От удара стенка надкололась и хрустнула. Трещинки побежали по границе аквариума бесчисленными росчерками, рисующими витиеватый узор, и аквариум раскололся на две половинки.

Вода прибывала так же быстро, как из воздуха убывала тяжесть.

У тела оказалась не только форма, но появился и вес. Чем быстрее прибывала вода, тем сильнее ощущался вес. Словно воздух отдавал весь свой вес телу.

Вначале ледяная волна лизнула пятки, затем начала подниматься выше.

Ноги онемели и опухли до колен.

Обретая тяжесть, тело грузилом опустилось ногами к низу аквариума.

Попытки шагнуть не увенчались успехом.

Ноги, будто обутые в чугунные сапоги, которые ощущались всё плотнее и массивнее, отказывались слушаться.

И холод этих сапог, приковывавших к полу, заставил замереть на месте, превращая тело в антенну Земли – улавливатель изменяющейся частоты Шумана.

Вода всё прибывала.

Вода давила: и снизу, и сбоку, и сверху…

Вода расплющивала под своим весом, закругляла углы…

Столб света встал над темечком.

– Держись! – крикнул он и протянул руку.

Она попыталась ухватиться. Но его рука оказалась всё той же водой – обжигающе-ледяной и выскальзывающей из пальцев…

Иллюзия?..

Глава 5. Подкожно

Он давно привык к её манере говорить вопросами и уходить от ответов.

Не он ли сам научил её этому, когда наглухо закрывал шлагбаум перед носом любого вопроса, стремительно вылетающего на линию прямой траектории?

И когда она уже подхватила у него эстафетную палочку неусыпного смотрителя шлагбаума, наблюдал, как изменяется его отношение к её новым критским лабиринтам коммуникации.

Вначале это злило, затем забавляло, но после, когда женщина стала ему ближе собственной кожи, принял её такой, как есть. Ведь попытайся он перепрограммировать её самонастройку, в ней сломалось бы главное: то, что он схватил когда-то в ней взглядом и упрятал к себе под ребро.

– И всё же… Что вы делаете? – повторил он вопрос, наблюдая за игрой света в светящейся сфере между её ладонями.

– Творю, – ответила она, не отрываясь от работы.

Солнечный мячик искрил и плавился в её руках, становясь нежным и податливым, как поднявшееся дрожжевое тесто, разомлевшее в ожидании жара духового шкафа.

– Шаровую молнию?

– Не бойтесь, – рассмеялась она. – Это не молния. Это Небис. Обычнейший Небис. Искусство соединения человеческих желаний с желаниями природы. Самое главное в любом искусстве – научиться творить из него настоящий мир, способный стать чьим-то домом. Высшая степень искусства – сотворить новый мир, изменив программу. Отказ от деструкции. Искусство гармонии. Это и есть – Небис. Я творю мир, который станет для всех домом жизни, счастья и любви.

Когда дом, в котором ты живёшь, перестаёт быть домом, когда дом твой становится уже не твоим, когда у тебя уже и нет дома вовсе, главное, что действительно хочется сделать, – сотворить дом всем тем, у кого нет дома. Дать им такой дом, который когда-то хотелось сделать себе.

И если ты творишь мир, который станет кому-то домом, делай его таким, как сделал бы для себя. Вложи в этот мир весь свет, который сможешь собрать руками. И пусть он светит тем, кому станет домом.

– Почему вы не хотите создать дом себе? – спросил он.

– Себе? – удивилась она. – То есть, вскормить эго, став классическим деструктором? Одним из бесчисленных обжор-прожигателей? Вы не находите, что их теперь и без меня непозволительно много? Если я присоединюсь к ним, миру станет совсем несладко.

Она качнула головой, отбросив спадавшую на глаза прядь волос:

– Создавать для себя – примитивное занятие, простительное лишь духовным слепцам. Хотя… Когда-то я действительно думала, что вначале нужно создать дом себе…

– Что вас изменило? – допытывался мужчина.

– Он.

– Кто?

– Небис, – спокойно ответила она, и вновь принялась выглаживать ладонями сферическую поверхность.

Мужчина наблюдал за её руками с усиливающимся интересом.

Ему казалось, он уже отчётливо видит в этом светящемся ядре: и проглядывающую сквозь воздушные стенки шара белоснежность дома; и черепицу остроконечной крыши; и гербовый флаг на шпиле; и вертикаль угловых пинаклей; и гармоничный в строгом изяществе фасад, украшенный по фронтону тимпанами; и мрамор скульптур в рядах этажей от цоколя до пинаклей; и витражную радужность розы в обрамлении стрельчатых окон, защищённых увенчанными крестоцветом вимпергами; и колонны с архитравами по обеим сторонам высокого парадного крыльца; и архивольт дверной арки; и резную дверь красного дерева; и массивную бронзовую ручку в форме львиной головы; и ступени вверх…

– Вначале я считала, что это фосфены, – сказала женщина, заметив его взгляд, направленный внутрь шара. – Я даже пыталась уловить их с закрытыми глазами. Вы полагаете – это фосфены?

– Не думаю.

– Вы видите мальчика? – неожиданно спросила она.

Мужчина чуть наклонил голову и пристальнее вгляделся в шар:

– Да.

– Что он делает?

***

У стремящегося ввысь монументального здания, построенного в готическом стиле, оказалась милая, совершенно обычная, какая есть почти в каждом городском дворе, подпирающем подъезды многоэтажек, детская площадка: с качелями, горками и небольшой круглой песочницей.

Мальчик со светло-каштановыми вихрами, которому на вид было года два, играл в песочнице. Он увлечённо строил домик из розовато-дымчатого песка, лёгкой струйкой перетекавшего из одной его ладошки в другую. Рядом, на радужной перекладине подвесной качели, сидела девочка, чуть постарше, и внимательно наблюдала за мальчиком.

Дети были благостны и прекрасны, а погода – солнечна и безветренна. И одеты малыши были по-летнему: на мальчике – светлая футболка и шорты; на девочке – пёстренький сарафан с кармашками.

С этого места дом был виден лишь отчасти, ведь крыша находилась так высоко, что истаивала вверху, растворяясь на фоне голубоокого неба с сочным пятном солнечного зрачка.

К зданию приближались двое. Мужчина и женщина. Они шли домой. Левой рукой мужчина держал ладонь женщины, а правой нёс мини-чемоданчик.

Мальчик так долго ждал родителей, что едва заметив пару, радостно бросился навстречу.

Мужчина спешно опустил кейс, подхватил ребёнка и закружил.

Сын, раскинув руки в стороны, летал самолётиком на руках отца. Оба мальчика – большой и маленький – заливисто смеялись, и женщина улыбалась.

В это время к ним поспешила девочка. Спрятав ладошки в карманы сарафанчика, она остановилась чуть поодаль, продолжая внимательно смотреть на мальчика.

Малыш, почувствовал на себе взгляд девочки, тут же принял серьёзный вид и выскользнул на землю, настойчиво требуя, чтобы с ним обращались по-взрослому.

Семья направилась к лестнице, ведущей в дом, и девочка пошла за ними.

– Почему ты одна? – обеспокоенно спросила малышку женщина. – Где твои родители?

Девочка смущённо улыбнулась, что-то ответила и, подхваченная внезапным порывом ветра, растворилась в разноцветной летней дымке.

***

Её голос неожиданно ворвался в Небис, отвлекая мужчину от наблюдения.

– Что сказала девочка? – взволнованно спросила женщина.

– Я не понял.

– Жаль, – и она грустно отвернулась к окну. – Я надеялась, что хотя бы вам удастся её расслышать. У меня никогда не получается. Всякий раз поток ветра разворачивается в противоположную сторону и уносит звуки её голоса.

– Вы уже видели всё это? – удивился мужчина.

– Конечно! Много раз. Хотите досмотреть?

– Пожалуй, да.

– Смотрите, – и она протянула ему шар. – Пожалуйста, держите Небис аккуратно. Он не любит, когда его слишком сжимают.

Мужчина чуть помедлил, не решаясь прикоснуться к огненной сфере.

– Не бойтесь, – сказала она, положив Небис в его ладони. – Он вас не сожжёт.

***

Вблизи лестница оказалась слишком высокой, а ступени – довольно крутыми. Чтобы от нижней ступени увидеть дверь дома, нужно было запрокинуть голову, посмотрев в глаза небу.

Путь предстоял долгий и трудный.

Мужчина начал подниматься первым.

Следом к лестнице подошла женщина, придерживая за руку сына.

Мальчик упорно хотел подниматься самостоятельно, несмотря на то, что высота ступени доходила ему почти до груди. И стоило женщине вплотную приблизиться к первой ступеньке, как ладошка малыша выскользнула из её ладони, и мальчик побежал наверх. Он быстро догнал отца, который, испугавшись, что сын упадёт, попытался было подхватить его на руки, но малыш увернулся и вприпрыжку помчался выше.

Ребёнок бежал по лестнице легко, как мячик, перепрыгивая одним шажком сразу через несколько ступеней, будто и не бежал вовсе, а летел, и скоро оказался у массивной двери. Достигнув заветной цели, он оглянулся на родителей, которые были ещё в нижней части этой длинной парадной лестницы, и заливисто рассмеялся.

И малыш ещё долго ждал, пока родители поднимались к нему на площадку перед дверью их высокого дома, подпирающего крышей небо.

***

В это мгновение свет в шаре стал уплотняться, и более уже ничего невозможно было разглядеть.

Глава 6. Огонь

Чиркнула спичка.

Съедая беспомощный тлен деревянной щепки, всколыхнулось крошечное пламя. Жёлто-голубое. Солнце в ореоле неба.

Сквозь пламя была видна истина. И лицо истины, изменяясь вместе с движением огня, открывало дорогу.

Куда вела эта дорога – заворачивающаяся в спираль, и сквозь завесу дыма уходящая ввысь, – ни пламя, ни истина открывать не хотели.

Безконечность – за знания безконечности – требовала плату. И плата стояла над всем. И была она выше всего тленного. И плата была – в конечности. Конечности размерного видимого, переходящего в безразмерное невидимое.

Пламя обожгло пальцы.

От боли они непроизвольно разжались, и огонь слетел вместе с обугливающимся остовом спички на стол.

Тщедушное тело умирающей деревянной щепки скукожилось, подвернуло головку к брюшку, став похожим на вопросительный знак, истлело и отпустило пламя бежать дальше.

Столешница, забросанная ворохом исписанных листов бумаги, воспламенилась в доли секунды. Будто чернила, которыми были густо покрыты листы, оказались подкрашенным спиртом или бензином.

Проспиртованная болью бумага чуть покорёжилась, попыталась было сопротивляться, но, обнаружив всю тщетность усилий, смирилась и покорно отдалась в руки судьбы.

Голодная стихия огня, почувствовав нарастающую мощь власти, восстала над столом.

Она принялась пожирать буквы с неистребимой жадностью, заглатывая жаркой пастью всё новые и новые куски горящих вместе с бумагой словесных конструкций и мыслеформ. Но спаянные в слова буквы не пропадали в ненасытном огненном брюхе, а переплавлялись в новую форму жизни и, лишившись физического тела, освобождаясь, отплывали вверх.

Пространство над столом стало заполняться жаром, дымом и звуками…

Вначале послышались одиночные, нерешительные и встревоженные голоса. Потом голоса окрепли; но пока ещё полуслепые, двигаясь на ощупь, они смешивались в хаотичный коктейль перебивающих и перекрикивающих друг друга нот.

Чем жарче огонь заглатывал бумагу, чем гуще становился пропитанный чернилами дым, тем более выпрямлялся и утончался общий голос.

Некоторое время нестройный хор пытался удержаться на кончиках пламени, не решаясь пройти сквозь дымовую завесу, затем выправился, слился в унисон, и зазвучала музыка. Она взлетела от стола к потолку. Но потолок растворился от жара огня ещё раньше, и музыка свободно устремилась выше – за пределы…

Глава 7. Имярек

– Как вас зовут? – спросил он, возвращая Небис.

Она оторвала ослеплённый взгляд от шара, перевела его внутрь комнаты, пытаясь всё же рассмотреть собеседника, и, чуть помедлив, ответила:

– Не знаю.

Она врала?

Нет. Она не умела врать.

У неё действительно не было имени.

Она забыла своё имя в тот момент, когда встретила Его.

Когда ты любишь, тебе не надо никакого имени.

Когда ты любишь, тебе не надо не только имени, тебе не надо уже и слов. Когда ты любишь, все слова растекаются привкусом миндальной карамели по языку. Они настолько сладки, что хочется пить их несказанность жадно и медленно, оставляя томительный, распирающий вкус внутри себя.

Когда ты любишь, тебе не нужно: ни имени, ни слов. Когда ты любишь, тебе нужны только: воздух, который дрожит на губах, и груди, и животе; и свет, который можно разминать пальцами, перекладывая из одной ладони в другую. И воздух наполняет тебя и превращает в шар. И свет пронизывает твои пальцы и через поры вливается внутрь. И твои пальцы уже сами начинают излучать свет. И ладони, и руки, и всё твоё тело…

– Вы что-то сказали? – спросила она.

– Я спросил о вашем имени. У всех есть имя. Оно есть и у вас.

– Да, наверное, – она смутилась, уводя взгляд в темень окна, и немного погодя добавила: – Я не знаю своего имени.

– Но ведь другие как-то называют вас?

– Ольга, – сказала она. – Когда Он думал обо мне, Он называл меня Ольгой.

– Кто – он?

– Я называю его Юпитер.

– Хорошо, Ольга…

– Нет! – она вздрогнула, и взгляд её стал пронзительнее. – Не называйте меня Ольгой. У меня другое имя. Ольгой может называть меня только Он. Он называл меня Ольгой до того, как узнал.

– А потом?

– И потом он будет называть часть меня Ольгой. Но я уже буду ЖеньШеневой.

– Значит, вы – Женя?

– Нет. Я стану ЖеньШеневой после.

– А между? Как он называл вас между Ольгой и Женей?

– Сейчас? – уточнила она.

– Да.

– Женоль.

– Значит, ваше имя – Женоль?

– Нет, – улыбнулась она, нежно выглаживая лоб Небиса. – Это не имя. Это слово означает – «Моя Жена».

– Вас не смущает слово Женоль?

Она знала, о чём он, но всё же задала встречный вопрос:

– Почему оно должно меня смущать?

– Я правильно понимаю, что Женоль – это Жена-Ноль?

– Или Женя-Ноль. Или Женя-Оля. Или Жена-Ноль. Всё правильно.

– Но ведь ноль – это ничего – пустота.

– Допустим, – ответила она. – А вы не пытались посмотреть на ноль под другим углом зрения? Если две прямые линии – у которых нет: ни конца, ни начала, – пренебрегут нулём, то они так и останутся прямыми без конца и начала. Но если им повезёт, если им посчастливится найти ноль, и они пересекутся в его точке, то из этих двух прямых образуется: четыре прямые, с началом и без конца, и четыре угла. Четыре угла – это уже дом. А четыре прямые и четыре угла – восьмёрка – два круга константы бесконечности. Одинокий ноль обречён стать дыркой от бублика. Но если у нуля появится точка опоры, он сможет поднять в небо даже поезда!

– А имя?! У вас есть имя?! – воскликнул он.

– Жене не нужно имя, если она одна. Имена нужны только женщинам в гаремах.

– Как я могу обращаться к вам? – его голос становился всё настойчивее.

– Выберите имя сами.

– Любое?

– Конечно. Любое имя. От А – до А.

– Алиша, – произнёс он.

– Почему – Алиша?

– Когда я смотрю на вас, вспоминаю детство и Алису, о которой тогда читал, а может быть вижу ту Алису, которую знал ещё до детства. Но вы не совсем Алиса… Не совсем та… Не такая, как все…

– Хорошо. Пусть будет Алиша.

«Алиса, – думала она. – Наверное, все Алисы похожи друг на друга. Все они ныряют: кто вслед за кроликом, кто вслед за котом, а кто – за кроликом-котом… И пропадают для мира старого, попадая в мир новый, или испаряются вовсе… И сотворение происходит с ними каждый день и каждый час, и каждое мгновение… И сотворение превращает их самих в творцов; и в мастерских разбиваются горшки и рвутся на бесчисленные клочки рукописи и партитуры; а в небе, взорвавшемся от точки творения, рождается новый Небис… Конечно, пусть будет Алиша.»

Имя – как вода. Есть имена – океаны. Есть имена – озёра. Есть стоячие имена – водохранилища. Есть имена – болота. А есть имена – реки. Они в постоянном движении – изменяются сами и текут, изменяя землю.

Имя наделяет человека программой. Но нет никакой программы, способной рассчитать траекторию движения взлётной сущности, чьё имя изменяется вместе с каждым новым глотком кислорода, попадающим в телесную оболочку…

Глава 8. Кислород

У кислорода есть особое свойство лёгкости. Не той лёгкости, что присуща воздуху в целом, а именно внутренней лёгкости. Легчайшей лёгкости – внутри самой лёгкости.

Каждый новый глоток наполнял лёгкостью. И эта лёгкость притягивала к себе и втягивала в себя.

Она не могла остановиться.

Глоток…

Ещё! Ещё! И ещё…

Кислород заполнял её изнутри. Его было столько, что он не умещался в двудольный лёгочный мешок, выпрыгивал из него, вспенивался по венам, проникал: в мышцы, в кости, под кожу.

Переполняясь живительным газом, она превращалась в воздушный шарик.

Всплывала на поверхность – над всем поверхностным.

Поверхность оказывалась дном нового уровня.

И здесь всё начиналось сначала.

Опять требовался кислород.

Глоток. Другой. Третий! И вновь лёгкость, рассыпающаяся внутри, поднимала её наверх, на поверхность – над поверхностью всего поверхностного.

Столь желанная поверхность опять оказывалась дном – низшей ступенью нового высшего уровня.

Над ней наслаивались всё новые и новые уровни. Каждый новый уровень был сложнее и плотнее, но преодолевать их становилось всё легче. Ведь каждый новый глоток кислорода внутри неё уже сам стремился подняться выше, толкая вверх: и себя, и других, из которых теперь состояла она.

Наконец, тело достигло поверхности поверхностного и уткнулось в препятствие.

Сверху больше не оставалось места для новых уровней, и уровни переместились в стороны.

Она глотнула новую порцию кислорода, и тело принялось расширяться, заполняя окружавшие его боковые уровни. Под напором её расширения стенка каждого нового уровня лопалась, издавая звонкий хлопок, и пространство уровня прирастало к ней, как годовые кольца нарастают на стволе живого дерева.

Уровни отличались цветом, плотностью и консистенцией. Чем дальше от центра располагался уровень, тем плотнее и ярче он был, и тем стремительнее прирастал к стволу её недавно обретённого тела, окутывая её своим мерным сиянием в ожидании сияния уровня следующего.

Она вбирала в себя уровни с младенческой жадностью, с утробной жаждой познания материнского молока мироздания.

Ещё один уровень!

Ещё один!

Ещё!..

Последним уровнем оказался…

Глава 9. Окно

– Алиша! Расскажите о нём, – потребовал он.

– Что мне сказать о том, о ком я ничего не знаю? – совершенно не удивляясь ни вопросу, ни твёрдости в его голосе, спросила она, внутри продолжая примерять на себя имя Алиша, а внешне пытаясь вылепить из солнечного шара, растекающегося по пальцам, цветущую головку подсолнуха.

– Но ведь вы его жена!? – вспыхнул он.

– Да, – ответила она, вытягивая лучик в форме лепестка. – Но разве жёны знают своих мужей? Пока они не знают даже себя.

– Расскажите о нём, – его голос стал ещё твёрже.

– Это началось в самолёте, – сказала она, вытягивая из светящегося шара очередной лепесток. – И он был очень странный.

– Ваш муж?

– Нет! – рассмеялась она. – Самолёт.

Женщина на секунду провалилась в себя, улыбка скользнула по лёгкой тени, блуждающей в комнате, а потом добавила уже совершенно спокойно:

– С тех пор я не выходила отсюда.

Если бы сейчас луна могла заглянуть в окно комнаты и увидеть лицо мужчины… Оно было…

Но окно запотело от жара Небиса, соприкасающегося с глубоким, ровным дыханием женщины, идущим настолько изнутри, что всё её нутро становилось сплошным воздухом, и луна не смогла бы разглядеть…

– Сколько дней вы не выходили из комнаты? – спросил он.

– Вы хотели сказать – месяцев или лет? – улыбнулась она. – Много.

– Почему?

– Она боялась.

– Кто?

– Квартира.

– Чего она боялась?! – возмутился он.

– Она боялась оставаться одна.

– Кто вам это сказал?

– Она.

– Как?

– Всякий раз, когда я подходила к двери, квартира начинала плакать: либо водой, либо огнём. Чаще – огнём. Конечно, я могла оставить всё, как есть, и уйти. Но в комнате был кот. Он бы сгорел.

– У вас есть кот?

– Да, – сказала она тревожно, и начала рассказ: – Когда-то у меня была кошка. Белая. Я дала ей совершенно белое имя – Бэлла. Но пришло время, и её позвала природа. Она так кричала в ответ на этот зов! Я могла бы удержать её, но не стала, отпустила навстречу природе, и белая кошка больше не вернулась.

Потом у меня была крыса. Она тоже была совершенно белая, а глаза, хвост и лапки – розовые.

Мне подарил её маленький мальчик.

Я приехала в детский дом снимать фильм. Мальчик посмотрел в мои глаза и сказал: «Я хочу, чтобы ты была моей мамой». И я посмотрела в его глаза, и захотела стать его мамой. Но большие дяди и тёти в больших кабинетах, где решают судьбу таких детей, запретили мне быть его мамой. Они сказали, что таким женщинам, как я, у которых нет дома и нет мужа, нельзя быть мамами для мальчиков и девочек, у которых нет мамы.

А потом мальчик плакал.

«Я хочу подарить тебе самое дорогое, что у меня есть» – сказал мальчик и протянул мне ручную крысу: «Её зовут Дуся. Кроме неё у меня никого нет. Я хочу, чтобы она была твоей».

И я всё время плакала, когда смотрела на Дусю и вспоминала глаза мальчика.

А потом ко мне в гости зашла маленькая девочка, которая часто плакала, потому что у неё не было друзей, и она попросила: «Отдай мне Дусю. Я буду её мамой». Я отдала ей Дусю, и девочка больше не плакала. И я уже не плакала, глядя на Дусю. «Может быть, когда эта девочка вырастет, она встретит мальчика, который подарил мне Дусю. И у них будут дети, которые никогда не будут плакать», – думала я.

А потом ко мне пришла кошка. Вошла без спроса и легла на мою кровать. Кошка была серая и невзрачная, бездомная, маленькая и очень голодная. Я хотела налить ей молока, но в моём холодильнике не было ничего, кроме мацони. Там, где я тогда жила, все пили нарзан и мацони. Эта кроха с такой жадностью набросилась на мацони, что получила имя – Мацоня.

Взрослея, она жила у меня и спала на моей кровати. Мы вместе умывались, вместе делали маникюр, и я носила её гулять в маленьком плетёном лукошке. А когда она совсем выросла, и природа позвала её, я испугалась, что она уйдёт так же, как ушла Бэлла. И я начала давать Мацоне таблетки. Есть такие маленькие, круглые, жёлтые таблетки от кошачьей любви, когда кошкам очень хочется любви! Я бы тоже их пила, но для людей не придумали таблетки от любви. Вот так мы и жили без любви: я и «дочка» – кошка Мацоня.

А потом мне нужно было уехать. Да! Я должна была уехать. Далеко. Навсегда. И я не знала, куда ехать, и не могла взять Мацоню с собой в никуда. Я отдала её в хорошие, добрые руки, а через время мне сообщили, что Мацоня нашла свою любовь, и я стала «бабушкой».

С тех пор у меня нет домашних животных…

– Но вы говорили, что в этой квартире был кот! – возразил он.

– В ту пору этот кот был у всех.

– Где он сейчас?

– Ушёл, как и положено, в свой срок.

– Куда? – спросил он.

– Туда, куда и положено уходить всем котам. Но перед тем как уйти, он просил меня помочь… А сейчас мне нужно спать. Я должна спать. Он хотел, чтобы я спала. «Ложись спать» – это были последние его слова, сказанные мне голосом.

– Кот? – удивился мужчина.

– Кот? – удивилась она.

– Кот простился с вами словами: «Ложись спать»?

– Отчего кот? Впрочем, да… Тот, кто хотел, чтобы я спала, кот. Он тоже кот…

– Почему он простился с вами именно так?

– Я тогда не спала несколько месяцев. Я уходила. Он хотел остановить меня, но вместо этого всего лишь изменил вектор направления. Я всё-таки ушла. Я уснула, и больше не просыпалась.

– А сейчас?

– И сейчас сплю. Но здесь не хватает воздуха. Мне приходится выныривать, чтобы сделать новый глоток.

Она встала на подоконнике и открыла окно. В комнату хлынуло дыхание ветра, и она подалась навстречу, легко выскальзывая из полноты света в полноту тьмы.

Прежде чем сделать шаг, она обернулась и тихо спросила:

– Вы умеете стрелять?

– Нет, – так же тихо ответил он, и добавил: – Обычно я попадаю в молоко.

– В молоко попадают все, у кого есть Адамово яблоко, – улыбнулась она. – Мне нужно спешить. Вы видите термометр? Он висит за окном.

– Да.

– Что показывает Цельсий? – спросила она.

– Красный приближается к сорока.

– Сердцу пора идти в школу. Нужно успеть попасть в Адамово яблоко, пока кровь не закипела.

Её тело стало прозрачным, платье наполнилось ветром, и подол распахнулся, как крылья…

– Постойте! – воскликнул он, и тронул её за локоть, пытаясь удержать: – Вы не ответили!

<1 2 3 4 5 >

На страницу: