Сын Ра. Волшебный эпос

И тут замечает он, как чёрт из под стола туза быстро достал и Ванькиного короля кроет им, как ни в чём не бывало.

– Ах ты, подлая мухлевала! – взорвался тогда Яван, и по носяре Харе своими картами как хряснет.

Та в угол и отлетела, а руки ейные, странное дело, возле стола висеть осталися и по-прежнему в картах копалися. Завопила Харя голосом дурным, заголосила, больше не бить её попросила, а то, мол, у Явана рука тяжёлая больно и ей, видите ли, больно.

Ну, Яван на то усмехается. И далее играть намеревается. Недолгое времечко прошло – выиграл он вчистую у этой бестии и ещё шестёрок на ряху ей навесил.

Нахмурилась Харя, озлела, посуровела, а рожа красная у неё стала и вспотелая.

– Твоя взяла, человече! – она просипела. – Ну, спрашивай о чём хошь. Так и быть, отвечу…

– Хм, ладно, – говорит Яван, – спрошу, отчего ж не спросить-то… А скажи мне, беззаконная Харя, по какой такой причине вы сей город терроризируете и отчего на обитателях его паразитируете, а?

– Ха! – ощерилась весело Харя. – Чего ж тут не знать… Всё потому, въедливый богатырь, что каждый тутошний житель за себя одного стоит, и другому пособлять не спешит. За шкуру свою они опасаются и убытку личного пуще всего боятся. Хе-хе! Вот мы страхом этим и пользуемся – за их счёт живём да вольно себя ведём. И-эх, хорошо!

– Ну, раз так, – говорит тогда Яваха, – то, поскольку я в карты маху не дал и партию последнюю у тебя взял, то я и выиграл. Получается – вы в моей власти. А ну-ка, черти мерзопакостные, выметайтесь отсюдова навсегда и не появляйтесь тут более никогда! Вон убирайтесь! Вон!!!

Да с места решительно встаёт.

А черти как зароптали, и эта Харя громче всех глотку дерёт:

– Это как же, – верещит, – ты выиграл, когда я тебя два раза в дураках оставил, а ты меня лишь один? Э, не-ет, человечишко, шали-и-шь – не то говоришь! Так мы тебя, окорочка-дурачка, отсюда и выпустили! Ты нам здеся нужон… гы-гы!.. ну прям до зарезу нужон!

И опять, значит, как загогочет. Пасть широко раззявила, а там зубища торчат, как колья, и красный язычище тяжело ворочается.

Рассердился тут Ваня преявно.

– Это ты брось, мурло поганое! – громким голосом он вскричал. – Предупреждаю один только раз: я вам не кусок мяса – я Яван Говяда, и мухлевать со мною не надо!

А Харя в это время как присвистнет. Вся свора оголтелая на Явана и налетела. Насели на него черти, точно собаки на медведя, со всех сторон его облепили, с ног даже сбили, а сами рычат, визжат, за что ни попадя богатыря хватают, и на части прямо его разрывают да зубами и в тело его впиваются: кто в шею, кто в руку, а кто в ногу… Казалось, ещё немного, и ничего от парня не останется – с этих тварей-то станется. И ещё верещат яро: «Дай мне кус урвать! И мне дай! И мне!..»

Да только не по зубам оказался Яван этой кодле! Бронь небесная сызнова его выручила и от нападок чертячьих оборонила. Собрался Ваня с силами да на резвы ножки и привскочил. Как тряханул он молодецкими плечами, так вся нечисть с него и попадала – точно брызги с Бобика после купания. Ванька тогда к палице – хвать! Вокруг себя её – верть! Только пок-пок-пок! – будто шарики в воздухе лопнули.

И пошла там расправа крутая! Не успел Яваха даже запыхаться, как всех уже пожёг окаянных, всех вроде до единого их полопал. А напоследок и главаря Ванюша достал и палицей его приласкал. Скочевряжилась Харя от Ваниного полосования, буркалы у неё наружу повыскакивали, щёки парусами раздулись, огневые пузыри на роже повыпучивались, а потом только – чпос! – с концами исчез и этот прохвост, только вонь шибанула Ване в нос.

Сделал дело доброе Яван – да поскорее наружу ходу! Убежал он от этой вони, выскочил из треклятого замка и насилу-то отдышался.

Глядь, а уж утро занимается. Осветилося всё вокруг, и самый воздух кажись. Море спокойное такое лежит; красноватые волны на бережок пологий леновато нахлынивают и назад отливают, а дерева пышноволосолиственные и кусты густые, по берегам растущие в изобилии, царственным пурпуром, фиолетом и ещё невесть каким цветом посверкивают да переливаются.

Красота!.. Хотя и не та, что под солнцем ясным: тута хорошо, а у нас ведь прекрасно.

Постоял маленько Яван, чистым воздухом подышал, на виды окрестные полюбовался и к Самару в палаты подался. Через время недолгое туда приходит, пред княжеские очи является, а тот ему обрадовался ну не передать прямо как, да немало Яванову виду удивляется. А как же! Наш-то Ваня даже не ранен: ни царапинки на нём, ни капельки крови. Вот тебе и сын коровы!

Самар-правитель немедленно на покой героя определил, ни о чём даже его не расспрашивая, а после отдыха пир в его честь закатил: с песнями да плясками, с акробатами да шутами… Давненько такого разгула не было у них тама. Все, почитай, местные обыватели оказались Явану зело признательны и, веселяся от души, показалися ему противу прежнего хороши.

Ну и Яваха попеть-поплясать, себя показать, байку сплести али с три короба наплести совсем не дурак ведь был, ужо выказал свой пыл. А чуток поугомонившись и яствами подкрепившись, порешил он о своих ночных приключениях поведать. Пребольшущую толпу удосужился вокруг себя собрать и не преминул народу здешнему о том, что случилось с ним, разболтать. Ничего вроде не утаил, в артистической манере похождения свои изложил и о причине того, почему бесы тут окопалися, как есть доложил.

С великим вниманием, правда, хохотом громким перемежаемым, выслушал люд тутошний Ванино повествование; а как закончил он речь толкать, возликовал народишко громогласно и долгонько не желал умолкать. Славу великую пели люди Явану да просили его, умоляли у них в городу́ остаться и со званием странника распрощаться. Самар даже венец свой княжий на голову ему водрузить пытался, орал: сыном мне будешь, князем – даже царём! – только чтоб тот тут остался и далее в путь не пускался.

Ванюха же на то – ни в какую.

Со спокойствием завидным всех он выслушал, выговориться им дал и таково народу взвинченному отвечал:

– За доверие, конечно, спасибо! Предложение ваше лестное, но… не по мне оно. Я ж ведь не для того пришёл, чтобы у вас воцаряться – мне, други, в пекло надо пробраться. Так что извиняйте, а недосуг мне здесь торчать: пойду я вперёд – путь-дорога меня ждёт.

– Ах-ах-ах, ну как же это жаль! – все немало так сокрушаются.

А Самар Явану практически замечает:

– Ну куда ты подашься, Ваня? Вона гляди – море впереди! И уж если ты настроен уйти, то мы тебе пособим. Великого богатыря мы права задерживать не имеем, зато… кораблики, Вань, имеем. Её-ей! Ты чуток погоди, и мы кораблик тебе снарядим.

Да, не мешкая, к отправке и приступили. А Явану всего и сборов: палицу под мышку, в сумку харчишки, да её на бок – он и готов.

Вот и прощаться приходит пора. Сердечно Ваня Самара обнимает, народу рукой махает и к берегу отбывает, а тама без промедления на палубу ступает и велит команде на вёсла налегать. На бережку же огромная толпа провожающих собралась: и стар и млад на проводы героя пришёл.

– Ни в жисть завета твоего, Яван, не забудем! – кричат ему. – Насмерть друг за дружку стоять будем!

А Ванюша стоит себе на палубе, улыбается и мановениями руки с самарцами прощается. Тем временем команда паруса поставила, дунул ветер попутный, паруса округлил, и по волнам бегучим кораблик вдаль заскользил.

Глава 7. И царя-то Далевлада взялся выручить Говяда

Вот плывут они себе, плывут… Море бескрайнее вокруг, пурпурное и не особо бурное. Свежий ветер в самую пору поддувает, и летит себе кораблик на всех парусах. Быстро по морю идут, ходчей и не надо. А Яван с капитаном разговор ведёт, интересно вишь ему стало – что за страна впереди находится, где небо с водою сходится?

– О-о! – отвечает ему хрипато суровый бородач. – Тама лежит великое царство, всех приморских мест государство. В трёх днях оно пути, так что недолго туда идти…

И далее Ване поведал, что князь Самар сему царству вено платит исправно, как то и положено вассалу, ибо сильнее царства этого нету, и оно непокорных не жалует и призывает к ответу.

– Интересно, – Яван удивляется, – вы что же, вено данью что ли полагаете?

– А как же иначе, Ваня? – воззрился на богатыря капитан. – Вено ведь и есть дань, вина то есть наша. Долг платы это за слабость сильнейшему, ибо сильный да бравый перед слабым правый. Что, скажешь, не так? Хэ!

Вздохнул мореход тяжело и огорчённо и добавил голосом обречённым:

– Лучше уж насилию покориться да выкуп дать, чем с сильным биться да пропадать.

– Так-так, – посуровел тут и Ваня. – Вон, значит, какие у вас порядки… Хм! А разве вы не ведаете, грешники адовы, что не в силе Бог-то, а в правде? Не сила в человеке главная, не она…

– Это как? – не понял капитан. – Против силы-то не попрёшь! Маху дашь, ядрёная вошь!

– Да пойми ты, дурья твоя башка, – продолжал Яван его убеждать, – сила ведь механистична: слепа она и безнравственна, груба да примитивна. Любая скотина обладает силою. Ага! И не царица она, а неверная служанка. Бывает, что и правде она помогает, а бывает – кривде каштаны из огня таскает. Поэтому различать нужно, добро или зло за силой стоит, и не злу, а добру помогать надо, потому что созданы мы Богом Ра для борьбы за мир праведный.

Не нашёлся чего ответить ему капитан, помолчал он с минуту, на горизонт задумчиво глядя, а тут Яваха с вопросом к нему опять:

– А ты разве не помнишь, капитане, что на белом свете по-иному, чем в аду, люди жить пытаются: слабого они не гнут, да над хилым не издеваются?

– Эх! – покачал седой головой моряк боевой. – Нет, Ванюша, не помню… Не, конечно, иногда что-то припоминается, да эдак-то смутно – во сне будто. А может, это и был сон мой больной, а настоящая жизня, единственная, только здесь-то и есть? Бог весть, бог весть…

О том же, как силою богатырскою надобно распоряжаться, случай убедиться у него вскоре представился. Время хождения корабельного уже подходило к завершению. Три почти дня пролетело, как они по волнам морским летели. Кораблик быстропроворный пуще прежнего спешил-поспешал, а капитан в трубу подзорную всё чаще и чаще на горизонт поглядал.

И тут вдруг зорич с верхотуры громким голосом закричал, да не вперёд, а назад рукой указал. Оглянулися моряки – что за диво? – море позади сделалось бурливо, и нечто огромное за ними в глубине плыло.

– Что это там? – Яван у капитана спрашивает, чем ещё больше того ошарашивает.

– Беда! Ой, беда, Ваня! – тот в ответ кричит, а сам ни жив ни мёртв стоит.

И как ни прытко бежал их корабль, а настиг их вскорости подводный гад. Настиг и щупальцем мощным за корму ухватил, тем самым ход корабельный напрочь остановил. Да вдобавок ещё и остатними щупальцами почитай всю палубу обвил, и судно вдруг как тряханёт! Аж с ног попадал народ, а зорич наверху не удержался, греманулся он с мачты кверху тормашками и прямо гадищу в пасть попал, где и пропал.

Тут и голосище с воды послышался, и до того он был страшный да грозный, что у морячков по спинам аж мороз прошёл:

– Ну что – попалися, которые бежать пыталися?! Ш-ш-али-ш-шь – от меня не убежиш-ш-шь!

Посмотрел за борт Яван, а чудище башчищу исполинскую на поверхность высунуло, и кажись на него одного глазом красным взирало. А глазок-то с колодезный сруб величиною, не менее.

– Эй ты, головастик хренов! – вскричал тогда Ваня голосом молодецким. – Что это ещё за представление?! Сей же миг отпусти палубу, а то я таких шуточек не люблю – враз хваталы поотрублю!

А в ответ ему лишь смех ужасающий, весь кораблик как есть потрясающий.

Ну а потом спрутище сей невероятный проскрипел внятно:

– Слы-ш-шь, на посудине! Коли пожить ещё желаете, то человечка живого мне кидайте! Отдайте скорей мою долю! Долю желаю! Долю!!!

И из моря на борт полез немедленно, корабль накренив и опасно его перевесив. Раззявил затем пастищу, а в ней клювья преострые быстро-быстро ходили да скрежетали притом зловеще.

Не иначе как Яваном закусить захотело чудовище!

Вот метнуло оно щупальце своё толстое, чтобы его объять, да Яваха не стал ждать: размахнулся он палицей и по нему – хвать! Та и свалилася, как обрубленная бревнища. Как хлынула тут из обрубка чёрная кровища! Как задёргался от боли уязвлённый спрутище! Едва корабль на поверхности удержался, до того неистово гад закачался… Ну, тут уж Ваня мешкать не стал. Метнулся он туда да сюда и ещё с пяток щупалец поотрубал. А напоследок ещё и над бортом наклонился да по башке гадищу приложился. Лопнула головища огромная от удара палицы благородной, и чудовищный спрут на воду-то шлёп, погрузился в неё и утоп.

– Вот тебе твоя доля – получи сполна! – крикнул ему вослед Яван. – Справедливая доля, по заслугам да по делам!

Команда же корабельная вышла тут из оцепенения и ну Ваньку хвалить да всяку лесть ему говорить. Вовсю принялись они ликовать, даже хотели героя качать, но он им не дался: я, говорит, и так уже укачался!

Спрашивает Ваня у капитана: что, мол, за чудище это было жадное, а тот ему отвечает: «То ж демон был адский, ужас древний океанский! Спокон веку в морях он пошаливал, то исчезал, то вдруг появлялся, а хищником был он безжалостным – корабли топил и людьми питался!»

– Ну что, убедился? – Яван к капитану тогда обратился, – Может, скажешь, что я сего монстыря́ был сильнее? Таки нет! Просто за мною правда стояла нерушимая, вот моя палица паразита и порешила. А коль ты прав, то и дух твой крепок. Тогда и слабак силачу надаёт на орехи!

Морячки же своё продолжают: обступили они Явана, говорят, что, мол, вернёмся во град Самаров – всё как есть про тебя расскажем! Пообещали про его подвиги песни сложить, памятник ему посулили поставить, а Яваха им: ша! – устал я от вашего галдежа! Дайте, просит, отдохнуть, а то от лести не продохнуть…

А в скором времени и земля на горизонте показалася – берег чужой. И видит Яван, что город на том берегу раскинулся, большой-пребольшой. Издали он белыми своими стенами сиял и после морского однообразия глаз радовал. Подплыли они поближе, а там гавань оказалась удобная, порт, и кораблей разных полным в нём было полно.

Сказал Яван мореходам прощальное слово, с капитаном обнялся, а затем на берег сошёл и с толпою смешался. Прошествовал он шагом гренадёрским сквозь широкие врата, золотой мытарникам за проход отдал и по городу погуливать айда.

Глядит Ваня окрест, озирается и люду местному поражается. Народищу вокруг было немало – целые толпы кишели тама кишмя. Да все-то были наряжены, расфранчены, разодеты, – кто во что горазд одеты. Один, глядишь, как петух вырядился, фу ты ну ты пальцы гнуты; другой на павлина смахивал, третья на кошку роскошную, четвёртая – на чучелу невозможную, а кое-кто так и вовсе почти голый расхаживал: донельзя расхристан, побрякушками весь поунизан да узорами и красками расписан…

Да уж, богатым на выдумки население местное было – фантазия из них прямо фонтанировала.

Явану такая их манера довольно-таки импонировала, хотя, приглядевшись, он немало плохого зорким оком своим углядел. Народ в общем тут жил как и народ, нашей по облику породы. Лица, правда, не особо были у них красивые, да фигуры не столь ладные, как на родине, а так-то от его земляков сих оболтусов отличить было нелегко. Вот веселья истого в глазах у них не наблюдалось, это точно; много лиц попадалось сурьёзных, скукою отмеченных да злобою удручённых. Нет, оно конечно, то тут, то там людишки и смеялися, да как-то вишь без задора, да вроде придушенно, да резко, да зло…

Вот гуляет там Ваня, к местным особенностям приглядывается, с девушками переглядывается, да в придачу архитектуру наблюдает. Дома в этом городе ладно были сработаны: многоставные такие, высотные, из мрамора гладкого сложенные. И площади оказались просторными, формою квадратными да круглыми, каменюками выложенными фигурными. Идёт Ваня по камням упруго, а под ногами то дракон высечен, то лев, то змеюка, а то ещё какая зверюга… Ну а вокруг – скульптуры классные: всё цари, богатыри, да женщины прекрасные… Всё опрятно, чисто да аккуратно. Сразу видать – следили здесь за порядком… А всё ж зелени не хватало. Так, какие-то кусточки кое-где топорщились – и всё. Ни одного дерева было не видать. Да и не зелень была это вовсе, других цветов листва: бордовая, бежевая, рыжая да огненно-красная.

Долгонько по городу хаживал Яван, даже подустал и проголодался.

А через времечко изрядное оказался он на городском базаре. Ох и огромным был тот базар! Целое море людское на площади просторной колыхалося и в поисках нужного товару там болталося. Толкотня там была да и только. Везде лавки, ларьки, палатки были понаставлены, и громадные шатры кое-где поставлены, а в них товару всякого – глаза разбегаются! Всё как есть там, видно, имеется, да невозможно то счесть: и припасы тута съестные, и мебеля́ резные, и одёжа прекрасная, и оружие разное, и меха, и кожи, и посуда тоже… Продавцы – те ещё молодцы: кричат, вопят, галдят, прохожих за полы хватают, к себе их тащат и зазывают, а товарец свой великою хвалой представляют-нахваливают…

Видит Яваха – купчина солидный продаёт жеребца в яблоках и орёт на всю округу гортанно:

– Конь замор-рский! Лучших кр-ровей! Цена – бр-росовая! Покупай, не р-робей!

А далее некий пузан рабыню рыжую продаёт, стоящую на бочке, и словно кочет он квохчет:

– А вот рабыня во цвете лет – во всём городе лучше нет!

Яван лишь головою покачал осуждающе, и его толпа понесла дальше. И какой-то расторопный малый, увешанный баклагами и с ковшами в руках уже свою паству окормлял, оря громогласно:

– А вот бражка из баклажки! Кто пригубит – того бог полюбит! Налетай, не зевай – шире рот разевай!

Зато Ваняту никто особо не звал, не прельщал и тряпками яркими пред взором его не махал. Видно, прибыли от него получить никто не чаял. И то ведь верно – по виду бос, небогат человек, что толку торгашам от его фигуры, когда на нём и нет ничего, кроме звериной шкуры. А Ванюха по рядам ходит да бродит, но ничего нужного для себя не находит. Товаров-то конечно не перечесть, а всё что надо у него вроде есть.

И вдруг откуда-то не сблизи трубы громкие затрубили призывно, и глашатай невидимый голосом зычным клич свой провозгласил:

– Эй вы, люди добрые, нашего царя подданные! Идите на площадь главную, где сам царь Далевла́д с царицею Милоя́ною речь пред вами будут держать! Оставьте, люди, дела ваши – послушайте, что владыка вам скажет! На площадь! Вперёд! Торопись, народ!

Ну, народец на площадь ту и потянулся. И Ваня вместе со всеми двинулся, само собою.

Около получаса середь сброда разного он топал и пришёл наконец на громадную квадратную площадь. Глядит – вокруг здания величественные высятся, с балконами вычурными да с колоннами, а в самой серёдке площади возвышение некое громоздится, красками яркими размалёванное. Яваха-то парень высокий, хорошо ему поверх голов прочих видать, и зрит он как на том постаменте два роскошных трона стоят, а на них царь с царицею, видимо, восседают. Народищу на площадь набилось – прямо битком. Шум везде стоял, гам, хохот, ропот – моря человечьего неумолчный рокот.

Тут трубы духовые резко заиграли, ко вниманию таким образом призывая; царь же с трона восстал и руку вверх поднял, требуя тишины. Всё брожение вскоре и стихло, а царь глазами толпу обвёл и громким голосом речь повёл, обращаясь к подданному люду. А слышно его было всюду.

«Невозможно человеку так орать! – недоумённо подумал Ваня. – Это здесь волшебство видать…»

– О, народ мой любезный! – вещал, печалуясь, царь. – Созвал я вас не ради веселия, и не ради добрых вестей, а для горьких и плохих новостей. На помощь вас я призываю и на удаль вашу уповаю!

Царь тут запнулся и примолк. Помолчал он несколько времени, справляясь с давлением нервного бремени, и туда да сюда по помосту прошёлся. Издалека даже было видать, что постигла государя беда, с коею совладать он был не в силах.

Наконец он остепенился, себя в руки взял, в середине остановился и речь свою досказал:

– Получил я намедни от Чёрного Царя послание, в коем заключается мне приказание: завтра, как стемнеет, выставить на жертвенной горе… дочерь мою любимую Прияну – мне, отцу, на горе, а грифу пекельному на растерзание!

Тут царь опять приумолк, словно с духом собираясь, а потом руки вперёд простёр и таково рёк, голосом срываясь:

– Кто из вас, милых соотечественников али гостей дорогих, по своей воле, а не по принуждению, желает вступить с грифом в сражение? Кто готов царевну Прияну не дать на поругание? Неволить вас не имею я права, ведь только человек охочий здесь может помочь!

Ропот негромкий по толпе пробежал, а царь руки в кулаки сжал и с отчаяньем в голосе закричал:

– Ну же, други мои, выходите и о мужестве своём заявите!!!

Властитель наконец замолчал и в толпу диким взором вперился. Видимо верил он самозабвенно, что разрешится кошмарное это происшествие для него сча́стливо, что найдётся воин храбрый в толпе громадной, и обернётся грозная беда ладом…

Тишина после слов царя наступила такая, что слышно было, как мухи жужжат, а затем в толпе понемногу брожение началось – гул по ней прокатился: охотник-то вишь не находился. Не решался ни один малый удалый на оборон дочери царской встать.

Наконец, видимо, и сам царь надежду оставил; еле-еле он ноги свои переставил, до трона добрёл, на сиденье мешком опустился и в горе великом руками закрылся. А царица Милояна и того пуще слабину показала – прямо навзрыд, сердешная, зарыдала.

И в эту минуту незавидную, для собравшихся весьма неожиданно, голос вдруг молодецкий из глубины толпы послышался:

– Я!.. – взгорланил кто-то решительно и храбро. – Я желаю!..

Расступился народишко в недоумении, и увидели все в изумлении – парень какой-то младой на площади гордо стоит и орлом сизым на чету царскую зырит. Выглядел он во как: высоченный такой да статный, лицо открытое у него было, приятное, хоть немного и дурковатое, нос курносый, а сам-то нищ да бос, только в шкуру рыжую одет.

Вот так, значит, ответ! Яваха, вестимо, то был – больше ж некому! Не привык богатырь наш расейский на призывы о помощи отнекиваться да отказываться и больным да недужным сказываться. Вызвался и молодец – он же ведь первый был удалец!

Народ призатихший на охотника странного дивится, и сам царь сверху быстро сошёл да к нему подошёл.

– Здравствуй, добрый молодец, охотник вольный! – поприветствовал он Ваню с видом довольным. – Вижу по облику твоему, гость дорогой, что в краях наших человек ты чужой. А ну скажи да поведай – кто ты, и откуда да куда путь держишь?

На вопрос сей Яван не смолчал, конечно, поклонился он царю и отвечал вежливо:

– Поравита и тебе, царское величество! Звать меня Яваном. По прозвищу Говяда. Мне в краях вашенских ничего не надо. Я путешествую, из-за моря шествую и иду, ваше величество, куда глаза глядят: всё прямо и прямо иду себе упрямо.

Царь Далевлад после слов сих Явановых пытливо на него глянул, а затем к нему подошёл, за руку взял, к помосту его повёл, в повозку самоходную усадил и во дворец к себе пригласил.

Видимо, сам Ра Явану помогал, чтобы он в пекло попал!

Поехали-то быстро. Повозочка волшебная резвёхонько по улицам мчится, из-под неё откуда-то едкий дым клубится, чего-то в ней трещит да дордонит, и разных зевак с пути гонит… Вот останавливается она наконец у великого дворца. Бойкая челядь уже ждёт их у крыльца. Все враз оживляются, царю-батюшке поклоняются и в палаты их ведут. Ванюха ажно рот раскрыл – после серости каменной улицы на обитель царскую дивуется. А там ведь и действительно роскошь была восхитительная: и потолки, и полы, и стены, и углы, и вся-превся обстановка изукрашена была дюже ловко, оттого и в глаза бросалася, потому как цветами разными переливалася.

Царь Явана в тронную залу провожает, но на трон свою особу не сажает, – к столу резному поспешает и в кресло мягкое Ваню сесть приглашает. А сам напротив его воссел и в ладоши хлопнул. Слуги проворные вмиг тут набежали, питья да яств лакомых нанесли и дивообразные ещё плоды доставили, каковых Ваня в жизни не то что не едал, а и слыхом о таких не слыхивал.

Вот сидят царь с Яваном, друг на друга поглядывают да помалкивают. Далевлад-то из себя представительный, несмотря на вид свой волнительный. Волосы у него длинные, кучерявые, заплетённые хитро, да в незнамо какой цвет выкрашенные; и бородища длиннющая прямо ужасно и тоже каким-то колером красноватым покрашенная. А поверх бороды – пышные золотые усищи у него лежат, в стороны разглаженные. На главе же у царя злат венец сиймя сияет, на пухлых пальцах драгоценные перстни сверкают, а на теле дородном пребогатая одежда внимание привлекает: вся блескучими огонёчками она искрится да незаметным манером переливается. Вот сейчас, к примеру, она вроде синяя, а чуть погодя – уже зелёная или другого какого тону. Чудеса да и только!

Царь был с виду суров да печален. Очевидно, находился он в немалом отчаяньи, поскольку горе его тяжёлое душу ему опалило и надежду крылатую изрядно в нём подкосило.