Первое Солнце Шестой Воды. Книга Первая. Небис. Метафизическая художественная серия «Женьшеневая Женщина»

– На какой вопрос я не успела вам ответить? – спросила она уже почти отсутствующе.

– Сколько дней вы не выходили из комнаты? – повторил он.

– Не подскажете: что сегодня на календаре?

– 6 февраля 2012-го года.

– Благодарю, – ответила она. – Но вы точно уверены, что сейчас февраль?

– Конечно!

– Ваш хронометр остановился. Сейчас – осень. Впрочем, какая разница, что на календаре, если календарь застрял в мае.

– Сколько дней вы не покидали пределов этой квартиры? – настаивал он.

– На тот момент, когда вы вошли сюда, лишь 444 дня. А на сейчас – 695.

– Это невозможно!

– Отчего же? – возразила она, плавно уводя свой локоть из его ладони. – Возможно. Когда нет повода выйти за пределы, все грани и пределы стираются.

– Так долго?

– Это не предел.

– Но ведь вы сами выставляете свои пределы?! – его голос начинал звенеть медным отливом колокола.

– Нет. Пределы невозможно выставить самостоятельно. Во всяком случае, до тех пор, пока не дойдёшь до уровня зашкаливания предела в отсутствии предела.

– Значит, всё-таки, вы сами выставляете свои пределы? – его колокол нарастал всё громче, и ветер выносил голос из комнаты наружу – туда, куда рвалась выйти она.

– Нет.

– Тогда кто же? – метрономом отбивал он.

– Алекс, – ответила она.

– Алекс Юпитер?

– Вы хотели сказать Йуппитэр?

– Ну да, Юпитер.

– Йуппитэр, – повторила она.

– Вы настаиваете?

– Да.

– Кто он?! – бился в ветер колокол его голоса.

– Кто? – спросила она.

– Алекс Юпитер!

– Вы хотели сказать Йуппитэр?

– Да.

– Алекс Йуппитэр, – настойчиво повторила она.

– Я понимаю. Но кто он?

– Алекс Йуппитэр?

– Да. Алекс Йуппитэр! – вскипал он. – Кто он?!

– В каком смысле?

– Вы не скажете?! – в отчаянии бросил он.

– Нет.

– Хорошо. Не говорите.

Он замолчал.

А ветер продолжал нести наружу отчаянную немоту его вопросов…

– Вы действительно хотите знать, что произошло в этом аквариуме? – спросила она, прислушиваясь к ветру.

– Да.

– Тогда я должна войти в вас. А вы – в меня.

– Как?..

– Глазами, – ответила она. – Вам не страшно?

– Нет, – его голос напрягся в струну. – Что я должен сделать?

– Ничего. Просто смотрите в Небис. Он всё сделает сам, – и она положила в его руку светящийся шар.

– Постойте! – он прикоснулся к оконной раме, пытаясь остановить женщину. – Прежде чем… Ответьте. Он вас бросил?

– Кто? – удивилась она.

– Юпитер.

– Юпитер не может никого бросить, – сказала она твёрдо и холодно. – Юпитер – это Небо. А небо – это воздух. Как воздух может бросить кого-то? Ну, разве что подбросит, превратившись в Ветер… И ещё…

Она взяла руками его голову за лоб и затылок, аккуратно притянула к себе, и прижалась губами к его уху:

– Чтобы бросить что-то, надо это что-то иметь, – прошептала она едва уловимо. – Я не что-то. И меня никто не имеет. Я – бросаюсь сама.

И она сделала шаг в окно…

Глава 10. Шлюз

Вода наполнялась изнутри так же, как тело наполнялось кислородом.

Вода считывала информационное поле и записывала код.

Стенки серебряной чаши отражали движение солнечного луча, множащегося в зеркальных блюдцах водной поверхности.

Она уже отчётливо ощущала тело, но ещё не до конца понимала, как им управлять.

Она пыталась ухватить луч, но струна света проскальзывала между сжатыми пальцами. Пыталась ловить луч ладонью, но тот беспрепятственно проникал сквозь плоть и устремлялся к натянутой под рукой кромке водной поверхности. Там, едва прикасаясь, луч целовал воду и, отпрыгивая под углом, быстро возвращался сквозь ладонь обратно – к источнику, но уже не долетал до него, а рассыпался в солнечные брызги световым салютом.

Если что-то и было важным в данный момент, то это был луч, преломляющийся водой.

Да. Именно луч света в месте соприкосновения с водой и был единственно важным. Ныне и присно, и во веки веков. Ибо только вода, соединённая со светом и воздухом, есть эликсир жизни, среда зарождения, точка отсчёта начала, жизнь.

Резкий глубокий скрежет металла заставил вздрогнуть.

Ворота, замыкающие круг серебряной чаши, медленно поползли вверх, и вода, увлекая тело, жадно хлынула в образовавшуюся щель, заполняя камеру шлюза и ещё быстрее раздвигая долгожданное окно выхода.

Это и был момент рождения…

ЧАСТЬ II. КВЕСТ

Глава 11. Без Конечность

Шаг.

Порой лишь один единственный шаг отделяет нас от самих себя.

Один единственный маленький шаг – внутрь.

Ни сантиметра! Ноль сантиметров. В ноль. В нулевую отметку себя.

И сделать его столь же легко, сколь и трудно.

Этот шаг снимает с тебя кожу. Выворачивает нутро.

Страшно?

Страшно.

Именно поэтому этот шаг и оказывается самым тяжёлым.

Глава 12. У Лица

– Если есть выход, значит, есть и вход. И если я смогла выйти, значит, смогу и войти.

Так, не обращая внимания на отсутствие собеседников, вслух рассуждала Алиша.

Она торопливо шагала босыми ногами по тёплому тротуару безлюдной улицы в поисках входа в дом, из окна которого только что вышла.

Но здания на этой улице были удивительно похожи. На них пестрело одно и то же граффити-лицо: приветливое и праздничное. И у этого размноженного через трафарет одноликого ряда каменных фасадов имелись широко распахнутые глаза окон, но отсутствовали даже намёки на рты дверных проёмов.

– У каждого дома есть дверь, – размышляла Алиша, рассматривая яркие коробочки домиков-близнецов, вытянувшихся вдоль мостовой в длинный стройный ряд. – Во всяком случае, если есть окно, значит, должна быть и дверь.

Здания-коробочки прислушивались к голосу Алиши, улыбались, провожая её незашторенными глазницами, но, даже медленно уплывая вдаль за её спиной, продолжали прятать в искусной кирпичной драпировке стен свои рты со скруглёнными блестящими зубцами дверных ручек.

– Все дома для людей строят так! – настойчиво щебетал голос Алиши. – И если есть вход для солнца и воздуха, значит, есть вход и для людей! Ведь я – не солнце и не воздух?

Алиша вытянула перед собой руки, разглядывая полупрозрачные ладони с едва заметными голубыми прожилками разветвлённых кровеносных ручейков; затем пощупала мягкость тёплых щёк и припухлость чуть увлажнённых губ, которые растянулись под пальцами ответной улыбкой; перебрала непослушные пряди волос и тронула спрятанные под ними мочки ушей, найдя почти заросшие от долгого отдыха бугорки-дырочки, когда-то пробитые под серьги; наконец, сделала глубокий вдох, чтобы убедиться, что у неё есть лёгкие, и выдохнула тоненькую струйку воздуха.

– Да, – успокоила себя Алиша. – Я – не солнце и не воздух. Я – человек. В человеческом теле. И даже если я могу выйти в окно, как солнце и воздух, то всё же входить я должна по-человечески: через дверь.

Однако вокруг Алиши не было ни единой двери, а только множество одинаковых, распахнутых настежь, затемнённых от полноты своих внутренностей, стенных дыр-квадратов. И даже то окно, из света которого Алиша только что вышла, отсюда, снаружи, казалось таким же обычным квадратом, и теперь играло с ней в прятки, сливаясь со всеми остальными близнецами.

Да! Алиша вынуждена была признать, что не может найти не только дверь, но даже своё окно.

Она помнила, что это окно по утрам ловит в хрупкие стекольные сети солнце, осторожно выглядывающее из-за горизонта. Значит, там, где окно – восток.

Но где может быть дверь у дома с окном, выходящим на восток? С какой стороны? С запада или с востока? И как определить сейчас: где просыпается малыш-восток, и где засыпает старик-запад?

Алиша посмотрела вверх: на солнце.

Солнце, едва качаясь на полусонных, истончённых до прозрачности, гребешках облаков, безмятежно плыло по сглаженному, затихшему, как перед штормом, морю неба прямо над её головой.

Алиша вышла из окна в полночь. Но сейчас на дворе стояла самая сердцевина суток: такая сочная и нежная, как юная вишня, наливающаяся вокруг мягкой, едва сформировавшейся белёсой косточки.

Сок вишни. Разве может быть снотворное – лучше? И казалось, раскрой сейчас эту сонную сердечную ягоду пополам со стороны едва заметного бокового шва, разделявшего округлую мякоть надвое, и день, убаюкивая страхи и сомнения, потечёт по пальцам сладким, с привкусом зелени, природным соком.

И воздух нынче был жарким по-летнему, но необычайно живительно весенним: свежим и новым до дремотного головокружения.

– Весна-лето, – подумала вслух Алиша, вдыхая запахи пробуждающейся природы, усыпляющей ночной холод. – Надо запомнить число, – и её взгляд скользнул по уличному табло, светящемуся неоном на лбу ближайшего здания.

«22 мая, 40° C», – показало табло.

– Отныне в этот день я буду отмечать Весну-Лето! – обрадовалась Алиша. – Никто пока не знает об этом празднике, но он уже есть! Да! 22 мая – День Весны-Лета!

У неё было большое количество таких Дней.

День Арбузного Счастья, когда она купается в горячем от августовского солнца арбузном соке, и сама становится сочной, как эта самая крупная и самая сочная ягода на Земле. А если в День Арбузного Счастья собрать все косточки от всех арбузов, в соке которых искупаешься, и посадить их на самом жарком и светлом месте, то в следующем году счастья будет во столько раз больше, сколько арбузов вырастет из косточек, помноженное на количество косточек во всех новых арбузах.

День Лукового Горя, когда она может позволить себе есть щиплющий уголки глаз мартовский лук и поливать его слезами. Ну, должна же она хоть иногда плакать? Все женщины непременно должны уметь плакать! Вот и она, затворившись от посторонних глаз, ест лук и с наслаждением плачет целый день в День Лукового Горя, чтобы потом весь год уже не плакать, а только смеяться.

ЛюбльУшкин День, когда она не произносит ни одного другого слова, кроме слова «Люблю», да и его произносит только один раз и на самое ушко, но так звонко, чтобы оно звенело внутри серебром колокольчиков ровно год – до следующего ЛюбльУшкиного Дня.

День Колыбели Золотого Кита, когда она вообще не произносит ни одного слова, потому что Золотой Кит слышит все слова только в молчании. И от молчания Золотой Кит растёт не по дням, а по часам. И если Золотому Киту дать хоть один день тишины, то он открывает фонтан, и заливает тебя золотыми брызгами. И твоё тело становится золотым, и мысли становятся золотыми, и все слова твои становятся золотыми на весь год. А если Золотого Кита кормить молчанием и тишиной целый год, то Золотой Кит вырастает таким огромным, что золотых капель из его фонтана хватает на весь мир! И мысли всех людей становятся золотыми, и слова их, и поступки…

День Весеннего Урожая, когда она летает с Ветром в космос собирать звёздный виноград. Ведь без звёздного винограда невозможно приготовить звёздное вино, которое пьянит и кружит голову, делая всё тело лёгким и прозрачным, а все движения мягкими и волнительными. И даже один глоточек звёздного вина способен создать тело таким невесомым, что можно качаться на космических качелях целый год до следующего Дня Весеннего Урожая.

День Нулевой Точки, когда она соединяет начала и концы. И каждый месяц в этот день: начало отплывает в конец, а конец втекает в начало; и последнее становится первым; и нулевая точка скругляется, превращаясь в День Точки Творения.

А День Точки Творения даёт толчок двум прямым, и соединяет их в четыре угла в День ПараПерпендикуляра.

И если хотя бы раз пропустить День ПараПерпендикуляра, то можно застрять в Дне КривоЗеркальности, и тогда только День Венского Шёпота подскажет дорогу к Дню Константы.

А День Константы – самый важный День из всех Дней. Потому что только в День Константы космическая арфа играет чистую вселенскую музыку. И только музыка космической арфы способна открыть небесный кран и заполнить мир чистой водой, без которой не может жить Золотой Кит.

И без Дня Константы невозможны были бы другие Дни: День Синего Троллейбуса; День Сиреневого Вкуса; День Подсолнухового Поля; День Двоичной Матрицы; День Фонаря Фантазии; День Единицы, впрочем, Дней Единицы у неё было по три в каждом месяце; День Сердца в Ладошках; День Лунного Вхождения; День Солнечного Храма; День Прославления Башни; День Первого Утра; День Поливки Сада Главной Мечты; и все остальные обыкновенные праздники и необыкновенные будни.

Отплывая в свои любимые дни, Алиша размечталась, мысли о поиске входа в дом улетели выше окон, её движения невольно ускорились, и она бодро зашагала навстречу празднику Весны-Лета, который только что включила в свой ежегодный жизненный райдер.

Её длинные рыжеватые волосы, волнуясь, щекотали шею и открытые плечи, а кокетливый короткий сарафан ласковым прикосновением зелёного шёлка на каждом шаге обнимал: то левое, то правое бедро, то одно, то другое.

Заметив эту прикосновенную игру сарафана, Алиша вспомнила песенку, когда-то слышанную в детстве: озорную частушку, которую пели заводные морщинисто-улыбчивые старушки на шумных и весёлых городских гуляниях.

«А я маленькая,

аккуратненькая!

Всё, что есть на мне,

пристаёт ко мне!»

Алиша рассмеялась и принялась считать объятия сарафана.

– Раз! Два! Три!..

На сороковом шаге-объятии Алиша представила себя сороконожкой: длинной и неуклюжей рыжеволосой сороконожкой в сарафане, семенящей на коротких толстеньких ножках по шершавому тротуару.

– Если бы я была сороконожкой, то сарафану пришлось бы туго! – сквозь смех сказала Алиша.

– Если бы ты была сороконожкой, я бы на тебя не налез! – обиженно возразил Сарафан, и перестал обнимать её ноги, потому что в этот момент Алиша остановилась.

Алиша удивлённо посмотрела на Сарафан.

Раньше Сарафан никогда с ней не разговаривал.

Сарафан не мог посмотреть на Алишу.

У него не было глаз-пуговиц. Вместо глаз заботливая портниха, совершенно далёкая от чаяний всех кокетливых сарафанов, пришила ему мелкие, глубоко утопленные в ткань, пластиковые крючочки, запирающие прорезь уха на спинке. Поэтому Сарафан всегда мог чувствовать Алишу своим цветущим шёлковым телом, и даже слышать её своим полу-глухим ухом, но никогда не мог видеть.

Не видеть девушку, которая в тебе! Разве может быть хоть что-нибудь мучительнее для тонкого летнего сарафана?

Это гораздо мучительнее, чем быть запачканным или нечаянно порванным! Это мучительнее, чем быть просто забытым и заброшенным на самую дальнюю полку шкафа! И даже если бы Сарафан и вовсе выбросили, наверное, это не было бы так мучительно, как мучительна невозможность видеть ту, чьё загорелое тело скрываешь от чужих глаз, незаметно обнимаешь и гладишь, едва касаясь…

Без глаз Сарафан считал себя ущербным и беспомощным – недостойным такой, наверняка, самой красивой девушки на свете, как Алиша.

Даже слепым он был уверен в том, что она самая-самая красивая! И все вокруг видели её красоту. Все – кроме него, который был к ней ближе всех!

– А вдруг она в действительности уродлива? – ущипнула губу Сарафана предательская мысль.

– Нет! Этого не может быть! Алиша – самая красивая! – выскользнула из-под губы другая мысль, и Сарафан ещё сильнее огорчился.

От обиды Сарафану хотелось плакать! Но ему нечем было плакать. Не мог же он плакать ухом! Поэтому Сарафан просто наморщился у талии и, вконец разозлившись на предательскую мысль, принялся: то справа, то слева, – приподнимать подол, оголяя Алише ноги.

– Не дуйся! – улыбнулась Алиша Сарафану.

– Я и не дуюсь, – насупившись прошелестел Сарафан, и соврал: – Это всё – твой любимый Ветер.

– Он уже здесь?! – вздрогнула Алиша, и сердце её сжалось в малюсенький комочек – такой маленький, как только что проклюнувшаяся среди игольчатой скорлупки ёлочная шишка, – и запряталось глубоко-глубоко под рёбра.

Сарафан настырно молчал.

Сарафану был противен Ветер. Этот наглец всегда врывался между Алишей и Сарафаном. А Сарафан терпеть не мог тех, кто пытался забрать у него Алишу. Но… Если Алиша побежит сейчас к Ветру, то Сарафан вновь сможет касаться своей материей её ног…

– Где? Где Он?! – быстро-быстро зазвенело из-под рёбер Алиши тысячами маленьких серебряных колокольчиков, ведь, когда она думала о Нём, все иголочки превращались в колокольчики. – Где Он? Где?!

– Сама ищи, – ещё сильнее надулся Сарафан, и… резко прижался к её груди, бёдрам, ногам, потому что Алиша стремительно побежала вперёд!

Эх, если бы Алиша знала, куда бежать…

Глава 13. Ветер

Ветер!

Ветер, волнующий её Небо!

Западный Ветер, несущий на своём плаще чистые дожди Его небесных поцелуев!

Ветер, поднимающий Алишу: над широкими лапами подрагивающих и уклоняющихся от его дыхания деревьев, раскинувшихся лиственным зонтом; над покато-скользкой черепицей крыши, поблёскивающей от дождевых капель; над фонарными столбами, рассеивающими мёртвый свет электрических пятен; над уплывающим вниз городом – крохотным и размытым, словно нарисованным акварелью на землянистом картоне!

Ветер, уносящий её на своих нежных до невесомости руках к облачно-перистой перине, на которой можно лежать сверху и пересчитывать парящие воздушными шариками капельки небесной влаги, собирать их в ладони и разбрызгивать по сторонам!

Ветер, оставляющий за собой долгий яркий шлейф послевкусия семицветным куполом радуги, по которой можно гулять босиком, и самой становиться радугой – от ног до самой макушки!

Разве есть на свете хоть что-нибудь – восхитительнее её Ветра?

Даже Солнце не могло быть для Алиши прекраснее Ветра. Ведь Алиша сама была частичкой Солнца.

Но Ветер был частью Его! Лишь малой толикой всего того, чем был Он!

Того, кто такой волнительный и такой разный! Такой не похожий на миллиарды других, потому что все миллиарды других – лишь крошечные искорки вселенского костра, который раздувается только от Его движений! Того, кто глубже всех океанов, потому что все океаны – лишь вмятины следов от Его шагов – маленькие плошки, хранящие влагу с его плаща! Того, кто выше любых гор, потому что даже самые высокие горы – лишь ступенчатые кочки под бесконечными облаками Его крыльев!

Когда Он прилетел к ней в первый раз, она не узнала Его, и спряталась между домами – в беседке, укутанной от сквозняков и солнца лианами дикого вьющегося винограда.

И Он, перелистывая оставленную Алишей на скамейке у дома книгу с длинной надписью, из которой ему увиделось только слово «Ольга», бережно трогал пальцами жизнь, рядом с которой слышал её запах: квадратные головы домов, их крашеные лица и горбатые макушки; корявые ноги деревьев, вросших в узкую травянистую ленту палисадника; прожилки длинно-плавных рук виноградника, обнимающего выгнутый скелет беседки; зелень раскрывшихся к солнцу шершавых листьев; округлые капсулы виноградного сока, наливающиеся фиолетом в крепко сбитые гроздья…

Но, так и не найдя хозяйку книги, улетел.

Когда Он прилетел к ней второй раз, она опять не узнала Его, и снова спряталась там, где Он не мог растрепать её аккуратно уложенные волосы.

На этот раз его пальцы были настойчивее и длиннее, а запылённые крылья – плотнее и тревожнее. И Он долго искал «Ольгу»: нервно раскручивал в центрифуге своего плаща пыльную бурю; в надежде расслышать звуки её шагов, втягивал ноздрями шум прятавшегося по домам города; – но вновь, не найдя Алишу, улетел один.

После Он ждал много бесконечных лет, прежде чем решился прилететь в третий раз – в день её праздника – соединения десяти восьмёрок рождения.

Огибая земной шар, собирая для «Ольги» пряный букет разнотравий пяти континентов и чистый звук шестого, Он спешил наполниться всеми запахами и красками. Задыхаясь, мчался вперёд, считая мелькавшие снизу метки: столбы, отбивающие цифрограмму дорог; города, отсвечивающие брызгами искусственных солнц; реки, вьющиеся голубыми с проблеском перламутра змейками; пустыни, рассыпающиеся в песочном поклоне миражами; горы, утыкающиеся в Него убелёнными горбатыми гривами; моря и океаны, вздымающие в приветствии водную грудь.

– Через год! – говорил Он своей истаивающей Тени, послушно скользящей по Его следам.

– Через месяц!

– Через день!

– Через час!

– Через минуту!

– Через…

И Он долетел к Алише с таким огромным букетом, что можно было укрыть лепестками всю планету, превратив её тело в цветущий рай!

Но и в третий раз Алиша не узнала Его.

Она спешно захлопнула балконную дверь прямо перед Его носом! В сантиметрах от Его глаз! И спряталась от Его порывистого, иссушенного в долгом полёте дыхания за двойной стекольной шторой.

В её доме, ожидавшем гостей, был накрыт праздничный стол. Но Его не пустили на праздник, и даже не взяли букет.

И тогда Он разозлился!

И тогда Его Тень сгустилась и приподнялась.

Разбивая: и букет, и пальцы, и плечи, и плащ – на атомы, Он бился в окна, в заглушенную балконную дверь, в кирпичную кладку дома! Пытался пробиться к той, которая, не узнавая Его, дрожа от страха, пряталась в комнату всё глубже и глубже…

Он бился!

Бился!

Бился!..

Он долго бился в надежде, что она откроет Ему дверь, и впустит главного гостя – возвратившегося хозяина. Но упрямая дверь не открывалась…

И тогда Его Тень восстала в полный рост, закрывая собой небо.

И тогда Он изменился в лице.

Стал тёмен, резок и тяжёл.

Он взлетел над разомлевшим в испарине летней сиесты городом, с размаха врезался головой в тучный шлейф своего плаща, за которым хохотала Тень, и призвал: и ливень, и град, и грозу!

Ураган, сметая всё на своем пути, рванулся по улочкам, проспектам, скверам и площадям!

Он сдирал грубую шкуру асфальта, освобождая землю для дыхания! Выдергивал из почвенных пазух, вросшие вглубь мощными пальцами, кряжистые ноги вековых дубов, словно это были молодые луковицы нарциссов, и расшвыривал их вверх корнями на сотни метров вокруг! Подбрасывал легковушки и гружёные фуры, словно пустые спичечные коробки, и, жонглируя ими, кидал оземь, корёжа и разрывая пополам! Срывал с домов крыши, словно шляпы и парики, и плашмя бил ладонями по облысевшим чердачным черепам! Крошил оконные рамы в пластиково-стекольный порошок, и раздувал его в пыль!

Он крушил город: и ветхие срубы, и здания, построенные на века, – но не трогал: ни людей, ни животных, ни птиц.

Загоняя всех в страх, Он и сам метался, как загнанный зверь, борясь со своей Тенью!..

Совершив яростный круг по городу, Он возвратился к её дому не обессилившим, но уже притихшим.

Не толкаясь, едва сдерживая разъярённое дыхание, Он медленно скользил плечом по стене, в ожидании, что балконная дверь, за которой дрожала Алиша, распахнётся, и она – девушка, для которой Он собрал все цветы мира, – выйдет к Нему навстречу.

– Ольга, – завывал Его голос в щели оконных рам.

– Ольга…

– Ольга…

Не дождавшись, Он слился с Тенью, взвился над крышей дома и ударил сверху!

– Не убегай! – разрывая жестяные перепонки, влетел в трубу гром Его голоса. – Чем дольше ты убегаешь, тем больше!..

Алиша прижалась к стене комнаты, вцепившись пальцами в выступ дверного косяка.

Он, вжавшись в стену ухом, услышал, как в страхе бьётся о рёбра её сердце, и… пошёл на второй круг!..

Город ревел от ужаса!

И Он кричал громом в ответ!

– Не убегай! – громыхал Его уже охрипший голос.

– Беги от Него! – перекрикивала Его Тень. – Он убьёт тебя!

– Не убегай! – навзрыд, вперемежку с тяжёлыми дождевыми каплями, колотили по лицу улиц градины величиной с голубиное яйцо.

– Беги от Него! – завывала Его Тень. – Он убьёт тебя!

– Не убегай! – кричали стрелы Его молний.

– Беги от Него! – грохотала Его Тень. – Он убьёт тебя!

– Не убегай… – шептал Он.

– У… бе… гай!.. – неслось эхом над опустевшим, раскромсанным, избитым городом.

Завершив второй, ещё более разрушительный обход, Он ударил всей мощью в свою Тень, и обрушил её навзничь.

– Тебя слишком много! – крикнул Он, наступая на горло Тени, и в его руке сверкнул трезубец.

– Не убегай! – сжимаясь прошипела Тень, и проскользнула под Его плащ: – Разве можно убежать от себя?.. – И Тень запряталась в Его сердце: – Не убивай…

– Ты ещё будешь со мной, пока я не сольюсь с ней полностью, – сказал Он.

Пронзив своё сердце трезубцем, Он вытащил из раны чёрный мохнатый комок: то, что осталось от Тени; завернул полумёртвую-полуживую в плащ, как в саван, и приковал иглами молний к себе.

Возвратившись к дому Алиши, Он замер у балконной двери в ожидании, продолжая лишь изредка простреливать себя одиночными молниями, удерживая Тень от восстания.

Безрезультатно выждал Он много минут, показавшихся Алише бездонными веками. Затем, почти не шевелясь, всем телом обнял её дом, оторвал от земли, положил над пупочной впадиной на своём животе и закачал, убаюкивая её страхи.