Путь без Сталина. Потери и достижения СССР в 1953—1985 годы. Книга первая

То, что удар, нанесённый по СССР на ХХ съезде КПСС Н. С. Хрущёвым, был вражеским, подтверждается отношением к нему Запада, который, как указывалось ранее, в 2006 году отмечал пятидесятилетний юбилей «закрытого доклада», зачитанного Хрущёвым 25 февраля 1956 года в последний день работы ХХ съезда КПСС.

Уильяму Таумбану за биографию Хрущёва присудили Пулицеровскую премию 2004 года (65, с. 5). Разве можно назвать подвигом поношение умершего человека? Нет, нельзя. Даже в либеральном западном обществе такие действия подвигом не считали. А почему У. Таумбан указанное выступление назвал подвигом? Потому что доклад Хрущёва в конечном счёте, в 1991 году, привёл даже к более тяжёлым последствиям, чем удар Запада, нанесённый по СССР европейскими армиями Гитлера.

Давно уже настало время встать на защиту чести, славы и достоинства нашей великой Родины – СССР, её создателей и защитников. Пора уже ответить на вражеский удар, как отвечали наши деды и прадеды в 1941 году под Москвой, в 1942 году под Сталинградом, в 1943 году под Курском. Пора не только защищаться, но и переходить в наступление. Ни в коем случае нельзя молчать. Надо обличать антирусские, антисоветские силы постоянно, не прерываясь ни на час, ни на миг, используя любую возможность.

Или мы восстановим правду о своей Родине, вернём доброе имя СССР, или Россия рассыплется и исчезнет вместе с нами, нашими детьми и внуками. Оскверняя прошлое, мы лишаемся будущего. Историю творят не неведомые силы, а люди, и от направления воли, живущих в нашей стране людей, от их любви к родине, мужества и знаний зависит будущее России.

«Закрытый» доклад Н. С. Хрущёва был разослан во все партийные организации страны. В марте 1956 года с текстом доклада были ознакомлены не только коммунисты и комсомольцы, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников, то есть фактически вся страна. Ложь Хрущёва внесла смятение в души людей и глубоко оскорбила всех честных, преданных идеалам Родины граждан СССР.

Глава 3

Исправительно-трудовые лагеря при Сталине

3.1. Кому можно верить

Главным управлением лагерей (ГУЛАГ) СССР с помощью СМИ запугали весь мир. США вложили зловещий смысл в наименование государственного управления, и исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) с помощью Солженицына начали называть ГУЛАГ, подменив действительно существовавшее наименование лагерей выдуманным в специальных центрах США, то есть исправительно-трудовые лагеря назвали Главным управлением лагерей, и никто против этого не возражает. С тех пор уже мало кто знает, что фактически означают сокращения «ИТЛ» и «ГУЛАГ».

Фактически в СССР заключённые содержались в исправительно-трудовых лагерях, а не в главном управлении лагерей. В ИТЛ по решению суда людей изолировали от остальных членов общества, обязывали трудиться и пытались перевоспитать согласно существовавшим научным разработкам, в которых утверждалось, что перевоспитать человека может только труд. «Пребывание в лагере в личном плане было страшным испытанием, но как социальный институт ГУЛАГ «лагерем смерти» не был – смертность в нём не слишком превышала смертность тех же возрастных категорий на воле (стабильно она составляла около 3%…)» [20, с. 417].

В проклятое либералами сталинское время власть действительно воспитывала народ на учении православия – «не убий»; защищала от бандитов и не позволяла западным и доморощенным врагам государства подорвать его устои и привести страну к безвластию, которое всегда приводит к огромным человеческим жертвам, несопоставимым ни с какими репрессиями.

Следователи, действительно, разбирались со степенью виновности каждого человека. Например, при выполнении приказа о ликвидации польской шпионско-диверсионной сети был арестован поляк по национальности К. К. Рокоссовский. Несмотря на крайнюю запутанность дела, массу доносов и оговоров установили, что К. К. Рокоссовский к «пятой колонне» не причастен. Его без суда освободили, восстановили в звании и должности с компенсацией за время нахождения в тюрьме всех видов полагавшегося ему денежного и вещевого довольствия. А Хрущёв в докладе утверждал, что с виновностью подсудимых следователи не разбирались.

Хрущёв также утверждал, что следователи подследственных людей избивали, пытали и те под пытками подписывали признания в фактически не совершаемых ими преступлениях. Причём, как утверждал Хрущёв, это делалось по личному приказу Сталина. Только вот непонятно, как Сталин, не имеющий в то время в подчинении ни милиции, ни армии, ни каких-либо других силовых структур, мог отдавать подобные приказы. История не оставила нам ни одного свидетельства подобных указаний, исходящих от Сталина.

Да и сведения о пытках поступают от людей, которые при допросах оговорили своих товарищей. Такие «свидетели» заинтересованы в утверждении, что дали показания на других под пытками. Можно верить таким сведениям? Нет. Вторую категорию «свидетелей» составляют те, кто был осуждён за действия, направленные против советского государства и действовал по убеждению. Они и до осуждения и после освобождения ненавидели русский коммунизм и всю жизнь пытались его оклеветать и уничтожить. Можно им верить? Нет. А ведь кроме указанных категорий существует масса «свидетелей», «историков» и «исследователей», которые за деньги подтвердят не только применение пыток, но оклевещут и родную мать. Можно им верить? Нет.

Надо учесть, что в настоящее время выгодно клеветать на советскую власть, на Сталина, на социализм и совершенно невыгодно их защищать или воздерживаться от клеветы. Обстановка обязательной клеветы на Сталина в обществе была создана во времена Н. С. Хрущёва и приняла такой же характер в последние годы существования и после уничтожения СССР. Поэтому доверие вызывают именно те свидетельства, в которых не пишут о пытках и других насильственных методах ведения дознания.

Достоянием общества сделали не правду о Сталине, а клевету на Сталина и советскую власть. Хрущёв озвучивал клевету на Сталина, а Солженицын с западными наставниками эту клевету художественно оформлял, за что его вознесли на пьедестал почёта, а его труды даже включили в учебники для школы, как подлежащие обязательному изучению.

Несмотря на все старания и щедрое финансирование, антисоветчики и русофобы не смогли до конца уничтожить светлую память о Сталине и советской власти. Подтвердить свою правоту истинным патриотам отечества трудно, так как вся мощь либеральной пропаганды направлена на то, чтобы скрыть от народа правду о ведении следствия и содержания заключённых в ИТЛ.

Но имеются свидетельства людей, которым нечего скрывать, незачем себя оправдывать, нет смысла искажать события. И когда мы рассмотрим независимые свидетельства, а также труды честных учёных, то увидим совершенно другое отношение власти к подследственным и заключённым в сталинское время.

3.2. Самутин уличает во лжи Хрущёва

Л. А. Самутин служил у немцев и надо полагать убивал советских людей, был выдан СССР датчанами, отсидел 10 лет, а выйдя на свободу начал служить А. И. Солженицыну, но к концу жизни принялся критиковать солженицынские литературные труды.

«Мы все ждали, – пишет Самутин, – «пыточного следствия», не сомневались, что нас будут избивать не только следователи, но и специально обученные и натренированные дюжие молодцы с засученными рукавами. Но опять «не угадали»: не было ни пыток, ни дюжих молодцев с волосатыми руками. Из пятерых моих товарищей по беде ни один не возвращался из кабинета следователя избитым или растерзанным, никого ни разу не втащили в камеру надзиратели в бессознательном состоянии, как ожидали мы, начитавшись за эти годы на страницах немецких пропагандистских материалов рассказов о следствии в советских тюрьмах.

Спустя четверть века, листая рукопись «Архипелага», я снова увижу описание «пыточного следствия», да ещё в тех же самых словах и красках, которые помнятся мне ещё с того, немецко-военного времени. Это картины, сошедшие почти в неизменном виде с гитлеровских газетных статей и страниц пропагандистских брошюр. Теперь они заняли десятки страниц «Архипелага», книги, которая претендует на исключительность, объективность и безупречность информации.

Из-за водянистости, отсутствия строгой организации материала и умения автора затуманивать сознание читателя, играя на его чувствах, при первом чтении проскакивает как-то незамеченным одно очевидное несоответствие. Красочно и драматично рисуя картины «пыточного следствия» над другими, …он затем на доброй сотне страниц будет рассказывать не столько о самом себе в роли подследственного, сколько о том, в какой обстановке протекала жизнь в следственной тюрьме: как заключённые читали книги, играли в шахматы, вели исторические философские и литературные диспуты. И как-то не сразу придёт мне в голову несоответствие картин фантастических пыток с воспоминаниями самого автора о его благополучном пребывании в камере.

Итак, пыток перенести не привелось ни автору «Архипелага ГУЛАГ» Солженицыну, ни его соседям по тюрьме в Москве, ни мне с товарищами в подвале контрразведки 5-й ударной армии на территории Германии. И в то же время у меня нет оснований утверждать, что моё следствие шло гладко и без неприятностей. Уже первый допрос следователь начал с мата и угроз. Я отказался говорить в таком «ключе» и, несмотря на усилившийся крик, устоял. Меня отправили вниз, я был уверен – на избиение, но привели «домой», то есть в ту же камеру. Два дня не вызывали, потом вызвали снова, всё началось на тех же нотах, и результат был тот же. Следователь позвонил по телефону, пришёл майор, как потом оказалось, начальник отдела. Посмотрев на меня сухими, недобрыми глазами и выслушав претензии и жалобы следователя, он спросил: «Почему не даёте старшему лейтенанту возможности работать? Почему отказываетесь давать показания? Ведь всё равно мы знаем, кто вы такой, и всё, что нам ещё нужно, узнаем. Не от вас, так другими путями».

Я объяснил, что не отказываюсь от показаний и готов давать их, но протестую против оскорблений и угроз. Честно говоря, я ожидал, что майор бросит мне: «А чего же ещё ты, сволочь, заслуживаешь? Ждёшь, что с тобой тут нянчиться будут?» Но он ещё раз сухо взглянул на меня и сделал какой-то знак следователю. Тот ткнул рукой под стол – нажал кнопку вызова конвоира. Тут же открылась дверь, и меня увели.

Опять не вызывали несколько дней, а когда вызвали, привели в другой кабинет, и меня встретил другой человек с капитанскими погонами. Предложил сесть на «позорную табуретку» – так мы называли привинченную табуретку у входа, на которую усаживают подследственного во время допроса, потом сказал:

– Я капитан Галицкий, ваш следователь, надеюсь, что мы с вами сработаемся. Это не только в моих, но и в ваших интересах… Во время одного (допроса. – Л. М.) я спросил, почему не слышу от него никаких ругательных и оскорбительных оценок моего поведения во время войны, моей измены и службы у немцев. Он ответил:

– Это не входит в круг моих обязанностей. Моё дело – добыть от вас сведения фактического характера, максимально точные и подтверждённые. А как я сам отношусь ко всему вашему поведению – это моё личное дело, к следствию не касающееся. Конечно, вы понимаете, одобрять ваше поведение и восхищаться им у меня оснований нет, но, повторяю, это к следствию не относится…

Время пребывания в следственных подвалах растянулось на четыре месяца из-за продления следствия. Я боролся изо всех своих силёнок, сопротивлялся усилиям следователей «намотать» мне как можно больше. Так как я скупо рассказывал о себе, а других материалов у следствия было мало, то следователи и старались, по обычаям того времени, приписать мне такие действия и навалить на меня такие грехи, которые я не совершал. В спорах и возне вокруг не подписываемых протоколов мне удалось скрыть целый год службы у немцев, вся моя «эпопея» у Гиля в его дружине осталась неизвестной. Не могу сказать, какое имело бы последствие в то время разоблачение ещё и этого этапа моей «деятельности», изменило бы оно ход дела или всё осталось бы в том же виде. Тут можно предполагать в равной степени и то и другое. Тем не менее, весь свой лагерный срок до Указа об амнистии в сентябре 1955 г. я прожил в постоянном страхе, что этот мой обман вскроется и меня потащат к новой ответственности» [42, с. 399—402].

Как видно, даже такого негодяя, предателя родины Самутина, который вообще отказывался отвечать на вопросы следователя, не избивали. Сейчас такие свидетельства сразу отвергаются. На любой отзыв о сталинском времени в положительном контексте начнут кричать о миллионах невиновных, расстрелянных и посаженных в тюрьмы, о беззакониях, творимых Сталиным, о вечном страхе тогда живущих. Этот приём недоброжелателями России отработан детально и уже 65 лет успешно применяется. И никакие доводы об изначальной 100% лживости Хрущёва и его последователей никто слушать не будет, а будут кричать о сталинских репрессиях, лишая вас возможности сказать что-либо в защиту самого великого времени в нашей истории.

3.3. Сын Берии уличает во лжи Хрущёва

По закону сыну Берии обязаны были предоставить для ознакомления дело на его отца. В книге «Мой отец – Лаврентий Берия» Серго Лаврентьевич писал:

«По мнению некоторых историков, «это был самый крупный процесс над сотрудниками органов внутренних дел и государственной безопасности за всю историю их существования». Но почему «процесс века», каким хотели представить его с конца 1953 г., был закрытым? Этот отнюдь не маловажный вопрос, похоже, исследователей не занимает. А жаль. Не здесь ли надо искать ответ на некоторые загадки советской послевоенной, да и не только послевоенной истории?..

Допустим, что всё происходило именно так, как принято считать, и процесс в Москве действительно состоялся. Но где же само нашумевшее «Дело Л. П. Берии?» Вот уже несколько лет на эти материалы то и дело ссылаются и публицисты, и историки. Сама же стенограмма закрытого заседания Специального Судебного Присутствия не опубликована и по сей день. Не преданы гласности и материалы следствия, которое, повторяем, почти полгода шло под непосредственным руководством Генерального прокурора СССР Романа Руденко. Почему? И вновь вопрос без ответа.

Конечно же, в лучших традициях «перестроечной гласности» и здесь проще всего всё свалить в очередной раз на «козни» КГБ. Но не получается. Ещё осенью 1992 г. начальник Центрального архива Министерства безопасности России полковник Александр Зюбченко признался:

– Очень хочу когда-нибудь почитать дело Лаврентия Берии. Проблема в том, что у нас этих томов никогда и не было. Я даже не знаю, сколько их вообще. Вся группа дел, связанных с Берией, хранится не у нас. Могу предположить, что их держат под сукном ещё и потому, что не всё там однозначно с точки зрения правовой оценки этих лиц» [42, с. 535—536]. Дела Берии никогда не было, потому что не было суда, а имело место убийство Берии.

3.4. Романов обличает ложь Хрущёва

Герой социалистического труда, бывший депутат Государственной Думы Пётр Васильевич Романов рассказывает о жизни в лагере следующее: «Если бы мне сейчас представилась возможность прожить жизнь сначала, я бы её прожил там же и так же. Книга Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» полностью противоречит оставшемуся в моей душе и памяти опыту общения в лагерной среде, в которой я рос.

В этом году Красноярскому лагерю (Краслагу), на территории которого я родился, исполняется 80 лет. С чего начинался мой лагерь? С лечебного учреждения для заключённых! Краслаг сначала располагался в Канске, потом, в связи со строительством заводоуправления, достиг станции Решоты. Оттуда ветка шла на Карабулу, по ней вывозили лес. Вдоль неё и появлялись лагеря. На 12-м километре был заложен лагерь, ставший медцентром. Двухлетним ребёнком там меня прооперировал профессор кремлёвской больницы. Вообще, высококлассным специалистам создавались все условия для работы.

Когда мы приехали, в посёлке было всего три дома: начальника управления, отдела капитального строительства и наш. Потом были построены другие дома и административные здания. К каждому дому был подведён тротуар.

На лиственные плахи стелили мостки. Мы, пацаны, по ним гоняли на велосипедах. Пожарку, весьма приличную, со всей необходимой техникой, тоже устроили заключённые.

Стройка шла будь здоров! Как строился посёлок? Приходила бригада в сопровождении четырёх вооружённых солдат с парой собак. Охрана вставала по углам, и начиналось строительство. В 1948 году ударными темпами построили двухэтажную школу, в ней было десять классов. Её закончили и я, и моя сестра. Уроки дома мы делали при свете лампы «летучая мышь» (керосином заправлялась), а в школе был свет.

Сроки давались большие, и у многих на месте появлялись семьи, рождались дети. Наша школа, например, работала в две смены – так много ребятишек в неё ходило. Отец мой был заключённым, но для него как инженера нашлась интересная работа: он руководил тяговым хозяйством железной дороги. И мать моя всю жизнь проработала в Краслаге, оттуда и на пенсию уходила.

В Решотах (посёлок. – Л. М.) была пересыльная зона, откуда заключённых распределяли по лагерным пунктам – в зависимости от профессии и нужд строительства. На речке Баранихе соорудили небольшое водохранилище, построили тепловую станцию. На зоне, в отличие от посёлка, электрический свет был.

Пару слов о режимах… Существовало несколько видов заключения. Были, конечно, БУРы (бараки усиленного режима, куда сажали за особую провинность), но были и формы поощрения. Например, заключённым разрешали выходить из-под конвоя – становиться «бесконвойными». Разрешалось уходить на поселение, особенно тем, кто заводил семью.

Заключённые были очень дисциплинированными людьми. И лесные лагеря были лучшими лесопользователями. У них был закон: срубил дерево – весной посади новый саженец. Сейчас, когда я проезжаю по тем старым местам, вижу огромные сосны, которые валить впору. Дороги, инженерные коммуникации есть, а людей, которые бы занимались полезным для общества лесоводческим делом, не осталось.

И ещё хочу сказать с директорской точки зрения. Вот какой-то начальник лагеря получал заключённых… Под них он получал и определённый план (государственный план по выпуску лагерем продукции. В данном случае план по заготовке леса. – Л. М.). Начальник был заинтересован в том, чтобы эти люди работали, а не умирали «пачками»!

Жизнь налаживалась. Помню, как появился у нас стадион «Динамо», туда приходил духовой оркестр из воинской части, и по субботам-воскресеньям непременно устраивались танцы. Был построен Дом культуры имени Дзержинского с прекрасной лепниной, просторным залом: заключённые умели строить красиво. Там и в наши дни действуют кружки. Всё было без кошмаров и ужасов, которые усердно пытаются навязать нашему прошлому.

Создававшемуся лагерю нужны были не «бичи», а умелые руки, которые могли уверенно держать рубанок, забить гвоздь. В 1938—1941 годах среди заключенных было много интеллигенции и классных специалистов. На зоне-пересылке действовали кинозал и библиотека. У них (в посёлке. – Л. М.) была своя (библиотека. – Л. М.), лучше нашей.

Это зависит от первого лица, как и какие оно создаёт условия. Питание было неплохое, у нас действовали специальные лагеря, в которых заключённые выращивали и заготавливали картошку, свеклу, капусту.

Если говорить об «Архипелаге ГУЛАГе», то, наверное, были лагеря и с очень жёстким режимом. Вообще, чтобы понять это, надо читать отчёты служб безопасности. С началом войны в лагеря потёк своеобразный контингент. Помню, у нас было два лагеря из прибалтов. Когда они приезжали в нашу школу на олимпиады (тогда это называлось «соревнованиями»), то вели себя нагло, вызывающе по отношению к нам. Мы для них были «недочеловеками», мразью, а они себя считали «элитой». А под конец войны появились такие заключенные, которых вообще нельзя было отпускать! Надо было, чтобы они сидели в лагере до конца века: прибалтийские «лесные братья», бандеровцы и прочие.

Солженицыну не повезло, и он попал в такой лагерь, где отношение, начиная с начальника лагеря, к тем, кто убивал советских людей, было, естественно, жёстким…

Я руководствуюсь именно личными впечатлениями. Никогда не мог прочитать «Архипелаг ГУЛАГ» целиком, только в «рваном» режиме…

Это я должен плохо относиться к советской системе.

Но вот передо мной лежит книга про решотинскую среднюю школу. Наша школа дала весьма уважаемых людей: докторов технических, физико-математических наук, экономистов. Практически все мои одноклассники получили высшее образование, нормально прожили свою жизнь, никто не был осуждён. А книгу о решотинской школе написала её бывший завуч, уроженка Решот, выпускница нашей школы. И каждый из нас с удовольствием вернулся бы обратно, чтобы прожить жизнь так, как прожил.

Мальчишкой мне не раз доводилось бывать на лесоповалах. У заключённых «актированный» (нерабочий) день был тогда, когда температура переваливала за 45 градусов Цельсия. А при 43—44 градусах бригада должна была выходить на валку леса. Но начальники были нормальными людьми, и при такой температуре никто заключённых не заставлял работать. Валите сухостой, разжигайте костры, собирайте шиповник, ставьте силки, ловите зайцев… Но 31-го числа выньте да положьте столько-то кубометров леса, иначе у вас будет весёлая жизнь!

Большие морозы не стоят неделями: три-четыре дня – и поднимается температура. И бригада, засучив рукава, выходит на работу. И ровно 31-го числа рапортует, что всё сделано! Без такого подхода вряд ли каких-то успехов можно достичь. Всё зависит от хозяина. Дураку дай идеальные условия – он их сразу разрушит, а хороший хозяин сам эти условия создаст.

В библиотеке, помню, взял книжку Фенимора Купера, начитался про оружие – луки и тому подобное. Пошёл к заключённым, и они смастерили мне арбалет. Была ещё смешная история. У нас учителя были все свои, решотинские. Моя старшая сестра закончила школу в 1954 году. А я, мальчишка маленький, играл с её подружками и часто выполнял просьбы деликатного свойства (ну, записочку отнести и так далее). Когда вскоре одна из них, Эмма Вострова, вернулась из педагогического института в нашу школу учителем математики, для меня это был шок. Я думал, что хорошие отношения будут в силе, но она меня сразу в ежовые рукавицы взяла: «Петя, знай: всё осталось в прошлом, мы будем теперь „играть“ по-другому».

Ещё была история, но совсем другого свойства… 5 марта 1953 года, третий класс, наш решотинский стадион «Динамо»; мы на уроке физкультуры бегаем, прыгаем, девчонок за косички дёргаем. Вдруг прибегает посыльный из школы: «Нужно срочно собраться: умер товарищ Сталин». Запомнил на всю жизнь – плакали все. Плакали охранники на вышках, плакали заключённые, плакали и мы, дети.

Я лагерный ребёнок. К чему меня Краслаг приучил? К дисциплине. Из меня трудно вытянуть слово, но, если уж пообещал, сделаю обязательно. В этой связи вспоминаю судьбу майских указов Владимира Путина. Он всё время собирает ответственных лиц, убеждает. А надо бы человек пять посадить за невыполнение обязанностей и сказать остальным, что с ними будет то же самое или пусть ищут другую работу!…

И вместо того, чтобы хаять советское, как Солженицын, говорю, что лучше тех времён вспомнить и придумать что-либо трудно! Нам надо всё хорошее из прошлого брать с собой. Возьмём бесплатное образование. Можно сделать? Можно… Сейчас больниц понастроили, «насытили» их дорогим оборудованием, а работать на нём некому, особенно в регионах. Чтобы пришла молодёжь, нужно ещё молодому врачу дать квартиру, создать условия для нормальной жизни. А в Краслаге этот вопрос был решён идеально: заключённые для гражданского населения построили единый огороженный корпус-комплекс, в котором жили врачи и размещались больница с поликлиникой. Успешно делали любые операции, принимали роды, лечили нервишки.

В той системе мой отец был политзаключённым. По идее, и для меня государству логичнее было бы «прикрыть» возможности. Власть же безо всяких ограничений разрешила мне получить «совсекретную» специальность: работая генеральным директором, я имел доступ к документам особой государственной важности…

Надо понять одно: без плана и исполнительской дисциплины ничего не выйдет. Это основа всего. Дисциплину можно поднять, надо только, чтобы появилось желание. Сама жизнь заставит» [51].

Как видно, российское общество вводят в заблуждение мифом о ГУЛАГе, изображая советские лагеря, как место истребления людей. П. В. Романов в таком лагере родился, учился в школе, институте и стал генеральным директором крупного оборонного предприятия в Красноярском крае.

И «творец» лагерных ужасов А. И. Солженицын, в отличие от изображаемых им картин пребывал в лагере в мягких условиях. Невольно напрашиваются два вывода: или Солженицын за какие-то заслуги находился в особых условиях, или написал неправду? Конечно, написал неправду, так как в сталинское время перед законом все были равны, и с ним обращались так же, как с другими заключёнными. Обращались мягко. Конечно, миф о советском ГУЛАГе был сконструирован на Западе и распространялся в СССР, России всеми возможными способами, в том числе с помощью художественной литературы. Много рассказывая о себе, Солженицын толком не рассказал даже о моменте своего ареста. Тема его ареста ещё ждёт своих исследователей, так как покрыта таинственным мраком.