася. Насилу отбился…

– А чем отбился-то, Ваня? – не отстаёт царь.

– Хм. Да вот этим вот самым, – указывает ему Яван на свою палицу, – палочкой моей боевою. А чё – угостил гадов горячо!

Царь тут заметно разволновался, с места даже своего поднялся.

– Да чего это ты, паря, мелешь?! – аж рожей он покраснел от возмущения. – Как ты простой железякой чудище адское одолеешь?! Ты что – идиот?! Его ведь обычное оружие не берёт!

И он рукой маханул в раздражении, притом брякнув весьма недовольно:

– А-а, иди ты! Пустомеля хренов! Дуроплёт!

Ванюха же и ухом не ведёт, безмятежно лишь улыбается и с царём столковаться пытается.

– А это палица не простая, – хитро величеству он отвечает, – в ней моего папани сила укрыта, вот она нечистых и разит. Ужо получит и твой паразит!

– И кто же есть твой отец, Яван? – опять Далевлад вопросец кидает. – Невже колдун какой али маг?

– Эка – маг! – Яваха усмехается. – Повыше, величество, поднимай, моего папашу таким сравнением не замай!

– А тогда кто?

– Мы, царь-батюшка, на Земле на матушке своим истым отцом пресветлого Ра почитаем! – возвещает Яван улыбаючись. – Поэтому в делах правых помощь от него и получаем.

После слов сих Далевлад ажно угодил в отпад. Он ухнул, в кресло рухнул, потом на ножки привскочил и, в удивлении великом находясь, завопил:

– Ёж твою, Ванёк, в кочерыжку! Да неужто ты с белого свету сюда явился?!

– А то как же, – кивает Ваня, – с него с самого…

– Быть того не могёт! – царёк глотку дерёт. – Экое же чудо чудесное! Мы о таком событии и слыхом не слыхивали, и в мыслях даже не предполагали, что такое диво бывает! Вот же ёж твою переедрит!

А Яван твердейшим взглядом прямо в очи царю глянул да и говорит:

– Нету ничего невозможного для земных сынов Божиих!

Да и царь в глаза Явану заглянул пытливо, а потом в кресло сел и произнёс смело:

– Верю я тебе, Яван – теперь верю! Но… испытать тебя придётся всё одно. Без этого, брат, никак – традиция, понимаешь… Обыча́й… Так что, Вань, не подкачай!

– А что делать-то надо? Я с радостью…

– А вот что, богатырь! Есть у нас одна волшебная животина – адский бык! Так вот, человече отчаянный, слушай мой царский приказ: поборешь бычару – смело на битву с грифом отправляйся, не поборешь – с жизнью прощайся!

Яваха тогда не спеша губы платочком отёр да с места и подымается живо.

– Согласен! – отвечает он царю предприимчиво. – Чего там зазря канитель разводить… Где бык-то?

Царь обрадовался, дал распоряжение, чтобы быка тотчас будили, как следует его разозлили и к схватке приготовили. А сам с Ваней из дворца вышел, в повозку самоходную сел, гостя рядышком усадил, и они из города прочь покатили. А как очутилися ездоки за воротами, так по дорожке ровной поехали и вскорости на место пустое приехали.

Панорама окрест оказалась невзрачною: всё песок да камни, колючки острые да жухлая трава… А зато в пустыне этой убогой круглое сооружение было построено, вроде цирка без крыши, и смотрелось оно со стороны очень крепким и прочным, даже циклопическим. Стены у мощного здания были высокие, из огромных валунов смурованные: боялися, видать, быка адского будь здоров.

Вот у воротец узеньких самоходочка их остановилася, и царь с Яваном по лесенке винтовой вверх устремилися. А наверху ложа оказалася устроена; сидения в ней были каменные, безо всякой роскоши сработанные, но зато удобные, и видно сверху было всё как на ладони. Арена же внизу была мощёная, высоченною стеною опоясанная и шириною сажён в двенадцать. Короче, было где бычку разгуляться…

А тут и железные ворота подняли, и выхватился из внутреннего загона такой агромадный бык, что даже Ванька поразился, ибо видеть таких не привык. Ну, думает, и ну – в сажень с гаком высокий зверюга, прямо вай! Рожищи у него были огромные, острющие, глазищи красные, злющие, невыразимой яростью аж полыхали, а бока гладкие медью начищенной отливали. Как шандарахнул бычина копытом по арене каменной – снопище искр высек, а потом ноздрями – чих! – а оттуда пламя жаркое двумя струями полыхнуло. Потом заозирался он в нетерпении вокруг, грозно замычал – видать осерчал – и по арене бегать почал.

– Вот он у нас каков зверь! – воскликнул Далевлад в возбуждении и аж с места вскочил. – Смотри на него, Ваня, смотри!

А Ваня и так на бычину во все глаза глядел.

– Говорят, Борияр его свалить ухитрился, – продолжал трындеть Далевлад, – вот бык и сдался. В старину несказанную его нам из пекла доставили, да как видно забыли о нём, вот мы с чёртовым бычарой и маемся, прокормить его тут стараемся. Не поверишь – уйму углей в день пожирает, а голода не унимает!

Посмотрел царь на Явана, а тот с места привстал – и краска румяная по лицу у него пошла.

– Ну как, Вань, не боишься? – спрашивает царь пытливо.

А тот вдруг круто поворачивается, да назад-то – шасть.

– Я, – говорит, – счас! До ветру отлучусь. Сей же миг ворочусь!

И по лестнице вниз устремился.

Усмехнулся Далевлад, удивился. «Эх! – думает горестно. – Вот же ещё провор! Чудо-богатырь долбанный! Видать, обычный прохвост, быка увидал – и уже понос…»

Но не успел он как следует в душе посетовать, как Ванька уже назад идёт и полную охапищу бурой травы несёт. Нарвал её возле цирка. Поравнялся он с царём опешившим, а потом на арену-то прыг – и к бычаре! А тот на парня страшным взором уставился, головищу рогатую наклонил, ещё ярче сноп искр копытищем высек, и вдруг… голову поднял да как замычит! Протяжно этак, не пугающе и даже вроде как жалобно.

Непонятно…

Яван же тем временем к бычине дикому поступью решительной подшагнул и тоже значит ему: му-у да му-у!.. Царь же, в ложе своей сидючи, на это диво вытаращился и ажно икнул. И видит он, как Яван зверюге травки охапку кинул, а потом неожиданно морду его ужасную ладонями обхватил, вверх её задрал и… животину безобразную промеж ноздрей поцеловал! Ну а бык Ване всё лицо язычищем облизал и принялся, как ни в чём не бывало, травку пустынную уплетать, словно был он не чудищем грозным, а самым обыкновенным быком.

Поворотился Яван к остолбеневшему Далевладу, приосанился молодцевато, этаким хватом на царя посмотрел и руку вверх воздел на артистический манер.

– Опа-ля! – орёт удовлетворённо. – И всего-то делов! А ты, твоё велико, боялся…

Царь же и ответить был не в силах. Глаза он вылупил, рот открыл – ну чисто с виду стал как дебил. И не успел он опомниться даже, как Яваха уже был тут как тут: как следует он разбежался, на ограду скаканул барсом, мощными ручищами подтянулся, и тело своё молодецкое в ложу переметнул.

Кинул он на царя взгляд хитроватый и его спрашивает:

– Ну как, твоё величество, доволен ты нашей с бычарой стычкой или непременно надо было ему шею ломать?

Царь же словно оттаял и руками вовсю замахал.

– Какое там доволен! – орёт. – Поражён! Да нет – наповал сражён! Виданное ли дело – с адским бугаём целоваться, да в живых апосля остаться! Ну и чудеса-а!

– Но как, Ваня – как?! – вопросил царь Ваню любознательно. – Такое бычье покорство – и без борьбы, без упорства? Может, ты великий колдун али чародей известный?

– Да какой там ещё чародей! – корчит Ваня рожу. – Скажешь тоже… Просто я и сам-то, можно сказать, бык отчасти. Матушка моя ведь не женщиною была, а коровой. Потому-то, наверное, я такой и здоровый…

Ладно. Спустились они к самоходному аппарату да и поехали себе назад. А Далевлад всё никак в норму прийти не может, – любопытство вишь его гложет. Вот он Ваню про быка и пытает, да про укрощение его чудесное выведывает.

– Да чё там, – усмехается Яван, – мировой бык-то! Классный! Только это… жалуется он на вас – тесно ему в загоне, скукотища. Вот он и зол… Да в придачу ещё и кормите его неважнецки: всё огонь да огонь… Осточертело это ему уже до чёртиков! Травки, мычит, очень хочется – вроде каких-то там витаминов ему не хватает или как… Ну, это я уже не совсем догнал…

– Сделаем, Ваня! – бодрым голосом царь отвечает. – Всё как надо устроим, не сомневайся! Сегодня же прикажу траву ему выдавать, да ворота из загона, скажу, чтоб не закрывали. Хэ – адского быка и в нос целовать!…

И о том да о сём болтая и тем самым путь коротая, да тряся на колымаге кости, поехали царь с Яваном к царице в гости.

Глава 8. Как вражина буром пёр, да Ванёк всем нос утёр

Приезжают они через времечко во дворец. Царь-то с виду повеселел заметно, раздухарился – внушил всё ж надежду ему Яван. Незамедлительно царицу с детьми он к себе призывает, с гостем их знакомит да приговаривает: вот, мол, драгоценные мои, сыскался такой удалец, который вызов грифу гадкому бросит наконец, и не токмо в этом деле он голову снесёт, но и царевну спасёт!

А Яван на семейство царское поглядывает да всё примечает. Царица-то Милояна дама, в общем, была без изъяна, высокая такая да статная, и причёска у ней аккуратная. Лишь глаза от слёз красные, хоть конечно прекрасные. Правда, боль свою она умело скрывала, виду особого не подавала, натянуто Ване улыбалась и пыталась кое-как разговор вести, всяку чушь плести. Зато дочка их Прия́нка девушкой оказалася славною, весёлою и бойкою на удивление. Почти взрослою уже – готовою на выданье. Сама стройная такая да шустрая, быстроглазая да остроумная, сразу видать, что разумная, не какая-нибудь там дура. Ладная у неё была и фигура, и платьице яркое и дорогое, а в каштановых её волосах цветочек оказался вплетён, розовенький такой.

Поглядел между делом на Прияну Яван, и жалко ему её стало. Думает – не понимает она, бедная, что её ожидает. А Приянка ко всему вдобавок ещё и общительностью отличалась. Чуть побазарили они о том да о сём, пошутили, посмеялися, как она Ваню за локоточек берёт, в сторонку его уводит и таку речь заводит:

– Ваня, родненький, дорогой – всё-то я прекрасно понимаю. Только виду стараюсь не подавать. Что уж тут поделаешь… Жить-то мне ой как хочется, да видно судьбинушка у меня разнесчастная такая – помереть во цвете лет смертью ужасной. Одно обидно: и сама я жертвою грифа паду, и тебя погублю. Да и матушку жалко до слёз. И отца тоже… Любили они меня, баловали, моралью всякой голову мне не забивали. Ох, страшно, страшно мне, Ваня!

Тут Прияна слезу горькую смахнула, тяжко этак вздохнула, а потом руку Яванову крепко сжала и горячо ему зашептала;

– Вы, Ваня, я вижу, человек весёлый, за словом в карман не лезете. Прошу вас напоследок: родителей моих позабавьте, от мрачных мыслей их поизбавьте, а то я опасаюсь – их удар хватит!

Помолчал чуток Яванушка, серьёзным даже сделался, хоть и непривычно его было таким зреть. А потом за плечики слабые он девушку взял, в очи карие ей посмотрел да и говорит тоном уверенным:

– Я, Приянушка, тебе обещаю, что жизни своей не пожалею, а этого мерзкого выползка одолею! И тебя от гибели спасу непременно! А о родительском настроении не беспокойся – устроим всё в лучшем виде, не будешь ты на меня в обиде.

Повернулся он и в палату вернулся. Особливо царицу Милояну в оборот взял: байки ей травит, шутит вовсю, балагурит… Только видит – не до смеха ей, из приличия лишь улыбается, а душою-то мается; в глазах её страх засел, а в голосе – тоска смертная. Да и вообще – слишком уж она инертная.

Принялся тогда Яваха о своих похождениях рассказывать, чем интерес всеобщий к себе привлёк. Всё царское семейство вокруг него расселось: и царь Далевлад, и царица, и Прияна, и все до единого их детки остатние. Даже старший сын Далеви́д, юноша ещё молодой, пылкий, тож туда заявился и к прочим присоединился. С неослабным вниманием они Явана слушать стали, по ходу повествования охая, ахая, дыхание затаивая и переживая… А Яванище вскоре в раж вошёл – понесло его прямо вай! Былые свои приключения он публике почтенной излагает, да складно же бает и всё в лицах изображает. И до того в речах он стал цветист – натурально артист нонешний, юморист! Он и про битвы возле моста, и про паука, и про льва, и про прочую нечисть – всё как есть рассказал-поведал. Конечно, малёхи приврал, не без этого – ну да то ж для связки сюжету. Короче, головы всем задурил, от тяжких мыслей поотвратил, и мозги им на свой лад намотал на мотовило.

А ведь это и надобно ему было!

Царь сгоряча тут Явану как врежет по плечу его каменному, а сам ржёт-смеётся, аж борода трясётся.

– Правильно! – орёт он громогласно. – Всё как есть чистейшая правда! Мне недавно о том поведал министр уведомления, так что никакого тут нет сомнения. Говорил, что некий чудо-богатырь за морем недавно пошурудил: львищу чудовищного угробил да разбойников извёл, кои чинили там произвол… Так, значит, это ты был! Ванюша дорогой!

И к Ванюхе в слезах и соплях полез целоваться.

Обнял он парня крепко-накрепко и убеждённейшим тоном сказал:

– Не иначе как тебя сам Ра сюда послал – и как же вовремя! Да ещё с белого света!

И царица повеселела заметно: приосанилась, разрумянилась, в глазищах огромных огонёчки у неё позажигались. Уже не такая стала, как была-то, квохлая рохля да кроткая. Красивая, подумал Ваня, тётка!

А тут вскорости и ночь наступила, а там и новый день занялся, да быстро этак в хлопотах пробежал. Вот и час назначенный приближается… К полуночи, по велению Чёрного злого Царя, надлежит царевну Прияну к Жертвенной горе отвесть и, привязав её к столбу каменному, на произвол судьбы оставить.

Только Яван рисковать девушкой не стал, а вот чего, озорун, удумал: попросил платье ему женское пошить, да вдобавок парик подобрать покрасивше. Часика за два до полуночи облачается он в девичий наряд, берёт свою верную палицу и на гору жуткую отправляется. Ну, с ним ещё слуг парочка… А как пришли они куда надо, то приказал Яван к столбу себя привязать этак слабенько, а палицу перед тем в расщелине невдалеке он спрятал.

И остался на горище один. Слуги-то поспешно оттуда ушли, лишь бы от греха подальше, а Ваня время стал коротать.

Вот проходит таким образом час, потом ещё с полчаса. Яван у столба стоит, ждёт нетерпеливо. А время-то быстро этак летит. От безделья Ваня окрестности здешние обозревал и, прямо сказать, не дюже ему в местах тутошних нравилось. Как-то всё было пустовато. Море бордово-винное уже приелось весьма, оторопь даже вызывало – ну как кровища венозная чисто! А растительность везде небогатая: деревьев мало, всё больше кусты сухие с колючками да жидкая трава… Скучно всё это было наблюдать, тошно, неинтересно… А главное, солнышка на небе нету! Не повезло со светилом здешнему свету. Ванька ведь без солнца красного совсем измаялся. Ну что это вообще за небо такое – хмарь одна мрачная, и ни одной тебе завалящей звезды. Тьфу ты!

И тут вдруг слышит он – затрепетал в стороне моря воздух! Видно, летел там кто-то огромный и тяжёлый. Глянул Ваня в ту сторонушку – мама ро́дная! – оттуль птица, не птица, а нечто крылатое приближается; несколько раз крылищами махнуло, и вот уже оно тут, подлетело да снизилось. Издаля́, очевидно, жертву свою увидело, потому что заклекотало оно премерзко, а подлетев к горе, фиолетовыми крылами махнуло, – ажно ветром на Ваньку пахнуло – да на землю-то прыг! Крылья свои нетопырьи за спиною сложило и на человека у столба оком зыркнуло.

Посмотрел на юду вблизи Ванюха – вот так чудище, думает! С виду действительно грифина адский красавцем писаным не казался. Гадким он был и ужасным и, без сомнения, страшно опасным. Тулово у него было крупное, не менее чем с бычье, ну и прочее таково, значит, обличье: сам чернющий, как каменный уголь, а глаза ярким огнём горят, да лапы красным светом отливают, и вдобавок в хвостовом оперении одно перо белое сверкает. Морда же у чудища чем-то на человечью смахивала, только была его личина отвратная, кривая и очень злая. Встопорщил крылатый зверь железные свои перья, головищу приподнял и дико захохотал, а потом оглядел он жертву привязанную взором жадным, и видимо доволен ею остался, потому как огни в его глазницах аж засверкали.

Отверз затем клюв острый незваный гость и воскликнул радостно трескучим голосом:

– Ох и знатно же я здесь потешуся! Хо-хо-хо! Цельный месяц я не ел, всё держался да терпел, а ужо эту ноченьку попирую я да попотчуюсь! Слышишь ли ты меня, девонька сладкая?

Тут Ванюха забился, задёргался в своих путах и голоском тонким запричитал да зажалился, к хищнику лютому обращаючись:

– Ой, да ты не ешь, не клюй меня, чудо-юдушка! Пожалей, пощади меня ради Боженьки – ведь я же молода ещё, молодёшенька!

А грифина бессовестный от нетерпения бесовского аж задрожал, едва из уст жертвы зов о пощаде услыхал. У него с клюва слюна даже алчная закапала, на поверхность скалы утекая – превонючая зело такая.

Подвалил он к жертве своей вразвалку и вновь закрекотал гнусаво:

– А и буду я тебя клевать-поклёвывать, вкусной кровушкой твоей упиваючись! Я ведь, девонька гладкая, как раз молоденьких и люблю, и нежным твоим мясцом себе пузейко набью!

Яван тогда ещё тоньшим голоском к злыдню обратился, сколько мог жалобно расхныкался он и развопился:

– Ой, да всё ж не ешь, не клюй меня, чудушка-юдушка! Откуплюся я от тебя великим откупом! Всё что ни есть у нас злата-серебра – всё мой батюшка за меня отдаст, ради жизни моей не зажадится!

А жестокий сей гадище пуще прежнего ухохатывается – даже слёзы крокодильи по гнусной роже у него скатываются.

– Ой, уморила, ну и уморила ты меня, девка! – заверещал он весело. – Да на кой ляд мне твоё злато да серебро, если у меня у самого его куры не клюют! А зато я сейчас, красавица, тебя поклюю-то! Ох-хо-хо! Или ты, девица-лапа, не рада, что ты сама есть моя награда?

Ванька тут едва в истерике не забился и до того отчаянно в путах своих заколотился, что чуть было до времени верви не порвал.

И самым растонюсеньким голосочком запричитал, даже «петуха» в запале дал:

– Ой, да сжалься надо мною, грифушка пекельный! Не терзай ты тела моего белого! И не пей моей кровушки! Ибо сильно я боли боюся – визгом-криком я вся изойдуся! А услышат тот крик тата с матушкой, и умрут они от горя-кручинушки! Ты меня пожалей и лучше сразу убей!

Но проклятый стервоорёл и на эту просьбу не снизошёл. Наоборот – ещё большего увеселения придали ему жертвы моления.

– Ишь чего захотела! – закаркал он, посуровев. – Э, нет, девчурочка-дурочка, шалишь – уж я тебя съем не сразу – и не надейся! А ты не стесняйся – кричи себе на здоровье! Сколь есть моченьки можешь визжать-то, ведь я это ужас как уважаю! И знай наперёд – я от тебя маленькими кусочками мясико буду отщипывать: сначала с ручек, потом с ножек, потом глазки твои выклюю, а под конец тебя распотрошу и нутром твоим вкус потешу! Ух-ху-ху!

Тут уж Ваня не стерпел более сего измывания, и покуда тварь эта в очередной раз ухохатывалась, зажмурившись злорадно, он верёвки-то мигом порвал, палицу из ямки выхватил да, подскочивши, так шандарахнул по башке мерзкую пичугу, что у той искры из глаз сыпанули.

– А может подавишься, пугало ты огородное, ни на что не годное?!!! – вскричал Яван громовым голосом. – Не по клюву тебе кус, живодёр толстопузый!

Страшным криком закричал чудовищный гриф. Ну не ожидал он никак, что на месте девицы малосильной богатырь появится агрессивный. И пока упырь наглый, в шоке находясь явном, вопил да в себя приходил, Ванька ему палицей перья все погнул да крылья поперебил.

Только вскоре, на удивление быстро, чернец сей углистый силы для битвы с Ванею всё ж отыскал; рассвирепел он и богатыря крылами ударил, с ног его сшибил, и ещё клювищем вослед добавил, норовя убить. Дюже хотел урод смелого воя одним ударом прикончить, только вот получилось это у него не очень. Что особенного Явану-то сделается? На нём же броня была небесная, не широкая, не тесная, а такая как надо. Хоть и бит, а не убит был Говяда.

Вот подхватывается он на ноги проворно, и пошла тут у них драка упорная. Грифина ведь тоже бронёю волшебною оказался покрыт, мало ему вреда Ванюха причинил. И того больше: чуть времени минуло, а вражина неведомым образом повреждения починил. На равных с Яваном схватился! И всю-то ноченьку долгую не на жизнь, а на смерть они там бились, из сил изрядно повыбились, а ни один отступать не хочет – сражаются из последней мочи.

И кто бы там знал, чем бы у них эта кутерьма закончилась, только вышло вот как. Ванька, не будь дурак, от очередного крылатого удара уклонился, колобом по земле прокатился, за хвост тварь схватил в пылу схватки да и вырвал белое перо ко всем чертям. И только перо сломанное в Ваниной длани затрещало, как завыл вдруг садюга крылатый, заверещал и… прямо на глазах уменьшаться стал… Будто шар он там сдулся да съёжился и в комочек малый скукожился, а затем на месте закружился – вжик! – и в ворону растрёпанную превратился.

Яваха сию метаморфозу раскрыв рот лицезреет и очам своим не верит, а ворона – фур-р! – на воздух встрепенулась, закаркав придушенно, в темень ночи метнулась – да и сгинула.

Так бесславно нечистая сила поле боя покинула.

А перо белое в руках Ваниных вдруг засияло, волнами света радужного заиграло да ярким лучом в небесную даль и ушло – туда, куда ему было надо, изошло.

«Вот оно что! – подумал Яван поражённо. – Не иначе как это частичка света белого была, чёртом украденная. Выходит без света ворованного они этакими драными воронами оказываются. Ну и дела…»

И хоть жалко было Ване, что чёрт крылатый от него удрал, но всё же вернулся он домой победителем, младой царевны избавителем. А как иначе? Иначе нельзя!

Ну, тут триумф в государстве в честь грифоборца Явана, само собой, был объявлен. Неделю в городе пир прям горой, а на том пиру наш витязь, вестимо, герой. Опять, как и в Самаровом городке, его все чествуют: слава бояру, кричат – ура, виват!.. Ванька уж и сам-то не рад – изрядно это хмельное дело ему надоело. Порывается он оттуда далее идти, – а куда идти-то? Во-о! Как в то пекло попасть, никто и не знает. Вот Ванёк себе и гуляет…

А когда всё ж окончился этот радостный пир, то царь Далевлад тогда опохмелился и лучших своих ясновидящих к себе пригласил. Те и так и эдак попыталися чего-нибудь на сей счёт разведать, но точного ответа никто не́ дал – ни один колдун про вход в пекло не ведал ни шиша. Обмишурилась вся эта компания, облажалась, сошлись лишь они во мнении, что пекло – это, значит, внизу где-то место…

Да-а, думает Яваха – лихо черти свою цитадель охраняют, их нахрапом-то не возьмёшь, затаились, ядрёна вошь!

Вот месяц, другой протекает. Далевлад по-всякому Яваху развлекает. Уже, кажись, все свои чудеса ему показал, а тому не шибко и радостно. Заскучал даже парень, говорит: солнце увидеть ему дюже хочется, и чёрного хлеба с настоящим молоком страсть как охота. Да только где ж всё это взять – тут ведь не родимые места, и царская сокровищница насчёт сих богатств пуста.

И вот однажды сидят они всем семейством вечером во дворце, время за картишками коротают да от дневных дел отдыхают.

Царь между делом и спрашивает Явана:

– А хочешь, Ваня, чудесный прибор-дальновизор поглядеть? Во штука-то! Ей-ей! С его помощью я провинциями управляю и сведения от наместников получаю. Изволь, покажу…

Отчего ж не хотеть-то? Яван с радостью… Встали они да пошли сразу. Приходят вскоре в особую комнату, а там-то пусто эдак, никакой мебели нету. Далевлад тут в сторону отвернулся и тайное слово шепнул, кое не усёк и чуткий Яванов слух: только шу-шу-шу, и всё… Ваня едва моргнуть-то сподобился, смотрит – ё-моё! – половина комнаты точно пропала, а на её месте появилась комната другая. И видит Яван, что в той комнате некий сановник за столом сидит и в книгу глядит. Как заприметил он царя, так тотчас на ножки подскочил и доклад бойким голосом застрочил.