Без семьи

Гектор Мало

Без семьи

© Толстая A. H., наследники, сокращенный перевод с французского, 1954

© Федоровская M. Е., иллюстрации, 1999

© Оформление серии, послесловие. ОАО «Издательство «Детская литература», 2014

* * *

Вступительное слово

Французский писатель Гекто́р (Эктор) Мало́ (1830–1907) родился в семье нотариуса. Решив пойти по стопам отца, он поступил на юридический факультет и изучал право сначала в Руане, затем в парижском университете. Однако, несмотря на юридическое образование, стал писателем. Французская критика называла Гектора Мало одним из талантливых последователей знаменитого Бальзака.

Г. Мало сочинил шестьдесят пять романов, но известность ему принесли книги, написанные для детей. Роман «Без семьи» (1878) – бесспорно, лучшая из них. За эту книгу писатель получил премию Французской академии. Она вошла в круг детского чтения наряду с произведениями других французских писателей: А. Дюма, Ш. Перро, Ж. Верна, П. Мериме. Роман «Без семьи» переведён на многие языки, и его до сих пор с удовольствием читают дети разных стран.

В основе романа лежит история мальчика-подкидыша Реми, которого продали бродячему актёру Виталису. С ним Реми скитается по дорогам Франции. После многих испытаний и злоключений он наконец находит свою мать и обретает семью.

Книга написана в традициях «романа тайн»: тайна «благородного» происхождения Реми разгадывается на протяжении всего романа. Много раз читатели почти приближаются к разгадке, но счастливое возвращение мальчика в семью происходит только в конце книги. Роман читается с большим интересом от начала до конца: напряжённый сюжет и волнующие приключения делают книгу очень увлекательным чтением.

Без семьи

Часть первая

Глава I

В деревне

Я – найдёныш.

Но до восьми лет я этого не знал и был уверен, что у меня, как и у других детей, есть мать, потому что когда я плакал, какая-то женщина нежно обнимала и утешала меня и слёзы мои тотчас же высыхали.

Вечером, когда я ложился спать в свою постельку, эта же женщина подходила и целовала меня, а в холодное зимнее время согревала своими руками мои озябшие ноги, напевая при этом песенку, мотив и слова которой я прекрасно помню до сих пор.

Если гроза заставала меня в то время, когда я пас нашу корову на пустырях, она выбегала ко мне навстречу и, стараясь укрыть от дождя, набрасывала мне на голову и плечи свою шерстяную юбку.

Я рассказывал ей о своих огорчениях, о ссорах с товарищами, и немногими ласковыми словами она всегда умела успокоить и образумить меня.

Её постоянные заботы, внимание и доброта, даже её воркотня, в которую она вкладывала столько нежности, – всё заставляло меня считать её своей матерью. Но вот как я узнал, что я был только её приёмным сыном.

Деревушка Шаванон, где я вырос и провёл своё раннее детство, – одна из самых бедных деревень Центральной Франции. Почва здесь крайне неплодородна и требует постоянного удобрения, поэтому обработанных и засеянных полей в этих краях чрезвычайно мало и повсюду тянутся огромные пустыри. За пустырями начинаются степи, где обычно дуют холодные, резкие ветры, мешающие росту деревьев; оттого деревья встречаются тут редко, и то какие-то малорослые, чахлые, искалеченные. Настоящие, большие деревья – красивые, пышные каштаны и могучие дубы – растут только в долинах по берегам рек.

В одной из таких долин, возле быстрого полноводного ручья, стоял домик, где я провёл первые годы своего детства. Мы жили в нём только вдвоём с матерью; муж её был каменщиком и, как большинство крестьян этой местности, жил и работал в Париже. С тех пор как я вырос и стал понимать окружающее, он ни разу не приезжал домой. По временам он давал о себе знать через кого-либо из своих товарищей, возвращавшихся в деревню.

– Тетушка Барберен, ваш муж здоров! Он шлёт привет и просит передать вам деньги. Вот они. Пересчитайте, пожалуйста.

Матушка Барберен вполне довольствовалась этими краткими весточками: муж здоров, работает, зарабатывает на жизнь.

Барберен жил постоянно в Париже, потому что там у него имелась работа. Он рассчитывал скопить немного деньжонок, а затем вернуться в деревню, к своей старухе. На отложенные деньги он надеялся прожить те годы, когда они состарятся и не в силах будут больше работать.

Однажды в ноябрьский вечер какой-то незнакомый человек остановился у нашей калитки. Я стоял на пороге дома и ломал хворост для печки. Человек, не отворяя калитки, заглянул поверх её и спросил:

– Здесь живёт тётушка Барберен?

Я попросил его войти.

Незнакомец толкнул калитку и медленно направился к дому. Очевидно, он долго шёл по скверным, размытым дорогам, так как с головы до ног был забрызган грязью.

Матушка Барберен, услыхав, что я с кем-то разговариваю, тотчас же прибежала, и человек не успел переступить порог нашего дома, как она уже очутилась перед ним.

– Я принёс вам вести из Парижа, – сказал он.

Эти простые слова, какие нам не раз приходилось слышать, были произнесены совсем иным тоном, чем обычно.

– Боже мой! – воскликнула матушка Барберен, испуганно сжимая руки. – С Жеромом, верно, случилось несчастье?

– Ну да, только не следует терять голову и пугаться. Правда, ваш муж сильно пострадал, но он жив. Возможно, он останется теперь калекой. Сейчас он в больнице. Я тоже там лежал и был его соседом по койке. Узнав, что я возвращаюсь к себе в деревню, Барберен попросил меня зайти к вам и рассказать о случившемся. Прощайте, я очень тороплюсь. Мне надо ещё пройти несколько километров, а скоро стемнеет.

Матушке Барберен хотелось, конечно, узнать обо всём поподробнее, и она начала уговаривать незнакомца остаться поужинать и переночевать:

– Дороги плохие. Говорят, появились волки. Лучше отправиться в путь завтра утром.

Незнакомец уселся возле печки и за ужином рассказал, как произошло несчастье.

На стройке, где работал Барберен, рухнули плохо укреплённые леса и придавили его своей тяжестью. Хозяин, ссылаясь на то, что Барберену незачем было находиться под этими лесами, отказывался платить пособие за увечье.

– Не повезло бедняге, не повезло… Боюсь, что ваш муж ровно ничего не получит.

Стоя перед огнём и обсушивая свои брюки, заскорузлые от грязи, он повторял «не повезло» с таким искренним огорчением, которое говорило о том, что он охотно стал бы калекой, если бы за это можно было получить вознаграждение.

– Всё же, – сказал он, заканчивая свой рассказ, – я посоветовал Барберену подать в суд на хозяина.

– В суд? Но это будет стоить больших денег.

– Зато, если выиграешь дело…

Матушке Барберен очень хотелось поехать в Париж, но такое далёкое путешествие стоило бы очень дорого. Она попросила написать письмо в больницу, где лежал Барберен. Через несколько дней мы получили ответ, в котором говорилось, что матушке нет необходимости ехать самой, но ей надо выслать немного денег, потому что Барберен подал в суд на хозяина.

Проходили дни и недели, и время от времени прибывали письма с требованием новых денег. В последнем Барберен писал, что если денег нет, то следует немедленно продать корову.

Только тот, кто вырос в деревне, среди бедняков крестьян, знает, какое большое горе – продать корову.

Корова – кормилица крестьянской семьи. Как ни многочисленна и бедна семья, она никогда не будет голодать, если у неё в хлеву есть корова. Отец, мать, дети, взрослые и маленькие – все живы и сыты благодаря корове.

Мы с матушкой также питались неплохо, хотя мяса почти никогда не ели. Но корова была не только нашей кормилицей, она была и нашим другом.

Корова – разумное и доброе животное, отлично понимающее слова и ласку человека. Мы постоянно разговаривали с нашей Рыжухой, ласкали и холили её. Словом, мы любили её, и она нас любила. И вот теперь приходилось с ней расставаться.

В дом пришёл покупатель: с недовольным видом качая головой, он долго и внимательно осматривал Рыжуху со всех сторон. Затем, повторив раз сто, что она ему совсем не подходит, так как даёт мало молока, да и то очень жидкое, он в конце концов заявил, что купит её лишь по своей доброте и из желания помочь такой славной женщине, как тётушка Барберен.

Бедная Рыжуха, как будто поняв, что происходит, не захотела выйти из хлева и жалобно замычала.

– Подойди и хлестни её, – обратился ко мне покупатель, снимая кнут, висевший у него на шее.

– Не надо, – возразила матушка Барберен. И, взяв корову за повод, ласково произнесла: – Пойдём, моя красавица, пойдём!

Рыжуха, не сопротивляясь, послушно вышла на дорогу. Новый хозяин привязал её к своей телеге, и тогда ей поневоле пришлось следовать за лошадью. Мы вернулись в дом, но ещё долго слышали её мычание.

Не стало ни молока, ни масла. Утром – кусок хлеба, вечером – картошка с солью.

Вскоре, после того как мы продали Рыжуху, наступила Масленица. В прошлом году на Масленице матушка Барберен напекла превкусных блинов и оладий, и я их съел так много, что она осталась очень довольна. Но тогда у нас была Рыжуха. «Теперь, – печально думал я, – нет ни молока, ни масла, и мы не можем печь блины». Однако я ошибался: матушка Барберен и на этот раз решила меня побаловать.

Хотя матушка очень не любила брать у кого-нибудь в долг, она всё же попросила у одной соседки немного молока, а у другой – кусок масла. Вернувшись в полдень домой, я увидел, что она высыпает муку в большой глиняный горшок.

– Мука?! – удивлённо воскликнул я, подходя к ней.

– Да, – ответила матушка. – Разве ты не видишь? Чудесная пшеничная мука. Понюхай, как она вкусно пахнет.

Мне очень хотелось узнать, что она будет готовить из этой муки, однако я не решился спросить её, не желая напоминать о том, что сейчас Масленица. Но она заговорила сама:

– Что делают из муки?

– Хлеб.

– А ещё что?

– Кашицу.

– Ну а ещё?

– Право, не знаю…

– Нет, ты прекрасно знаешь и отлично помнишь, что сегодня Масленица, когда пекут блины и оладьи. Но у нас нет ни молока, ни масла, а ты молчишь, потому что боишься меня огорчить. Тем не менее я решила устроить тебе праздник и заранее обо всём позаботилась. Загляни-ка в ларь.

Я быстро приподнял крышку ларя и увидел там молоко, масло, яйца и три яблока.

– Подай мне яйца и очисть яблоки, – сказала матушка.

Пока я чистил и резал тоненькими ломтиками яблоки, она разбила и вылила яйца в муку, а затем принялась месить её, постепенно подливая в неё молоко. Замесив тесто, матушка поставила его на горячую золу, чтобы оно подошло. Теперь оставалось только терпеливо ждать вечера, так как есть блины и оладьи мы должны были за ужином.

Сказать по правде, день показался мне очень длинным, и я не раз заглядывал под полотенце, которым был накрыт горшок.

– Ты застудишь тесто, – говорила мне матушка, – оно плохо поднимется.

Но оно поднималось превосходно, и от бродившего теста шёл приятный запах яиц и молока.

– Приготовь сухого хвороста, – приказала матушка. – Печь должна быть очень горячей и не дымить.

Наконец стемнело и зажгли свечу.

– Затопи печку.

Я с нетерпением ждал этих слов и потому не заставил себя дважды просить. Скоро яркое пламя запылало в очаге и озарило комнату своим колеблющимся светом. Матушка сняла с полки сковородку и поставила её на огонь.

– Принеси мне масло.

Кончиком ножа она взяла небольшой кусок масла и положила его на сковороду, где оно мгновенно растопилось.

Ах, какой восхитительный аромат разлился по всей комнате, как радостно и весело затрещало и зашипело масло! Я был всецело поглощён этой чудесной музыкой, но вдруг мне показалось, что на дворе раздались шаги. Кто мог потревожить нас в это время? Вероятно, соседка хочет попросить огонька. Однако я сейчас же отвлёкся от этой мысли, потому что матушка Барберен погрузила большую ложку в горшок, зачерпнула тесто и вылила его на сковородку. Разве можно было в такой момент думать о чём-нибудь постороннем?

Внезапно раздался громкий стук, и дверь с шумом открылась.

– Кто там? – спросила матушка Барберен не оглядываясь.

Вошёл человек, одетый в холщовую блузу, с большой палкой в руках.

– Ба, да здесь настоящий пир! Прошу вас, не стесняйтесь! – грубо произнёс он.

– Ах, боже мой! – воскликнула матушка Барберен и быстро поставила сковородку на пол. – Неужели это ты, Жером?

Потом она схватила меня за руку и толкнула к человеку, стоявшему на пороге:

– Вот твой отец.

Глава II

Кормилец семьи

Я подошёл, чтобы обнять его, но он отстранил меня палкой.

– Кто это?

– Реми.

– Ты же мне писала…

– Да, но… это была неправда, потому что…

– Ах вот как, неправда!

И, подняв палку, он сделал по направлению ко мне несколько шагов. Я инстинктивно попятился.

Что такое? В чём я провинился? Почему он оттолкнул меня, когда я захотел его обнять? Но у меня не было времени разобраться в этих вопросах, теснившихся в моём взволнованном уме.

– Я вижу, вы справляете Масленицу, – сказал Барберен. – Отлично, я очень голоден. Что ты готовишь на ужин?

– Блины.

– Но не блинами же ты будешь кормить человека, который прошёл пешком столько километров!

– Больше ничего нет. Мы тебя не ждали.

– Как? Ничего нет на ужин?

Он огляделся по сторонам:

– Вот масло.

Затем поднял глаза к тому месту на потолке, где мы обычно подвешивали свиное сало. Но уже давно там ничего не висело, кроме пучков чеснока и лука.

– Вот лук, – сказал он, сбивая палкой одну из связок. – Четыре-пять луковиц, кусок масла – и получится хорошая похлёбка. Сними-ка блин и поджарь лук.

Снять блин со сковороды! Однако матушка Барберен ничего не возразила. Наоборот, она поспешила сделать то, что ей приказал муж, а он уселся на скамью, стоявшую в углу, возле печки.

Не решаясь сойти с того места, куда он загнал меня палкой, я, опершись на стол, смотрел на него.

Это был человек лет пятидесяти, с некрасивым, суровым лицом. После увечья голова у него была наклонена набок, что придавало ему какой-то угрожающий вид.

Матушка Барберен снова поставила сковороду на огонь.

– Неужели ты думаешь сделать похлёбку с таким маленьким кусочком масла? – спросил Барберен. И, взяв тарелку, где лежало масло, он вывалил его на сковороду. – Нет масла – значит, не будет и блинов!

В другой момент я, наверно, был бы потрясён такой катастрофой, но сейчас я уже не мечтал ни о блинах, ни об оладьях, а думал только о том, что этот грубый, суровый человек – мой отец.

«Отец, мой отец…» – мысленно повторял я.

– Вместо того чтобы сидеть как истукан, поставь-ка на стол тарелки! – обратился он ко мне спустя некоторое время.

Я поспешил выполнить его приказание. Суп был готов. Матушка Барберен разлила его по тарелкам. Барберен подсел к столу и начал жадно есть, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на меня.

Я был так расстроен, что не мог проглотить ни одной ложки, и тоже смотрел на него, но украдкой, опуская глаза, когда встречался с ним взглядом.

– Что, он всегда так мало ест? – неожиданно спросил Барберен, указывая на меня.

– Ах нет, он ест хорошо.

– Жаль! Было бы лучше, если б он ничего не ел.

Понятно, что ни я, ни матушка Барберен не имели ни малейшего желания разговаривать. Она ходила взад и вперёд вокруг стола, стараясь услужить мужу.

– Значит, ты не голоден? – спросил он меня.

– Нет.

– Тогда отправляйся спать и постарайся сию же минуту заснуть, иначе я рассержусь.

Матушка Барберен сделала мне знак повиноваться, хотя я и не думал противиться.

Как это бывает обычно в большинстве крестьянских домов, кухня одновременно служила нам и спальней. Рядом с печкой находилось всё необходимое для еды: стол, ларь для провизии, шкафчик с посудой; на другой стороне в одном углу стояла кровать матушки Барберен, а в противоположном – моя, занавешенная красной материей.

Я поспешно разделся и лёг, но заснуть, конечно, не мог. Я был чрезвычайно взволнован и очень несчастлив. Неужели этот человек – мой отец? Тогда почему же он обошёлся со мной так грубо? Отвернувшись к стене, я напрасно старался прогнать эти грустные мысли. Сон не приходил. Через некоторое время я услышал, что кто-то приближается к моей кровати.

По шагам, медленным и тяжёлым, я тотчас узнал Барберена. Горячее дыхание коснулось моих волос.

– Ты спишь? – услышал я приглушённый голос.

Я ничего не ответил. Страшные слова «я рассержусь» ещё звучали в моих ушах.

– Спит, – заметила матушка Барберен. – Он засыпает сразу же, как только ляжет. Можешь спокойно говорить обо всём: он тебя не услышит. Чем кончился суд?

– Дело проиграно! Судьи решили, что я сам виноват в том, что находился под лесами, и потому хозяин ничего мне не должен платить. – Тут он стукнул кулаком по столу и произнёс несколько бессвязных ругательств. – Деньги пропали, я искалечен, нас ждёт нищета! Мало того: возвращаюсь домой и нахожу здесь ребёнка. Объясни, пожалуйста, почему ты не сделала так, как я велел?

– Потому что я не могла…

– Не могла отдать его в приют для подкидышей?

– Трудно расстаться с ребёнком, которого сама выкормила и которого любишь, как родного сына.

– Но ведь это не твой ребёнок!

– Позднее я хотела отдать его в приют, но он заболел.

– Заболел?

– Да, он болел, и если бы я его отдала в это время в приют, он бы там умер.

– А когда выздоровел?

– Он долго не поправлялся. За одной болезнью последовала другая. Прошло много времени. И я решила, что раз я могла кормить его до сих пор, то смогу прокормить и в будущем.

– Сколько ему теперь лет?

– Восемь.

– Ну что ж, он пойдёт в восемь лет туда, куда должен был отправиться раньше.

– Жером, ты не сделаешь этого!

– Не сделаю? А кто мне помешает? Неужели ты думаешь, что мы будем вечно держать его у себя?

Наступило молчание, и я смог перевести дух. От волнения у меня так сжалось горло, что я чуть не задохнулся.

Матушка Барберен продолжала:

– Как тебя изменил Париж! Раньше ты не был таким жестоким.

– Париж не только изменил меня, но и сделал меня калекой. Работать я не могу, денег у нас нет. Корова продана. Можем ли мы теперь кормить чужого ребенка, когда нам самим нечего есть?

– Но он мой.

– Он такой же твой, как и мой. Этот ребёнок не приспособлен для жизни в деревне. Я рассмотрел его во время ужина: он хрупкий, худой, у него слабые руки и ноги.

– Но он очень хороший, умный и добрый мальчик. Он будет работать на нас.

– Пока что нам нужно работать на него, а я не могу больше работать.

– А если найдутся его родители, что ты тогда им скажешь?

– Пошлю их в приют. Однако хватит болтать, надоело! Завтра я отведу его к мэру[1]. А сегодня хочу ещё зайти к Франсуа. Через час я вернусь.

Дверь отворилась и захлопнулась. Он ушёл.

Тогда я живо вскочил и стал звать матушку Барберен:

– Мама, мама!

Она подбежала к моей кровати.

– Неужели ты отправишь меня в приют?

– Нет, мой маленький Реми, нет!

И она нежно поцеловала меня, крепко сжимая в своих объятиях. Эта ласка ободрила меня, и я перестал плакать.

– Так ты не спал? – спросила она меня нежно.

– Я не виноват.

– Я тебя не браню. Значит, ты слышал всё, что говорил Жером? Мне следовало бы давно рассказать тебе правду. Но я привыкла считать тебя своим сыном, и мне трудно было признаться, что я не твоя родная мать. Кто твоя мать и жива ли она, ничего не известно. Ты был найден в Париже, и вот как это случилось. Однажды ранним утром, идя на работу, Жером услышал на улице громкий детский плач. Пройдя несколько шагов, он увидел, что на земле, у калитки сада, лежит маленький ребёнок. В то же время Жером заметил какого-то человека, который прятался за деревьями, и понял, что тот хотел посмотреть, поднимут ли брошенного им ребёнка. Жером не знал, что делать; ребёнок отчаянно кричал, как будто поняв, что ему могут помочь. Тут подошли другие рабочие и посоветовали Жерому отнести ребёнка в полицейский участок. Там ребёнка раздели. Он оказался здоровым, красивым мальчиком пяти-шести месяцев. Больше ничего узнать не удалось, так как все метки на его белье и пелёнках оказались вырезанными. Полицейский комиссар сказал, что придётся отдать ребёнка в приют для подкидышей. Тогда Жером предложил взять тебя к себе, пока не найдутся твои родители. У меня в это время только что родился ребёнок, и я могла кормить обоих. Так я стала твоей матерью.

– О, мама!

– Через три месяца мой ребёнок умер, и тогда я ещё больше привязалась к тебе. Я совсем забыла, что ты мне не родной сын. Но Жером этого не забыл и, видя, что твои родители не находятся, решил отдать тебя в приют. Ты уже знаешь, почему я его не послушалась.

– О, только не в приют! – закричал я, цепляясь за неё. – Умоляю тебя, мама, не отдавай меня в приют!

– Нет, дитя моё, ты туда не пойдёшь. Я это устрою. Жером вовсе не злой человек. Горе и боязнь нужды заставляют его так поступать. Мы будем работать, ты тоже будешь работать.

– Да, я буду делать всё, что ты захочешь. Только не отдавай меня в приют.

– Хорошо, не отдам, но с условием, что ты сейчас же заснёшь. Я не хочу, чтобы Жером, вернувшись, увидел, что ты не спишь.

Крепко поцеловав, она повернула меня лицом к стене. Я очень хотел заснуть, но был настолько потрясён и взволнован, что долго не мог успокоиться.

Значит, матушка Барберен, такая добрая и ласковая, не была моей родной матерью! Но тогда кто же моя настоящая мать? Ещё лучше и нежнее? Нет, это невозможно.

Зато я очень хорошо понял и почувствовал, что родной отец не мог быть таким жестоким, как Барберен, не мог смотреть на меня такими злыми глазами и замахиваться на меня палкой. Он хочет отдать меня в приют! Я знал, что такое приют, и видел приютских детей; на шее у них висела металлическая пластинка с номерком, они были грязны, плохо одеты, над ними смеялись, их преследовали и дразнили. А я не хотел быть ребёнком с номерком на шее, я не хотел, чтобы за мною бегали с криками: «Приютский, приютский!» От одной этой мысли меня бросало в дрожь и начинали стучать зубы.

К счастью, Барберен вернулся не так скоро, как обещал, и я заснул раньше его прихода.

Глава III

Труппа синьора Виталиса

Всю ночь я находился под впечатлением перенесённого мной горя. Проснувшись, я первым делом ощупал свою постель и огляделся вокруг, желая убедиться в том, что меня никуда не унесли.

Барберен молчал, и я стал надеяться, что матушка уговорила его оставить меня у них.

Однако в полдень Барберен велел мне надеть фуражку и идти с ним. Я с испугом посмотрел на матушку, умоляя её о помощи. Она украдкой сделала мне знак, что бояться нечего. Тогда, ничего не возразив, я пошёл следом за Барбереном.

От нашего дома до деревни не меньше часа ходьбы. В продолжение этого часа Барберен, ничего не говоря, тихо шёл впереди, время от времени оборачиваясь, чтобы посмотреть, иду ли я за ним.

Куда он меня вёл? Сильно обеспокоенный, я стал думать, как бы избежать угрожающей мне опасности. Поэтому я начал отставать, решив спрятаться от Барберена в ближайшей канаве. Но Барберен отгадал моё намерение: он взял меня за руку и заставил идти рядом с ним. Так мы и вошли в деревню. Встречные оборачивались и с любопытством смотрели на нас, потому что у меня был вид злой собаки, которую тянут на поводке. Когда мы проходили мимо харчевни, стоявший на пороге хозяин окликнул Барберена и пригласил его войти. Барберен взял меня за ухо и, пропустив вперёд, закрыл за собой дверь.

Я успокоился: деревенская харчевня отнюдь не пугала меня. Наоборот, мне уже давно хотелось в ней побывать. Не раз, проходя мимо дверей, я слышал, как из харчевни раздавались крики и песни, от которых дрожали стёкла. Что там делали? Что происходило за этими красными занавесками? Теперь я это узнаю!

Барберен уселся за стол вместе с хозяином, а я поместился возле очага и стал смотреть по сторонам.

В противоположном от меня углу сидел старик с большой белой бородой, одетый в такой странный костюм, какого я ещё никогда не видывал. На голове у него была высокая фетровая шляпа с зелёными и красными перьями, из-под которой спускались на плечи длинные пряди волос. Меховая безрукавка из овчины плотно облегала его фигуру. Шерстяные чулки доходили почти до колен и были крест-накрест перевязаны красными лентами. Он неподвижно сидел на стуле, опершись подбородком на правую руку, и был похож на деревянную статую. Под его стулом лежали и грелись два пуделя, белый и чёрный, и маленькая серая собачка с лукавой ласковой мордочкой. На белом пуделе было надето старенькое кепи полицейского, державшееся под подбородком на кожаном ремешке.