Урбанизация. Часть романа «Дым из трубы дома на улице Дачной»

Из всех первых классов Паша с Сережей попали в класс с буквой «Г». Вот видите? Стоишь во дворе школы на праздничной линейке, улыбаешься как дурак, а тебя в класс с буквой «Г». Учительница тоже попалась с каким-то странно-непонятным сочетанием имени, отчества и фамилии – Лидия Игнатьевна Пузикова. Паша никак не мог понять: если она Игнатьевна, тогда как же звали ее отца? Игнатьев? Игнатович? Игнатов? Игнатьий? Как ни старался Паша разобраться, так и не смог; сбивало с толку еще одно обстоятельство – дело в том, что в Перми есть улица Братьев Игнатовых. Стало еще запутаннее. Пришлось прибегнуть к помощи мамы, оказалось все просто: Игнат. Кто бы мог подумать. Раньше Паша не встречал такого имени.

Сама Лидия Игнатьевна Пузикова напоминала Паше овцу: невысокая худощавая женщина лет пятидесяти, смуглая, черные кудрявые волосы – до плеч, не ниже, – нос длинный с горбинкой, подбородок маленький, на уровне основания носа и выдающаяся вперед челюсть с крупными зубами. Еще имя Игнат ассоциировалось у Паши с чем-то овечьим: Игнат – ягнята. Когда Пузикова улыбалась, обнажая зубы, на скулах появлялись горизонтальные полукруглые морщины. Ей бы рога – натуральная овца. Можно в фильме сниматься без всякого грима, играть овцу.

В помещении класса Паша с Сережей Карыповым заняли вторую парту в третьем ряду возле окна. Третий ряд – это если считать от входной двери, а если по графику дежурств, то ряд получался первым, с правой стороны от сидящей лицом к классу учительницы. Лидия Игнатьевна начала первый урок со знакомства, зачитывала список учеников:

– Аманиязов Рафиль.

Рафиль встал, Пузикова посмотрела, улыбнулась своими овечьими зубами. Ну овца овцой.

– Бацарашкина Настя, – продолжала учительница.

– Здравков Радомир.

– Каменских Искра.

– Красноперов Егор.

– Красноперка – не рыба, – выкрикнул мелкий чернявый Толик Студебекер.

Вообще-то он Земельман, но все звали его Студебекером. Толик уже прошел сеанс знакомства с первой учительницей и сейчас вносил собственные комментарии в перекличку Лидии Игнатьевны, заодно придумывая по походу ознакомления прозвища новым товарищам.

– Миненóк Аркадий.

– Минёнок, – поправил Аркаша.

Пузикова немного стушевалась, сделала пометку в журнале и вернулась к зачитыванию перечня новоиспеченных школьников:

– Подковыркина Надя.

– Пятибратов Самсон, – в этом месте Лидия Игнатьевна немного замешкалась, что-то ее, по-видимому, заинтересовало, затем, обращаясь к Самсону, спросила:

– У тебя правда пять братьев?

– Нет, только два.

– Что же ты свою фамилию не оправдываешь? Должно быть пять.

«А я-то тут при чем?» – подумал Самсон. Действительно, для матери одиночки и этого достаточно. Самсон был младшим, и так ему доставались обноски от старших братьев, не говоря об игрушках и тем более о всяких вкусностях.

Вскоре Лидия Игнатьевна опять попала впросак, то есть наступила на те же грабли:

– Ревёнок Ян.

– Ревенóк.

Теперь на лице Пузиковой появилось смущение, улыбка сошла, хоть зубы свои овечьи перестала показывать, сколько уже можно. Вот ведь щелкунчик. А интересно, могла бы Лидия Игнатьевна зубами орехи раскусывать? Папа у Паши клал два грецких ореха в ладонь, сжимал кулак, и орехи разламывались. Паша с мамой колоть орехи подобным образом не умели. Хорошо в таком разе иметь дома Пузикову: положил ее в кладовку, когда надо достал, сунул ей в рот орех, она его хрясь – и все; потом убрал Пузикову обратно, пусть себе лежит там до следующего раза.

Подошел черед назвать фамилию Паши, учительница задумалась и от греха подальше, учитывая предыдущий опыт, решила сперва уточнить:

– Боюсь ошибиться. Подскажите, как правильно: Хорóшев или Хóрошев?

– Хóрошев.

Стараниями Толика Студебекера Ревенка прозвали Плаксой, Минёнка – Мальчиком-с-пальчиком, потому что Миненóк – с ноготок, а с ноготок только Дюймовочка и Мальчик-с-пальчик; Паше дали прозвище «Хорошист». Это вроде как бы еще и по-божески. Плохо, что не «Отличник», но для класса с буквой «Г» «Хорошист» и так звучит вызывающе. Вот Самсон Пятибратов остался без псевдонима – он и так Самсон, сам по себе.

Между прочим, Самсоном его назвали медицинские работники в роддоме. Самсон появился на свет крошечным, даже по меркам новорожденного; медсестры между собой в шутку именовали его в честь обладающего сверхъестественной силой библейского героя, когда приносили маме, говорили: «Держи своего Самсона». Так и прилепилось. Мама, видимо, привыкла и менять ничего не захотела, Самсон так Самсон.

– Шамсутдинов Фарит.

– «Т» на конце, – Фарит на всякий случай внес ясность в правильное звучание и написание личного имени. Он не догадался, что в журнале с перечнем имен и фамилий учеников над буквой «Ё» не ставили точки, она звучала как «Е», поэтому возникла путаница, а букву «Т» как ни напиши, она все равно будет выглядеть как буква «Т»; зато Фарит отлично понял другое: учитель не может правильно прочитать, вон сколько перепутала.

Фарит пошел в школу не с семи лет, как большинство детей того времени, а с восьми. Он жил в каменном двухэтажном доме номер семьдесят шесть по улице Карпинского, напротив Пашиной деревянной двухэтажки. Изначально Фарита готовили к школе как положено, но ему не разрешили на какой-то комиссии. Поставили родителей перед выбором: или с семи лет в школу для умственно отсталых, куда ходила старшая сестра Фарита – Зульфия, или с восьми в обычную. Родители выбрали обычную.

Кстати, совсем не означает, что Фарит и Зульфия были какими-то тупыми или недоразвитыми. Просто русский язык для них не родной. Они, конечно, по-русски говорили, на бытовом уровне вполне приемлемо, хотя и с характерным акцентом, но для успешного усвоения школьной программы им требовалось несколько больше времени, чтобы осмыслить подаваемый материал.

С наличием данной проблемы у Фарита Паша столкнулся во время игры. По правилам водящий, находясь на середине дороги, называет букву, любую. Игроки на одной стороне, чтобы перейти на противоположную сторону должны либо иметь у себя предмет на предложенную букву, или изобразить состояние. Например, названа буква «П», переходит на противоположную сторону участник игры, скажем, с палкой в руках, или прыгая. У кого не получилось, и его запятнали – водит. Так Фарит на букву «Х» пробежал с криком «хальва», причем, остался незапятнанным. Никто, собственно, и не заметил, это Фарит как раз хорошо усвоил, как незаметно проскочить. Паша спросил:

– Какая хальва?

– Ты чё, хальву не знаешь? – удивился Фарит.

Хальву-то Паша знал, только причем она здесь, у Фарита хальвы-то не было. Однако объяснять ничего Паша не стал и, естественно, никому про хитрость товарища, не понятую даже им самим, не сказал.

Фарит поделился с ребятами во дворе про комиссию, там его попросили произвести обратный отсчет, начиная с десяти. Фарит не смог; с одного до десяти смог, а с десяти до одного нет. Вот на комиссии и поставили условие: если через год сможешь – пойдешь в обычную школу. Ребята успокоили: «Фигня. За год мы тебя натаскаем». Натаскали. Фарит тарабанил обратный отсчет так, как в Центре управления полетами перед стартом космического корабля.

Следует заметить, что прозвища в школе присваивались не только ученикам, но и классам, с учетом той буквы, которая следовала за цифрой. Например, ребята из первого «А» класса, если брать за основу Пашино время, получили наименование «академики», соответственно, класс «Б» – «бандиты», «В» – «волонтеры», «Г» – «гангстеры».

Как питомцы, в смысле домашние животные, чем-то напоминают своих хозяев, или хозяева напоминают своих питомцев, так и градация по буквам первых классов каким-то странным образом повлияла на распределение в них учеников. Может, конечно, так кажется, поскольку начинаешь анализировать спустя время и знаешь при этом последствия.

Костяк класса «Г» составляли, как правило, обездоленные, ребята из неполных семей, таких как Самсон, но, разумеется, во всех правилах всегда бывают исключения. «Волонтеры» – большей частью подхалимы, Самсон называл их «вафлями»; в классе «Б», например, учился младший брат Ходжи – авторитета среди местной шпаны, фамилия у него Насыртдинов3, отсюда и кличка Ходжа. В «академики», преимущественно, попали дети обеспеченных родителей, некоторые из «академиков» окончили школу с золотой медалью, многие впоследствии занимали должности директоров, являлись сотрудниками прокуратуры, администрации города и области. Папа одной из учениц, Анжелики Бжесневской, работал журналистом, бывал в командировках во Вьетнаме, когда там шла война с участием американцев; у него была личная «Волга», ГАЗ-21, тогда это считалось роскошью.

Между прочим, девочки в классе «А» были самыми красивыми, у них даже имена красивые – Алла Радонская, Лилия Каркадым, Марина Летецкая, не говоря об Анжелике Бжесневской. При встрече с ними у Паши всегда холодело внутри и ноги дрожали, но такие девочки на него не смотрели, мало того, голову в его сторону не поворачивали. В этом плане Паше никогда не везло. Какие девочки, а в будущем женщины, нравились ему, таким не нравился он, которые к Паше проявляли интерес – не вызывали ответной реакции у Паши. Почему так?

Взять хотя бы их класс «гангстеров», среди девочек там выделялась Оксана Грицив – высокая, фигуристая, голубоглазая, стянутые на затылке белые длинные волосы свисали до середины спины. Ее папу, военного, перевели в Пермь на новое место службы – в ВАТУ, так называлось Пермское военное авиационно-техническое училище. Паша разве что слюну не пускал при виде Оксаны, но в ее картину мира Паша не вписывался, перед Оксаной не только мальчики заискивали – девочки старались угодить. Зато Ленка Останина оказывала Паше внимание: небольшого роста, худая, волосы цвета соломы, стрижка каре, лицо в крупных веснушках, мимо такой пройдешь – не обернешься.

На двадцать третье февраля, это было в третьем классе, девочки разыграли, кому из них кого из мальчиков поздравлять С Днем Советской Армии и Военно-Морского флота. Паша возьми, да и выпади Оксане Грицив. Пришлось поздравлять. Оксана подарила Паше сувенир – раковину рапана. Ну как подарила, подошла, положила молча перед ним на парту, на Пашу даже не посмотрела.

Паша Хорошев. 3 «Г» класс.

Ответные действия по чествованию девочек наступали, как известно, восьмого марта, то есть в Международный женский день. В распоряжении имелось недели две, только Паша заранее решил, кого будет поздравлять. Нет, не Оксану. Паша выбрал Ленку Останину, в качестве подарка приготовил книгу Ганса Христиана Андерсена «Сказки». Накануне родители поинтересовались, что намеревался подарить их сын и кому, вероятно, хотели проконтролировать на всякий случай, и помочь, если что не так, направить свое рыжеволосое чадо по пути истинному, момент-то ответственный, девочки все-таки.

– А тебя кто поздравлял?

Это папа. Влез как всегда совсем некстати.

– Оксана Грицив.

– Грицив? – переспросила мама, услышав необычную для их мест фамилию.

Папа задумался. Определенно, у него в голове концы с концами не сходились:

– Почему тогда ты даришь подарок другой девочке?

Все. Начало-о-сь. Почему, почему. Да потому что с Ленкой проще – подошел, да поздравил. Вы попробуйте подойти к Оксане, когда у вас от волнения ноги трясутся и комок в горле. Книгу родители одобрили, а с кандидатурой вышла накладка.

– Нет. Так нельзя, – папа не унимался. – Девочка тебе подарила подарок, она ведь теперь от тебя ждет. А ты поздравляешь какую-то Машку.

– Ленку.

– Да какая разница! А Машка скажет: «Вот как хорошо. Нечего не делала, а меня поздравили».

Какая-то дебильная логика. Бери, да дари сам, если такой умный. Все же уговорили. В таком разе подарок явно не тянет до уровня королевы класса. Ленке можно и сказки Андерсена, книга не новая, листы желтые, к тому же Паша ее прочитал. Для Оксаны «Сказки» не годились, тогда Паша достал из книжного шкафа «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна»; хорошая книга, новая, недавно купленная, обложка красивая, и листы прямо белоснежные, Паша ее еще не читал, хотел попозже, в каникулы, чтоб не отвлекаться. Конечно жалко, а что делать.

Поздравляли девочек после уроков накануне праздника, потому что восьмого марта день выходной. Все сидели за партами, мальчики по очереди вставали и подходили к девочкам. Паша заранее начал испытывать волнение, когда пошел – раскраснелся, сердце колотиться, во рту сухо, по дороге еще сглотнул, все же смотрят. Оксана тоже сопровождала взглядом Пашино приближение, ее парта предпоследняя в среднем ряду. Паша положил книгу, наверное, что-то буркнул, Оксана улыбнулась, и, самое главное, смотрела на него. Ох уж эти голубые глаза! Как будто током торкнуло, тело в жар бросило, назад как-то бы еще дойти, не упасть. Паше казалось, что его движения угловаты, ноги словно на шарнирах, походка отвратительна, что сам он весь только портит прекрасные глаза Оксаны Грицив, отражаясь в них.

Ленку Останину поздравил Сережа Карыпов. Вот повезло чудику. Подарок Сережа сделал своими руками, какую-то коробочку соорудил, что-то положил внутрь, наверное, чтоб не так убого выглядело. Да фигня какая-то. Ленка сияла, как начищенный медный самовар. Она сразу попыталась коробочку открыть, но у нее не получилось. И не удивительно, нашелся тоже, мастер на все руки. Сережа подошел, помог, ласково так, улыбаясь, подсказал: «Тут вот так надо», Самоделкин.

Еще у них в классе была Верка Урванцева, по сравнению с Оксаной Грицив ничего особенного: худая, прямые темно-русые волосы до плеч, единственное ее преимущество – высокая. На ритмике, это такой предмет в начальных классах, Пашу всегда ставили с Веркой, вместе они составляли танцевальную пару. Верка часто выражала недовольство, будто бы Паша плохой партнер, совершенно не реагирует на нее в танце, что у него нет чувства ритма. Как-то даже заявила: «Лучше я буду стоять в паре с маленьким, только бы он хорошо ее воспринимал как партнера», танцевального, разумеется. И показывает на Толика Студебекера. Да и пожалуйста, ну и стой с ним, пусть он тебе в пуп дышит.

Занятия по ритмике проходили в коридоре школы, вернее в вестибюле, где коридор образовывал подобие зала для нахождения учеников во время отдыха на перемене. Самые способные танцевальные пары, собранные из разных классов, а Паша с Веркой всегда входили в их число, иногда принимали участие в каких-нибудь торжественных мероприятиях. Однажды пригласили в дом культуры выступить перед участниками профсоюзного собрания, естественно, вечером, то есть по окончании трудового дня этих бедолаг, либо незадолго до окончания. Собрание затянулось, наверное, накопилось много нерешенных вопросов, а детей привезли так же как участников собрания, к началу мероприятия, еще и с последних уроков сняли; в данном случае надо поблагодарить организаторов, хорошо, что привезли, а не заставили зимой идти пешком. Обратно, в дополнении к сказанному, тоже вернули в школу транспортом прямо в руки взволнованным родителям.

Увеселительную часть запланировали к концу профсоюзной конференции, поэтому дети рассредоточились по дому культуры в поисках развлечений. В одной из комнат за деревянными ограждениями батарей отопления нашлось множество плакатов на тему ядерной войны, последствий ядерного взрыва, протекания лучевой болезни и все в таком духе. На Пашу данная информация подействовала ошеломляюще. И так все устали за время ожидания, а тут все это, весь негатив, мир на грани. Кстати, само по себе лазание за декоративными экранами для радиаторов доставляло огромное удовольствие, ребята собрали на себя всю пыль и к началу выступления выглядели не только уставшими, но и перепачканными с головы до ног.

Надо сказать, участники заседания выглядели не менее уставшими – мрачные лица, расстегнутая верхняя одежда, вспотевшие тела, долгое время находившиеся в натопленном помещении; казалось, людям было уже все равно, что происходит на сцене. Дети танцевали по кругу против часовой стрелки. Верка находится с правой стороны, Паша сосредоточен, движения четкие, спина прямая, ноги прекрасно работают несмотря на грязные от собранной пыли брюки; удалились в глубину сцены, Верка шипит в ухо: «Ты меня близко подвел к краю, я чуть не упала со цены». Умеет ведь настроение испортить.

Во дворе Паша нравился Назирке Губайдуллиной, пухленькой чернявой кареглазой девочке; длинные волосы заплетены в косу, на щеках едва заметные веснушки. Назирка улыбалась, заглядывая Паше в глаза, когда они качались на качелях; Паша стоял на подвешенном к перекладине сиденье, согнув ноги в коленях, Назирка сидела лицом к нему. В тот весенний вечер она подарила Паше складной перочинный ножик с несколькими лезвиями, не новый, но все равно приятно. Паша учился тогда в четвертом классе, а Назирка была на год его младше.

Ножик в школе у Паши отобрал Боб. Точнее, Боб отобрал ножик не именно у Паши, а у пацана из другого класса, Паша даже не знал его имени. На перемене ребята вышли на школьный двор, пацан, увидев у Паши ножик, попросил попользоваться, Паша одолжил на время; пацан подошел к березе и Пашиным ножом ковырял ствол в надежде получить березовый сок. За этим занятием пацана застал преподаватель физкультуры Борис Гаврилович Сапегин, которого за глаза все называли Боб. Пацан пояснил, что нож не его и показал в сторону Паши.

– Себе здесь пореж, – обратился Боб к Паше, показывая лезвием ножа на свою ладонь, сложил лезвие и с ножом ушел.

С Пашиным ножом. Боб не являлся преподавателем физкультуры в четвертых классах, где учился Паша, он преподавал в старших, а в младших преподавателем считался Сабиров Александр Рифович. История с перочинным ножиком, подаренным Назиркой и отобранным Бобом, стала последним случаем, когда Паша не ответил, больше спуску он никому не давал. И меньше тоже.

Класс, в котором преподавала Пузикова, называли «пузики». В основном так говорили в преподавательской среде, ну и сама Пузикова, часто произносившая фразу «мои пузики» при упоминании учеников ее класса, считая, по всей вероятности, что слово «пузики» звучит как-то ласково и отдает какой-то отеческой добротой. Мало того, что класс «Г» с придуманной расшифровкой «гангстеры», так еще и «пузики». Не очень-то хотелось быть чьим-то пузиком.

За долгие годы работы в школе Пузикова выпустила много учеников, наверняка кто-то из них стал достойным человеком, чего-то достиг в жизни. Может быть, кто-то из «пузиков» стал летчиком, инженером или музыкантом. Из того состава класса, в котором у Паши началась его школьная жизнь, в люди вышел лишь Толик Студебекер. Не просто вышел, а сумел там задержаться; начал с ученика токаря, дошел до заместителя Генерального конструктора, но там он, разумеется, перестал быть Толиком Студебекером, превратившись в Анатолия Иосифовича Земельмана, в то же время оставаясь простым, справедливым, понимающим рабочих людей человеком.

Сложно понять по какому принципу в школе номер три давались прозвища. Иногда, вроде бы, все понятно: или методом от противного, то есть «маленький – большой», например, Толик Студебекер; или из-за ошибки преподавателя, неправильно произнесшей фамилию, например, «Ревенок – Плакса»; от имени – Борис, значит Боб. Бывает, что по-другому никак и не назвать, возьмите хотя бы Максима Шилоносова. Какое еще прозвище кроме Дырокол можно придумать? Такой псевдоним сам просится на язык. Представьте: вы забыли фамилию Шилоносов, но помните примерно, что она представляет собой предмет, которым что-то протыкают, а вам необходимо срочно назвать человека. Вы говорите, указывая в его сторону: «Вон тот, э-э-м…, который…» Понятно?

Но иногда совершенно ничего не понятно. Вот завуч в школе звалась Селедкой, а фамилия у нее была другая, совсем даже не селедочная – Владыкина, но почему-то ее звали Селедкой. Так завуч и выглядела не по селедочному: лет за сорок, среднего роста, располневшая, широкобедрая, черные прямые волосы до плеч, толстые щеки, глаза на выкате, маленький нос – типичная вотячка. Владыкина больше напоминала бычка, чем селедку, или толстолобика. Между прочим, фамилия с ее внешностью также мало сочеталась, более всего ей соответствовала какая-то простая фамилия, скажем, Лепешкина или Шкуродерова. С именем и отчеством завучу тоже не повезло, кроме того, что между именем и отчеством не наблюдалось фонетической гармонии, так имя и отчество ко всему прочему плохо подходили к фамилии в плане дикции, если сомневаетесь, то попробуйте сказать: Владлена Всеволодовна Владыкина. Язык можно сломать. Додумался же кто-то назвать мальчика Всеволод Владыкин. А представьте, что Владлена Всеволодовна Владыкина будет произносить заика, ему можно только посочувствовать.

У Паши с Селедкой, то есть с Владленой Всеволодовной, сложились интимные отношения. Виной всему Ленка Останина – подошла на перемене, ударила Пашу портфелем по голове и побежала. Паша – за ней. Ленка забежала в женский туалет и спряталась за дверь, а когда Паша, не зная об этом, пробежал дальше, Ленка выбежала обратно. В поисках обидчицы Паша миновал отделение, где располагались умывальники, и вбежал в самую дальнюю часть туалетной комнаты с установленными напольными унитазами; над одной из трех чаш Генуя, над той, что посередине, на корточках, раздвинув ноги, сидела Селедка. Паша растерялся, стоял и молча смотрел прямо перед собой в то самое место.

Селедка, продолжала свои дела, совершенно не обращая никакого внимания на Пашу; Владлена Всеволодовна издавала натужные звуки, даже с каким-то наслаждением кожилилась, вслед за этим облегченно выдыхала. Оторопевший Паша пялился на гениталии завуча: сквозь длинные прямые густые черные волосы выступали бордово-коричневые мясистые малые половые губы, они болтались ниже уровня покрытых растительностью больших половых губ и выглядели довольно внушительно.

Паша смотрел почти не мигая, он не знал, что делать в подобной ситуации, уйти вроде как нельзя, заведующая учебной частью, так смачно справлявшая нужду, его не отпускала. Из оцепенения Пашу могла вывести только Селедка, что она в конце концов и сделала после немного затянувшейся паузы:

– Пошел вон отсюда!

Так они и жили. Он видел ее, она знала, что он ее видел. Паша старался всячески избегать встречи с Селедкой. Завидев Владлену Всеволодовну он или отворачивался, или заходил в класс, или вовсе уходил на другой этаж – Селедка ведь могла в класс зайти. Завуч же ходила как ни в чем не бывало, ступала уверенно, зыркая глазами по сторонам. Продолжалось это недолго, на следующий год, окончив первую четверть пятого класса, семья Паши переехала в другой микрорайон, на Зелёнку, и Паша, естественно, сменил школу.

Единственное, о чем Павел Семенович жалел, начиная со зрелого возраста и до конца дней, рассказывая Гене случай из своего детства, так это о том, что в тот день вместо Селедки над унитазом не сидела, раздвинув ноги, молодая англичанка, стройная миловидная блондинка, недавно пришедшая в школу после института. Но ничего не поделаешь, не везет, так не везет.

Тренировать нужно все, в том числе и память. Кто во втором классе не заучивал наизусть стихи? Наверное, все учили, кто ходил в школу, не считая детей, выросших в лесу и воспитанных дикими животными. Во втором классе, кстати, заучивали наизусть не только стихи, но и таблицу умножения. Да, знать наизусть таблицу умножения необходимо, это пригодится в жизни, а стихи для души. Помните стихотворение про многострадальную ласточку? «Травка зеленеет, солнышко блестит; ласточка с весною в сени к нам летит». Вот это вот стихотворение Алексея Николаевича Плещеева под авторским названием «Сельская песня» Пузикова и задала выучить к следующему уроку.

– Я сразу, как она начнет вызывать, руку подыму, – объяснял Паша сидящему на стуле у входной двери Сереже. – Щас выучу хорошо, выйду первый, прочитаю и все. А то сиди и боись, когда там тебя вызовут. Если сам первый выйдешь – точно хорошую оценку поставят, даже если не пятерку – четверку точно поставят. Ты сиди, смотри, а я читать буду.

Для убедительности, моделируя будущую ситуацию на уроке, Паша взгромоздился на стул, начал:

– Травка зеленеет, солнышко блестит; ласточка с весною в сени к нам летит. С нею солнце краше и весна милей… Прощ… е…

В середине стихотворения Паша сбился, прыгнул со стула на диван, лег на спину, задергал ногами. Это такая реакция на неудачу, что-то вроде самокритики. Ритуал прыжков со стула на диван проделывался каждый раз по завершении очередного устремления прочитать наизусть поэтическое произведение без каких-либо сбоев. Что ни говори, Паша решил пойти трудным, но в то же время легким путем: трудным – это значит хорошо выучить стихотворение, а легким – выйти первым, благодаря чему получить заслуженный, как ему казалось, бонус.

Только после шестой попытки стишок про ласточку дочитывался до конца, минуя всяческие заминки. Полдела сделано: стихотворение запомнилось. Теперь следовало добиться свободного его декларирования уже без опаски на сбивчивость, или, как говорила Пузикова, прочитать наизусть с выражением.