Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

В моей голове царила слишком общая вялость, чтобы гордиться или страшиться, когда целая машина пришла за мной одним.

В Госпитале сразу же определили воспаление лёгких, и начали сбивать температуру уколами пенициллина, каждые полчаса. От вялости, мне это всё казалось как-то всё равно.

Через день регулярность уколов снизили до одного в час. Ещё на следующий – до одного в два часа…

Среди больных нашей палаты детей не оказалось. Все как один – солдаты из Полка, но только уже без гимнастёрок, а в тапочках и халатах синего цвета.

Через четыре дня я совсем поправился и гулял в саду вокруг Госпиталя, когда наш класс, вместе с Учительницей, пришли меня проведать, и отдать табель с моими оценками.

Мне стало неловко и почему-то стыдно, наверное, из-за халата. Поэтому я убежал за угол вместе с мальчиками нашего класса. Но потом мы вернулись и девочки, вместе с Учительницей, вручили мне наградную книгу за хорошую учёбу и примерное поведение.

Это оказалась та же самая «Русские Былины», которую Баба Марфа читала нам, её внукам, в раннем детстве, просто эти былины пока что не успели пожелтеть и истрепаться.

Вот так, мало-помалу, всё начало как-то повторяться в моей жизни…

~ ~ ~

Летом нас опять повезли в пионерский лагерь, снова к той же столовой, линейкам, спальням-палатам, к «мёртвому часу» и Родительским Дням.

Хотя кое-что ощутимо поменялось, потому что я, как уже полный пионер, причислялся к Третьему отряду, да! И значит нам уже позволительно, как и Первому со Вторым, купаться в доступных водоёмах!

Однако для начала надо целую неделю ждать и тревожиться, чтобы в назначенный день не пошёл дождь.

Нетерпеливо ожидаемый день всё же таки настал, и погода тоже не подкачала. Пара грузовиков с брезентовым верхом повезли нас на озеро Соминское.

Дорога шла через лес, по какой-то узкой и совершенно бесконечной просеке. Езда всё не кончалась, и мы успели перепеть все пионерские песни: и мою любимую «ах, картошка – объеденье…», и не очень любимую, но всё-таки пионерскую «мы шли под грохот канонады…», и… ну в общем, все какие знали, а нас всё везли и везли в обтянутом брезентом тесном кузове, и меня начинало тошнить и укачивать на дорожных кочках.

Потом те, кто сидел у квадратно вырезанного в брезенте окошка, над передним бортом кузова, закричали, что что-то уже завиднелось! И грузовик остановился на берегу большого очень тихого озера посреди леса.

Нам разрешили заходить в воду не всем вместе, а поотрядно, а вскоре начинали кричать с берега «всем из воды!», чтобы запустить следующих. Вода казалась очень тёмной, а дно неприятно липкое, и с берега слишком сразу начинали кричать: «Третий отряд, выходить!»

Поначалу, я только стоял по грудь в воде и немножко подпрыгивал, но потом научился плавать, потому что мне дали надувной спасательный круг и показали, как надо грести руками и бить ногами.

Очень скоро всем воспитателям и пионервожатым надоело выгонять нас из воды, и каждый оставался в озере, кто сколько хотел.

Я выпустил воздух из спасательного круга и убедился, что и в таком состоянии умею проплыть пару метров.

В конце дня, когда уже кричали всем идти на берег, потому что уезжаем, я чуть-чуть задержался для окончательной проверки моих навыков плавания. Они оказались на месте и, с чувством благодарности, я сказал в уме: «Спасибо тебе, Соминское!»

А в следующий раз нас возили на озеро Глубоцкое. Старшие отряды говорили, там даже лучше, потому что на озере есть пляж, а дно песчаное.

Ехать туда пришлось ещё дольше, однако по асфальту, а к тому же автобусом, так что меня совсем не укачивало…

Ух-ты! Вот это озерище! Говорят, в нём даже есть протоки, которыми оно соединяется с другими озёрами, куда заходят пассажирские суда и экскурсии на Муравьиный Остров.

Он такой большой, что в старину там стоял монастырь, окружённый лесом с громадными муравьиными кучами, в рост человека. Когда какой-нибудь монах плохо себя вёл, его бросали, связанным, на какую-нибудь из муравьиных куч. Муравьи думали, что это на их город нападение. Они выбегали обороняться, и всего за день от наказанного оставался один только скелет, обглоданный до блеска.

Однако с купального места никаких судов с островами не видно было, а только противоположный берег в очень далёком далеке.

Зато дно и впрямь оказалось песчаным, такое твёрдое, приятное наощупь ногами. Просто очень далеко надо отбредать, пока закончится мелководье, и глубина станет достаточной для купания.

Выбредая обратно, я глубоко порезал ногу, возле большого пальца. Рана обильно кровоточила, и на берегу мне её сразу же забинтовали.

Сквозь бинт проступило тёмное пятно, но кровь таки перестала вытекать.

В разные концы пляжа покричали, чтобы все проявляли осторожность. Однако чуть позже кто-то из взрослых нашёл разбитую бутылку в песчаном дне и зашвырнул её подальше, к другому берегу.

Но это меня не утешило.

На обратном пути я даже начал всхлипывать, оттого что это так нечестно и обидно, что на целый автобус порезана одна только моя нога.

И тогда кто-то из воспитателей сказал мне: «Стыдно! Ты парень, или тряпка?»

Этот вопрос прекратил моё хныканье и в последующей жизни, я стыдился стонать при травмах, а притворялся, будто мне совсем не больно и строил из себя крутого парня…

~ ~ ~

Дважды за смену лагерников возили в баню деревни Пистово. Первый раз я пропустил, потому что сначала забыл мыло в бараке, а когда прибежал обратно, автобусы уже уехали.

В лагере стало тихо и пусто, только поварихи в столовой да я. Делай что хочешь, заходи куда угодно. Хоть даже в палатки Первого Отряда, с железными койками на некрашеном полу, а по нагретому солнцем брезенту стен пляшет резная тень листвы ближних деревьев.

Но меня зачем-то увело вскарабкаться на узкую дощатую будку, наверху у которой железная бочка вместо крыши. Это душ для воспитателей и пионервожатых.

Они наполняли бочку вёдрами воды, чтобы солнце её нагревало, а вечером внутри плескались, громко ахая.

Все два часа застывшего вокруг безмолвия, я коротал на макушке будки, всё бродил там по паре деревянных брусьев подсунутых под бочку, пока весь лагерь не вернулся из Пистово…

Однако второй выезд в баню я не пропустил. Но она мне не понравилась – большущая полная шума комната, и ни одной ванны! Чтобы помыться, надо бросать на себя воду ладонями из жестяного тазика с двумя ушами, за которые его приносишь на общую скамью.

На стене бани – пара кранов, один с холодной водой, а другой с кипятком. Ставишь эту ушастую шайку на низкий столик под кранами, и наполняй её водой. Только не сразу получается сообразить из какого сколько должно налиться, потому что сзади очередь с пустыми тазиками в руках, и все орут «скорее!»…

. .. .

Все лагерные смены кончаются Прощальным Костром на поле с мачтой заброшенного аттракциона. Но не вокруг, а вдалеке от Гигантских Шагов, у самой опушки леса за колючей проволокой. Такова традиция.

Сразу после завтрака старшие отряды отправляются в лес, через временный проход под вздёрнутой проволокой, – собирать сухой валежник для Прощального Костра. Сбор продолжается и после «мёртвого часа», а к вечеру на краю поля стоит уже целый стог из сухих ветвей и сучьев, повыше взрослого человеческого роста.

Сумерки сменяются потёмками летней ночи, и стог поджигают со всех сторон, под хоровые песни и марши из баяна Баяниста.

Директор с воспитателями начинают спорить на шумных повышенных тонах. Потом Директор соглашается, и отдаёт распоряжение своему шофёру. Тот пожимает плечами, говорит: «Как знаете», – и уходит в сторону столовой, откуда пригоняет «газик» Директора лагеря.

Из багажника, шофёр достаёт зелёную канистру, а пионерам приказывают отступить от костра на безопасное расстояние.

Он плещет из канистры на огонь, – жирный шар чёрно-красного пламени с гулом взлетает в ночную тьму. Метра на три, не меньше. И опадает обратно, до повторного выплеска…

Утром автобусы везут нас домой.

~ ~ ~

Однако конец лагерной смены не означает конец лета. И снова Речка, игры в Казаков-Разбойников, Войнушку, Американку, и Двенадцать Палочек, а также новые приключения из Библиотеки Части. Но кроме странствий на далёкие планеты и таинственные острова, куда стартуешь с разных валиков большого дивана, я продолжал бродить и по живому лесу.

Причины случались разные. Например, Юра Зимин позвал сходить за Заячьей Капустой, а мне любопытно, что это за неслыханная овощ такая.

Да, хоть и кисловата, но вкусна капуста, только собирать замаешься, до того уж мелки на ней листочки.

Или сестра Наташа прибежит с новостью, что в болоте позади соседнего квартала какой-то мальчик собрал целый молочный бидон голубики.

Тут уже дух соревнования приводит меня в стоячее положение и гонит на то же самое болото. Я должен собрать больше ягод, чем какой-то там мальчик, тем более из соседнего квартала. Дойдёт до того, что даже «Нижняки» начнут грабить болота «Горки»!

Но обычно, я бродил в одиночку и почти бесцельно, разве что иногда присмотреть подходящий можжевельник для следующего лука, или собрать зелёных шишек Сосны для игрушечных поделок…

Воткни четыре спички в зелёную шишку и – у тебя уже туловище четвероногого. Добавь пятую торчком вверх – шея, на неё насади шишку помельче – ух-ты! – да, у тебя уже конь! Не забудь только хвост придумать какой-нибудь сзади.

За зелёными шишками нужно влезать на молодые Сосны, чья нежная светло-коричневая кора отшелушивается сама собою и налипает к ладоням своей бесцветной смолой. Но не прошло и пяти минут, как она уж счернела, однако на штанах останется белой и клейкой не меньше, чем твои чёрно-пятнистые ладони.

Молодые Сосны раскачиваются под твоим весом на ветру, как мачты яхты Пятнадцатилетнего Капитана на океанских волнах. Э-гей! Здоровски!

А собранные шишки такие красивые, словно зелёным лаком покрыты плотно сдвинутые чешуйки. Куда тем прошлогодним шишкам, в россыпях под старыми Соснами. Те уже чёрно-серые совсем, и разъерошены врастопырку.

Правда, даже и на очень взрослых Соснах можно встретить зелёные шишки. Только висят они на самом конце длинных веток, куда не добраться, а пригнуть поближе к суку, на котором сидишь, тоже не получается – уж очень они чересчур толсты…

~ ~ ~

Новые увлечения распространяются среди мальчиков со скоростью опережающей пожар в прериях у Фенимора Купера. Стоит кому-то одному разузнать что-то новенькое – и не успеешь даже моргнуть глазом, как все уж занялись подрывным делом.

Изготовить сухопутную мину замедленного действия – проще простого. Наливаешь воды в стеклянную бутылку (на три четверти её объёма), пропихиваешь в горлышко клок травы, и сверху засыпаешь карбид, растолчённый до состояния синеватого порошка.

(Карбида полным-полно в железной бочке на стройке пятиэтажного дома, за окружной дорогой Квартала. Солдаты-чернопогонники тебе и слова не скажут, бери, сколько влезет в карманы шортов.)

Теперь плотно заткни бутылку пробкой, выструганной из дерева. Переверни заряд донышком кверху, и воткни в какую-нибудь кучу земли или песка.

Мина готова.

(!) Внимание! Будь осторожен и не порежь пальцы при обстружке пробки, а во-вторых, когда сидишь на земле и вколачиваешь готовую пробку в горлышко, не удерживай бутылку между ног, где кончаются шорты, потому что она может лопнуть, и осколок стекла распорет кожу на ляжке, как и в моём случае.

Теперь остаётся лишь дождаться, пока карбид войдя в контакт с водой, испустит больше газа, чем в силах выдержать стенки из стекла. Запредельное давление разрывает бутылку с громким «бум!», расшвыривая грунт и осколки стекла по всем направлениям…

(…повзрослев, мы благополучно забываем свои любимые игрушки. Нам нет ни времени, ни охоты вспоминать жестяного Самоделкина или пожарную машинку, или куклу Дашу. Ещё менее склонны мы анализировать, что движило нами в прошлом, когда мы двигали их, играя.

Да и какая, скажи на милость, польза знать, что наши карбидные бухалки совпали с модным у великих держав трендом – взрывать ядерные устройства, постоянно наращивая их мощность, навеки обращая степи, горы, острова в безжизненную пустыню. Из чистой любознательности в сфере физики, ну и соседей запугать ядерным "грибом", что вырос аж до стратосферы. Хотя бы тот рекордный взрыв на Новой Земле. А? Ведь смотришь плёнку и аж дух захватывает – х3 сколько мегатонн, БЛЯ!

Впрочем, это уже какие-то не совсем детские мысли накатили, да ну их!

Вот только, прежде чем вернуться в безоблачность неведения, ещё одна мысля в ту же тематику.

Ещё одна игра, правда, из поры полового созревания. Спешу изложить из опасения, что в отрочестве уже не до философий будет, так что – на всякий.

Пляжная игра, без названия, участвуют двое.

Один/одна сгребает песок в кучку, холмиком. По центру верхушки втыкает щепку, сантиметров 5, и глушит кулаком, чтобы забить поглубже. Кулаку больно, щепка исчезает под песком.

Задача соперника/соперницы достать щепку. Как? А как хочешь: разгребай песок носом, раздвигай его дутьём. НО! только без рук! Покуда не вытащишь триумфальными губами или зубами то, чего искал в песке.

Игра полезна для увеличения объёма лёгких и инженерно-стратегической смекалки.

Старина Фрейд слюною б изошёл, дай только символов понакрутить под эдакий "сухой куннилингвус", ну а нам некогда – вон мальчики уже на команды делятся, в футбол играть…)

~ ~ ~

По причине хронического книгочейства, я часто отставал от основных течений в переменчивостях общественной жизни…

Утомлённый течением строчек, распластываю книгу страницами вниз, чтоб не искать, где был, когда вернусь к ней, – и встаю с дивана.

Спустившись в подъезд, распахиваю дверь – опа! Караван мальчиков разнообразного возраста пересекает Двор с грузом обрезков досок, брусьев, реек…

Я бросился спросить: что? как? где?

Мне объяснили поскорей бежать на стройку пятиэтажки, где другая группа выпрашивает у сторожа-солдата отходы деловой древесины. И я поспел как раз, чтоб ухватиться за конец доски, которую солдат разрешил уже утаскивать, но побыстрей, пока никто не видит…

Словно процессия трудолюбивых муравьёв, мы тащим добытый стройматериал поперёк Двора, и – вниз по спуску, и – в лес направо, к подножию откоса сдвинутой земли, когда бульдозер равнял поле под каток.

Там, меж деревьев кромки леса, под вжиканье ножовок и стук молотков, во всю бурлит работа.

Опытным глазом умельца, натренированного чертежами Конструктора, я сразу определил, что возводится сарай без окон, но чья дверь уже висит на своих петлях, и уже даже есть потолок из досок.

Приставная лестница стояла во внутреннем полумраке, опёршись на стену под квадратным лазом, пропиленным в длинных досках потолка. По её перекладинам я выбрался на крышу, она же потолок сооружения, (2 в 1)…

Пара старших мальчиков стояли там, обсуждая насколько прочен такой верх, и заодно укрепляя уверенность друг в друге, что сарай точно станет штабом, и исключительно для мальчиков нашего Квартала, а из соседнего пусть даже не мечтают.

Я попросил дать мне поработать, но ни один из них не поделился своим молотком, и мне даже велели поскорей спускаться, чтоб не напрягать крышу – вон как прогнулась под моим добавочным весом.

Внизу, в сумеречности сарая уже не оставалось никого из моих сверстников и, по пути домой, я радовался, что у мальчиков Квартала теперь будет свой штаб, как у Тимура и его команды из повести А. Гайдара…

С тех пор, в моих блужданиях по лесу, я непременно проведывал сарай, но там царило полное безлюдье, красноречиво подчёркнутое висячим замком на двери.

Наступила осень, стожок сухого сена возник возле сарая, уже захваченного отрядом кур, через квадратный проём, выпиленный по низу двери.

Штаб явно отменялся.

~ ~ ~

У Папы имелась машинка для стрижки волос – никелированный зверёк с двумя рожками, а точнее ручками. Папа ухватывал их обеих в свою широкую ладонь, и приводил машинку в движение, стискивая и попуская ручки.

В день стрижки, мой брат и я, по очереди, усаживались посреди кухни на табурет, поставленный поверх стула, чтобы мы сидели повыше, и Папе не приходилось бы сгибаться к нам в три погибели.

Мама туго окутывала простынёй шею своего сына – смотря чья очередь – и закрепляла её бельевой прищепкой. Потом она держала большое квадратное зеркало перед каждым из братьев, по очереди, и давала Папе советы.

В ответ, Папа отмахивался – одним только носом, потому что правой рукой держал машинку, а в левой сжимал голову клиента, которую поворачивал вверх-вниз и влево-вправо для удобства обработки. И даже челюсть его беззвучно двигалась вправо-влево, копируя стригущее движение машинки.

Иногда машинка заедала – не резала, а дёргала за волосы. Чтобы решить загвоздку, Папа сердито фыркал и резко дул зверьку в брюхо, прежде чем снова продолжать.

Однажды фырканье не помогло, машинка продолжала дёргать волосы, и Саша заплакал.

С того дня мы с ним ходили в парикмахерскую не только перед началом учебного года, но всякий раз, когда Мама решала, что слишком уж мы с ним облохматились

~ ~ ~

Фотографии Папа обучился сам, по толстой серой книге. Его фотоаппарат, ФЭД-2, сидел ввинченным в толстый футляр коричневой кожи, на который снаружи крепился тонкий ремешок, чтобы вешать через плечо или на шею.

Для съёмки аппарат вынимать не приходилось, достаточно отстегнуть две кнопки на спине футляра, уронить намордную часть вперёд, чтобы болталась, не мешая объективу, а после снимка пристегнуть обратно.

Камера вывинчивалась и вынималась из футляра, только когда её счётчик показывал 36 щелчков, а значит кадры кончились, и пора менять кассету с плёнкой, которая дальше всё равно уже не покрутится.

Отснятую плёнку следует перемотать (соблюдая все предосторожности по предотвращению случайного попадания света на неё) на широкую шпульку в круглой банке из чёрного пластика, с плотно подогнанной крышкой, где плёнка обрабатывается раствором проявителя.

Его заливают внутрь через светонепроницаемую дырку во вращающейся ручке, которая торчит из баночной крышки.

Ручка проворачивается щепотью из двух пальцев, шпулька погромыхивает внутри чёрной банки, вращая на себе широкую спираль неплотно намотанной плёнки, для всестороннего купания её в растворе, пять минут.

Затем банка переворачивается, и проявитель вытекает через светонепроницаемую дырку. Ему на смену заливается вода, и промывочное вращение длится следующие пять минут. После чего вода сливается (см. выше – как и через что).

Пришёл момент заливки в банку раствора закрепителя для дальнейшего верчения щепотью, на протяжении пяти минут. (Идентичность длительности процедур облегчает запоминание.)

Дальше всё привычно – закрепитель слил, воды налил и вертишь дальше ещё (да, блин! опять!) пять минут – в ходе заключительного полоскания.

Для просушки, плёнку вешают на бельевой верёвке, закрепив прищепкой, как обычную стирку.

Но если на каком-то этапе (кроме финальной промывки) на плёнку попадёт хотя бы крохотный лучик света, она засветится, и вместо кадров получаешь беспросветно чёрную ленту блестящей плёнки, выбрось и забудь – до чего классные снимки ты там нащёлкал…

Когда собиралось несколько проявленных плёнок, Папа устраивал фотолабораторию в ванной комнате.

Поверх ванны укладывались два щита, которые он специально сделал для превращения ванны в стол. На стол водружался увесистый фотопроектор (типичный гиперболоид инженера Гарина, только линзы нацелены вниз) на вертикальной штанге.

Для освещения фотолаборатории Папа использовал специальный красный фонарь, к чему вынуждала чрезвычайная светочувствительность фотобумаги, которую только красный свет не портит.

По той же причине у фотопроектора имелся подвижный светофильтр из красного стекла – сразу под линзами, – уберечь непорочность светочувствительной бумаги, пока наводишь резкость через линзы.

Все кадры на плёнке – негативы: чёрные лица с белыми губами и глазницами, а волосы белы как снег.

Резкость настроена, и – фильтр отводится в сторону, позволяя яркому свету из недр проектора изливаться сквозь кадр плёнки на фотобумагу, покуда Папа отсчитывает нужное количество секунд (сколько сказано в толстой книге), после чего фильтр возвращается в исходное положение.

Затем, всё ещё белый, как и до обливания светом, лист бумаги вынимается из-под фотопроектора и погружается в раствор проявителя, что налит в небольшую прямоугольную ванночку, стоящую под красным фонарём. Его призрачный свет не рассеивает мрак ванной, но превращает её в пещеру чародея.

И вот, в неярком красном свете, вершится магия пластмассовой ванночки – на чисто белом листе начинают возникать волосы, одежда, черты лица…

Но нельзя передерживать в проявителе! Иначе бумага превратится в промоченный чёрный квадрат.

Проявившиеся в достаточной мере, фотографии достаются из раствора пинцетом, ополаскиваются в воде, заранее налитой до половины ванны для купания, и помещаются в соседнюю ванночку – с раствором закрепителя, иначе всё равно почернеют.

Спустя минут пять-десять, готовые фотографии перекладываются из закрепительной ванночки в большой эмалированный таз с пресной водой.

Закончив распечатку кадров, Папа включал свет под потолком, колдовская пещера пропадала, сменившись небольшой мастерской ремесленника. Папа доставал мокрые фотографии из воды, клал их лицом вниз на листы плексигласа и раскатывал резиновым валиком со спины, чтобы хорошо прилипли.

Эти прозрачные листы он выстраивал лицом к стене, в комнате родителей, и на следующий день высохшие фотографии осыпались на пол, как опавшие листья осенью, но только чёрно-белые, гладкие и блестящие.

…вот я с грустными глазами и шеей перебинтованной от ангины…

…брат Сашка доверчиво смотрит в объектив из-под кепки набекрень…

…Мама, одна или с подругой, или с какой-то из соседок…

…а это Наташка задрала нос кверху, глаза вправо – а что это? что это там? – ну а бантик в одной из косичек, конечно же, уже растрепался…

~ ~ ~

Кроме фотографии, Папа увлекался радиоделом, потому и выписывал журнал «РАДИО», полный всяческих радиосхем…

Мне нравился запах плавящейся канифоли на кухне, когда он работал паяльником, собирая какую-нибудь из журнальных схем.

Однажды он собрал радиоприёмник чуть больше, чем футляр фотоаппарата ФЭД-2. Сначала, это была коричневая плата с припаянными к ней радиодеталями, потом он сделал фанерный ящичек, отполировал его и покрыл лаком, и спрятал плату внутрь его. Снаружи остались лишь две круглые ручки – одна для включения и регулировки громкости, а вторая для настройки на радиостанцию.

Потом он пошил чехол для приёмничка из тонкой кожи, потому что умел работать шилом, и знал, как из обычной нитки делать дратву, с помощью смолы и воска.

А уже под конец, он пришил тонкий ремешок футляру – вешаешь на плечо и гуляй под музыку, а руки свободны…

Позднее, Папа соорудил специальный станок на табурете для переплёта книг. Тем станком он переплёл свои подшивки «РАДИО» по годам.

У него просто золотые руки.

И у Мамы руки, конечно, тоже золотые, потому что она готовила вкусную еду и шила на машинке Зингер, и раз в неделю делала генеральную стирку в стиральной машине «Ока».

Иногда она доверяла мне выжимать воду из стирки кручением кривой ручки, что закреплялась поверх машины.

Суёшь кончик выстиранной вещи между двух резиновых валиков – и начинаешь крутить ручку, на которой сидит нижний. Затиснутая парой валиков, вещь вынуждена выползать кверху, и кручением ручки протаскивается между валиками туго прижатыми один к другому.

Выжатая вода стекает обратно, в машину. А прокрученная вещь выходит по ту сторону валиков сплющенная, влажная, но отжатая.

Однако развешивать стирку – это работа для взрослых, потому что во Дворе нет и не было никогда бельевых верёвок, и всему Кварталу приходилось сушить стирку на чердаках своих зданий. Наверное, для сохранения секретности Объекта, чтобы спутники-шпионы не подсмотрели, что Квартал населён людьми…

Только Папе под силу поднять по вертикальной лестнице целый таз влажной стирки, и просунуть его на чердак.

Однако своими сильными золотыми руками он однажды создал себе долговременную проблему.

В тот раз он сделал «жучок» внутри электрического счётчика, чтобы тот не крутился, даже если везде горит свет, а за дверью ванной гудит стиральная машина…

Папа называл это «экономия», но очень переживал, что контролёры нас поймают и выпишут штраф. Зачем так мучить себя из-за какой-то экономии?

А Мама никогда не делала необдуманных поступков, кроме тех жёлтых вельветовых шортов на помочах, которые пошила мне в детский сад. Как я их ненавидел! Как будто знал, что именно в тех шортах меня без малого загрызут рыжие людоедские муравьи…