Сын Ра. Волшебный эпос

Царь недолго его послушал и головою кивнул – мол, хорош болтать! – да Явана пытает опять:

– Ну что, удивлён?

Тот конечно царю не отказывает, – неподдельный интерес к этому диву выказывает, а царь довольным таким сделался, рад стал, что гостя потешил.

– А-а! – рукою он машет. – Это, Ванюша, видимость одна! Ненастоящее изображение… Да вот смотри!

Подходит он к сановнику, столбом застывшему, ехидно улыбается и… руку сквозь него, словно сквозь место пустое, протыкает. А сановник, как ни в чём не бывало, стоит и на царское величество вовсю глядит.

– Да как же это, царь-батюшка?! – не удержавшись, Яван восклицает.

– Всего лишь образ такой, Яванушка, – отвечает царь важно, – иллюзия, чудесная навь. Ну, это долго будет объяснять… Сам-то оригинал за тридевять земель отсель находится, у чёрта на куличках, а ощущение такое, что он здесь присутствует лично.

Яван тут и призадумался.

А как стали они назад возвертаться, он Далевлада вопросом и ошарашил:

– Слушай, – говорит, – царь-государь, а не можешь ли ты и с Чёрным Царём эдак связаться?

А тот вдруг как перепугался, как руками на Ваню размахался…

– Что ты, что ты! – завопил истерично. – Лишь он сам вызывать меня может – лично! – а мне сиё невозможно, и думать об этом не можно!

Видит Ванька – темнит чего-то царёк, не договаривает. Попытался он тогда выведать у величества кой-чего, да только тот упёрся и на расспросы не повёлся. Рот, короче, на замок, а ключ – в огород. Вот же урод!

Ладно. Проходит времечко ещё какое-то. Прижился в городе Яван, перезнакомился с массой народа. Парень-то не гордый, открытый, бравый; вот он везде и шляется, о том да о сём с людьми калякает, балагурит, игры молодецкие и веселухи устраивает, да девкам молодым головы дурит. Баклуши, короче, бьёт… Все прям влюбились в него. А Приянка, та уж точно – по уши!

Да только Ваня при ней дышит ровно. Царь Далевлад напрямую ему жениться предлагал: бери, говорит, мою Прияну, я тебе не то что дочь – царство всё передам! А Яван поблагодарил, конечно, царя за оказанную ему честь, но – нет, отказывается. «Я, – смеётся, – не царского звания человек: я только коров могу пасти, а не людей».

А тут вскоре и пир дают, уж и не важно по какой причине. Пир и пир… У этих царей видать поздоровее развлечений и нету, прямо перебор с пирами да гулянками – тешат вишь себя пьянками… А наш богатырь кой-чего и позамыслил. Как веселье разгорелося не на шутку, так он к Далевладу подступил да его и подпоил. Рассказывает царяке-гуляке хохмы всякие да байки, а сам медку ему в бокал подливает. Яваха-то хмельного не пьёт – он и так веселиться могёт, а зато величество назюзюкался сверх всякой меры да и пошёл себе куролесить. Дюже вишь стало повелителю весело: понёс он всякую околесицу, кубков да бокалов с дюжину поразбил, пёрышки пораспустил, ту даму за зад ущипнул, эту – ну удержу гуляке нету!

А Яван возьми и сказани ему в этом азарте:

– А слабо тебе, великий царь, с Чёрняком по душам покалякть и на место его поставить, а то он совсем уже оборзел: нахрапом наезжает да грифов наглых к нам подсылает! Больно много себе позволяет…»

– Это кому – мне слабо?! – вскричал Далевлад раскураженно и с места тут же подхватывается. – Да я ему! У-у-у!.. А ну, Ванюха, пошли. Давай-ка меня держи. Ух, у меня не заржавеет! Я ему, упырю чёрному, покажу – всё как есть ему выложу!

И обняв за шею Явана, на ухо ему горячо зашептал:

– Есть у меня слово тайное для связи с энтим гадом – хоть с постели его, ирода, подыму! Хе! У-у!

А сам Ванька́ за шкуру куда-то тянет.

Скоро пришли они, обнявшись, в тот самый залец, в котором царь давеча дальновизор Ване показывал. Царь-то с виду чисто ярой: корона скособочена, бородища всклокочена, глазёнки полыхают, а ручонки туда-сюда махают… От Явана он ладошкой отгородился, пьяным взором вперёд воззрился и чего-то неразборчиво пробормотал. И только он шепелявить перестал, как вдруг – дум-м-м! – вибрация мощная в воздухе пошла, а потом откуда-то музыка на низких тонах заиграла, – зловещая зело такая.

И появилась у них перед глазами под аккомпанемент музыки этой грозной зала огромная – не иначе как палата тронная! Яваха с превеликим вниманием на открывшуюся панораму глядит, удивляется и ничего не упустить старается, а сам пьяного царя за шкварник поддерживает, ибо тот на ногах уже едва стоит и упасть норовит.

А зрелище впереди открылося – действительно глаз не отвести! Всё в той зале было какое-то завораживающее да страх навевающее: цвета и краски мрачные, на Ванин взгляд неудачные; кругом колонны огромные громоздятся, и изнутри они рубиновым светом струятся, а на потолках и стенах – барельефы выпуклые и переливы картин, с виду живых, а на тех картинах драконы крылатые да змеи зубатые мастерски изображены, и в придачу к ним неких людей намалёваны лики, испускавшие из очей багровые блики… А пол сплошь плитами самосветящимися оказался покрыт, точно из каменьев драгоценных был он выложен, – так весь он и сверкал да лучиками блескучими поигрывал… Обстановочка, в общем, была ещё та – мрачная и смачная красота! В глубине же палаты сей огромной впечатляющих размеров стоял трон, словно из углей потухающих сложенный. Пока Яван его созерцал, он светом пламенеющим весь мерцал. Пуст-пустёхонек. И ни единой души кругом не наблюдалось.

«Куда они все там пропали? – подумал, недоумевая, Яван. – Может, напутал спьяну Далевлад, и мы не туда попали?»

И вдруг, не сказать что нежданно, но способом весьма странным, – появляется на троне том громадном ужасающий великан!

Он не сразу весь, а как-то постепенно там проявился, будто из воздуха уплотнился. Натурально собою гигант, сажени в две высотою без малого. Лицо у него было длинное, чуть ли не лошадиное, властное дико, словно из камня вырубленное – ну ни одна чёрточка не ворохнулась на нём даже. Как у памятника… А на лице ни усов не было, ни бороды – видно, бритый. И выражение такое угрюмое застыло, даже чванливое; гордее рожи и представить было невозможно. Власа же у него были прямые, чёрные, как вороново крыло отливающие и до самых плеч ниспадающие. А глаза закрыты. Точно спит…

Одёжа на великане, правда, смешная была немножко, и впрямь на ночную рубашку чем-то похожая: белоснежный балахон, контрастирующий со смуглой кожей; в придачу и колпак белый на голове у чёрта этого был надет, так что никаких рогов во лбу заметно не было, зато перстни драгоценные на перстах его так и сияли, а руки, сильные, холёные такие, на подлокотниках спокойно лежали.

Замер Яван непроизвольно, на Чёрного Царя глядит, а Далевлад чего-то под нос себе бубнит, ногами переступает, качается и за Яванову шкуру хватается…

И тут вдруг веки у владыки ада начали подниматься, – медленно так, плавно, а Яваха как завороженный за этим наблюдал. Всё шире и шире очи, темнее ночи, раскрывалися, и вот – раскрыл Чёрный Царь глаза и на стоящих перед ним людей глянул. Яван чуть назад даже не отпрянул, потому что немигающий страшный взгляд ощутимо весьма обжигал.

Сама власть, непреклонная и беспощадная, из глаз подземного владыки излучалась и искрами неземного гнева наполнялась.

– Как смел ты вызвать меня, жалкий царёк?! – низким, грозным и страшным в своём спокойствии голосом спросил Чёрный Царь.

Бедного Далевлада от сих слов чуть не хватил кондратий. Вмиг-то он протрезвел, по́том холодным облился, с головы до ног заколотился и наверное упал бы, если бы Яваха за шкирку его не поддержал. А язык у него уж точно отнялся, потому что кроме мычания, ни на какие звуки он способен не оказался.

– Я могу тебя в порошок стереть, а душонку твою ничтожную в великое мучилище ввергнуть! – повысил голос адский царь, да так, что стёкла в окнах задребезжали. Помолчал он недолго, ещё пущим гневом наливаясь, а потом как рявкнет: – Отвечать!!!

Не привык наш богатырь к такому крику. Порешил он в свару эту встрять, чтобы инициативу в руки свои взять. И пока Далевладка икал да ртом воздух хватал, Ваня не смутился и к пекельному царю обратился.

– Поравита тебе, твоё величество! – гаркнул он голосом молодецким. – Уж ты меня извини и сурово не кори, а это я настоял, чтобы наш царь твою милость вызвал. Страсть какая охота с тобою повидаться была. А посему позволь представиться: Яван я, Говяда! Иду в пекло с белого света, несу тебе от тамошнего люда привет!

Тут Яваха рассмеялся и картинно царю адовому поклонился, добавив затем с оптимизмом:

– Я ещё немного тут побуду и непременно к тебе в гости прибуду. Наяву тебя и повидаю. Уж извини, твоё державие, коль опоздаю!

Быстро восстал владыка ада с трона громадного, во весь свой величественный рост он выпрямился и, сверкнув чёрными очами, загремел громогласно:

– Да кто ты такой, чтобы шутить здесь со мною, ничтожный червяк?! Ты даже понять не в силах умишком своим ограниченным, что тебя за дерзость твою ждёт! Жалкая и глупая мошка!

А Яван в ответ усмехается. Не пугается он и не теряется. Даже стал от хамства царского более радым.

– Звать меня, – говорит, – Яваном Говядой, и грозить, величество, мне не надо. Я может и мошка, как ты баешь, да такая, что больно кусает, и ничего от неё не спасает! Сынки твои Грубовор с Хитроволом мне вон тоже грозили, да голов своих не сносили. И посланец твой, грифок, получил от меня урок. Может статься, я и в пекло в скором времени проберусь и до тебя, владыка ты охрененный, доберусь! Ага!

Тишина вокруг повисла чисто гробовая. А потом вдруг – грох! – Далевладка перепуганный в обморок греманулся: выпустил его Ванята невзначай.

Медленно-медленно сел на место Чёрный Царь, подлокотники ручищами сжал, так что костяшки пальцев аж побелели, и в Явана страшный взгляд вперил.

– Так это ты, жалкий человечишка, в моих владениях воду мутишь и порядки свои в них городишь? – совершенно внешне спокойно, ледяным и суровым тоном процедил он. – Добро-о…

После чего добавил гордо, усмехнувшись криво узкогубым ртом:

– Ну да недолго ты, дерзкий наглец, из бунтарских щелей выползец, торжествовать будешь! Уж я об этом позабочусь…

И Чёрный Царь взгляд свой стеклянный отвёл от Явана.

– А теперь – слушать мой приказ! – грознее некуда он прорявкал. – Встать, ничтожный царёк!!!

Лежавший мешком Далевлад, словно лунатик, на ноги поднялся и, качаясь, на владыку ада уставился. Волосы с бородищею у него дыбом встали, а глаза, казалось, распахнулись шире некуда, и не мигали.

– Завтра в полночь, – чеканным голосом изрёк главный чёрт, – выставишь на Жертвенной горе сына своего старшего Далевидку! Кровью и муками сына вину свою искупишь – часть лишь вины! Исполнишь – быть тебе тут царём! Пока… А коли нет – пеняй на себя!

И закончил презрительно:

– До свидания!.. хм!.. царь!

Всё видение после этого начало меркнуть, растворяться и блекнуть: потушились огни рубиновые трона и громадных колонн, и сами они стали прозрачными, словно призрачными. Вскоре всё это наваждение полностью исчезло, лишь какой-то миг ещё горели в дымке иллюзии пылающие очи ужасного великана, но вот и они пропали без следа, и пред глазами Явана появилась прежняя убогая комната. И едва потрясённый донельзя Далевлад пришёл немного в себя, как в изнеможении на пол он опустился и, всхлипывая и трясясь, к Явахе оборотился.

– Что ты наделал, лихая твоя голова! – накинулся он на витязя не шутя. – Да знаешь ли ты, что… что… эх, пропали мы все теперя! Сынок мой Далевидушка пропал! И душенька моя грешная в придачу!

А сам руками себя за лохмы ухватил и по-бабьи заголосил.

Только Ванюха присутствия духа не терял и как мог сокрушённого царя утешал.

– Не боись, царь-батюшка, не пужайся! – обнадёживал он его с жаром. – Раньше смерти не помирай, а барахтаться продолжай… Всё как надо у нас получилося, и ничего страшного пока не случилося!

– Эх, Яван-Яван! – с упрёком воскликнул царь. – Ещё как случилось-то! Ещё как!.. Мы же с тобою гнев Чёрного Царя вызвали! Это что, по твоему – пустяк? Э-э-э! Ветреный ты дуроплёт. А ну как он отряд карательный сюда пошлёт, и своих чудищ на нас нашлёт – что тогда, а?!

– Ну и что тогда?

– А то, что нельзя нам от их рук погибать-то! Вот в чём дело-то, Ваня… Случись такая беда, то души наши на долгий срок в пекельное мучилище попадают и силой своей аккумулированной упырей этих питают. Так-то вот!

Но Яван царя особо не слушает – знай своё гнёт…

– Ты, царь-государь, малость охолони и непорабыле́мы сии в голову не бери! – ему он говорит. – С чертями тягаться, чтобы за нас поквитаться – это дело моё. Я ведь того и хотел, чтобы хоть одного чёрта сюда заманить получилось – так оно и случилось. Всё, батя, идёт путём – мы им нос-то ещё утрём!

Да живо царька в охапку берёт и к гостям его обратно ведёт. И словечка даже сказать ему не даёт. Приведя же правителя в залу, царице Милояне его особу препоручает, дабы она царя от мыслей зудящих отвлекла и в веселье общее увлекла.

Только какое ныне веселье! Видя, что государь явно не в себе, в угрюмости пребывает и ликовать более не желает, гости понемногу дай бог ноги по дороге – все до единого и ушли. Рассказал Далевлад супружнице своей и старшему наследнику о нависшей над ними беде невозможной, после чего царица, как водится, чуть в обморок не грохнулась, за сердце рукою хвать, и ну орать да стонать. А зато Далевид, парень хоть и молодой, а пылкий да горячий, нисколько вроде не убоялся; сильно он взволновался, щёки с ушами у него запылали, а в глазах чёртики заиграли. «Никого я не боюсь! – твёрдо он заявляет. – Хочу с силою нечистою биться да сражаться!»

Яван же Далевидку отважного слушает да улыбается, потому как царевичев настрой боевой ему нравится.

– Рад слышать от тебя, Далька, – восклицает он, – таковые речи хоробрые! И отговаривать тебя от борьбы я нынче не стану, ибо нужон ты мне будешь для одного плану. Дело это трудное и, врать не буду, опасное, ну да и мы ведь не лыком чай связаны – такое покажем чертячьим посланникам, что соваться им сюда будет не повадно!

Далевид от оказанного ему доверия довольным стал, молодой пострел, а папаня его, то услышавши, лицом аж посерел.

Ну а Ванька языком чесать продолжал и вслух вот о чём рассуждал:

– Я так полагаю, что сам Черняк сюда не сунется, побоится. Готов об заклад о том биться. Так что, смекаю я, пришлёт сюда грозный царь кого-то из холуёв своих верных, а тот, про меня проведав, поостережётся наобум-то переть и пока не убедится, что на горе и в самом деле царевич стоит привязанный, точно не покажется. Нам его, Далюша, обмануть как-то нужно, поэтому действовать будем дружно и адские требования соблюдём… наружно.

Ещё некоторое время поуговаривал Ваня царя, и как тот ни упирался, пришлось ему всё ж пойти на попятный – уломал-таки его Яван. Да и как величеству слабосильному было с Ванькою не согласиться, когда эта вот наглая рожа – единственная, можно сказать, была его надёжа. Без него-то дело труба – прямо хоть сейчас в пекло сигай!

Ага, ладно. Договорились герои в урочном часу Дальку на горе Жертвенной к столбу привязать и там его оставить, а Яваха неподалёку в кустах должон был сховаться, и ухо востро надобно было ему держать. Дело ведь это рискованное, филигранное: чуть что не так, обмишуришься, не устрожишь – Далькину жизнь и положишь.

Ну, вот и время назначенное на подходе. Идут они вдвоём к горе той. Яванка царевича верёвкой к столбу привязал, а сам чуть пониже спустился и в зарослях укрылся. Ждут себе, пождут… Далевид у столба замшелого привязанный стоит, а Ванюха в кусточках замаскированный на стрёме сидит, бдит.

Тут и полночь уже близится. Тишина вокруг прямо зловещая стоит, лишь море едва слышно волнами сонными плещет, да вдруг сыч вдалеке заухал жутко.

И в этот самый миг – плюкш! – с воды звук какой-то посторонний послышался. Смотрит Яван – появляется из морской пучины глаз. Да что там глаз – глазище, буркалище, как бы посаженный на длинной тонкой палке. А вслед за первым буркалом и второй такой же… Притих Яваха, замер, насколько было возможно, даже дыхание затаил, а Далька слегонца испугался и у столба своего весь сжался. Ну а глазищи странные поозиралися с минуту где-то и туда-сюда поповорачивались: очевидно, убеждались, нет ли где подвоха или обмана, в виде само собою Явана. А потом только – ш-ш-ш! – с шумом немалым на бережок пологий чудище подводное выползло, да какое же невиданное!

Пригляделся получше Яван; хм, думает – на краба невероятного сильно гад смахивает. А какой страшенющий же! Величиною с большую копну: о шести ногах членистых да двух клешанинах увесистых. На концах ножищ у него крючья были загнутые, а клешни были словно серпы громадные. Сам-то краб чёрен оказался, точно мокрый камень, а одна клешанина белая у него была и в полумраке светящаяся. «Ага! – обрадовался Яван, в засаде своей сидючи. – То, что клешня белая, это к лучшему – ужо я тебя, дорогуша, прищучу!»

А чудовище постояло-постояло, покуда с него вода стекала, да к горе, вращая глазами, потопало. Заковыляло по песку да по гальке, ногами – шур-шур-шур – шуршит и на жертву привязанную жадно глядит. И вроде как похохатывать начало.

Вот оно к горе той приблизилось, по склону быстро вскарабкалось, возле жертвы уселось и противным голосом заскрипело:

– Ух, какой молоденький, какой сочненький человечечек! Хо-хо! А душоночка какая созревшая! Ха-ха! А тельце какое нежное! Хе-хе! Я два месяца не ел, всё постился да терпел – знатно же я сейчас попотчуюсь! Ох-хо-хо!

Далевид, хоть и был он парнем непугливым, а и то от страха весь застыл, монстыря́ этого вблизи видя; побледнел он, словно мел, и ни словечка вымолвить стал не в силах. Ещё бы – эдакое страшило к нему подступило! Далька перед этим уродом, словно цыплёночек перед коршуном!

Ну а чудище ещё ближе к нему придвинулось, воздух с шумом в себя потянуло и далее загнусавило:

– Ой, как пахнет-то! Ты, людяшок, должно быть вкуснющий – ну объядение прямо! Хо-хо-хо!.. Только ты, козявчишка, не радуйся – я тута снедать тобой не стану. Мало ли чё! Я тебя с собою возьму, ага. Яд в твоё тело впрысну, и ты околодеешь, дабы сподручнее было тушку твою волочь. Ох-хо-хо-хо!

И опять, значит, от наглого хохота аж заходил весь ходуном. А потом на лапах приподнялся и клешанину белую к своей жертве начал протягивать.

«Ну, теперя самая пора!» – решил мгновенно Яван. И на горку-то скок-поскок – и он уже тама, возле этого хама! Да, не долго смекая, ка-ак долбанёт палицей по протянутой клешне! Так и переломил её на хрен!.. Видать, от души Ванюша приложился, достал уже чёртов краб его своей наглостью – насилу Ваня до дела дотерпел, пока в засаде сидел. А потом за другую клешню Ванюха чудовище ухватил и ну держать его что было сил.

Что тут началося! О-о! Крабище схваченный с перепугу заверещал отчаянно, лапищами засучил по камню… Судорогой дикой потом его скорёжило… Видать, крепенько Яваново явление его огорошило. Ну а Ванька держит гада крепко, не отпускает… Подёргался тот в богатырских руках, побился и вдруг… слабеть начал заметно и в размерах уменьшаться принялся: эдак весь сморщился, съёжился, скукожился, а затем только чуфф – в ма-а-ленького такого крабика превратился. А из отломленной белой клешни ослепительно огненный шарик медленно выплыл. Яваха ладошку лодочкой сделал, под шарик её подвёл, а тот в ладонь-то и опустился, словно приглашение его принимая.

– Погоди, кусочек белого света, не улетай! – попросил его Яванушка, улыбаясь. – Ты, брат, мне ещё пригодишься…

А сам быстро наклонился, краба, удрать было намеревавшегося, за панцирь поймал, как следует его тряханул, потом размахнулся, да как шмякнет паразита мелкого об скалу!

И ногою сверху его придавил.

– А ну, клещ проклятый, говори: где вход в твоё упырье царство лежит? Ну-у!!! – вскричал Яван, серчая.

И ступнёю на поганца как надавит – только хруст зловещий пошёл.

– Погоди, богатырь, не убивай! – заверещал пискляво крабик. – Я всё скажу! Столкуемся – только не убивай!

– Разболтался ещё здеся! – негодует ещё пуще Яван. – Говори живо, гад!

И ещё сильнее его давит.

– Вход в пекло на острове находится, – затараторил, торопясь, краб. – Чёрным у вас он зовётся. Там есть гора, а на горе – вход в пещеру имеется. Через эту-то пещеру и можно в преисподнюю попасть… Я всё сказал! Пощади меня, Коровий сын, отпусти – я больше не бу-у-ду!

– А это не я решать буду! – отвечает твёрдым голосом Яван. – Пускай белый свет твою участь решает, коего частицу ты украл и в плену держал!

Поднимает он краба копошащегося за клешню его оставшуюся да и подносит гадика к шарику сверкающему. И едва только краб до белого огня дотронулся, как моментально и вспыхнул весь, точно факел. И принялся чёрт гадский гореть да пылать жарким пламенем – только чад от него пошёл. Тут он и конец свой нашёл – сгорел подчистую. Даже пепла от негодяя не осталося. А шарик сверкнул преярко и стремительно вверх вознёсся, где и исчез – стало быть воскрес-возогнился и из этих мест испарился.

Яван тогда царевича бледного от столба отвязывает, поздравляет его искренне с окончанием испытания, а тот рад был невероятно, что хоть испугался, а врагу не поддался, да ещё и в живых остался.

Кинулся он Ванюхе на шею и что было силы его стиснул.

– Ну, – вопит, – Яван, ты и богатырь – этакого раскаряку шутя победил!

А как маленько спасённая жертва угомонилась, то Явахе Далевид и говорит:

– Я, Вань, островок этот Чёрный знаю. Его все моряки стороною обходить стараются, потому как несчастливым он середь них почитается. Уж почему, и не ведаю. Гиблое дюже место. Недалече находится отсель, так что быстро туда доплывём.

И возвращаются они с победой домой!

Ну, тут конечно радость всеобщая, сумасшедшее ликование, всё такое… На Явана, как на полубога какого все уже глядят и в его обществе непременно побывать хотят. Торжества грандиозные готовят – что-то вроде триумфа обалденного.

А Ваня царю говорит: нет! Хватит, мол, бражничать да пировать, пора мне и честь знать. Кораблишко вот только мне б какой-никакой – до Чёрного острова сбегать на нём. Дюже, мол, хочется!

Царь же Далевлад, хоть и было у него попировать желание пребольшое, а всё ж к герою отнёсся со всею душою. «Что только ни пожелаешь, – орёт, – всё для тебя сделаем!» Тут же вскорости по царскому приказу и кораблик был готовый – стоит-поджидает уже у пристани. Ванюха и заторопился – поднадоело ему здесь уже до чёртиков, ага.

Быстро собрался Яван. Припасов в дорогу ему надавали – целую торбу. Весь почитай город его провожать высыпал, и семейство царское тоже пришло само собою. Царь Далевлад во главе провожающих невесёлый бредёт, царица Милояна губу кусает, глаза на мокром месте, а Приянка Явану на шею кинулась без всякой лести и разрыдалась навзрыд. Трудно она расставалась со своим спасителем, потому что влюбилась в него крепко.

Один лишь царевич Далевид бодр шёл да весел. «Тебя до острова, – говорит, – Вань, провожу и до конца тебе послужу».

Приобнял царь напоследок Явана, почеломкался с ним трижды по обычаю православному да и тоже всплакнул-то малость.

– Я, – всхлипывает, – в жизни своей окаянной такого человека яркого, как ты, Яван Говяда, нигде вообще не встречал! Признаюсь – смутил ты меня очень: выходит, иначе, чем мы, люди жить-то могут. Э-эх, да ладно! Чего там… Ну, герой ты наш дорогой, сияр-бояр мой благородный – прощай, и царство наше непутёвое – не забывай! Да покажи этим чертям кузькину мать – пусть знают, что есть кому у нас за правду постоять!.. Э-эх, мой свет – увидимся мы ещё с тобою али нет – один лишь бог ведает!

– Ничего, царь Далевлад, – старика утешая, Яван восклицает, – не унывай! Коли живы с тобой будем, то ещё свидимся!

И на кораблик – прыг. В пояс людям собравшимся поклонился, рукою всем помахал и что-то ещё прокричал, да только в рёве толпы бурливой никто его уже не расслышал. Вот от пристани они отчалили, и по волнам морским багряным корабль вдаль себе побежал.

Глава 9. Как хранитель тайных врат был Явану страшно рад

И эдак плыли они по морю тому, плыли и через день до цели доплыли: показался впереди остров не шибко большой. Сам островок гористый такой да лесистый, посерёдке крутая гора над прочими высится, вокруг неё скалы вздымаются, а у края берега кайма из красноватого песка расстилается. Из большей же горы дымок чёрный курится, над лесом туман сизый клубится, и всё там расцвечено живописно: скалы – то голубые, то золотые, то розовые, и ещё – фиолетовый лес-то. Красивое, короче, место!

Что ж, подплывают наши, на бережок сходят. Яван с Далевидом первыми идут, а тут смотрят – из рощицы им навстречу старичок некий выходит, вроде как пастух, потому что вдали козье стадо пасётся, да тройка волкодавов, лая, на них несётся. Старичок на собак прицыкнул, от мореходов их отвратил, а сам к компании лицо поворотил и улыбнулся им радостно. Видом-то старичишка невзрачный, сухонький такой да низенький, бородища у него длинная, и весь он как лунь белый. А в руке – посох деревянный, суковатый весьма, неровный, до блеска ладонями отполированный.