Без семьи

– Ты, вероятно, сильно устал от своих сабо[5], – сказал он. – В Юсселе я куплю тебе башмаки.

Слова эти меня ободрили. Я давно мечтал иметь настоящие башмаки. В нашей деревне только сыновья мэра и хозяина харчевни носили башмаки.

– А далеко ещё до Юсселя?

– Тебе, наверно, очень хочется иметь башмаки! – засмеялся Виталис. – Хорошо, я куплю тебе башмаки на гвоздях, кроме того, куплю бархатные штаны, куртку и шляпу. Надеюсь, что это подбодрит тебя и поможет пройти те несколько километров, которые нам остались.

Какой добрый человек мой хозяин! Разве бы злой обратил внимание на то, что меня утомляют тяжёлые сабо?

Башмаки, башмаки на гвоздях! Бархатные штаны, куртка, шляпа! Ах, если б матушка Барберен увидела меня, как бы она была счастлива, как гордилась бы мною… Как жаль, что до Юсселя ещё так далеко!

Несмотря на обещанные мне башмаки и бархатные штаны, я чувствовал, что не в силах больше идти.

К счастью, мне на помощь пришла погода. Небо, бывшее с утра ясным, к вечеру покрылось серыми тучами, и вскоре начался мелкий дождь, который не прекращался.

Виталис был хорошо защищён от дождя своей овчиной, так же как и Душка, который при первых каплях дождя проворно спрятался к нему на грудь. Но собакам и мне нечем было покрыться, и мы вскоре промокли до костей. Я совсем закоченел от холода.

– Ты легко простужаешься? – спросил меня хозяин.

– Не знаю. Я не помню, чтобы когда-нибудь был болен.

– Отлично, отлично. Положительно в тебе есть кое-что хорошее. Однако я не хочу напрасно рисковать твоим здоровьем. Вон видна деревня, там мы и переночуем.

Но в этой деревне не оказалось харчевни, и никто не хотел принять к себе бродягу, за которым тащились ещё ребёнок и три собаки, с головы до ног покрытые грязью. «Здесь нельзя ночевать», – говорили нам и перед самым носом запирали дверь.

Что было делать? Идти в Юссель, до которого оставалось ещё несколько километров? Ночь надвигалась, холодный дождь пронизывал нас, и я чувствовал, что мои ноги стали как деревянные.

Наконец один крестьянин, более сострадательный, чем его соседи, согласился пустить нас в сарай. Но он взял с нас слово, что мы не будем зажигать огня.

– Отдайте мне спички, – обратился он к Виталису. – Завтра утром, когда вы будете уходить, я их вам верну.

Мы охотно согласились, так как были счастливы уже тем, что нашли кров и не мокли больше под дождём.

Виталис, как человек предусмотрительный, никогда не пускался в путь без запаса провизии. В его солдатском мешке, который он нёс за плечами, хранилась большая краюха хлеба; этот хлеб он разделил на части.

Тут я впервые увидел, каким образом поддерживал он дисциплину и послушание в своей труппе.

Пока мы ходили по деревне в поисках убежища, Зербино вбежал в один дом и быстро выскочил оттуда с куском хлеба в зубах. Виталис сказал ему только: «До вечера, Зербино».

Я уже забыл об этой краже, но когда хозяин стал делить хлеб, я увидел, что Зербино поджал хвост и съёжился.

Мы сидели на двух охапках сена, Виталис и я рядом, Душка – посередине. Собаки лежали перед нами: Капи и Дольче – устремив глаза на своего хозяина, а Зербино – с опущенным хвостом и насторожившись.

– Пусть вор уйдёт отсюда и отправится в угол, – строго произнёс Виталис. – Он ляжет сегодня без ужина.

Тотчас же Зербино покинул своё место и пополз в указанный ему угол. Он весь зарылся в сено, так что мы его не видели, а только слышали его жалобные вздохи и слабое тявканье.

Наказав Зербино, Виталис протянул мне кусок хлеба, а другой взял себе. Порции, предназначенные для Душки, Капи и Дольче, он разломил на маленькие кусочки.

Хотя за последнее время у матушки Барберен я был мало избалован едой, перемена, происшедшая в моей жизни, была весьма ощутительной.

Каким вкусным казался мне теперь горячий суп, который варила по вечерам матушка Барберен, даже когда она варила его без масла! Как приятно сидеть в уголке у печки! Какое наслаждение лечь в постель и укрыться одеялом до самого носа!

Но увы! Об этом не могло быть и речи. Хорошо ещё, что у нас было сено. Разбитый усталостью, с ногами, натёртыми сабо, я дрожал от холода в своей насквозь промокшей одежде.

Было уже очень поздно, а я всё ещё не мог уснуть.

– Ты дрожишь. Тебе, верно, холодно? – спросил меня Виталис.

– Немного.

Я слышал, как он развязал мешок.

– У меня нет большого запаса белья и одежды, – сказал он, – но вот тебе сухая рубашка и жилет. Сними всё мокрое и надень их. Затем заройся в сено, постарайся согреться и уснуть.

Но мне всё-таки было страшно холодно, и я долго ворочался с боку на бок. Я был так огорчён и несчастлив, что не мог спать. Неужели теперь всегда мне придётся идти без отдыха под дождём, ночевать в сарае, дрожать от холода, получать на ужин сухую корку хлеба и не иметь никого, кто бы любил меня и жалел? Милая моя, дорогая матушка!

Я предавался этим печальным мыслям, и слёзы неудержимо текли из моих глаз. Вдруг я почувствовал на лице тёплое дыхание.

Протянув руку, я нащупал пушистую шерсть. Это был Капи. Осторожно пробираясь по сену, он тихонько подполз ко мне и обнюхал меня. Затем Капи улёгся рядом со мной и принялся нежно лизать мою руку. Растроганный этой лаской, я немного приподнялся и поцеловал его в холодный нос. В ответ он слабо тявкнул.

Я забыл про усталость и горе. Слёзы перестали душить меня, и я свободно вздохнул. Теперь я не чувствовал себя одиноким: у меня появился друг.

Глава VI

Моё первое выступление

На следующий день мы пустились в путь очень рано. Дождь перестал, небо было ясное, и благодаря ветру, который дул ночью, грязь почти высохла. Птички весело щебетали в придорожных кустах, и собаки резвились вокруг нас. Время от времени Капи становился на задние лапы и лаял мне в лицо. Я очень хорошо понимал значение этого лая. «Не падай духом, смелее!» – казалось, говорил он мне.

Я ещё нигде не бывал, кроме нашей деревушки, и потому мне очень хотелось посмотреть на настоящий город. Но должен признаться, что Юссель не произвёл на меня большого впечатления. Его старинные дома с башенками, представляющие, без сомнения, ценность для археологов, оставили меня совершенно равнодушным. По правде сказать, я меньше всего интересовался красотой этих домов. Я думал только об одном: о кожаных башмаках, обещанных мне Виталисом. Наступал час, когда я должен был их надеть. Где находится эта чудесная лавка, в которой они продаются? Я искал её глазами, а всё остальное: башенки, арки, колонны – ничуть не занимало меня.

Поэтому единственное, что запомнилось мне в Юсселе, была тёмная, закопчённая лавка, расположенная возле рынка. На витрине её были выставлены старые ружья, какая-то одежда с серебряными эполетами, обшитая по швам галуном, множество ламп и старых железных изделий, главным образом замков и ржавых ключей. Спустившись на три ступеньки, мы попали в большую комнату, куда, по-видимому, никогда не проникал дневной свет.

Как могла такая чудесная вещь, как башмаки, продаваться в этом ужасном месте?

Однако Виталис знал, что делал. Очень скоро я уже был обут в башмаки на гвоздях, которые были по крайней мере раз в десять тяжелее моих сабо. Щедрость Виталиса этим не ограничилась. Кроме башмаков он купил мне синюю бархатную курточку, шерстяные штаны и фетровую шляпу – словом, всё то, что обещал.

Я одет в бархат, я, который никогда не носил ничего, кроме холста! У меня есть башмаки, шляпа! До сих пор у меня на голове никогда ничего не было, кроме собственных волос. Положительно Виталис – самый лучший человек на свете, самый щедрый и самый богатый!

Правда, бархат куртки был сильно помят, а штаны потёрты; очень трудно было также определить первоначальный цвет фетра – настолько он выгорел от дождя и пыли, – но я был так ослеплён всем этим великолепием, что не замечал никаких недостатков.

Мне не терпелось поскорее надеть на себя эту красивую одежду, но Виталис сначала занялся её переделкой, что меня крайне огорчило.

Вернувшись в харчевню, он достал из своего мешка ножницы и обрезал штаны до колен. Так как я растерянно глядел на него, он сказал:

– Кто мы такие? Артисты, не так ли? Комедианты, которые одним своим видом должны вызывать интерес. Если мы будем одеты как обычные горожане или крестьяне, на нас никто не обратит внимания.

Вот почему из француза, каким я был утром, к вечеру я сделался итальянцем.

Виталис обрезал мои штаны до колен, а чулки перевязал крест-накрест красными лентами. Фетровую шляпу он тоже украсил различными лентами и прикрепил к ней букетик шерстяных цветов.

Не знаю, какого мнения были обо мне окружающие, но должен признаться, что сам себе я страшно нравился. Капи, по-видимому, вполне одобрил мой новый костюм, потому что, оглядев меня, протянул мне лапу. Зато Душка всё время, пока я переодевался, стоял передо мной и всячески передразнивал меня.

– Теперь примемся за работу, – обратился ко мне Виталис. – Завтра базарный день, и я намерен устроить большое представление, в котором ты будешь участвовать. Сейчас мы прорепетируем твою роль.

По моему удивлённому взгляду он увидел, что я его не понял.

– Под ролью я подразумеваю то, что тебе придётся делать во время нашего представления. Я взял тебя с собой не ради твоего развлечения: для этого я недостаточно богат. Ты должен работать. Твоя работа будет состоять в том, что ты будешь участвовать в комедии вместе с Душкой и собаками.

– Но я не умею играть! – испуганно воскликнул я.

– Вот потому-то я и должен тебя научить. Ты прекрасно понимаешь, что Капи не мог сам научиться ходить на задних лапах, а Дольче не ради своего удовольствия прыгает через верёвку. Прежде чем Капи стал ходить на задних лапах, а Дольче – прыгать через верёвку, им пришлось много и долго учиться. Вот теперь и тебе придётся работать, чтобы выучить те различные роли, которые ты будешь исполнять вместе с ними. Итак, начинаем!

Я был поражён. До сих пор я думал, что работать – это значит копать землю, рубить деревья, тесать камень; другой работы я не мог себе представить.

– Пьеса, которую мы будем играть, называется «Слуга генерала Душки». Вот её содержание. Генерал Душка до сегодняшнего дня имел слугу Капи, которым был очень доволен. Но Капи стал стар, и генерал пожелал нанять нового слугу. Капи нашёл ему деревенского мальчика по имени Реми.

– Его зовут так же, как меня?

– Да это ты и есть. Ты прибыл из деревни для того, чтобы сделаться слугой генерала Душки.

– У обезьян не бывает слуг.

– В комедиях они бывают. Ты являешься к генералу, и он находит, что у тебя глупый вид.

– Мне это совсем не нравится!

– Не всё ли тебе равно, если это делается ради смеха! Представь себе, что ты на самом деле приходишь к хозяину, чтобы наняться слугой, и что тебе приказывают, например, накрыть на стол. Вот стол, который будет служить нам во время представления. Подойди к нему и накрой его к обеду.

На столе находились тарелки, стакан, нож, вилка и белая салфетка. Как же всё это нужно разложить? Задав себе этот вопрос, я остановился на месте, вытянув вперёд руки и раскрыв рот, не зная с чего начать.

Мой хозяин захлопал в ладоши и громко расхохотался:

– Браво, браво, превосходно! Ты просто бесподобен. Мальчик, который у меня был до тебя, корчил хитрую мину и всем своим видом говорил: «Сейчас вы увидите, как я здорово изображу дурака». Ты ничего не хочешь изобразить, остаёшься самим собой, и твоя наивность восхитительна.

– Я просто не знаю, что мне делать.

– Этим-то ты и хорош. Завтра или через несколько дней ты прекрасно будешь знать, что делать. Тогда тебе уже придётся припоминать то замешательство, которое ты испытываешь теперь, и изображать то, чего ты больше не чувствуешь. Если ты сможешь по своему желанию принимать это выражение лица и эту позу, я предсказываю тебе большой успех. Кого ты изображаешь в моей комедии? Молодого крестьянина, который ничего в жизни не видел и нигде не бывал. Ты нанимаешься к обезьяне, и, оказывается, ты меньше знаешь и умеешь, чем она. Твоя роль заключается в том, что ты должен быть глупее Душки. Чтобы хорошо сыграть эту роль, тебе надо оставаться таким, каков ты сейчас.

«Слуга генерала Душки» была небольшая комедия, представление которой продолжалось не больше двадцати минут. Репетиция же наша длилась около трёх часов, так как Виталис заставлял меня и собак по нескольку раз начинать всё сначала. Я был крайне удивлён терпением и кротостью нашего хозяина. Виталис в продолжение всей длинной репетиции не только ни разу не вышел из себя, но даже ни разу не выругался.

– Начнём сначала, – строго говорил он, если то, что он требовал, не выполнялось. – Капи, это плохо! Душка, ты невнимателен, я на тебя рассержусь.

Это было всё, и этого было достаточно.

– Ну, как ты думаешь, сможешь ты участвовать в представлении? – спросил он меня после окончания репетиции.

– Не знаю.

– Тебе не надоело?

– Нет, мне очень понравилось.

– Значит, всё в порядке. У тебя есть смекалка, а что ещё более ценно, ты внимателен. Если ты будешь и впредь внимателен и послушен, ты многого достигнешь. Посмотри на собак и сравни их с Душкой. У Душки больше ума и живости, но у него нет послушания. Он легко заучивает все, что ему показывают, но тотчас же всё и забывает. К тому же он часто неохотно выполняет то, чего от него требуют. Он с удовольствием бы не послушался и всегда любит делать наперекор. Таков его характер, и потому я на него не сержусь. Будь внимателен, мой мальчик, будь послушен. Исполняй добросовестно свои обязанности. В жизни это залог успеха!

Тогда я осмелился сказать ему, что во время репетиции меня сильно поразило его безграничное терпение.

В ответ он кротко улыбнулся:

– Очевидно, ты до сих пор жил среди людей, которые жестоко обращались с животными.

– Нет, матушка Барберен была очень ласкова с нашей коровой Рыжухой, – заметил я.

– Из твоих слов видно, что матушка Барберен очень хорошая женщина. Она понимала, что грубостью от животных ничего не добьёшься. Я многому научил своих животных только потому, что никогда не сердился на них. Если бы я стал их бить, они сделались бы пугливыми, а страх парализует ум. Кроме того, если бы я раздражался, то не был бы таким терпеливым, как сейчас, потому что, воспитывая других, воспитываешь самого себя. Мои собаки дали мне не меньше уроков, нежели я им. Я развил их ум, а они – мой характер.

Это показалось мне настолько странным, что я засмеялся.

– Тебе кажется смешным, что собака может чему-то научить человека? Тем не менее это так. Представь себе, что я, обучая Капи, начал бы злиться и раздражаться. Капи тоже бы стал злым и бешеным, то есть, подражая мне, он испортился бы. У сдержанного и ласкового хозяина собака всегда воспитанная и ласковая.

Мои новые друзья – собаки и обезьяна – привыкли к выступлениям перед зрителями и потому могли не бояться завтрашнего дня. Им предстояло делать то, что они проделывали уже много раз, тогда как я выступал впервые. Поэтому я сильно волновался, когда на следующий день утром мы шли на городскую площадь, где должно было состояться наше представление.

Виталис открывал шествие. Высоко подняв голову и выпрямив грудь, он играл на флейте, отбивая такт ногами. За ним бежал Капи, на спине которого с независимым видом сидел Душка, одетый в костюм английского генерала; на нём были сюртук и штаны красного цвета, обшитые золотым галуном, и шляпа, украшенная огромным пером. На расстоянии нескольких шагов от него бежали рядом Зербино и Дольче. Я шёл позади всех. Таким образом наше шествие растянулось по улице.

Жители Юсселя подходили к дверям, чтобы посмотреть на нас; занавески во всех окнах быстро приподнимались. Ребятишки бежали за нами, удивлённые горожане присоединялись к ним, и когда мы пришли на площадь, сзади и вокруг нас образовалась целая толпа. Мы очень быстро соорудили сцену. Обмотав верёвкой четыре дерева, мы отгородили четырёхугольник, в середине которого и поместились.

В первой части нашего представления мы показывали различные фокусы, проделываемые собаками. В чём они состояли, я бы не мог теперь сказать, так как был занят повторением своей роли и слишком взволнован предстоящим выступлением. Припоминаю только то, что Виталис сменил флейту на скрипку и на ней аккомпанировал собакам, наигрывая то танцы, то какие-то нежные, тихие мелодии. Толпа зрителей всё увеличивалась, и я видел множество блестящих глаз, устремлённых на меня.

Когда первая половина представления окончилась, Капи взял в зубы деревянную чашечку и, встав на задние лапки, начал обходить «почтенную публику». Если кто-нибудь не бросал в чашку монеты, Капи останавливался, относил чашку в сторону, а затем клал свои передние лапы на скупого зрителя и несколько раз ударял его лапой по карману. Тогда среди присутствующих раздавались крики, весёлые замечания и насмешки:

– Хитрый пудель! Знает, у кого карманы полны.

– Ну-ка, раскошеливайся!

– Ни за что не даст!

– Не бойся, покроешь убыток из дядюшкиного наследства!

И монеты в конце концов всё-таки сыпались в чашечку.

Виталис в это время молча следил глазами за сбором, наигрывая на скрипке весёлые мелодии.

Скоро Капи вернулся к хозяину, гордо неся в зубах полную чашечку.

Настала пора мне и Душке появиться на сцене.

– Уважаемая публика, – обратился к зрителям Виталис, – продолжаем наше представление. Сейчас вы увидите интересную комедию под названием «Слуга генерала Душки». Я не такой человек, чтобы заранее хвалить свою пьесу и своих актёров. Скажу вам только одно: слушайте во все уши, раскрывайте пошире глаза, готовьте руки для аплодисментов.

То, что он называл «интересной комедией», в сущности, являлось пантомимой[6]. Иначе и не могло быть по той простой причине, что два главных актёра, Душка и Капи, совсем не умели говорить, а третий, то есть я, был не в состоянии вымолвить и двух слов. Но чтобы сделать игру актёров понятной, Виталис сопровождал пьесу объяснениями. Так, тихо наигрывая военный марш, он объявил о выходе английского генерала Душки, получившего чины и нажившего состояние во время войны с Индией. До сегодняшнего дня генерал Душка имел только одного слугу – Капи, но теперь он захотел иметь у себя в услужении человека. Животные слишком долго были рабами людей – отныне пусть будет наоборот.

В ожидании прихода слуги генерал прогуливался взад и вперёд, куря сигару. Надо было видеть, как он пускал дым в лицо зрителям! Но вот генерал потерял терпение, он начал гневно вращать глазами, кусать губы и топать ногой.

В этот момент на сцене появился я в сопровождении Капи. Если бы я забыл о выходе, Капи напомнил бы мне о нём. Он протянул мне лапку и подвёл меня к генералу. Генерал, увидев меня, огорчённо всплеснул руками. Как! Это тот слуга, которого ему предлагают? Поглядев мне прямо в лицо, он обошёл вокруг меня, пожимая плечами. Его мордочка была настолько забавна, что зрители разразились громким хохотом. Все поняли, что генерал счёл меня сущим дураком, и таково же было впечатление зрителей.

Пьеса была именно так построена, чтобы подчеркнуть мою глупость со всех сторон. В каждой сцене я должен был совершать новую нелепость, тогда как Душка, наоборот, выказывал свой ум и ловкость.

После долгого осмотра генерал приказал мне накрыть стол к завтраку.

– Генерал думает, что после того как мальчик поест, он станет умнее, – объяснил Виталис. – Посмотрим!

Я сел за небольшой столик перед накрытым прибором с салфеткой, лежащей на тарелке.

Что делать с салфеткой? Я этого не знал и решил в неё высморкаться.

Генерал покатился со смеху, а Капи опрокинулся на спину, подняв лапы вверх, как бы сражённый моей глупостью. Видя свою оплошность, я снова принялся за салфетку. Тут мне пришла в голову мысль: я повязал салфетку на шею, как галстук. Опять смех генерала, снова возмущение Капи. В таком роде продолжалось и дальше; наконец генерал, выведенный из терпения, столкнул меня со стула, сам сел на моё место и съел завтрак, предназначавшийся мне.

Ах как ловко умел пользоваться салфеткой этот генерал! С каким изяществом заткнул он её за петлицу своего мундира и разложил на коленях! Как красиво ломал хлеб и пил из стакана! Но он вызвал настоящую бурю восторга, когда после завтрака попросил зубочистку и стал чистить ею зубы.

Аплодисменты загремели со всех сторон, и представление закончилось полным триумфом. Как умна обезьяна и как глуп слуга!

Возвращаясь в харчевню, Виталис именно так и сказал, но я уже настолько чувствовал себя актёром, что счёл это за похвалу.

Глава VII

Я учусь читать

Хотя артисты труппы синьора Виталиса были очень талантливы, но репертуар их был весьма однообразен, и после трёх-четырёх представлений приходилось повторять всё снова. Поэтому мы были вынуждены постоянно переходить с места на место.

Пробыв в Юсселе три дня, мы снова отправились в путь.

– Куда мы пойдём? – Я уже настолько освоился с Виталисом, что мог задать ему подобный вопрос.

– Ты разве знаешь страну? – спросил он.

– Нет.

– Тогда почему же ты меня спрашиваешь – куда?

– Ну а вы? Вы знаете эти края?

– Я тоже никогда здесь не был.

– Однако вы знаете, куда мы идём.

Виталис внимательно посмотрел на меня:

– Ты, по-видимому, не умеешь читать?

– Не умею.

– А ты знаешь, что такое книга?

– Да.

– В книге, которую я тебе покажу, когда мы сядем отдыхать, есть названия и описания тех мест и стран, где мы будем проходить. Люди, побывавшие или жившие в этих местах, написали в книге то, что они видели и знали о них. Поэтому мне стоит только открыть книгу и прочесть её, чтобы всё узнать. Я могу представить себе эти места так же хорошо, как если бы видел их собственными глазами.

Я рос дикарём, и слова Виталиса были для меня настоящим откровением. Хотя я и посещал школу, но моё учение продолжалось всего один месяц. За этот месяц я ни разу не держал в руках книгу, меня ничему не учили: ни читать, ни писать.

То, что я говорю, может показаться невероятным. Однако в то время, о котором я рассказываю, во многих деревнях Франции вовсе не было школ. А там, где они имелись, нередко встречались учителя, которые по той или иной причине ничему не учили детей. Они только присматривали за ними, считая это своей главной обязанностью. Так происходило и в нашей деревенской школе. Знал ли наш учитель сам что-нибудь? Вероятно, знал, я не хочу обвинять его в невежестве. Только за время моего пребывания в школе он не дал ни мне, ни моим товарищам ни одного урока. По профессии он был сапожник. С утра до вечера он изготовлял деревянные башмаки и работал так усердно, что вокруг него грудами лежали стружки букового и орехового дерева. Мы разговаривали только о погоде и о наших домашних делах. О чтении или арифметике не было и помину. Обучать нас этим предметам он поручил своей дочери-портнихе. Та поступала точно так же, как её отец. В то время как тот усердно работал рубанком, она не менее усердно работала иглой.

Нас, учеников, было двенадцать человек, за каждого из нас платили по 50 сантимов, что составляло в месяц шесть франков. Прожить на эти гроши двоим было невозможно. То, чего не могла дать школа, приходилось возмещать шитьём платьев и изготовлением сабо. Неудивительно, что я ничему не научился в школе, даже не знал букв.

– А очень трудно выучиться читать? – спросил я у Виталиса после долгого размышления.

– Для того, у кого нет способностей и желания учиться, конечно, трудно. А ты понятлив?

– Не знаю, но думаю, что если вы станете меня учить, я буду учиться с охотой.

– Посмотрим! У нас много времени впереди.

«Много времени»! А почему не начать сейчас же? Мне казалось, что стоит только открыть книгу – и уже можно прочесть, что в ней написано.

На следующий день, во время пути, Виталис наклонился и поднял лежавший на дороге запылённый кусок доски.

– Вот книга, по которой ты будешь учиться читать, – объявил он мне.

Эта доска – книга? Я взглянул на него, думая, что он шутит. Но Виталис, по-видимому, говорил совершенно серьёзно, и я внимательно посмотрел на его находку. Это действительно была доска, обыкновенная гладкая доска из букового дерева длиной с человеческую руку, шириной в две ладони. На ней не было ничего: ни надписи, ни рисунка.

– Вы смеётесь надо мной?

– Ничуть, мой мальчик. Насмехаться над человеком, который чего-нибудь не знает, нехорошо и глупо. Подожди, пока мы не дойдём до тех деревьев. Там мы сядем отдыхать, и ты увидишь, как я буду учить тебя читать при помощи этого кусочка дерева.

Мы скоро пришли к указанному месту и, положив на землю мешки, уселись на зелёную траву, в которой там и сям уже цвели маргаритки. Душку отвязали; он проворно взобрался на одно из деревьев и принялся трясти ветки, как бы стряхивая с них орехи. Собаки спокойно улеглись рядом с нами.