Пять пьес ни о чём

Андрей. Да не, я в огороде был. Па, всё, давай… Всё это уже совсем, даже плохо. Давай, поехали ко мне. Места навалом, у тебя там своя комната. Давай, пап… Это всё, уф… Я, правда, не знал, что совсем так худо, ну поберёг бы ты себя. Мне сильно поможешь, правда. Переживать не буду. А то мне эти переживания, знаешь… Да, мать… Матери нашей одной лучше, не знаю, наверно, лучше, раздражителей не будет. Приезжаю в три года раз и слышу такое, оторопь берёт, серьёзно. И дальше только хуже. Трудно в этом во всем жить. Хочу понять и не понимаю. А ведь жил и сколько жил. Пап, покой нужен, особенно в старости, понимаешь?.. Давай, поехали. Тебе собраться – раз плюнуть.

Филипп. Куда ехать? Ты чё… Не, Андрюх, ты, того… Она же тоже… У неё тоже есть эта… Блажит. Ничё, привык, чё теперь… Войну, вон, люди, такую войну пережили, а это шелуха. Чё осталось-то, потерпим… Оставлять одну негоже. Потом так будешь, что ой-ей-ей. Да и это, хозяйство всё на мне. Ты чё, без меня сразу всех под нож. Не, негоже.

Это, того, поесть сварганить? Принесть? Не боись, она теперь надолго убежала…

Андрей. Да поел я. Винограду, мускат белый уже поспел… Охохошеньки-хохо… Сколько винограду осталось? Кустов двести?

Филипп. Да, двести двадцать один. Еле отстоял. Филоксера, зараза, много пожрала. А розовый пробовал? Там осталось кустов семь. Там, в углу. Так ты это, того, ели чё, хворь эта найдёт, ты туда в угол, где белый мускат, там настелено сена, фуфайка там в сене…

Андрей. Па, я видел, спасибо. При случае воспользуюсь… Розовый мускат, звучит красиво… Филоксера, зараза. Человек один сказал: жизнь – токсична…

Филипп. Вродя… Ядовита, ага. На мешках писали такое, токсично. Угу. Так это, не знаю, где живет этот твой человек. Чё-то он не того, человек этот. Чё-то не понял. Жить хорошо, много хорошего. Правда, ой как много. А то, что кричать, орать, беситься стали много, так это, как тот чайник – покипел и стих. И море так, и земля так, вулканы эти… Человек-то у них всё и подглядел. Всё так, покипело и устало, значит, и человек так.

Андрей. И перечить нечем. Хорошо мы с тобой вчера погуляли. Часов эдак пять. Темно стало ночью в селе…

Филипп. Пойдёт. В три ночи пришли. Мать того, ждала…

Андрей. Ругалась?

Филипп. Не, ночами она не… Разум имеет.

Зинаида Фёдоровна, того, не пришла. Потанцевали бы… Три года ждёшь танцев энтих… Ты, того, с Ильёй про неё, он, того, пропащий из-за неё. Это, того, Зинаиду Фёдоровну забрал бы отседова. Надо это. Ей особо. Люба же она тебе всегда была, чё ты. Попадёт она в беду.

Андрей. Отец, у меня проблемы есть, разные… А чего ты её по отчеству кличешь? Зина же завсегда была, даже Зинка.

Филипп. Так она при должности теперь, как так, положено. К нам не ходит, давно уж, лет того… не ходит. Илья того, глядит так и говорит худо, да и мать, того… (озираясь по сторонам) Илья не даст ей жизни. А она уж больно хорошая, пропадёт… Сын, увози её. Подмогни ей. И ты того, смотришь, и ты того.

Андрей. Хорошо, я поговорю. Времени, пап, много прошло, много всего случилось. Сколько мы вчера твоих оставшихся домов-то насчитали?

Филипп. Двадцать один, стало быть. А было пятьдесят три дома. Много домов снесли. Чё так, незнамо чё. Хорошие дома были, камень какой – песчаник, ракушечник. Лучше камня и не сыскать, тёплый, хорошо тесать, пилить. Малы стали дома им. Нет, вот этот кирпич им люб. Не знаю, веранды им надо, джазузи эти.

Андрей. Джакузи.

Филипп. Ну я говорю – джазузи. Понастроят громилы из кирпича, а живут в летней кухне, в дом и не ходют. А большие строят, чтоб сосед, того, видел и ночами спал плохо.

Андрей (смеётся). Смешно и грустно. Лет с четырнадцати я у тебя подсобником был, где-то так. Сколько же я раствору перелопатил за эти годы. Заброс, затирку, всё освоил. До сих пор руки помнят (показывает жестом как забрасывают). Так? Ты мне всё говорил – от себя, от себя. Это да, такие дома сносить – это малопонятно… А бассейны какие ты выкапывал, и сколько. Жалко, жалко, когда такая красота, и не нужна.

Филипп. Бассейны-то у многих остались, вода-то до сих пор привозная, нашу так пить и нельзя. Бассейны ещё рабочие, многие латал.

Андрей. А потолок в сельпо – красота-то какая… была. В сельпо заходил, сперва на потолок, а потом по сторонам, мол, это папка мой разрисовал. А теперь нет ни сельпо, ни потолка… Рисуешь все и прячешь? Только Варваре показываешь? И это правильно. Варваре можно всё доверить, и нужно. Дочь у меня правильная деваха… Тебе спасибо. А соседи чего? Рядом и далее. Здороваются как-то квёло. Вчера, когда мы к Светкиной машине шли, мы им здрасьте, а они так кивнули и промычали. Это ты наказал Светке, чтоб машины подальше от дома ставили?

Филипп. Ну вот потому так и здороваются. Обидели людей, и не токмо соседей, крепко весь народ обидели. Теперь всё будя не то… Всё, чё ни делай теперя, не исправишь ничего… Машину вот таку большую, крикливую, ресторан, магазин, гостиницы… Увидит и всё, серчают. Натворили дел, ох каких дел… Говорил Светке, а этому и говорить без пользы, не надо много всего, ежели у тебя много, у другого мало будет. Пущай и у других чё-то будет. Будет место свободно, придумают чё-нибудь. Нет – хапают да хапают, надо да надо… Совестно так жить Андрюха, совестно. Из дому никуда глаз и не кажу. А если куда пошёл, фуражку натянул и глаза к долу. Всю жизнь попортили с этой нечистой похабной заразой, худо всё стало… Киря говорил, вродя у вас там порядок аль как?

Андрей. Сложно всё. Но, знаешь, Питер – особый город… Наделали, нахапали, настроили, набезобразничали – всё это есть, но не так, как по всей стране, особенно в столице Родины. Дядька часто ко мне ездит, в отличие от тебя. Всё исходил. Мы с Варькой о таких местах и не слышали, все музеи, архивы все какие-то, и как его пускали… Но он-то всюду пройдёт… Нас пристрастил к походам по музеям. Так вот он, побывав в Питере уж раз сколько, исторический ведь он закончил, такое мне однажды сказал: Питер исторически отторгает всё пошлое и мерзкое. Он прав. Но я после этого свозил его на окраины и его оптимизм поиссяк. Здесь, говорит, не справились. Брат у тебя голова…

Филипп. Ты малой был, на краю улицы ток был, за стадионом…

Андрей. Воробьёв там на зерне сетками ловили, шашлыки делали. Вкуснее жареных семечек. На углу там маслобойня была. Хозяин толстенный такой, Шершень. Он и был похож на шершня.

Филипп (оживился). Шершнёв, потому и Шершень. Вот я про его, про Шершня, и толкую. Он лет шестьдесят тому про Кируху молвил – этот фрукт далеко пойдёт, если гниль его не попортит. Мужик с головой был. Вот он шибко много денег делал. Масло – хорошие деньги, мы ему семечки в мешках возили, а он нам масло. Пахучее, аж сейчас, того, запахло. А кака макуха… Конфет не надо. Никто его никогда не корил, по причине, что жил скромно, и если у кого беда – он первый там, и сразу то да то. Так и должно быть, когда у тебя много. Хочь Светка тоже это делает, детский дом содержит. Много делает…

Андрей. В старом таком, большом кресле, такой сельский король всегда у дома своего сидел. В школу мимо его дома. Подзовёт, макухи даст… да… Сейчас семь?

Филипп. Де-то… (расстегнув рукав рубашки) Девятнадцать часов семь, того, минут. Так вернее. Так давай поесть принесу?

Андрей. Не, пап, спасибо. Дядька не заходил? Что-то хотел мне вчера поведать, да народу много было.

Филипп. Счас прискачет. Надушится и прискачет. У него наблюдательный пункт на чердаке. По лестнице туда и в бинокль зырит, как только увидит – Надюха фартук надела, карманы семечками набила, он тут как тут. Кажный день этот манёвр проделывает. Счас будет. О, вон, слышишь, свистун идёт.

Кирьяк. Ну что!? Семейка, вашу… растого! Опосля утренней разборки живы? Здорово были! Филя, угощай! Патриций после дневных утех проголодался. Чем потчевать будете?

Филипп. Да этими…

Кирьяк. Пиз… хм-хм… Пи-ро-га-ми?

Филипп (вставая и озираясь). Ими, ими. Андрюх, ты, того… там початая самогона есть, давай неси.

Андрей. Самогона? Откуда там самогон? Ты про виски, что ли?

Филипп. Ну про него, про это ваше крашенное. Давай, я скоро… (Кирьяку) А ты того, ори не громко.

Кирьяк. Чего?! Видал обращение? (Андрею) Хотел я с тобой поговорить… Ты, того (пауза) Чего морем брезгуешь? Сезон закрыл? Или ещё не открывал?

Андрей. Да я как папка белокожий, сгорю сразу. Да и плескаться я не очень.

Кирьяк. Мужчины, и примкнувшие к ним старпёры, не плескаться туда ходят, а на товар посмотреть и себя показать. Сейчас самый сенокос. Август, сентябрь. Нерест лучших женских особей, приплывающих в основном из-за Урала. Особи – слегка за сорок. Эти самые отчаянные. Их очень дурно обслуживают на месте проживания и оттого им очень любо наше море и особливо прибрежное, мужеское, прямо скажем, небольшое население. Эти изголодавшиеся и недополучившие своё особи остервенело и жадно набрасываются на этих бродяг-самцов и со сладострастием обгладывают их до косточек. Часто ребятня, бегая по черноморскому побережью, находит разнообразные кости и, недоумевая, разглядывают их, не подозревая о том, что это их ближайший родственник мужеского пола, сгинувший энное количество лет назад… Уф. Топливо кончилось. Филя!! Ёлкин дом! Ну и чё ты там?

Филипп (появляясь). Чё орёшь. Вот, просил, того, не орать.

(Андрей, справляясь со смехом)

Филипп. Ты чего… Энтот опять чё наплел, стаканы там, залезь туды… Ага, там. Угомонитесь, давай, того, поехали (выпили и закусили. Андрей продолжает бороться со смехом) Андрюх, ты, того, подавишься. Чё энтот плёл?

Кирьяк. Не этот! А Кирьяк Несравненный!

Филипп. Ну да. Сравнить то не с чем, оттого-то и…

Кирьяк. Молчать, холоп! (Андрею) Филипп Тишайший, не сметь так говорить со старшими по уму и званию. Картоху чё подогреть не мог! Из холодильника, чё ли?

Филипп. А откедова. Торопил, вот и того.

Андрей. Дядька, тебе писать надо. Пробовал писать?

Кирьяк. Оперу пишу. Опер велел про всех писать.

Филипп. Типун тебе на…

Кирьяк. На член!? Не сметь!

Филипп с Андреем залезли под стол.

Кирьяк. Чё там нашли? Покажьте?

Филипп (вылезая). Кусок этого. Чё ты опера всуе поминаешь. У меня сразу загривок того…

Кирьяк. Скукожился?! У тебя-то отчего? Хотя понятно. Генетическое. Скажу вам прямо, хлопцы, думать и рассуждать о периоде репрессий, гонений и прочей мерзотины так привлекательно и заразно, что не труд, а это стало главным времяпрепровождением нашего славного народа на многие десятилетия. Закончив три университета…

Андрей. Дядька, извиняй, что перебиваю…

Кирьяк. Ничё, давай. Недорослям можно.

Андрей. Угу… Мне помнится только один университет, Ростовский. А два других когда поспели?

Кирьяк. Два срока, семь и три, любезный друг мой. Эти два, особливо первый, главные университеты в моей жизни. Многоуважаемый Василь Макарыч Шукшин, (помнишь такого?) в крайне уважаемом мною фильме «Калина красная», это когда он на тракторе целину того, и мужику одному там, селянину, толкует про то, что ежели у него было бы три жизни, первую он отсидел бы в тюрьме (заметь, первую), вторую прожил бы сам, а третью – отдал бы селянину, потому что тот радоваться жизни не умеет. Манифест Шукшина – не крысятничайте и не подлите! Каждый второй на зоне пострадал от борьбы с этим недугом, понимаешь?

Филипп. Давайте за него. Не хватат его… Светла память ему (выпили). Кирюх, помнишь наш старый амбар, тот, что на задворках. Снесли давно, лет тому ой сколько. Когда там не стали скотину, сено, фураж держать, крысы там обосновались. Мать наша всё отца теребила – когда да когда ты его снесёшь. А батя чё-то тянул, и того, часто туда вечерами с лампой повадился… Мы с тобой, помнишь, следом, и через дыры подглядели, чё он там. А крыса такая была мелковатая, полевая, но её было – тьма. Отец заходил, закрывал дверь, брал вилы и с лампой шёл в угол. И там в углу сидел крыс. Большой такой, рыжий. А тьма этой мелкоты так полукругом сидела и чё-то ждала. Не нападала, а ждала, когда он того, подохнет или чё. Отец начинал их вилами давить, а крыса рыжего не трогал, подавит, подавит, закурит…

Кирьяк. Да, Филя, да… За батю… За батю прямо так, б… ррр, до скрежета… Уж слишком велико было это крысиное семейство. Тогда или в партию, или крысятничать. А таким одиночкам, трудягам, да упёртым как батя, которые не хотели ни к кому примыкать – жить было невмоготу. Завоешь тут. Ой, житуха у них была… Теперешний человек не осилил бы. Разве вон Филька один. Не знаю… Вот б… ммм… Вот гад буду, но не найду в нашем посёлке, бррр, городского, брррр, типа, придумали же, бррр… Вряд ли найду другую особь тебе в товарищи, братан.

Филипп. Чё мелешь. Тонка кишка моя против тех людей. Неча нам с ними равняться. Разны времена – разны люди. Село всё, окромя этих, партийцев, всё село, мать, отец, в пять уже на ногах были и в поле, трудодни отрабатывать. Сперва на колхоз, а потом на себя. Затемно отец приходил никакой, чё поест и падал. И так до конца дней… Чтоб вот так сидеть да глаголить о том и сём – боже упаси. Мы токмо и делам, чё болтам. Скоко с тобой он говорил за всю жизнь? Помню токмо, ну ты того, делай, ага. Так глухо прохрипит – ага. Всё. Никогда ни с кем не говорил боле двух слов. Мать спросит чё, он – ага. Мать махнёт рукой и пойдёт прочь. Эта штуковина, память, и хорошо и плохо для человека. Всё время вспоминаешь, сличаешь то и это, выматыват…

Кирьяк (приподнявшись). Надо же! Ё-моё, чё-то рано твоя… Надо ноги делать.

Филипп. Давай к Пашке. Андрюха, ты, того, тарелки, стаканы. Бутылку, Киря, с собой бери. Хлебушко я вот. Андрюх, это, Киря, погоди (убежал)

Андрей, взяв тарелки, шмыганул к себе. Надя, войдя во двор и не обнаружив никого, подошла к двери и позвала.

Надя. Андрюш, ты у себя?

Андрей. Чего, мам?

Надя. Сказать хотела. (села за стол) А где отец? У кролей?

Андрей (выходя). Наверно. Что случилось, мам?

Надя. Андрюш, ты того… (тяжело дыша, уронила голову на руки и зашлась в плаче)

Андрей. Мам… Мам, не надо. Мам…

Надя (пытаясь говорить). Не могу, не могу… Андрюша, худо мне, ой как худо. И в церкву ходить не могу… Много лет, ой как много, всё хотела с тобой поговорить. Сеструхе Нинке всё говорю и говорю. Я домой токмо ночевать хожу или сготовить чё. Мне перед тобой и Светкой совестно… И перед малой, перед Варей. Вы приезжаете, мне так совестно, что меня так колотит. Захожу во двор и плохо, трясти начинает. Боюсь. У Нинки сижу – хорошо. И поем, а то посмеёмся, наговоримся. Сюда прихожу и всё, черно. Андрюша, сыночек, прости ты меня Христа ради… Я того, боле сюда, в дом не приду. (трясётся) Пятьдесят лет, пятьдесят, и того… Не привыкла и всё… Не любо. Дети, дети мои держали меня тута. Не хотела я поперва в этот дом идти, прости. Ой как не хотела. Я и того, и плакала, убегала. Через месяц убежала к своим. Те привели меня обратно. Не могла и не могу здесь жить. Уф, уф… Погоди, ты, того, Андрюша, не отец твой виноват, он, ой нет, не виноват отец твой. Всем бы отца такого. Чё-то вот не срослось с самого-самого и всё. Я к бабке Софии сорок лет хожу, спасибо ей, помогала сильно, и помогат. (резко замолчала, затем длинно выдохнув, продолжила) Мать твоя, мать всех своих детей шибко любит. Знай это. Но отец ваш… Мужем, мужем так и не смогла его принять… Не, голову не опускай. (трясёт руками) Я всё сёдни скажу и пойду. Вот за это мне така болячка. Отцу потом расскажешь, спросит, мол, сходи к Нинке, про мать узнай, ты и расскажешь как умеешь, по-своему, по-умному… Светке, Илье такое… Нет, нет, нет… Токо тебе смогла, прости, сынок (выдохнула). Скоко лет хотела, а смогла вот. Уф-уф-уф (смеётся), дышать стала (обняла Андрея) Ты с Ильёй, того, не связывайся. Он тебе плохо сделает. Зинка… Попроси у неё прощения за меня и забирай её, он её или себя убьёт. Увози её от беды. Это на зависть, как она тебя любит. В селе нашем такой не видала боле. Дай я тебя поцелую, ты чё, не плачь, а то счас в две того (обняла) Ты, того, не болей… София толкует – болеть не будешь. Но, говорит, немного потерпеть. Пей, чё давать будет. Поговори с ней, сам напросись, не боись. Налил бы чего мамке, пили ведь, раз эти убегли. Неси, не боись (смеётся) Папка твой хороший. Ой какой! Я не могу с ним говорить про это, и ты, того… Это чё? Давай, здоровья тебе. (выпили) Самогон, чё ли? О, энто, того, бутылка не наша. Лучшего папки для детей своих и не сыскать. Я малахольная, завсегда такой была. Малая была, на дух не переносила мужиков. Да и потом. Батька мамку бил, ой как бил, корову бил, детишек не трогал. А корове с мамкой доставалось… В девках долго была и никогда бы не пошла, да за любого, хошь самого растакого… Не понимала я этого, похабщиной мамка это называла. Мамка, царство ей небесное, ты же помнишь, добрая была, несчастна. Батя её измочаливал приставанием этим. Иди сюды, дай да дай. Вот оно мне и не любо, и не надо… Налей ещё, вкусная. Светке и Илье про это ни-ни… Светка така ж как я, мужицкое племя на дух не переносит. Мужики и трактор, говорит, одно и то же. (закрыла лицо) Дальше забыла, чё-то пашет, того, не глубоко… И чё-то потом хочет… Не помню. Ну одно слово мужик как трактор. Андрюша, Андрюша, вы вчерась поздно пришли, я слышала. Зина была с вами?

Андрей. Нет. Звонил ей пару раз, не ответила. Мам, ты прямо плиту бетонную с меня сняла, я уж и не знал, что думать… Вижу, плохо тебе. Уж было подумал, не хворь ли какая…

Надя. Хворь! Ещё кака хворь! (закрыла рот) Чё ору… Это самогон твой. Андрюш, така хворь, тебе не передать. Твоя хворь, она пройдёт. София бабка слово так не выпустит, абы сказала, что всё про это знает. И ещё чёт говорила, слова забыла. А вот она за свёкром, дедом твоим ходила. Он, того, её не слушал, диковат был. Она его было лечила, а он этот настой не пил. Слушай её и верь, это така сила. Она меня надоумила тебе открыться. Свет вернётся, говорит, к тебе. Ой, кака она… (засмеялась) Это чё? Я, того, смеюсь. Пьяная. Свет, свет… Прямо так хорошо… А могет, от самогона. Давай его ещё и пойду к сеструхе, того, пьянствовать (выпили). Отцу сёдни не говори, вот токо смотри на него и сразу увидишь. Он всё знат, завсегда всё чует… Он так ласки от меня и не дождался, всё ждал, ждал, слова дурного ни разу от него, а я така сельска погань… (махнув рукой) Пошла (по-девичьи побежала)

Андрей облегчённо вздохнул, закинув руки за голову. Филя и Киря появились вдали беседки, недоумевая, подошли к Андрею.

Филипп. Чё ты, того? Было чё иль нам, того?

Андрей. Хорошо, батя… Прям бальзам. Чудеса на свете случаются, так скажу тебе.

Кирьяк. Серьёзное заявление. А чего тара на обозрение? Так это чё, банкет? Тады наливай (Филипп, недоумевая, разлил по стаканам)

Филипп. Ты это, вы того… Я сейчас… Так мать чё?

Андрей. Мать? Сказала, что ты у нас лучший батя на свете (немая пауза)

Кирьяк. Типа он? Ага… И сказала это Надя?

Андрей. Самолично, и не раз.

Филипп (улыбаясь Кирьяку). А чё ты? Вродя против, чё ли? Андрюха брехать не будет. Вот так вот. Я это, того, пойду сварганю чё поесть (пошёл было и вернулся). Это, сделаю вам блюдо (ударение на «О»)

Кирьяк. В смысле блюдо? (исправил ударение)

Филипп. Ну, Светка делат. Картохи варёной пожарит на сале, туды десяток иичек…

Кирьяк. В смысле яиц?

Филипп. Ну, их самых. Следом, когда зашкворчало, туды луку зелёного, покрошенного, много (тихо закрыв лицо, смеётся), и того сверху много натёртого сыру. Она привозит его завсегда. И того, питательно… Пошёл, бывайте. (вернувшись) Без меня не того (Андрею). Я ж тебе говорил про мамку…

Кирьяк. Похоже, и за батей твоим пришли…

Андрей. Кто?

Кирьяк. Эти, такие жёлтенькие и зелёненькие. Глюки.

Андрей (зашёлся от смеха). Твою-раствою и нашу общую… Мамка знаешь как меня порадовала. Лучший подарок мне за всю жизнь. Взяла и покаялась.

Кирьяк (вскочил). Да ты чё! Ни х… хороших ни плохих товарищей! Ё… мою и твою! Чё, правда!? (заткнул себе рот) Опять ору… Ну это точно, главный мент страны гикнул в сортире. Работает! Софкино работает, столько лет, до хрена и больше. Ну, София, ну просто вынуждает жениться. Я так убеждён был, шо цэ случай безнадёжный.

Андрей. Да и я, того… Потом, как она в сарай уйдёт и плачет. Малой, как верёвкой к ней был привязан. Сижу на сене, а она того, и гладит меня, и прижимает к себе… Папка наш хороший, это я така…

Кирьяк. Ну София, гигант… Придётся… Обещал, понимаешь.

Андрей. Чё, правда?

Кирьяк. Да, лет шестьдесят назад, молодой был, типа честный, сказал. И часика через три, беседуя на пляже с русалкой из города, не помню, такой большой город, не помню… Не слыхал о таком? Ты что, самый счастливый город! Признался, значит, этой русалище, что я чуть было сегодня не лишил себя будущего и токо её чувственность и красота спасли меня. Дальше дело техники.

Андрей. Я в этом смысле, в смысле женщин, не развитый, скорее обездоленный, как папка. Скорее так… Так ты был влюблён в Софию или это очередной экспромт?

Кирьяк. Между нами, только без обид. Любить одну женщину, вот это и есть – обездоленность. Вслушайся? Без доли. Ознобу нет? По мне так скорее добровольная кастрация. Но это касаемо меня, вот такого-растакого раз-два-три-долбая, как я… Поверь, если б меня вот таким раздолбаем приняло бы общество, я возвёл бы любовь к женщинам в культ, поднял бы на такие высоты. Проще, сделал бы это профессией. Любить женщину… Звучит? Но, увы, мир, селяне и прочая пое… по-кор-ное стадо отторгнет меня и выплюнет. А я гордец. Андрюх, человек ты страстный, и это за версту видно, но ты, твою… тётю, занимаешься непотребным делом – топишь и втрамбовываешь усё вовнутрь, так что, прости меня, не хотел… Знаю о твоей болячке, извини, этим недугом страдал батя, и я был тому свидетель, и мне так хреново было. Решительно не хотел бы пережить это снова. Не хотел, но не могу… Просьба, большая и личная – не отказывайся от страсти, это может быть причиной многого. Имён не называю. Межу нами, я потому такой мудак, что отказался от этого, скиксовал… Где этот муж! Етит его разъетит!

Филипп. И чё орёшь? (расставляет не спеша) Счас (пошёл было) Киря, подмогни мне, там принесть надо.

Кирьяк. А чё? У нас типа банкет? (Андрею) Ты понял!

Филипп. Картоха с сыром, баклажаны напёк, перцы. Помидоры жарены ел? Ты чё, хамса, вот.

Кирьяк (расставляя).Так это чё, свадьба? Так, того, надо невесту звать. Андрюх, звони Зинаиде. Чё струхнул? Ой, зря.

Андрей. Я звонил, и вчера, и сегодня…

Кирьяк. Ну, с пролётом тебя. Придётся мне (поднял вверх руки) Давайте культурно так сядем. Филя, а чё ты в этом б… отрепье. Рубах у тебя, как у Онасиса, а ходишь как этот. Сходи, только быстро! Пулей! Значит, того, смотри сюда. Сейчас ты оценишь силу моего магнетического воздействия на женщин любого возраста на любом расстоянии (появился Филипп в голубой рубашке). О! Це… А канареечного цвета у тебя не было?

Филипп. Не. А энта чё?