Ночные бдения

Именно поэтому я продолжал влачить полунищенское существование, предпочитая дорогое, но безопасное жилище.

Иногда я думал: для чего я приехал в Город Семи Сосен. Что я мог найти здесь: смысл жизни? Как я жил в страхе и отчаянии, так и продолжал. Я мечтал вырваться из плена Хоросефа, грозившего мне гибелью, но разве здесь я в большей безопасности от рокового случая, разве здесь я не обречен на постоянную борьбу с естественным отбором? Что я буду делать? Торговать булочками, пока не погибну от руки разъяренного покупателя, нашедшего в хлебе таракана, или под копытами коня. В чем теперь смысл жизни? Как не было его, так и нет. Зачем говорил Жука, что это Город Мечты? Он врал. Это Город Семи Страхов. Хотя страха я уже не ощущал, осталось лишь неприятное ноющее чувство подстерегающей опасности на уровне интуиции; и вот это-то чувство не покидало меня ни днем, ни ночью.

Как хорошо, что после тяжелого дня сон мой был крепок, и не приходилось пол ночи мучиться и терзаться сомнениями. Лишь бредя уныло домой, я иногда раздумывался, и тогда все было ужасно. Я старался не вспоминать последнего трагического дня Сарки, кажется, это был не я. Я не жалел, что покинул сгоревшую Сарку. Как бы я смог жить с теми людьми, которые сначала желали мне смерти, а потом предлагали свои жизни. Старался я не думать и о предсмертном желании Жуки, бродяга был просто одержим идей воскрешения Мира, но я видел этот мир – варварская отсталость, что здесь было воскрешать! Я старался не думать, но думал, и жизнь становилась день ото дня все бледнее и безжизненнее. Я терял вкус к жизни.

Порой черное отчаяние овладевало мной, я вспоминал о маме, Лене, Маринке, Люсе. И тогда я желал смерти, и лишь трусость мешала мне покончить с собой.

Поначалу я пытался разговаривать с соседями по рынку. Слева от меня сидел Навус – бойкий молодой человек, он продавал кованые изделия и делал ключи, справа – Тондорамунотас (имя я долго не мог запомнить), хот, он сбывал дешевые шкурки, и, несмотря на то, что торговля совсем не шла, приходил на рынок каждый день. Я пытался разговаривать с ними, но это было еще мучительнее, чем молчание. Навус либо сыпал пошлостями, либо, не замолкая, объяснял разницу между холодной и горячей ковкой. Тондо, как истинный хот, был молчалив, хоть и не так глуп, как Навус, но вытянуть из него слово было большой проблемой. Поэтому и я предпочитал молчать.

Но однажды произошло следующее. Судьба решила вмешаться.

В то утро Навус не пришел на базар. Я долго и удивленно оглядывал пустое место слева от себя. Неуютно было чувствовать пустоту. Наконец, я решил спросить Тондо:

– Хот Тондо, где же сегодня Навус? Прежде он не пропускал ни одного дня.

– А он не придет, хот Андрэ, – не меняя невозмутимого выражения лица, ответил Тондо. – Он ныне заключен в тюрьму, и сегодня будет казнен.

Я не мог поверить собственным ушам.

– Казнен?! Но что он сделал?

– Отказался изготовить ключи для какого-то богача из Лассаго, который соблазнил его сестру и бросил с приплодом.

Ярость впервые за бледный промежуток жизни буквально затопила меня.

– Да как же… – злобно начал я, но вовремя оборвал поток возмущений, вспомнив, что Тондо не друг, а значит враг. – Как же он отказался?!

– Глупец, – коротко ответил Тондо и опять ушел в себя.

Мне хотелось горько и одновременно язвительно рассмеяться, но меня бы не поняли, ни за что бы ни поняли. Казнить пацана за то, что он не захотел помочь подлецу, бросившему его сестру! Я будто бы вспомнил, в каком мире нахожусь, и с презрительным спокойствием оглядел тощую и тупую толпу дегенератов, стремящихся в ворота, я злобно посмотрел на мерзавца, такого невозмутимого мерзавца Тондо, и захотел домой. Тоска захлестнула меня, и я понуро опустил голову.

Когда я впервые увидел его, то был приятно удивлен: не старый еще, но с жидкой полуседой бородой и плешинкой, спокойный, подтянутый, с мягкими и умными глазами, одетый в длинную серую хламиду, с пачкой рулонной бумаги в руках, – он был похож на колдуна из сказки, а болтавшаяся на груди бляха с изображением Светлоокого (я видел такую же у Донджи) лишь усиливала это впечатление.

– Простите, – сказал он, откашлявшись и приложив руку к груди, – это место не занято? – и он указал на пустующее место Навуса.

– Отныне нет, – пытаясь скрыть интерес к старику и жалость к Навусу, ответил я. – Сегодня бывшего хозяина этого места казнят.

– О! – только и ответил старик и начал раскладывать бумажные свитки.

Эти-то свитки и заинтересовали меня необыкновенно. Я еще ни разу не видел, чтобы на базаре продавали подобный товар.

– Что это? – спросил я, указывая на бумагу.

Старик улыбнулся в бороду и ответил:

– На этих свитках написана Книга Мира!

– Что такое Книга Мира? – спросил я.

– Как?! Вы, отец, не знаете, что такое Книга Мира?! – изумленно воскликнул он, привлекая любопытные взгляды. – Откуда же вы свалились?

Опять я попал впросак, так и не бросив привычку задавать вопросы. Я молчал, безуспешно пытаясь найти ответ, но тут враг пришел мне на помощь.

– Он настоящий хот, не то, что ты, он не читает мерзких имперских книжонок, – презрительно бросил Тондо.

Старик ничего не ответил Тондо и вновь обратился ко мне:

– Как ваше имя, настоящий хот? – несколько насмешливо спросил он.

– Андрэ – мое имя.

– Андрэ? Удивительное имя. Никогда не приходилось слышать. Но оно ведь не хотского происхождения?

– Нет, не хотского, – огрызнулся я.

– Тогда вы не настоящий хот. Настоящие хоты называют детей хотскими именами, а ваши родители выбрали какое-то странное звукосочетание, не имеющее смысла.

– Нормальное имя, – недовольно пробурчал я, мечтая отделаться от навязчивого старикашки.

– Никак не хотел вас обидеть, многоуважаемый Андрэ, – смиренно проговорил он. – Но раз уж мы заговорили об именах… Я ношу настоящее хотское имя, хотя и не считаю себя таковым. Позвольте представиться – Пикетаремал, или Пике, – что означает «провидец».

Меня, как ледяной водой из ушата, обдало, когда я услышал его имя. Пике! Много ли найдется подобных имен? Хотелось спросить, но рисковать я не стал и пошел обходным путем:

– О! очень распространенное имя. В моей деревне было, по меньшей мере, трое с таким именем.

– Трое? Удивительная деревня. Я за всю жизнь не встретил кого-либо, носящего такое же, как у меня имя, – парировал Пике. Меня во второй раз обкатило водой. – Хотел бы я побывать в вашей деревне, – в третий.

– Это невозможно, – ответил вместо меня Тондо, видя, что я ступорозно молчу. – Его деревня сгорела, ее сожгли мерзкие имперцы.

– Не разделяю вашего отношения к ним, – промолвил Пике, бросая на меня удивленные взгляды. – Имперцы ничем не хуже хотов, так же, как и хоты не лучше имперцев.

Тондо расхохотался.

– Ради всего святого, хот Андрэ, не слушайте этого чокнутого, он всему базару прожужжал уши идеями о мире. Имперцы заняли нашу землю, заставили наш народ прозябать в нищете, пусть теперь, когда Император обратил милостивый взор на хотов, имперцы покончатся в бедствиях! Пусть теперь они умоляют нас о милосердии!

Я никогда еще не видел Тондо в таком аффекте и не мог поверить глазам – он весь был праведный гнев.

– Почему я должен торговать этим дерьмом, вместо того, чтобы выращивать зерно на самых плодородных землях, занятых имперцами, почему я должен пресмыкаться перед всяким сбродом, вместо того, чтобы повелевать этими рабами от рождения! И я еще буду помыкать ими, хоты покажут, на что они способны, и кто хозяин. Теперь, когда сила набожника стала могучей, что смогут сделать глупые повстанцы, представляющие собой кучку голодных отрепышей.

Тондо торжествующе засмеялся. Мы с Пике потрясенно взирали на потерявшего весь свой достойный вид и корчившегося от ненависти достопочтенного хота.

Пике отвернулся и принялся раскладывать свитки – работа, прерванная нашей небольшой, но весьма плодотворной беседой. У меня также появились покупатели, а Тондо все сидел с блуждающей по лицу дьявольской улыбкой.

Мне никак не давал покоя вопрос: за что же они так друг друга ненавидят? В чем кроются корни этой удивительной по своей разрушающей силе вражде? Власть у них одна, угнетает всех одинаково, религия одна, культура одна. Так из-за чего?

Так мы за весь день больше не обмолвились ни словом. Только вечером, собирая свитки, Пике вежливо попрощался со мной.

Весь день и весь вечер я был будто ошпаренный. Еще свежо было в памяти воспоминание, как Жука, корчась в предсмертных судорогах боли и испытывая жажду, умолял меня найти хота Пике, живущего на Базарной улице и спасти этот треклятый мир. Я не собирался выполнять его просьбу, потому что она была абсурдна, и я ни в малейшей степени не мог помочь этому не моему миру, к тому же я и сам нуждаюсь в помощи.

Но судьба неведомо и ловко столкнула нас, сбив меня с ног мелким воришкой и освободив место для Пике смертью Навуса. Но ведь так не бывает! Я почему-то боялся, что этот навязчивый, но приятный старичок не придет на следующий день и не займет место слева от меня. Я боялся его, вернее, боялся того прошлого, что было связано с его именем, но он был и интересен мне, ведь, по словам Жуки, Пике единственный стоящий человек из всех хотов, и связан с повстанцами. А знай Тондо то, что известно мне, он, верно, не стал бы раздумывать, как поступить с бедным Пике.

Это чувство превосходства над стариком внушило мне уверенность, и я более твердо зашагал по мощеной холофолью улице к своему жилищу. Я знаю тайну другого человека, тайну, которая может стоить ему, да и мне тоже, жизни!

Все-таки появление Пике в моей жизни было знаком судьбы. Я это понял, но позже.

На следующий день Пике вновь занял пустующее место по левую руку от меня. Он был вежлив и приветливо улыбался мне, ловя мои тревожные взгляды.

Книгу Мира почти никто не покупал, кроме женщин, как верно заметил Тондо – на растопку печей. Иногда, правда, ее покупали странные нищие с выправкой воинов и смелым блеском в глазах. Но это, казалось, нисколько не волновало Пике.

– Зачем же вы продаете свою Книгу Мира, – спросил я, указывая на свитки, – если ее никто не берет?

– Ради идеи, – улыбнулся он. – Я верю, что когда-нибудь один из этих свитков, пусть даже для заворачивания пирожков, купит человек, сумеющий разрешить задачу, над которой бьется наш друг, достопочтенный хот Тондо.

Тондо полоснул Пике глазами и хмуро улыбнулся:

– Лучше бы ты продавал хворост, Пике, но и бумагой неплохо разжечь огонь, только ты не марай ее чернилами, они плохо горят.

– Эх, Тондо, – сказал Пике, укоризненно качая головой, – а вдруг ты купишь свиток и сумеешь помирить хотов и имперцев.

– Никогда я и крошки хлеба не возьму из твоих рук, предатель, – взорвался Тондо.

На этом разговор и окончился.

В следующий раз Пике поведал мне, что такое Книга Мира.

– Давно, о, как давно, жил человек – император То. Он не воевал с хотами, потому что тогда еще не было Мира, но уже были люди, и эти люди жили в согласии с другими людьми, жили по единственно возможным законам справедливости и свободы. Но То не был бессмертным, а люди не были святыми. Некий человек убил То и внес в мир смуту. Одна часть людей, самых сильных, смелых и здоровых, сплотилась и выгнала в болота по ту сторону перевала Чикидо слабых и больных в надежде создать новый прекрасный народ, свободный от зла и пороков. Но люди есть люди! Тогда появился Мир, появилась Империя и Хотия – страна низшей расы. Силой оружия удерживали имперцы хотов на их голодной и неплодородной земле. Глядя на это, лучшие люди возмутились и ушли на север. Они и поныне живут там, прекрасные и бессмертные, но дорога к ним охраняется каменными чудовищами и перекрыта огненной рекой. Как же я хочу побывать там и там обрести мудрость! Но ни То, ни его убийца, даже ни эти лучшие люди написали Книгу Мира, а странствующий мудрец, имя которого утрачено в веках. Он писал о мудрейшем устройстве Мира и человека, он писал о правде и лжи, добре и зле, жизни и смерти. Он записывал все обряды, ритуалы, всю магию и мудрость божественного устройства. Писал то, что видел, и то, что думал, писал историю страны. Он передавал Книгу своим потомкам, а они своим, и каждый счел долгом заполнить хотя бы страницу. В таком виде и дошла она до нас. Сейчас Книга находится в покоях Императора, там ей и место. Пусть он черпает из нее мудрость веков. А у меня есть копия. Когда-то я был Главным Хранителем Книги у Императора, а теперь я переписываю ее на свитки и продаю людям за символическую цену великую мудрость и правду, я бы просто раздавал ее, но тогда никто не поверит, люди ценят только то, что купили, подарки, самое бесценное, они считают безделицей.

– Ты все выдумал, Пике, – сказал Тондо, выслушав его с холодным презрением. – Ты все выдумал и пытаешься обмануть других. Не слушайте его, хот Андрэ. Не дело истинным хотам слушать этого глупца. Хоты не потомки отщепенцев. Недаром же император Ситурак, да будет он благословен в веках, повелел жить хотам и имперцам на одной земле, а нынешний император Дартамур поставил набожником хота! Слава наша еще засияет ярче солнца!

До вечера опять никто не сказал ни слова. Но вот Пике нравился мне все больше и больше.

День ото дня мы становились ближе. В моем лице он нашел безмолвного и внимательного слушателя, я видел в нем интересного и талантливого рассказчика, способного много чего поведать об этой стране, ее истории, обычаях, об этих людях, их интересах и бедах. Он был, как Жука, и я подозревал, что именно у него бродяга научился так красиво говорить и убеждать слушателя. И еще я больше не сомневался в том, что мой Пике и есть тот самый Пике, который живет на Базарной улице.

Другой раз он завел беседу о ненависти и чудовищах, порожденных ею. Мне тогда особенно запомнилась одна фраза, которая впоследствии помогала мне не терять себя.

– Ненависть – это тоже чувство, Тондо, и оно имеет право на жизнь, равное право, что и любовь.

– Что ты говоришь, Пике, – возмутился Тондо. – Ты же сам проповедовал власть и величие любви, а теперь принижаешь ее, ставя на одну ступеньку с ненавистью!

– Нет, Тондо, – грустно ответил Пике. – Я не ставлю их на одну ступеньку, я просто пытаюсь объяснить тебе, что в Мире всегда и у всего должны быть антиподы, это обязательное условие существования чего бы то ни было. Если есть добро, то должно быть и зло, если есть тьма, то должен быть свет, любовь никуда не денется от ненависти; и если есть ты, Тондо, должен быть человек, противоположный тебе.

На что Тондо плюнул и отвернулся.

Но я крепко это запомнил. Если есть Я, то существует и анти-Я, и если я есть в этом мире, то и в том мире, что я оставил, должно существовать хотя бы близкое и никчемное подобие меня, или это я – подобие? Голова шла кругом от этих размышлений, видимо, только Пике и мог разобраться в своей философии. Но мысль эта так крепко засела в моем сознании, что даже сейчас я, думаю о том, что не может быть нарушено равновесие, не может существовать что-то без противоположности.

Но не буду забегать вперед. Времени у меня мало, чтобы прерываться на философию, ведь не для того я взял в руки перо, чтобы учить других мудрости, у каждого она своя и единственно верная. Впрочем, время – единственное, что у меня есть, но и над ним я не властен.

3.

Тот день был ярмарочным. Толпы праздничного люда заполнили площадь, и отбоя от покупателей не было, по крайней мере, у меня из нашей троицы. Пике и Тондо в обычные дни редко что продавали, и надеялись, что хотя бы в день ярмарки сумеют что-нибудь сбыть. Особенно на это рассчитывал Тондо, он даже притащил больше обычного. Пике, как всегда был невозмутим и не разделял всеобщего возбуждения.

Хуси в тот день подвез вдвое больше пирогов и хлеба, но уже к обеду я все распродал и теперь коротал время за тихой беседой с Пике о смысле жизни и смерти.

– Глупо бояться смерти, – говорил он, – глупо и нелепо. Смерть – естественный и единственный конец всего живого.

– Смерти нет, – усмехнулся я, вспомнив, чего знал. – Ничто просто так не исчезает, а если исчезло в одном месте, то обязательно появляется в другом. Закон сохранения массы вещества.

Пике довольно-удивленно посмотрел на меня и улыбнулся.

– А вы мудрец, хот Андрэ, хотел бы я побеседовать с вами за чаркой хлипсбе. Приходите как-нибудь вечерком ко мне, двери моего дома всегда открыты для друзей. Я с удовольствием выслушаю ваши взгляды на жизнь, и мы поспорим о моих. Я живу на Базарной улице в доме с розовыми ставнями. Вы без труда найдете его – во всем Городе Семи Сосен такого больше нет, он строился по моей задумке.

Я уклончиво ответил на приглашение, а сам подумал, что никакой силой, а тем более по доброй воле, не затащить меня туда.

В эту минуту на дальнем конце площади послышался сильный шум разбегающейся толпы, конский топот и крики: «Разойдись!» Торговцы, которые располагались по краям дороги, спешно собирали товар и убегали с пути следования большого, видимо, отряда.

Толпа быстро свернулась, но мы, трое, не успели отодвинуться и оказались у самого края дороги, в опасной, очень опасной близости от скачущих всадников. С первого взгляда можно было понять, что это не обычные конные: лошади были разукрашены парчовыми попонами и хрустальными колокольчиками; всадники все в желтом и зеленом, статные и молодые юноши с мечами наголо очищали дорогу от зазевавшихся торговцев.

Я, расставив руки, прижимал перепуганных Тондо и Пике к живой стене из людей. Когда эта стена подавалась вперед, грозя выбросить нас под копыта, ноги мои напрягались, и только неимоверными физическими усилиями мне удавалось удержаться на месте.

За первым конным отрядом следовала четверка белоснежных лошадей, запряженных в крытую розовым шелком и усыпанную гирляндами белых цветов повозку.

«Кика! Великая Кика!» – раздались в толпе приглушенные возгласы, и возбужденный шепот, как волна, пробежал по толпе, мурашками отдаваясь на спине.

И тут случилась беда – как только разукрашенная повозка и ее конвой миновали нас, из-за поворота показался запоздавший замыкающий отряд, но толпа уже отпустила тормоза и подалась вперед. Я с трудом удержался на ногах, но вот Пике, в силу возраста, упал на мостовую, и тут же четверка копыт прошлась по его спине. Он громко закричал от боли, и я, в самом деле, переживая за старика, кинулся ему на помощь. Как только я оттащил его в сторону, еще четверо всадников промчались вслед за первым.

Пике громко стонал и отпихивал участливые руки, пытающиеся перевернуть его на спину; мы с Тондо осторожно подняли его и отнесли в сторону, подальше от возбужденной толпы окруживших нас людей.

Тондо прошелся пальцами по спине Пике и сказал мне:

– Его нужно отнести домой и вызвать лекаря, кажется, лошадь переломала ему все ребра.

Ничего не ответив, я осторожно поднял Пике на руки и понес с площади, несмотря на худобу, он был тяжел, и мне пришлось несколько раз останавливаться, пока мы не достигли заметного издали дома с розовыми ставнями.

Как можно осторожнее и бережнее я уложил старика на траву и, порывшись в его карманах, достал ключи. Дверь была на удивление массивной, запиралась на несколько замков и при желании способна была выдержать хорошую атаку.

В комнате царила полутьма, я распахнул ставни и затащил недвижимого Пике в дом. Не успел я уложить его на кучу тряпья, символизирующего кровать, вошел Тондо с лекарем – толстым человеком с решительной манерой поведения. Его умные глаза быстро оценили обстановку и тихим проникновенным голосом он велел нам раздеть больного и положить его на твердый пол. Затем, ощупав спину Пике, он достал из сумки флакон темного стекла и, обращаясь ко мне, сказал:

– Будете втирать этот состав ему в спину, пока он не поправится, если кончится, подойдите ко мне, я живу неподалеку, спросите любого, здесь все меня знают. С вас пять империалов.

Сумма, запрошенная лекарем, буквально ошеломила меня, уплатив ее, я оставался без жилья и пропитания.

– Так дорого! – попытался я возразить.

– Это самое дешевое средство, – небрежно пожал он плечами. – Хотите берите, хотите нет, но тогда уплатите три империала за работу.

Скрипя зубами, я достал из-за пояса маленький мешочек и высыпал все его содержимое – четыре с лишним империала. Лекарь презрительно подсчитал, ссыпал деньги в карман и откланялся вместе с Тондо.

Сокрушаясь, я втер в спину Пике чудодейственную мазь и, подложив ему под голову какую-то тряпку, свернутую наподобие подушки, укрыл его теплым одеялом.

Я хмуро оглянулся: внутри дом Пике представлял собой печальное и одновременно трогательное зрелище. Всего-навсего две комнаты принадлежали моему вестнику судьбы, но и те находились в ужасном состоянии, здесь явно не хватало хорошей хозяйской женской руки. В дальней, довольно просторной, комнате располагалась библиотека, там было много свитков: они лежали кучами, высившимися чуть ли не до потолка, пол был усеян листками чистой и исписанной бумаги. Я поднял один и прочел: «Далеко, там, где великая Митта коснется черной волной прозрачных вод Луры, соединившись в брачном танце, там, где наутро четвертого дня месяца Вседозволения неизречимое станет неизбежным, там, где небо породит шепчущий дождь, там разверзнет земля недра свои и явит миру белое…»

«Определенно, галиматья», – подумал я и отшвырнул бумажку. Толстый слой пыли покрывал скудную мебель – шкаф, стул и грубый деревянный стол, тут явно никто давно не жил.

Передняя комната была не менее жалкой, но имела жилой вид. Здесь была и кухня, и спальня и гостиная. В углу стояла маленькая каменная печурка, стол, заваленный грязной посудой, бак с водой. Как я уже сказал, куча тряпья служила постелью, и среди этого убожества красовался небольшой диванчик с очень дорогой на вид розовой обивкой. Рядом с ним стояла высокая подставка для свечей, на которой торчала одна маленькая, до комичности обгорелая свечка.

Я сел на диванчик и задумался над своей унылой участью: я и так задолжал хозяину за комнату, а теперь у меня нет денег ни чтобы выплатить долг, ни чтобы оплатить постой на грядущий месяц. Это было крайне печально, и я надеялся, что Пике, очнувшись, возвратит мне потраченные на него деньги, хотя надеяться на это, похоже, не представлялось возможным: бедность его откровенно бросалась в глаза.

Не заметив, я задремал, а очнулся от дремоты только к вечеру. Пике уже пришел в себя и молча наблюдал за мной сквозь щелку в одеяле.

– Вам уже лучше, хот Пике? – поинтересовался я охрипшим голосом.

– Мне плохо, не так чтобы хорошо, но лучше, чем под копытами коня, – слабым голосом ответил он, пытаясь пошутить – скрыть боль.

Он попытался встать, но застонав, не смог скрыть немощности, и лег обратно.

– Я очень благодарен вам, хот Андрэ, вы рисковали жизнью ради меня. Я многим обязан вам. Кажется, обязан даже жизнью, – легко улыбнулся он.

– Да нет, к чему мне ваша жизнь, а вот пять империалов, что я заплатил за лекарство и лекаря, были бы кстати. Не смотрите на меня укоризненно, Пике, я знаю, что безумие требовать с вас денег, но, кажется, благодаря вашей спине, я останусь без крыши над головой.

Пике разочарованно протянул:

– Вы предельно откровенны, Андрэ. Я все-таки предпочел бы быть обязанным именно жизнью. Если по моей нечаянной вине вы остались без крова, живите у меня, здесь достаточно места для двух стариков. К тому же, – сказал он, поколебавшись, – я живу один, и некому будет ухаживать за мной во время болезни, и ваше пребывание в моем доме может оказаться взаимовыгодным.

– Хорошо, – согласился я, понимая, что другого выхода у меня, в общем-то, нет. – Я, с вашего позволения перенесу вещи и займу соседнюю комнату.

– О нет! – в безумном беспокойстве воскликнул Пике.

– Что нет? – удивился я.

– Вам никак нельзя занимать ту комнату, – тревожно ответил он, делая ударение на слове «ту».

– Почему? Ведь там никто не живет.

– Там и нельзя жить, – не скрывая беспокойства, продолжил он. – Это храм Книги. Это храм Книги Мира. Нельзя там жить и входить без надобности тоже.

Я покачал головой, но не стал выяснять у Пике причину его страха, я слишком устал для этого, а сегодня мне предстояло еще собрать нехитрые пожитки и устроиться на жилье к Пике.

Первым делом я зашел на базар, Хуси уже пританцовывал от нетерпения и раздражения, – не найдя меня на месте, он благоразумно решил подождать.

Я отдал ему часть выручки, попросив остальную часть в долг. Мальчишке было все равно и хотелось только одного – поскорее от меня отвязаться.

Далее, я тихо пробрался в свою комнату в трактире, собрал, стараясь не шуметь свое очень небогатое имущество и, повесив ключ на гвоздик, быстро смылся. Платить хозяину долг мне было нечем, но я нисколько не мучился совестью, так по-воровски сбегая, в конце концов, он не особенно пострадает от моей подлости, а если его уже совсем допечет, всегда сумеет найти меня на рынке и выбить свои кровные.