Дочери Лота и бездарный подмастерье. Часть 2

– Тортор, не приставай! Не видишь, девушка собралась на свидание! – подшутил он над Тортором.

– Много ты понимаешь! Ее свидания происходят в этих стенах! – козырнул своими познаниями в данном вопросе Тортор.

– Не только! – неожиданно для всех откликнулась Аколазия.

– Присядьте, пожалуйста, к нам хотя бы на несколько минут, – обратился к ней Морус, может, и не играя в вежливость.

Мохтерион мысленно присоединился к его просьбе.

Аколазия села с краю, рядом с Морусом. Он смотрел на нее глазами влюбленного школьника. Внезапно он поднял руку и поднес к ее лицу.

– У вас румяна наложены неравномерно. Вы, очевидно, спешили! Можно я поправлю? – и Морус пальцами навел порядок на щеке Аколазии. – Когда оказываешься рядом с красивой женщиной, только тогда и начинаешь понимать, сколь многим жертвуешь ради вонючих чернозадых! Правда, никто не запрещает любить по-своему всякую тварь Божью."

Мохтериону нечего было сказать, а Тортор, видимо, не собирался вступать в разговор. Как выяснилось, Аколазия вовсе не собиралась замять тему.

– Вы любите мужчин?

– О! Какой милый вопрос. Сколько в нем непосредственности! Люблю ли я мужчин? Я отвечу вам искренне: я люблю мужчин чуть больше, чем женщин.

– В таком случае вам следует обратиться к Мохтериону, а он постарается вам помочь. Мохтерион, можно тебя на минуту? – Аколазия быстро встала и вышла из комнаты.

Подмастерье извинился перед гостями и вышел вслед за ней. Она стояла у входной двери и рукой показала ему, чтобы он прикрыл свою дверь.

– Мохтерион, я тороплюсь, у меня свидание. Не волнуйся. Я вернусь не очень поздно. С Гвальдрином остается Детерима, – вполголоса сказала она.

Подмастерье так растерялся, что потерял дар речи.

– Этот Морус ясновидящий, – наконец пробормотал он.

– Среди гомосексуалистов бесталанных почти нет, – улыбнулась Аколазия.

– Будь осторожна! И избавь меня от сюрпризов."

Но Аколазия уже бежала вниз по улице и вряд ли слышала его последние слова.

XII

Мохтерион захлопнул дверь и вернулся к Тортору и Морусу.

– Она ушла? – спросил Тортор.

– Да. У нее, правда, было назначено свидание, – ответил Мохтерион.

– А я зачем здесь? Вот вертихвостка! Я бы ей показал свидание, – возмутился Тортор.

Быть может, с кем-нибудь другим и в другое время Мохтерион сам был бы рад дать волю своим чувствам, и тогда недовольство какого-то Тортора по сравнению с его гневом показалось бы детской забавой, но обстоятельства не располагали к этому, и по тому, как ему удалось бы защитить Аколазию, он мысленно представил, как бы ей досталось от него без каких-то там Торторов.

– А что ты думал? – развязно начал Подмастерье, посчитав, что излишняя предупредительность будет неправильно понята слушателями. – Ей надо думать о себе и спасать себя от меня. Ты что, думаешь, что гроши, которые ей здесь перепадают, достаются даром? Девки похуже нее и пальцем не пошевелят за ту сумму, которую я вынуждаю брать Аколазию.

Вот ты, побегал по нашим подъемам неполную неделю и то обеднел. А ты думаешь Аколазия за это время разбогатела? Ничуть. Так что тебе, да и мне, радоваться бы, что у девочки охота выбежать на свидание, и молиться, чтобы ей попался кто-нибудь получше нас. Впрочем, она тебя очень ценит и любит больше меня, но пеняй на себя. Сразу надо было говорить, если ты на что-то рассчитывал. А то вначале – так, потом – этак. Моего образования не хватает, чтобы уразуметь перепады твоих настроений."

– Ничего страшного! Никуда она не денется, – смирился Тортор. – Но что делать с Морусом?

– Моруса лучше проводить в другой дом. Я понимаю, что ему нужно, но мы подобных клиентов не принимаем. У меня другой профиль.

– Может, у тебя еще кто-нибудь есть? – приподнимаясь, спросил Тортор.

– Нет. Сейчас все разъехались.

– А сестра Аколазии?

– Она этим делом не занимается и сейчас присматривает за ребенком.

– Вот скукотища!

– Ничего не поделаешь.

– Нет, так нет, – выручил Мохтериона Морус, по всей видимости, собравшийся уходить.

Тортору не оставалось ничего другого, как последоватъ примеру друга.

– До скорого! – бодро произнес Тортор, спрыгивая с каменных ступенек.

– Пока, – поспешил ответить Подмастерье, не в первый раз почувствовав, что радость, доставляемая прощанием с посетителями и их выпроваживанием, перевешивает радость от их прихода.

XIII

В доме осталосъ три человека, как не раз бывало и раньше, но по понятным причинам Мохтерион испытывал какое-то новое чувство, определенно волнующее, хотя и не безоговорочно приятное. Детерима ему не мешала, вернее, еще не успела помешать, но, конечно, ему были небезразличны ее намерения, а приставать из-за нее к Аколазии совсем уж не пристало.

Было еще не поздно, и, хотя судя по новому почину Аколазии можно было предсказать, что следующего удобного случая для беседы с Детеримой придется ждать не очень долго, Подмастерье решил использовать первый же для прояснения некоторых интересующих его подробностей.

Он постучался, но никто не откликнулся. Повторный стук принес тот же результат, и лишь после третьей попытки послышалось: “Открыто”.

Он вошел и увидел Детериму, стоящую посреди комнаты с Гвальдрином на руках. Она учащенно дышала, из чего он заключил, что она кружилась с ребенком по комнате.

– Еще, еще, – просил Гвальдрин.

– Хватит, Гвальдрюшка, я больше не могу, – засмеялась Детерима и опустила Гвальдрина на пол, но он не сдавался, поджимал под себя ноги и просился обратно на руки.

Наконец быстро отвыкший за день, проведенный с Детеримой, от лишений Гвальдрин, обычно предоставляемый самому себе при появлениях “дяди Иона”, был водворен на постель и, не издав ни звука, покорился превратностям судьбы.

– Я вижу, вы тут не скучаете, – по-своему отомстил Гвальдрину Подмастерье, использовав как повод, чтобы заговорить с Детеримой, его попытку воспротивиться законным притязаниям хозяина дома.

– С детьми не соскучишься, – еще не остыв от недавней возни, сказала Детерима.

– Вы любите детей?

– А кто их не любит? Только вот на их капризы и болезни не у всех хватает силенок.

– А у вас хватает? – спросил Подмастерье и понял, что ему не о чем говорить с Детеримой.

– Иногда и я срываюсь. Не без этого.

– Гвальдрин послушный мальчик, Аколазия на него не жалуется.

– Может, ему и хочется разок-другой быть непослушным, да жизнь не позволяет.

– Это вы верно заметили."

Детерима присела на край кровати и закурила.

– Как же я раньше не подумал! Можно перенести из залы кушетку для Гвальдрина, и вам будет удобнее.

– Не надо. Кровати довольно просторные. Да и где же спать Гвальдрину, как не с матерью.

– Вы надолго к нам?

– Не знаю. Я хотела побыть здесь дней десять, но Аколазия упрашивает остаться подольше. Но я не представляю, чем буду здесь заниматься.

– А что предлагает Аколазия?

– Заниматься тем же, чем и она.

– Вы знаете, чем она занимается?

– Да. У нас с сестрой секретов нет."

Только теперь Мохтерион убедился, что его визит к Детериме был преждевременным.

– Но вы, наверно, ее не осуждаете.

– Не осуждаю, но и не одобряю. Хорошо, что она делает это не от нужды.

– А почему же еще?

– Гуляется ей, вот и гуляет. Это ее личное дело.

– Но не всегда же ей везло в жизни, насколько я понимаю.

– Такие невезения, какие выпали ей, случаются со всеми.

– Вы слишком категоричны. Хотя в вашем возрасте иначе, наверно, невозможно. Может, я неправильно выразился? Она вам не предложила, а попросила делать то же самое, что делает сама, как я думаю, не по своей воле.

– Может быть.

– Согласитесь, что это большая разница…

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы ей помогли бы, если бы она попросила?

– Чем? Телом? Я могла бы попробовать помочь ей иначе.

– Извините. Я не должен был затрагивать эту тему. Но, видите ли, она в силу некоторых обстоятельств не может не интересовать меня.

– Не стоит извиняться. Я понимаю вас.

– Вы не согласились бы с тем, что я помогаю Аколазии, а это меня не обрадовало бы.

– Важно, чтобы Аколазия так думала.

– Я не все вам сказал о характере наших отношений.

– Я все знаю.

– Я не об этом. Быть может, Аколазия помогает мне больше, чем я ей. Нам хорошо вместе от того, как мы устроились.

– И долго будет это продолжаться?

– Может закончиться сегодня же.

– В таком случае, вы устроились не очень хорошо.

– Длительность редко когда свидетельствует о доброкачественности.

– Вы философ!

– Всего-навсего хочу им стать, но у меня мало шансов.

– Почему же? Вы еще молоды.

– Видите ли, племя, к которому я принадлежу, занимается философией около полутора тысяч лет, но еще не породило из своей среды ни одного философа.

– Но чем же тогда оно занималось?

– Можно долго и упорно что-то готовить, но так ничего и не приготовить.

– Займитесь другим делом.

– Это невозможно!

– Почему?

– Это трудно объяснить в двух словах. Каждому человеку хочется сломать голову своим способом. Это естественно.

– Естественнее, чем стараться сберечь свою голову?

– Да, естественнее.

– Я не понимаю этого.

– Очень часто человека и не надо понимать. Его надо или принимать или нет.

– Вы опять философствуете.

– Ваши слова означают лишь то, что я философствую плохо.

– Не обижайтесь. Мне с вами интересно разговаривать.

– Я чувствую, что утомил вас. Надеюсь, у нас будет еще возможность поговорить. Вы не против?

– Нет. Почему же?

– Я с вами прощаюсь. Будете дожидаться Аколазию?

– Она обязательно придет."

Подмастерье поспешил в свою комнату и быстро лег, поскольку не хотел быть на ногах к моменту прихода Аколазии. Он не думал о своей беседе с Детеримой. Его мысли были с действующими лицами истории Лота.

Спешка оказалась не напрасной. Аколазия вернулась через несколько минут после того, как он улегся в постель.

Глава 3

I

=============================================

=============================================

Никогда дорога домой не казалась Лоту такой длинной и такой трудной, как в этот раз, когда его сопровождали два Ангела, а ведь он часто возвращался домой из более отдаленных мест и при более тяжелых обстоятельствах. Сограждане, на лицах которых смешалось любопытство, зависть и озлобленность, попадались на каждом шагу. Некоторые праздношатающиеся не ленились обежать по близлежащим улочкам целые ряды домов, чтобы еще раз встретиться с пришельцами и получше разглядеть их, а может, кое-что и подслушать из их разговора.

Но если их беготня и приносила какие-то плоды, то не слова, ибо на протяжении всей дороги домой Лот и его спутники молчали. Лот примечал по дороге особо ненавистных ему людей и склонял голову, или отводил взгляд, чтобы неловкость, которая могла воз никнуть у них и которую надо было скрывать, не озлобила их еще больше.

Еще не дойдя до дома, Лот понял, что за какие-нибудь полчаса весь город будет знать о появлении в городе двух путников и о том, где они нашли приют. Поэтому, имея возможность вести их по малолюдным улочкам, Лот не долго думая отказался от нее и, ухватившись за более чем призрачную надежду насытить любопытство горожан, неторопливым шествием повел своих гостей по главным улицам.

Осознанию того, что его решение может повлечь за собой прямо противоположный желаемому результат, ему нечего было противопоставить, но тем решительнее вел он своих гостей к себе домой, воодушевляясь неведомо откуда взявшимся мужеством. Слишком долго он сторонился своих сограждан, слишком во многом уступал, слишком мучительно терпел, чтобы не позволить себе чуть ли не единственный раз в жизни поступить так, как велела ему совесть, так, чтобы ни один из них не по терпел ни малейшего лишения или стеснения.

Но среди мыслей, занимающих Лота по до роге, были не только тревожные и горестные, но и беспримесно радостные, и эти радостные и услаждающие душу мысли связаны были опять – таки с его спутниками. Правда, на протяжении всей дороги они не обмолвились ни словом, но Лот постоянно чувствовал их благодарность и доверие, и чувство это перерастало в убеждение, что пока он оправдывает их надежды, Бог не оставит его ни в каком испытании, а он не даст им повода изменить свое мнение о нем и пожалеть о своей первоначальной близо – рукости.

II

Дом Лота с виду не очень отличался от соседних домов, и можно было ожидать, что и внутреннее убранство покоев будет примерно таким же. Лот первым зашел в прихожую и, широко раскрыв дверь, пригласил путников следовать за собой:

– Пожалуйте, милостивые государи!"

Оба Ангела поклонились хозяину, и один их них торжественно произнес:

– Анубис и Корбан желают дому сему мира и благополучия! Да облегчит нога наша приход в этот дом всякому доброму и приносящему дары человеку и отвлечет от него всякого злого и норовящего что-либо унести!"

После пожелания и благословения путники вошли в дом. Лот шел на полшага позади них и указывал путь к самой просторной и светлой комнате, где им никто из домо чадцев не смог бы помешать.

Жена Лота, Орнатрина, давно уже перестала встречать мужа по его возвращении в дом, так же как и провожать его при выходе из него. Она пересматривала и перекладывала приданое старшей дочери, Зелфы, свадьба которой была уже не за горами. Появление посторонних людей в доме не могло не удивить ее хотя бы потому, что за все время их жизни в Содоме Лот ни разу не приводил домой кого -нибудь из содомлян, а изредка забегавших посудачить соседок встречал и провожал недовольным бурчанием. Но, может, гости не были жителями Содома?

Выглянув из спальни, она увидела их лишь со спины, входящими в гостиную. Полной уверенности у нее не было, но это не были Кавилл и Ультор, женихи Зелфы и Махлы, которых Лот всегда принимал во внутреннем дворике, а в дом к будущему тестю они могли попасть лишь в качестве полноправных зятьев.

В первую минуту Орнатрину охватил благоговейный страх, и она отступила в свою комнату, но услышав шаги мужа, которые никогда не спутала бы ни с какими другими, она быстро справилась со смятением и, вновь выглянув из комнаты, спросила мужа, который шел с поникшей головой и не смотрел на жену:

– Ты пришел не один?

– Нет. Со мной два странника. Я встретил их у городских ворот. Они не из здешних мест. Им надо приготовить поесть. Где дочери?

– Зелфа во дворе, Махла развлекается с Кидиппой по соседству."

Когда Лот сам принимался за приготовление пищи, а в последнее время это происходило довольно часто, Орнатрина не вмешивалась в его хлопоты, но на сей раз она не выдержала и попыталась изменить установившийся порядок.

– Может, мне помочь тебе?

– Нет. Не надо. Позови Махлу. Зелфу я сам позову. Пусть не выходят сегодня из дома. Им и здесь хватит работы и развле чений.

– Кто они? – как бы невзначай спросила Орнатрина.

– Добрые люди.

– Ты их знал раньше ?"

Лот задумался. Он всегда имел свое представление о добрых людях, сам старался быть таким, но попадающиеся ему в жизни люди, как и он сам, что не вызывало никаких сомнений, не дотягивали до его представления, которое он поддерживал с редким постоянством и которым ни за что на свете не поступился бы ради приближения к реальным характерам. Он считал, что и так делает большую уступку жизни, не теряя надежды встретить таких людей хоть раз, и искал повода сблизиться и услужить каждому, кто, несмотря на жизнь, ко торая была такой, какой и должна была быть, выказывал доброту и благородство, особенно редкие среди жителей того города, где он проживал.

Если бы Орнатрина имела в виду, что он мог знать и узнавать добрых людей по степени их близости к его представлению, то, конечно, он должен был бы ответить, что знал их до сегодняшней встречи, знал всегда в некотором важном смысле. Но она имела в виду другое. Ее интересовало то, встречался ли или общался ли он именно с этими людьми прежде, а этого-то и не было. Поэтому он сперва хотел промолчать, но потом передумал.

Итак, время, которое, казалось, ушло на воспоминание, принесло отрицательный ответ, и Лот сказал:

– Нет. Не знал, – и не теряя времени, он вошел во двор, втайне надеясь, что Зелфа поможет ему приготовить еду."

III

Зелфу он застал в огороде, расположенном позади дома, она собирала поспевшие овощи и зелень. Он окликнул ее. Зелфа увидела отца и подошла к нему.

– Отец, где ты пропадал полдня?

– Так ты сожалела о моем отсутствии! А я-то думал, что ни разу и не вспомнила обо мне.

– Ты знаешь, что говоришь то, во что сам не веришь.

– Ладно. Поймала старика на слове. Полдня еще можно потерпеть. Но что будем делать, если Кавилл, став твоим мужем, месяцами не будет отпускать тебя от себя?

– Я согласилась выйти за него лишь с одним условием.

– С каким, если не секрет?

– Я должна иметь право видеться с родителями, когда захочу, и столько, сколько захочу.

– Хотелось бы в это верить. А что сказал Кавилл?

– Он согласился, потому что у него не было выбора.

– Хитер, хитер же Кавилл. Зелфа, мне нужна твоя помощь.

– В чем дело, отец?

– У нас гости.

– Не от Кавилла ли?

– И даже не от Ультора. Пока светло, я хочу приготовить ужин. Поможешь?

– Зачем ты спрашиваешь? Что им приготовить?

– Замеси тесто и приготовь молоко. Я хочу подать им отваренного в молоке ягненка. Со всем остальным управимся вместе."

Зелфа пошла в дом.

– Не входи в умывальню без стука, – сказал напоследок Лот, выдав свое волнение, и направился в овчарню.

Надо было торопиться. Лот выглянул на улочку, тянущуюся за оградой. Там промелькнули фигуры нескольких сограждан. В такое время улочка обычно была пустынной, но мало ли что могло привести в эти места непоседливых людей. Лот не хотел думать о них. Но, решив запереть входные двери, вспомнил о Махле. Если Орнатрина не откладывая исполнила его просьбу, то она должна была уже быть дома.

Наскоро вытерев руки о шкуру ягненка, он поспешил в дом. Заглянул в кухню, чтобы узнать, насколько продвинулась Зелфа в своих приготовлениях, и успокоился, когда увидел рядом с Зелфой младшую дочь. Его охватила радость, и он с каким-то необъяснимым упоением смотрел на дочерей. “Хорошо, что внешностью они пошли в Орнатрину, а не в меня. У Махлы ее характер, а Зелфа вся в меня”, – подумал он.

– Отец, все готово! Где твой ягненок? Может, хлебы испечь мне?

– Нет. Ты только растопи печь, а я сейчас приду.

– Печь давно уж растоплена, —ответила Зелфа, с некоторой досадой на то, что отец не доверяет ей довести все приготовления до конца.

Лот выбежал и запер входную дверь. Снова он заметил нескольких горожан, на этот раз не идущих по улице, а стоящих неподалеку от его дома, но и на этот раз не позволил себе предаться неприятным мыслям.

Кинув ягненка в котел с кипящим молоком, Зелфа со вкусом, присущим только старательной хозяйке, разложила на тарелки и в кувшинчики остальную еду.

– Спасибо, Зелфа, ты не посрамишь родителей и в доме Кавилла, – сказал довольный увиденным Лот.

– Мне помогала Махла, – заметила Зелфа.

– И за Махлу я не беспокоюсь, – сказал Лот, налепляя уже третий хлеб к стенке печки.

Можно было выносить еду; Лот решил по пробовать травы, приготовленные Зелфой. Лицо Зелфы выразило настороженность. Как-никак, дело касалось ее труда, который должен был выдержать испытание у гостей, о важности которых она могла только догадываться, ибо отец не обмолвился и словом.

Отец продлевал муки ожидания, пробуя одно блюдо за другим. Лицо его оставалось бесстрастным. Наконец он поднес к кончику языка острие ножа с едой из последнего блюда.

Неторопливо проглотив пищу, Лот уже удовлетворенно улыбнулся. Зелфа не решалась последовать примеру отца. Он вытянул руки над стоявшим тут же в углу на стойке тазиком, давая понять дочери, что хочет помыть руки. Махла оказалась рядом с отцом раньше, чем Зелфа успела пошевелиться. Вытерев руки и лицо поло тенцем, поданным Зелфой, Лот обвел ладонями лицо, приблизился к старшей дочери и поцеловал ее в лоб. Потом он поцеловал и Махлу. В этот день все складывалось дома очень хорошо, и у него не было повода быть недовольным женой, дочерьми, или собой, наконец.

Через несколько минут можно было доставать хлебы из печи.

Лот не мог не спешить к ним. Он сделал им с помощью дочерей угощение, и испек прзесные хлебы, которые, горячие и подрумяненные, собирался внести сразу же как только будет накрыт стол. Вначале он взял в руки кувшин со столовым вином и соль. Мало-помалу он заполнил стол яствами, к которым позже добавится ягненок. Гостиная мгновенно наполнилась запахом свежеиспеченного хлеба, смешанным с запахами приправ и отваренных трав.

Анубис, стоявший у окна, и сидевший поодаль Корбан так и не изменили места за все время, пока Лот входил и выходил из комнаты. Они не могли облегчить хлопоты хозяина дома, который все с большим удовольствием, но не теряя достоинства, превращал стол в произведение искусства.

Наконец были вынесены последние блюда. Лот отошел на      шаг от стола и, радушно поклонившись гостям, сказал:

– Прошу к столу. Мои дочери и я с радостью исполнили нашу обязанность хозяев, принимающих дорогих сердцу гостей."

Гости в свою очередь поклонились Лоту в знак благодарности и подсели к столу, после чего Лот, заняв свое место, разлил вино по чашам всех собравшихся.

=============================================

=============================================

IV

Подмастерье перечитал написанное, сложил листы, подравнял их о поверхность стола и вынес в залу. Было еще рано. В прежние дни бывало, что в это время он еще лежал в постели. Получалось, что подготовка ветхозаветных чтений не отнимала, а прибавляла время к его рабочему дню. К сожалению, это приятное побочное действие пока не могло отразиться на качестве переложения истории Лота, но оставалась слабая надежда, что по мере развития сюжета удастся наверстать упущенное вначале, а он, действительно, еще недалеко ушел от начальных предложений.

Он думал, что Аколазия еще спит, но донесшиеся из ее комнаты звуки убедили его в обратном. Он не стал ее беспокоить и вышел из залы.

Прежде чем продолжить занятия, он решил слегка перекусить. В это время послышался стук в дверь. По его особенности трудно было предположить, кто же пожаловал в столь ранний час. Подмастерье открыл дверь. На верхней ступеньке никого не было.

Он поднял голову и на противоположной стороне улицы увидел человека, смотрящего на него и, кажется, улыбающегося. Конечно, по привычке отходить от двери, имевшей смысл только в том случае, если солнце припекало на той стороне, на которой находился вход в дом Подмастерья, и можно было укрыться в тени домов, расположенных на другой стороне, он, не различая черты лица и комплекцию, тем не менее, признал Сухраба.

Сухраб быстро перебежал узкую улочку и вбежал в дом с поднятой в знак приветствия рукой.

– Аколазия дома?

– Дома, подожди в зале."

Подмастерье с куском хлеба в руке, с которым не расстался идя к двери, чтобы встретить пришельца, подошел к комнате Аколазии.

– Мохтерион, ты?

– Да. Приготовься, пожалуйста. Тебя ждут, – и, не дожидаясь ответа, оставил отмерившего добрую сотню километров Сухраба в зале.

Мыслями он устремился к Детериме. Вначале у него появилась какая-то слабость к ней. Ему захотелось похвалить ее за принципиальность и понятливость, но скоро он почувствовал, что безнадежно фальшивит, что Детерима так и осталась для него весьма недогадливой особой, может и принципиальной, но только из-за своей ограниченности и неопытности. И надо было благодарить Бога за то, что у нее нет никаких серьезных намерений в смысле пуска в эксплуатацию своего тела.

Она вполне обходилась всем остальным и могла, не задумываясь и, тем более, не сожалея, предоставлять свое тело процессу естественного цветения, увядания и старения. В конце концов, вечерние и ночные свидания Аколазии, происходившие вне его дома, должны были служить ему испытанием и сами собой создавали напряженность честной борьбы. В этой борьбе он мог проиграть – сам факт их существования не позволял выигрывать, – но разве можно было желать чего-то большего, чем проигрыш в честной борьбе?

Скрипнула дверь, и Подмастерье отметил, что для Сухраба начал свой отсчет час вполне заслуженного им счастья.