Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

Для полноты картины добавлю, что среди студентов института (недолгое время кораблестроительного отделения, затем экономического) был Вячеслав Молотов. Поступил он в 1911 году, к 1916-му доучился до четвертого курса. Занимался он, по его собственному признанию, «очень мало». Мало кто мог вообразить, что этот нерадивый студент будет свыше 10 лет возглавлять правительство России, которая, правда, обзаведется «псевдонимом» Советский Союз.

Бахметев не был только теоретиком и преподавателем; он организовал частную контору, которая занималась разработкой технических проектов как по заказам правительства, так и частных компаний. Бахметев привлек к работе не только русских, но также французских и швейцарских инженеров. Проекты, над которыми работала бахметевская контора, были достаточно масштабными140. Он был увлечен практической деятельностью, которая должна была преобразовать Россию. По мнению Бахметева, эпоха 3-й Думы (1907–1912) была временем бурного развития страны – это касалось народного образования, экономического и технического прогресса. В интервью Уэнделлу Линку, записывавшему его воспоминания, Бахметев говорил, с явно чувствующейся досадой, что большинство технических достижений коммунистов – гидроэлектростанции, железные дороги и т. д. – уходят своими корнями в эпоху 3-й Думы.

Досада Бахметева объяснялась тем, что он стоял у истоков многих проектов, завершенных уже при советской власти и объявленных ею своим достижением. Причем завершенных во многом не так, как мыслилось Бахметеву. Так, он был главным инженером большой компании, планировавшей построить гидроэлектростанцию на Днепре. Этот первый большой проект Бахметева был претворен в жизнь коммунистами – название этой гидроэлектростанции известно всем: Днепрогэс. Однако при проектировании Днепростроя Бахметев не шел так далеко, как коммунисты, – ему нельзя было переселять деревни, затоплять кладбища и т. п. Сравнивая свой и большевистский проекты с экономической точки зрения, Бахметев говорил, что его проект стоил около 17 млн руб., а большевистский, в сопоставимых ценах, – 150 млн. Это результат неэффективного планирования и работы, считал он. Другая сторона проблемы – использование электроэнергии. Если Бахметев и его команда были озабочены продажей электроэнергии и их сдерживало отсутствие достаточной емкости рынка, то большевиков не очень волновали эти проблемы. В результате, по мнению Бахметева, энергия обходилась чересчур дорого для электрохимической и электрометаллургической промышленности.

Кроме Днепростроя, он был главным инженером при проектировании Волховстроя и еще одной гидроэлектростанции в Финляндии, которые должны были, наряду с Днепростроем, снабжать электроэнергией Петроградскую губернию. В ноябре 1914 года Бахметева избрали в правление акционерного Петроградского общества электропередач силы водопадов. Проектирование и постройку всех перечисленных выше гидроэлектростанций осуществили впоследствии в значительной степени ученики и помощники Бахметева. Принимал он также участие в разработке проекта по ирригации и орошению Средней Азии, в частности Голодной степи141.

Эту бурную созидательную деятельность прервала война. Бахметев стал работать в Красном Кресте; он был помощником управляющего хирургическим госпиталем, в который были преобразованы общежития Политехнического института, затем в течение четырех или пяти месяцев был его директором. 14 ноября 1916 года «за труды по обществу Красного Креста при обстоятельствах военного времени» он был награжден орденом Св. Станислава 2-й степени142. В начале 1915 года Бахметев начал также работать для Особого совещания по обороне. Ему давались различные ответственные поручения. Так, он был направлен на некоторое время в Архангельск, остававшийся единственным незаблокированным русским портом, с тем чтобы помочь наладить там дело. Его помощником в этой поездке был М. И. Терещенко, будущий министр иностранных дел Временного правительства.

В сентябре 1915 года Бахметев по предложению председателя Центрального военно-промышленного комитета А. И. Гучкова и председателя Государственной думы М. В. Родзянко, входившего в ЦВПК, был командирован в США – разобраться, почему происходят задержки с поставками заказанных материалов, и выправить ситуацию. Гучкову и Родзянко было известно, что Бахметев владеет английским языком, а также бывал в США раньше. Бахметев называл их своими большими друзьями, несмотря на 20-летнюю разницу в возрасте. Решение было принято в сентябре, а в октябре Бахметев уехал за океан143.

16 апреля 1916 года Особое совещание ходатайствует перед министром торговли и промышленности о необходимости оставления Бахметева в Америке в связи с отъездом председателя Русского заготовительного комитета генерал-майора А. В. Сапожникова в Лондон144. 14 сентября 1916 года председатель ЦВПК Гучков обратился к министру торговли и промышленности с просьбой продлить командировку Бахметева, так как он, «будучи фактически одним из виднейших организаторов и руководителей Американского заготовительного комитета, является не только лицом незаменимым для Центрального комитета, но его деятельность имеет неоценимое значение для самого заготовительного комитета. Отозвание такого опытного и энергичного деятеля, сумевшего так высоко поставить и блестяще выполнить порученное ему дело, не может не нанести огромного и непоправимого ущерба деятельности Американского комитета и, несомненно, отзовется на успешности его работы на оборону»145.

Бахметев вернулся из США в ноябре 1916 года в связи со смертью отца.

Позднее, подводя итог своей годичной работы в США в 1915–1916 годах, Бахметев писал:

Если мне сопутствовал некоторый успех и я имел некоторое влияние, когда приехал сюда в качестве посла, то это в значительной степени благодаря тому, что в период войны я завязал связи и, возможно, установил отношения взаимного доверия со многими людьми – возможно, не столько по политической, сколько по экономической и производственной линии – но, как бы то ни было, это был достаточный капитал, который помог мне в период моего пребывания в качестве посла в Вашингтоне146.

По возвращении из Америки Бахметев поехал в Тифлис, урегулировать дела с недвижимостью, принадлежавшей его отцу. Однако и здесь ему не удалось заняться только личными делами. В это время на Кавказ приехал Гучков, и командующий Кавказским фронтом великий князь Николай Николаевич попросил его сделать нечто вроде инспекции «материальной части» армий Кавказского фронта. Гучков привлек к этой инспекции Бахметева. Дело было в декабре 1916 года147. Не прошло и трех месяцев, как вся жизнь страны – и Бахметева – стремительно переменилась. В феврале 1917 года случилась революция.

Каковы были к тому времени политические «верования» бывшего члена ЦК РСДРП? Бахметев разорвал всякие отношения с социал-демократами еще за шесть или семь лет до революции. К моменту падения самодержавия он не имел со своими бывшими товарищами по партии абсолютно никаких связей. Бахметев не принадлежал ни к одной из партий, но большинство его друзей, в том числе Гучков и Родзянко, принадлежало к октябристам. Однако сам Бахметев октябристом не был. Не был он и кадетом. Позднее Бахметев определил свои тогдашние воззрения как гуманистический социализм. Причем сохранил он их до начала 1950-х годов. Правда, к тому времени, вспоминал Бахметев, он совершенно потерял веру в социализм, национализацию, да и вообще в любые социалистические экономические теории148.

9 марта 1917 года Бахметев получил назначение на должность товарища министра промышленности и торговли Временного правительства при министре А. И. Коновалове, с оставлением в должности профессора Политехнического института. Ему непосредственно были поручены два департамента – один был связан с коммерческим и техническим образованием, другой – с портами и торговым флотом. К тому же Бахметев, как статс-секретарь, замещал в случае необходимости министра на заседаниях правительства. Бахметев был увлечен своей работой. Занимался он ею недолго, лишь два месяца до своего отбытия в Америку, но, как он говорил впоследствии, я «никогда не был так занят, я никогда не был так счастлив, я никогда не был так удовлетворен»149.

В ходе работы в должности заместителя министра Бахметев столкнулся с проблемой режима рыболовства то ли в районе Камчатки, то ли в Желтом море; по этому вопросу были большие разногласия с Японией. Бахметева интересовала общая политика Министерства иностранных дел по этой проблеме; однако никто из служащих МИДа не мог ему дать вразумительного ответа на интересовавший его вопрос. В конце концов пришлось идти на прием к министру – П. Н. Милюкову.

Милюков сказал Бахметеву, что очень удивлен. Это был первый случай, когда кто-то пришел к нему с конструктивным вопросом. Министр тоже не знал ответа на вопрос о режиме рыболовства; он посоветовал Бахметеву все же разыскать ответственного в министерстве и принять решение по собственному разумению. Милюков сказал, что рад знакомству, в особенности потому, что слышал, что его посетитель был в Америке и хорошо там поработал.

Тут же Бахметев получил неожиданное предложение – вновь отправиться в Америку, теперь уже в качестве посла. Прежний посол, однофамилец Бахметева Георгий Петрович, подал в отставку. Он был одним из двух послов царского правительства, заявивших о непризнании нового режима и об уходе в отставку после Февральской революции. Русское посольство в США, по выражению Милюкова, развалилось на куски. «Мы должны послать кого-нибудь туда. Возьметесь ли вы за это дело?» – в лоб спросил посетителя Милюков.

Бахметев поначалу отнекивался, ссылаясь на свою молодость (36 лет в тот момент, что считалось довольно юным возрастом для посла) и неопытность. Милюков настаивал, подчеркивая, что в данном случае это не только дипломатическая миссия. Это правительственная миссия по организации военного сотрудничества и урегулированию экономических проблем. Россия остро нуждалась в получении новых займов. «У нас нет никого, кто знает Америку так хорошо», – заключил министр.

Бахметев поначалу не хотел ехать, так как был занят своей работой, в особенности преобразованием экономического законодательства России, но в конце концов дал согласие на предложение Милюкова. Факторами, определившими это решение, были, во-первых, то, что Бахметеву предлагали гораздо более престижный пост, чем должность статс-секретаря, которую он занимал. Во-вторых, вспоминал он позднее,

моей важнейшей идеей относительно Америки было то, что можно было назвать мечтой или глубоким убеждением, которое сформировалось еще в то время, когда я был там в составе военной миссии, работавшей по заданию Центрального военно-промышленного комитета. Это была мечта работать для будущей российско-американской дружбы.

Я был абсолютно уверен, исходя из моих прошлых контактов с Соединенными Штатами и исходя из общих принципов, что тесные связи между Соединенными Штатами и Россией были делом огромной важности для обеих стран и вполне естественным делом. Оба народа – русские и американцы – населяют континенты с обширными пространствами, сравнительно редко населенными и представляющими огромные возможности для будущего развития. Обе страны достигли того, что может быть названо их естественными границами. Поскольку океаны и моря были достигнуты и исключая не национальную – империалистическую политику – некоторых царей, я был уверен, что люди не хотят никакого территориального расширения. Все, чего они хотели, был мир и возможность повышать свое благосостояние, получать образование и т. д.

Мир, на самом деле, был высшей необходимостью для русских людей, и в этом их национальные устремления были параллельны искреннему стремлению к миру, которое всегда было свойственно американскому народу.

Другая вещь, которую Бахметев считал необыкновенно важной, – привлечение иностранного капитала и частично зарубежных технических навыков для разработки российских естественных богатств. Если европейский капитал, французский, бельгийский и в особенности германский и английский преследовал, по мнению Бахметева, как правило наряду с экономическими, политические цели, то американский капитал был абсолютно аполитичным. Более того, технические проблемы, стоявшие перед Америкой, были того же характера, что и перед Россией. Например, строительство железных дорог, производство подвижного состава и т. п. Сравните, например, говорил конкретно мыслящий выпускник Института путей сообщения Бахметев, маленькие английские железнодорожные вагоны с американскими, и вы поймете разницу150.

Колебания Бахметева закончились чем-то вроде компромисса – он возглавлял миссию и после завершения ее работы мог вернуться обратно. Ему был обещан, в случае возвращения, тот же пост. 25 апреля 1917 года указом Временного правительства Бахметев был назначен «начальником российской чрезвычайной миссии в США с возложением на него на время пребывания миссии в США управления российским посольством в Вашингтоне и присвоением на это время звания чрезвычайного и полномочного посла»151.

Среди бумаг Бахметева в Колумбийском университете сохранился его дипломатический паспорт. С фотографии смотрит коротко стриженный и довольно упитанный моложавый человек в очках; Бахметев был одет в тройку, с галстуком-бабочкой; в паспорт вклеена и фотография его жены, темноволосой, в пенсне, в темном платье, строгого «учительского» вида; она выглядела старше мужа, хотя на самом деле они были одногодками.

Миссия, в которую входили специалисты разного профиля, через Японию добралась до США; здесь она проделала путешествие от Сиэтла до Вашингтона, проехав почти через всю страну. 20 июня миссия прибыла в Вашингтон, приступив к выполнению поставленных перед ней задач. Для Бахметева началась его пятилетняя дипломатическая эпопея. Анализируя через пять лет деятельность миссии, он писал:

Миссия приехала в Америку совершенно неподготовленная к той деятельности, которая ей предстояла. Думаю, не ошибусь, сказав, что никто из членов миссии, равно как и никто в России не отдавал себе отчета и не имел ясного представления о том, как работает вообще мировая политическая мысль и каким образом вообще совершаются мировые события. Дипломатия, политика в лучшем случае рисовались как система известных навыков и приемов, присущих дипломатическим канцеляриям. Оценка дипломатического таланта и умения сводилась к признанию известной сноровки и ловкости в манипулировании этими рутинными приемами152.

Бахметев был совершенно неопытным дипломатом; однако в этой конкретной ситуации дипломатический опыт старой школы мог скорее помешать, нежели помочь. Его бесспорным преимуществом было неплохое знание Америки, американских политических нравов и обычаев. Бахметев представлял разительный контраст со своим предшественником и однофамильцем. Первое, что бросается в глаза в деятельности свежеиспеченного дипломата, – публичность, стремление воздействовать на американское общественное мнение, поразительная активность.

23 июня Бахметев выступил с речью в палате представителей Конгресса США, а 26 июня – в Сенате. Обе его речи имели оглушительный успех. Возможно, потому, что конгрессмены и сенаторы услышали от Бахметева то, что хотели услышать. Как справедливо пишет Марк Раев, Бахметев появился перед конгрессменами и сенаторами для того, чтобы «публично подтвердить обязательство Временного правительства продолжать войну против центральных держав»153. Аплодисментами были встречены в палате представителей заявления Бахметева, что Россия отвергает всякую мысль о сепаратном мире и что слухи об этом, циркулирующие в США, совершенно беспочвенны. Бахметев также говорил о новорожденной русской демократии, о том, что новое правительство пользуется полной поддержкой и представляет все живые элементы страны154.

С огромным успехом прошло выступление Бахметева в Сенате. В стенограмме отмечено, что его патетическая речь постоянно прерывалась просто аплодисментами, продолжительными аплодисментами, громкими аплодисментами. Еще бы! Бахметев говорил необыкновенно приятные для сенаторских ушей вещи: о приверженности русского народа демократии; о том, что люди сплотились вокруг коалиционного правительства, сильного своими демократическими устремлениями, сильного верой людей в его способность установить законность и порядок. «Когда я сказал, – вспоминал Бахметев, – “ни при каких обстоятельствах мое правительство не заключит сепаратный мир“, вся палата разразилась аплодисментами. Я никогда не видел такой овации за всю свою жизнь»155.

Полными оптимизма относительно участия России в войне были также газетные интервью Бахметева и его выступления перед полными энтузиазма толпами народа на митингах. Как справедливо пишет Д. Фоглсонг, игнорируя известия об антивоенных демонстрациях в Петрограде, Бахметев говорил корреспонденту «Нью-Йорк таймс», что «война была одним из великих фундаментальных бесспорных вещей, относительно которых в России не было разногласий». Даже после сдачи немцам Риги в сентябре 1917 года Бахметев настаивал, что «только 1 или 2 процента армии» ненадежны, и заявлял, что «русская армия не сокрушена и не будет сокрушена»156.

Другой излюбленной темой выступлений Бахметева был исконный демократизм русского народа. Он усматривал его, в частности, в крестьянской общине, что совершенно противоречило его прежним социал-демократическим взглядам. Бахметев проводил мысль, что славяне были подготовлены для восприятия американских идей и практики. Выступая в Бостоне, он говорил, что «Россия, великая демократия Востока, встанет рука об руку с ее старшей сестрой, великой демократией Запада, чтобы пронести по всему миру высокие идеалы гуманизма, свободы и справедливости»157.

Бахметев хорошо понимал менталитет и особенности политической культуры Америки. Он предпринял беспрецедентное в истории русской дипломатии пропагандистское турне по стране; с июня по ноябрь 1917 года он выступал не менее 26 раз на различных митингах, собраниях, банкетах. Бахметев выступал, кроме Вашингтона и Нью-Йорка, где были сосредоточены его политические и экономические интересы, в Чикаго, Бостоне, Саратоге, Атлантик-Сити, Олбани, Филадельфии, Балтиморе, Мемфисе158.

Бахметеву также удалось установить доверительные личные отношения с высшими чиновниками Госдепартамента, которые отвечали за российское направление, Фрэнком Полком и Брекенриджем Лонгом, а также с ближайшим сотрудником президента Вильсона и его советником по внешнеполитическим вопросам полковником Эдвардом Хаузом. Бахметев ездил к полковнику Хаузу в его имение Магнолия в штате Массачусетс и произвел на него весьма благоприятное впечатление. Хаузу особенно понравилось, что Бахметев с сочувствием отнесся к его планам будущего мирного договора и заверил полковника, что «новая Россия будет бок о бок с Соединенными Штатами отстаивать подобную программу». Другой раз Хауз отметил в дневнике, что он и русский посол говорят на одном языке. Имелись в виду твердые либеральные убеждения Бахметева.

Новый посол представлял разительный контраст по сравнению со своим предшественником и однофамильцем. Государственный секретарь Роберт Лансинг вспоминал о своей последней встрече с послом императорской России Георгием (Юрием) Петровичем Бахметевым:

В нем было что-то варварское. Его хладнокровный цинизм и равнодушие к ужасающему кровопролитию среди его соотечественников на полях сражений и лишениям простых людей империи поражали своим бессердечием и жестокостью. Он принадлежал прошлому веку. Его современный облик и манеры были просто внешним налетом. Его преданность царю и особам императорской крови была средневековой. Для него царь был Россией. Он не признавал никакого другого государства, которому он должен был сохранять верность.

Неудивительно, что Лансинг не особенно прислушивался к мрачным прогнозам Г. П. Бахметева, которые тот сделал при их последней встрече 11 апреля 1917 года. Посол предрекал, что Временное правительство долго не протянет и что «радикальные социалисты» (по терминологии Лансинга; Бахметев употреблял слово «анархисты») возьмут верх и заключат сепаратный мир с Германией. «К сожалению, – меланхолично констатировал Лансинг задним числом, – мнение посла было подтверждено последующими событиями. Однако во время нашего разговора я не придал его предсказаниям особого значения, потому что он был убежденным монархистом, полностью преданным своему императору»159.

Поначалу у Бахметева 2-го сложились с госсекретарем Лансингом гораздо более прохладные отношения, нежели с Хаузом. Демократическая риторика и оптимизм посла противоречили некоторым сообщениям и аналитическим заключениям, которые Лансинг получал из России по другим каналам. Антивоенная пропаганда, активно проводившаяся в России большевиками и встречавшая все большую поддержку среди солдат и рабочих, очевидная неспособность Временного правительства справиться с деятельностью экстремистов – все эти факторы не внушали государственному секретарю уверенности в продолжении участия России в войне. На него также произвели впечатление письма из России такого известного эксперта, как Джордж Кеннан, в которых тот резко критиковал политику Временного правительства и обращал внимание на опасную деятельность Советов. Лансинг сомневался в способности Керенского справиться с радикалами и защитить общество от беззакония160.

Учитывая события, развернувшиеся в России с июня 1917 года, которые трудно характеризовать иначе, чем перманентный политический и экономический кризис, завершившийся захватом большевиками власти в октябре и выходом страны из войны четыре месяца спустя, заверения Бахметева кажутся задним числом чем-то граничащим с очковтирательством. Приблизительно так изображена (конечно, в строго выдержанном академическом стиле) деятельность Бахметева в книге Д. Фоглсонга. Полагаю, однако, что дело было не только во вполне понятном желании Бахметева получить финансовую поддержку для сражающейся России, что делало необходимым представлять ход событий в России в более выигрышном свете, чем это было в действительности.

К ноябрю 1917 года американское правительство согласилось предоставить России в общей сложности 325 млн долл.161 в виде займов и кредитов, но переведено на счета Временного правительства было только 187 729 750 долл., то есть несколько более половины обещанного. Это было гораздо меньше того, что запрашивали русские официальные лица, и составляло весьма незначительную сумму по сравнению с той помощью, которая была оказана Англии и Франции.

Бахметев действительно верил в новую демократическую Россию и в ее способность отстаивать свою только что обретенную свободу с оружием в руках. Для этого нужна была помощь – ее он и добивался. О том, что Бахметев действительно верил в эту новую Россию, свидетельствует его личная переписка, в особенности с Маклаковым. Надо также иметь в виду специфический жизненный опыт Бахметева. Выросший в семье предпринимателя, человека, «сделавшего себя», в обстановке, проникнутой духом «пионеров», он и далее вращался в среде молодых, энергичных предпринимателей, политиков, людей, на его глазах строивших новую Россию. В одном из писем Маклакову он сравнил Россию 1903 и 1913 годов. Изменения произошли разительные; налицо бурный экономический подъем. Еще более разительными были изменения в политической области: с одной стороны, полицейский режим Плеве, с другой – Государственная дума, утверждавшая бюджет страны, с социал-демократической фракцией, в ней заседавшей, фактически мало чем ограниченная свобода слова и т. д.

После Февральской революции Бахметев также занимался конкретным и весьма интересным делом; он видел практические положительные результаты революции, по крайней мере в области законодательства; к той его части, которая касалась экономики, регулировала предпринимательскую деятельность, он сам успел приложить руку. Он уехал из России, когда медовые месяцы свободы еще не закончились; возможно, это наложило отпечаток и на его оценку ситуации в стране в более поздний период, когда движение по наклонной плоскости принимало все более ускоренный и необратимый характер.

Надо, по-видимому, также принять во внимание своеобразную «философию истории» Бахметева. Много позже, рассуждая в связи со своим рассказом У. Линку о Февральской революции и о закономерности и случайности в истории, Бахметев привел свой разговор об этом со знаменитым историком Античности М. И. Ростовцевым. Ростовцев говорил на основании своего 50-летнего опыта изучения истории, что в ней нет ничего неизбежного, что большинство событий совершенно случайны. Конечно, в истории действуют глубинные силы – политические, экономические, социальные, национальные, которые определяют движение в том или ином направлении, они проявляются на протяжении 20, 30, 50 и более лет. Но то, что происходит из дня в день, – абсолютно случайно162.

Таким образом, многое в истории зависит от деятельности конкретного человека в конкретных обстоятельствах. Ничто не предопределено. И бывший социал-демократ стремился сделать все возможное, что было в его силах, для новой (реальной или воображаемой) демократической России.