Ночные бдения

К полуночи я вернулся, Пике уже спал. Я осторожно, стараясь не разбудить старика, втер в его больную спину мазь, а затем и сам устроился на ночлег.

На следующий день на базаре я стоял один: куда-то подевался Тондо. С того памятного дня я его больше не видел, может быть, он решил, что лучше найти более безопасное место для торговли и не рисковать жизнью ради пары ломаных грошей.

А я продолжал торговать день за днем и, несмотря на уверенность Милам и соседей по рынку, не умирал. Пока Пике лежал без движения, мой мизерный заработок был единственным нашим доходом. На него я покупал пищу и мазь для спины. Болезнь Пике становилась затяжной: к болям в спине и невозможности двигаться добавились лихорадка и мучительный кашель, от которых мне так же пришлось купить микстуру. Помимо этого я привел в божеский вид наше скромное жилище; раздобыв воды и мыла, я навел порядок в передней комнате, в храм Книги меня так и не допускали. После этого я вымылся сам и кое-как вымыл Пике.

Расчесывая свои длинные волосы, я подумал, как похож на тех бесприютных вонючих и оборванных бомжей, которые перебирают мусорки в поисках чего-нибудь съестного. Это было почти смешно, теперь я сам стал таким бомжем.

Однажды в лихорадке Пике, словно вспомнив что-то важное, сказал мне:

– Если однажды в наш дом придет девушка или мужчина с изуродованным лицом нужно впустить их и оказать всяческое содействие.

– Кто-то говорил, что у него нет родственников? – усмехнулся я.

Пике насупился и молчал до самого вечера.

Вообще же самым забавным мне казалось изменение характера Пике: такой серьезный солидный дед оказался просто меркантильным мелочным и беспокойным старикашкой. Жука ошибался, называя его самым достойным человеком. Он требовал, чтобы я был его сиделкой и порядком доводил меня глупыми упреками. Суждения его становились все более склочными и будничными. Он менялся на глазах.

Однажды я попросил его дать мне почитать Книгу Мира. Пике вскинул на меня бесцветные глаза и что-то бессвязно забормотал, а когда я повторил свою просьбу, он сказал:

– Никогда бы не подумал, что вас может интересовать подобная безделица, Андрэ.

Я был неприятно удивлен.

– Вы противоречите себе, хот Пике. Еще совсем недавно вы называли ее величайшей драгоценностью.

– Ну и что, я передумал, – нагло соврал он.

Я ничего не ответил и лег спать. Но уснуть мне не удалось – не давал покоя вопрос: что творится с этим стариком. Пике тоже не спал, он ворочался под теплым одеялом, как я стал замечать, он плохо спал по ночам, хотя прежде отдавлял такого храпака, что дом сотрясался. Эти перемены не могли не тревожить меня, но я был склонен списывать все на затяжную болезнь. Я даже сходил к лекарю и купил сонных капель, но когда я попытался напоить ими Пике, он поднял такой крик, что я бросил все попытки ему помочь.

Когда его патологическая подозрительность достигла предела, и он стал требовать от меня каждодневного отчета, где я был и что делал, я не выдержал и взорвался. Я начал упрекать его в подозрительности и требовал назвать причину такого отношения. Поддавшись натиску, он со вздохом сказал:

– Я, в самом деле, не могу доверять вам, хот Андрэ. У вас внешность старика, но физическая сила, как у молодого парня, у вас мудрые суждения, но в них столько детской наивности, вы мирный хот, но почему-то никогда не расстаетесь с оружием, вы стремитесь проникнуть в мою святую святых – в храм Книги, вы задаете так много проницательных вопросов, в конце концов, вы пытались напоить меня снотворным, уж не хотите ли вы выведать все мои тайны?!

– А вам есть что скрывать? – с затаенным знанием спросил я.

– Нет, конечно! – слишком бурно запротестовал он. – Конечно, нет! Я честный хот, а вот вы, я подозреваю, слуга какого-нибудь артака, или быть может хотер набожника, – почти шепотом добавил он.

– Если вы простой честный хот, то зачем таким большим людям интересоваться вами? – насмешливо спросил я.

– Ну вот, я же говорю, – развел он руками. – Вы задаете вопросы, на которые невозможно вразумительно и отрицательно ответить.

– Нет, хот Пике, не бойтесь, – я взял его за руку, и он внимательно посмотрел на мою нетронутую морщинами ладонь, я тут же отдернул ее. – Я не слуга набожника или кого бы то ни было еще. Если я моложав, и сила есть в моих руках, разве это плохо? Да, я наивен и, видимо, умру таким же доверчивым, как родился, это моя беда, но разве это плохо? Я боец, я всю жизнь был воином, и не могу отказать себе в привычке носить оружие, разве это предосудительно, в конце концов, все ваши обвинения просто смешны! Я вытащил вас из-под копыт коня, я заплатил за лекарство и лекаря, я ухаживаю за вами и кормлю на свою зарплату, а вы отвечаете мне неблагодарными подозрениями в коварстве!

Пике смотрел на меня со стыдом и замешательством, пока я изливал свою естественную обиду; когда поток слов иссяк, он взял меня за руку и промолвил:

– Вы честный человек, Андрэ. Я ошибался.

С этих пор Пике доверял мне безоговорочно. Он снова стал прежним, мы много беседовали, он рассказывал мне о жизни, истории, философии, и это было интересно.

– Мне кажется, теперь, после наших бесед я знаю все, – как-то с улыбкой сказал я.

– Никто ничего не знает, – рассмеялся Пике. – Но раз ты такой умный, скажи, почему люди не могут жить в мире?

– Потому что у них разные цели и потребности, – не задумываясь, ответил я.

– Нет, наоборот, они одинаковы. Если ты и твой соперник, допустим, голодны, а хлеб только один, разве ты будешь любить своего врага? Или попытаешься отнять у него хлеб?

– Но ведь его можно разделить.

– Не все можно разделить, Андрэ, – ты снова ошибся, – сказал Пике. – Жадность и жажда власти правят Миром, а еще бесконечное одиночество человека. Мир бессмысленен в своем начале.

– Но ведь всему должна быть причина, всему должно быть объяснение! – воскликнул я.

– Но не все можно объяснить, – мрачно парировал Пике.

– С вами не договориться, – рассмеялся я. – Вам бы поговорить с одной моей хорошей знакомой, уж она бы положила вас на лопатки! А со мной… Просвещенный Пике всему найдет антипод, ведь он так любит теорию противоположностей.

Пике встрепенулся и спросил:

– Почему вы так назвали меня?

– Просто назвал, – ответил я, вспомнив, что так называл его Жука в наших разговорах. – А что?

– Так называл меня один друг. Где-то он сейчас? – задумчиво произнес хот.

Я вспомнил Жуку, истекающего кровью, и мне захотелось рассказать Пике, как он погиб, но я молчал. Я не должен был себя выдавать.

– Ваш друг? Он был хорошим человеком?

– Да, прекрасным. Он любил меня, как брата. У него были великие помыслы и верная рука. Он был моим любимым учеником, но самым непутевым человеком, и, в конце концов, сошел с ума.

– Возьмите меня в ученики, – серьезно предложил я.

– А не поздновато ли вам учиться, уважаемый хот, – рассмеялся он. – Вам самому впору учить других.

– Но не Светлоокий ли давал наказ учиться всему, пока он не призовет нас к своему трону?

– Верно. У вас удивительные познания в религии.

– Я хорошо учусь, – хмыкнул я, вспомнив Донджи и его длинные проповеди.

С этих пор Пике начал меня обучать в шутку, конечно же, где это видано, чтобы один старик поучал другого! Но постепенно наши шуточные занятия приняли серьезный оборот. Я учился философии – самой бесполезной на свете науке, которая, тем не менее, затягивала, как омут, манила, как прекрасная девушка. Когда мы закончили занятия по философии, Пике уже мог сидеть на диванчике, добираясь туда с моей помощью. Он показал мне свиток о владении боевым мечом, и я под его чутким руководством овладел некоторыми приемами. Мне настолько понравилось, что я не упускал момента позаниматься с мечом или хозяином зверя. Кстати, Пике пришел в настоящий восторг, увидев мой клинок. Он долго вертел его в руках и с восторгом рассматривал, потом заявил, что это хорошее оружие, легкое и разящее точно в цель.

– Подобную вещь могли сделать только старые хоты, – заявил он, возвращая мне кинжал. – Это рука мастера.

– Этот кинжал предназначался лучшему воину, чем я, но этот воин погиб в битве с серебряным зверем. Пролежав много лет в общей куче клинков, он достался мне. Этим кинжалом, – я рассмеялся, – я пытался убить серебряного зверя.

– И как, получилось?

– Нет, но он помог мне избегнуть смерти от змеиного яда и руки человека. Я убил серебряного зверя другим оружием, – не устоял я и похвалился.

– Ты убил серебряного зверя? – удивился Пике.

– Было дело, – со скромной гордостью ответил я, достав из-под одежды висящий на ремешке коготь.

Пике взял его в руки и долго, не отрываясь, смотрел.

– Просто невероятно, сказал он, возвращая мне амулет.

– Правда, мне пришлось продать саму шкуру, чтобы выручить из беды друзей, – поведал я, проклиная свой длинный язык.

– Верно, они были очень дороги тебе, – заметил Пике, как-то странно глядя на меня…

Я подумал, что слишком расслабился и сдружился с Пике, нужно быть осторожнее и не болтать о прошлом.

Но время бежало, время мчалось, оно, не сворачивая, несло меня по судьбе к тому единственному, что я готов был вернуть даже ценой жизни в моем мире.

Время безумно, его просто не существует, ведь у него нет антипода, как сказал бы Пике; я одушевил свое время, я превратил его в антисебя, но и над ним я не властен.

4.

Это случилось примерно через два месяца после того памятного дня, когда Пике попал под копыта лошади, и судьба таким нелепым и странным образом поселила нас под одной крышей. Дивная осень упала на Город, да так и не смогла встать. Мучительная жара сменилась теплым бархатным фонтаном, брызгами вселявшими в сердца тревожную тоску грядущей зимы, и бешенство вселилось в людей, и стали толпы жителей Империи наводнять Город, как рыба идет на нерест, и ожил Город.

Необыкновенное столпотворение было вызвано притоком приезжих, осень была порой сбора и сбыта урожая, осень была порой активной торговли, а с ростом оборота денег росло и культурное бешенство. В кабаках, в притонах отбою не было от посетителей, желающих в вине и женщинах утопить свою грусть и доход. Всю ночь напролет из распахнутых окон неслась залихватская музыка, звуки оргий и пьяные песни. Я больше не посещал подобных заведений и тосковал по вину, так как был весьма ограничен в денежных средствах, да и положение мое, сожительство с благочестивым Пике, который считал меня чуть ли не святым старцем, не позволяло такого поведения. Это тяготило, возможно ли, молодому парню двадцати четырех лет отроду вести жизнь старика: думать, как старик, говорить, как старик и поступать соответственно. Меня начали утомлять сверхразумные разговоры, которые вел Пике, его полет философской мысли, мне хотелось быть собой и не прятаться ни от кого, не играть чужие роли.

Иногда у меня мелькала крамольная мысль – сбрить бороду, постричься и предстать перед Пике в моем естественном виде, я фантазировал, какое у него станет лицо, и что он будет лепетать, да, именно, лепетать, потому что не сможет сказать ничего вразумительного. А потом честно рассказать, кто я, откуда, поведать, что был знаком с Жукой и знаю, кто на самом деле Пике, что я все-все знаю. Тут уж я не сомневался, что старик либо придушит меня ночью, когда я буду спать, либо отравит и скормит собакам. Третьего не дано.

Поэтому мне хотелось напиться.

Осенью в больших дворцах гремели праздники. Знать выкручивала кренделя на все лады – кто лучше, богаче и пышнее. Я, помнится, с черной завистью смотрел на роскошные огни факелов, прислушивался к веселой музыке и женскому смеху. Именно женщины были для меня проблемой. Желание, особенно по ночам, совершенно одолевало меня, и на утро я вставал больной и не выспавшийся. Но женщины не смотрели на дряхлого старичка, даже Пике рядом со мной казался бравым молодцем. Поэтому мне хотелось напиться вдвойне, а еще снять хотя бы шлюху.

Народ стремился загород отдыхать, кто пешком, а кто ехал. Все хотели поймать последнее теплое солнце в райских сосновых кущах. Отчасти именно от этого на базаре творился форменный ад: увеличилось количество проезжающих конных отрядов и знати, стремившихся выехать загород через более свободные в это время года южные ворота, путь к которым из центра лежал через рынок. А еще у меня прибавилось число покупателей в связи с осенним бумом. Хуси привозил теперь булки два раза в день – утром и в обед, но и этого было мало. Если бы он стал возить товар еще и к вечеру, все равно до заката я бы его распродал. Но я устал, я немыслимо устал. И поэтому втройне хотелось напиться, а еще снять женщину, а еще отдохнуть.

Именно поэтому однажды ночью я решился сделать небольшую вылазку, которая и повлекла за собою следующие события.

В тот вечер я особенно тщательно прифрантился – помылся, причесался, вычистил свою нищенскую залатанную одежду (из всего одеяния только кожаные штаны имели божеский вид). Пике долго и внимательно смотрел на мои приготовления и, наконец, не выдержав, спросил, куда это я так принарядился.

– К Милам, – коротко бросил я.

– Зачем к Милам? – удивленно спросил он.

– Нам нужно обговорить дела, – небрежно ответил я, на что Пике не только не рассмеялся, но и ничего не сказал.

На самом деле, я не собирался к Милам, а метил в ближайший кабак, но Пике меня бы не понял, скажи я, что иду провести ночь за выпивкой и любовью.

Денег у меня было мало, поэтому я решил не шиковать, а найти что попроще.

Он заманил меня диким разгулом и уютной обстановкой, этот кабак под названием «Пьяный Стопор». Заведение было небольшое, но вполне приличное, если можно употребить это слово. Посетителей даже для буднего дня было совсем немного: небольшая бесшабашная компания, трое-четверо одиноких пропойц и два стража порядка, решивших после тяжелого трудового дня снять напряжение.

Я сел за столик и тут же, как по мановению волшебной палочки, передо мной вырос хозяин кабака «Пьяный Стопор», сам стопорообразный.

– Чего желаете, уважаемый отец? – елейным голосом спросил он.

– У вас есть женщины? – напрямик спросил я.

– Э-э-э, – непонятно протянул он, а потом добавил. – Что вы имеете в виду?

– То, что сказал.

– Да, конечно, у нас есть женщины, но я не уверен, что они… что вы… – совсем зарапортовался бедняга.

– Сколько стоит? – спросил я, решительно доставая кошелек.

– Если вам нужна красавица, – захихикал хозяин, – одного империала, я думаю, хватит.

Я отсчитал деньги, и хозяин, согласный на все, велел мне подняться наверх – вторая дверь слева к прекрасной Аме, уже зрелой женщине, чтобы удовлетворить аппетиты старика.

Необыкновенно счастливый, я спустился пару часов спустя в общую залу, и расторопный хозяин поднес мне крепкого, но очень мерзкого вина. А это было все равно, впервые за много месяцев меня отпустило, и я был счастлив.

Хозяин, лукаво улыбаясь, сказал:

– Прекрасная Ама по ее личной просьбе готова принять вас в любое время дня и ночи вне очереди. По ее выражению, пусть даже землетрясение разрушит город до основания, она готова.

После первого же кубка мне стало весело и захотелось поговорить, и я, будучи приглашен, с удовольствием подсел к двум стражам порядка. Они были пьяные и забавные; дежурили на Голубой площади и, сдав караул, завалились в ближайший кабак. Оба оказывали мне соответствующее почтение, но, поняв, что я не обычный старик, отбросили формальности. Первый, Фиска, очень быстро скис и оказался под столом; второй, Ардос, оказался чрезвычайно занимательным человеком. Он был типичным бесшабашным весельчаком и прожигателем жизни, но добрый, он пил, как слон и не терял сдержанности языка и ясного рассудка.

Опьянев, я рассказал ему о своей сгоревшей деревне, и он, хоть и был истинным имперцем, искренне пожалел меня, эта жалость проявилась в похлопывании по спине и подливании вина, за которое, кстати говоря, платил мой собутыльник. В конце концов, с непривычки я наклюкался так, что на ногах стоять не мог.

Бедный Ардос, который был еще достаточно трезв, вызвался проводить меня до дома, на что я с радостью согласился, не доверяя своим ногам.

Обнявшись, по тускло освещенным улицам мы добрались до дома с розовыми ставнями. Сквозь щель в оконном проеме мелькал слабый огонек, и, несмотря на то, что был сильно пьян, я удивился, что Пике не спит в столь поздний час. Неужели дожидается меня?

Я потянул дверь, но она оказалась закрыта. «Как странно», – подумал я, – «Пике не спит, но закрылся, или быть может, экономный старик забыл погасить свечу». Я постучал раз, другой, третий. Открывать мне никто не собирался.

– Э-хе-хе, – сказал мой спутник. – Видимо, тебя теперь еще и домой не пустят. Не будешь по ночам гулять. Эй, хозяин! – крикнул он. – Открывай! Именем стажа четвертого отряда Великого Города, открывай!

В доме закопошились, послышалась суматошная беготня. Пике в отчаянии рвал замок, который, как назло не открывался; наконец, дверь отворилась, и в глубине комнаты я увидел бледного Пике, лихорадочно смотрящего на меня. Я никогда не видел старика в подобном состоянии, поэтому не сразу сообразил, что к чему, а когда понял, было уже поздно.

Руки Пике взметнулись над головой, и в ту же минуту Ардос упал с мечом в груди. Не успев даже крикнуть, я глухо рухнул на пол от тяжелого удара по затылку, краем глаза заметив у себя за спиной неясный силуэт. Теряя сознание, я услышал, будто через толстую стену, голос Пике:

– Предатель!

Я очнулся от чего-то мокрого и холодного, лежавшего у меня на лбу; хотел было убрать это что-то, но не смог и пальцем двинуть – руки были крепко связаны за спиной. Я лежал на полу и отчетливо видел бегающие взад-вперед ноги Пике, а с другой стороны подозрительную струйку крови, вытекающую из-под груды тряпок.

Я застонал, отчасти пытаясь привлечь к себе внимание ног, но больше от тупой боли в затылке. Ноги подбежали ко мне, и Пике убрал с моего лба мокрую тряпку.

– А-а, очнулся, собака, – презрительно сказал он.

– Развяжи меня, Пике, ты что сдурел! – еле выдохнул я

– Ну, да, – рассмеялся он, – чтобы ты удрал и привел сюда целую армию своих товарищей. Что ты за человек, Андрэ? Втерся в доверие и предал. Так кто ты?

– Кто? Хотер набожника! – рассвирепел я. – Да будь я хотером набожника, ты давно был бы уже на небесах, идиот. Ты столько раз выдавал себя, что не заметить этого было невозможно. Не я привел стражника, а стражник привел меня, потому что я был пьян и еле держался на ногах.

– Пусть так. Все равно придется тебя убить, – несколько печально сказал он, вынимая из-за пояса кинжал. – Я думал, ты умрешь от удара, но ты оказался живуч.

Пике приставил мне к горлу кинжал, а я в совершенном ужасе заорал:

– Нет, ради светлой памяти Жуки, не делай этого, иначе пожалеешь!

Рука Пике дрогнула, и клинок тупой стороной прошелся по моему плечу. Не давая ему опомниться, я закричал:

– Жука умер у меня на руках, защищая меня, его предсмертным желанием было, чтобы я нашел тебя и рассказал о его гибели. Я не предатель! Этот стражник помог дойти мне из кабака в уважении к моему несуществующему возрасту. Клянусь тебе памятью Жуки, я не лгу! – уже тише сказал я, заметив, что Пике выпустил нож и сел на пол возле меня.

– Что ты сказал? Жука, мой Жука умер? – с отчаянием в голосе спросил он, глядя на меня глазами полными слез.

– Да, – грустно сказал я. – Это случилось, когда псы-хоты напали на деревню. Мы бились, и Жука пал, пронзенный в живот, когда битва уже закончилась и псы-хоты бежали. Он сражался, как лев, плечом к плечу со мной и ради меня. Он хотел, чтобы ты знал это.

– Но почему? – вскричал он, потрясая кулаками. – Почему ты мне раньше этого не рассказал, если это, действительно, правда?

– Я не был уверен в тебе, Жука был повстанцем, и я мог безвинно пострадать, как сейчас, ведь только что ты, чуть не убил его единственного друга и соратника по несчастью.

Пике перевернул меня на живот и разрезал веревки, затем помог подняться и усадил на диван. Голова закружилась, и я схватился за плечо Пике, чтобы не упасть.

Когда я окончательно пришел в себя, Пике оставил меня и подошел к окну, он долго вглядывался в густую предутреннюю темноту, затем встал напротив и заглянул в глаза:

– Так, всю правду, Андрэ, хочу слышать из твоих уст, – сказал он.

Я слабо улыбнулся, и, поняв, что разговора не избежать, решил рассказать всю правду, за некоторыми исключениями, конечно. Я поведал ему о том, как жил год в хотской деревне, рассказал о дружбе с Жукой и бунте против сборщиков налогов. Рассказывая о гибели Жуки, я протянул Пике камушек на кожаном ремешке, тот самый талисман, что дал мне бродяга перед смертью.

Он принял амулет и, покрутив его в руках, вернул.

Пике был невероятно потрясен и не мог сказать ни слова, он лишь покачивал головой, пытливо заглядывая мне в глаза, будто желая прочесть в них истину.

– Дайте мне полчаса, чтобы сбрить бороду, и вы все поймете, – усмехнулся я.

Эти полчаса были мне даны, и не только они, мне были даны также горячая вода, мыло, невесть откуда взявшаяся чистая и добротная одежда и сапоги. Побрившись и переодевшись, я почувствовал себя молодым и сильным.

Пике все это время молча сидел и смотрел за моим преображением, на лице его попеременно мелькало то выражение удивления, то недоверия; и когда я предстал перед ним в своем настоящем виде, соответствующем моему двадцатичетырехлетнему возрасту, Пике потрясенно улыбнулся и развел руками.

– Это… – но слов у него не было. – Это… не может быть.

– Увы, милый Пике, я вынужден скрывать свою внешность под маской старости, потому что все считают меня демоном и норовят изловить.

– А разве это не так? – спросил он.

Я рассмеялся и резко ответил:

– Не так. Я не демон. Только суеверные бабы да женоподобные мужики, боящиеся собственной тени, считают так. Вы же не такой, да, Пике?

– Невероятно, все это невероятно. И я не знаю, как это можно объяснить. Я никогда не видел людей с таким цветом волос. Но совсем непонятно, зачем Жука столько рассказал тебе и зачем отправил тебя сообщить мне о своей гибели, мы давно разошлись в стороны, потому что не сошлись во взглядах. Он не любил меня и надеялся на взаимность, – Пике развел руками.

– Да нет, любил, разве стал бы он так часто упоминать о вас в наших с ним разговорах.

– А ведь упоминать можно и из ненависти, из чувства неприязни, – возразил он.

– Не знаю я ничего, – резко ответил я, мне надоело врать проницательному старику. – Только вот на вас теперь лежит безвинная гибель этого стража порядка, – и я кивнул на него. – Надеюсь, вы уже передумали отправлять меня вслед за ним.

– Я думаю, что мне делать с тобой, – вздохнул Пике. – Ты не причинишь мне вреда, но знаешь слишком много. О чем еще рассказал тебе Жука?

– Да, в общем-то, ни о чем, – очень неуверенно ответил я.

– Ну и ну, неужели он не рассказывал тебе о Шанкор, о планах повстанцев, об их вылазках, а?

– Нет, – твердо ответил я. – О Шанкор я и без него знаю, а все ваши выдумки о новом прекрасном мире меня не интересуют.

– Значит, ты не повстанец, – вздохнул Пике, – и не сочувствуешь нашему делу, ты не имперец, но ты и не хот, потому что, судя по тому, что ты рассказал, хотов ты ненавидишь. Тогда кто же ты, а?

– Я же говорил, не спрашивайте меня об этом, уважаемый Пике, вам не понять, – заметив, что Пике хочет что-то сказать, я остановил его жестом и добавил. – И я не демон. Считайте, что мне все равно, кто из вас победит, а кто проиграет.

Пике молчал, и я понял, что совсем запутал старика, для него существовало лишь два лагеря, он верил, что Мир один и не доверял мне. После продолжительного молчания Пике, наконец, вымолвил слово, и надо отдать ему должное, это было мудрое слово:

– Хорошо. Я принимаю все, как есть. Не обладаешь ли ты какими-нибудь особенными способностями, Андрэ? – спросил он.

– Нет, у меня нет никаких выдающихся способностей, и я не знаю ничего, кроме того, чему вы меня сами научили.

– Но ты убил серебряного зверя, ты имел смелость сражаться против слуг набожника, защищая неприятных тебе людей, ты смог прикидываться стариком и обвел вокруг пальца даже меня, а я очень проницательный человек. Да, ты не демон, ты изгнанный демон, – каро, демон, лишенный силы. Так ведь? – лукаво улыбнулся он.

Я рассмеялся.

– Знаете, Пике, мне нравится эта мысль, – ответил я, – она очень близка к истине, но только в слове «изгнанный».

– Ага! – обрадовался он. – Значит, тебе некуда идти, тебя прогнали свои, а к чужим ты примкнуть не хочешь, об этом говорит хотя бы то, что ты бросил сгоревшую деревню и ее жителей, когда тебя ничего уже не держало рядом с ней. Но зачем бродить одному, неприкаянному, не иметь возможности применить свою силу во благо, не лучше ли помогать тем, кто борется за правое дело? Быть может, это зачтется тебе в будущем, и ты сможешь достичь высот и, как знать, вернуться туда, откуда был изгнан.