Сценарий 19/91. Быль о том, как я потерял страну

«Раньше крыша была не такая плотная, и хоть пропускала воду, но не роняла всю конструкцию» – сетовали артисты и брались возводить стены заново. День – построили, ночной дождь – обрушилось, день – починили, ночь, ливень – рухнуло опять. Так повторялось в течение двух недель. Завидное упорство!

В процессе трудов рассказали мне про легендарного сценариста – Яшу Черняева. По его сценарию Балаган играл в том самом шапито невероятное представление ужасов. Век этого зрелища был недолгим, да и само представление по лаконичности можно сравнить со вспышкой, но мощь парадоксальности заставила артистов Балагана надолго запомнить о нём и рассказывать новеньким, в числе которых оказался и я.

Сначала скоморохи у входа зазывали народ внутрь, обещая показать кошмар, монстров, покойников, зомби и чертей, всего за восемьдесят копеек с носа. Лучше всех зрителей зазывал Миша Саенко. Без настоящего зазывалы кассу не сделаешь, а Миша вкладывал в зазывания все силы темперамента.

Доверчивый советский народ заходил внутрь шапито, и когда набивалось его достаточно, начиналось таинство. Под страшную музыку на сцене открывался гроб, лез оттуда условный покойник, появлялись артисты в качестве вурдалаков с упырями. Не успевали зрители поинтересоваться, когда же начнётся обещанный ужас, как сзади на них нападали здоровенные зомби – это уже были ростовые куклы весьма безобразного вида. Чтоб усилить эффект взаимодействия со зрителями, зомби охаживали людей поролоновыми дубинками.

Следующий трюк заключался в появлении монстров космических. Эти ростовые куклы были на стороне зрителей, а потому ловко снимали нарастающую потребность последних – врезать кому-нибудь настоящим, не поролоновым кулаком. Космические помощники при помощи игрушечного оружия убивали зомбей и прочую нежить. Нежить падала, корчилась и уползала в разные стороны, с глаз долой. На этом ужасы заканчивались, наступал хеппи-энд, зрители выгонялись из шапито, а внутрь запускались новые, по восемьдесят копеек с носа.

«Это ж надо додуматься убивать бластерами уже мёртвых мертвяков!» – удивлялась Ольга Кузина, но к чужой сценарной удаче относилась спокойно, без ревности. Воспоминания о представлении ужасов передавались из уст в уста, и наверное, передаются до сих пор. Вот же как удивительно! Идея – эфемерная, не материальная совсем, а сохраняется, в то время, как увесистое, ощутимое шапито с железными каркасами стен, тросами и сваями, с новой брезентовой крышей – так и кануло в небытие. В финальный день его многократных восстановлений – Витя Григорович сказал: «Дальше так нельзя! Шапито не для того, чтоб его попросту ставить, а для того, чтобы работать. Сегодня будем проводить в нём игровую программу! Сначала театр Петрушки, а потом прибегают скоморохи и играют с публикой в Дубинки»

Было часа три дня, когда удалось натолкать в шапито пару десятков зрителей. Представление пошло. Петрушка отвалтузил дубинкой Лекаря, Попа, Цыгана. Вот уж и до Генерала дошло, когда над парком загремел гром и разверзлись хляби. До сего дня ливни случались хоть и регулярно, но исключительно по ночам. Теперь же, видимо, Перун решил порезвиться не для себя лично, а для народа, на глазах общественности.

Народ не грустил о нарушении атмосферных ритмов, и может быть, даже радовался непромокаемой крыше над головой. Только артисты не радовались. Стоя перед входом в шапито, они наблюдали, как потоки небесных вод скапливаются в местах провисания брезента, образуют полновесные бассейны, давят на стены, всё очевиднее пытаясь завалить их вовнутрь шапито, на головы зрителей и на бошки кукол. Вот уж и стало заметно, как напряглись железные тросы растяжек. Не ровен час – обвалится всё, калеча людей каркасами и моча водой, а может быть, даже моча каркасами насмерть. Кто знает, с какой силищей всё это рушится? До сих пор обваливалось ночью, когда никого не было поблизости.

По сценарию скоморохи должны были выйти в зал сразу после интермедий Петрушки, неся в руках реквизит для игры в Дубинки, но скоморохи выскочили не по сценарию, а по зову сердца. Шестеро парней в красных сапогах, в атласных штанах, в расписных рубахах и колпаках – вторглись с настоящими, острыми ножами в руках под непромокаемую крышу. Принялись они весело, под музыку громкую шнырять среди публики, то и дело подпрыгивая и вонзая ножи во многочисленные тяжкие округлости той слоновьей жопы, которая норовила уже побить-подавить всё живое на земле. Каждый удар ножом сопровождался мгновенным потоком воды, от чего публика визжала, норовила разбежаться в стороны от обливания. Куда ж тут убежишь? Скоморохи резвые! Они со всех сторон скачут и ножами тычут в потолок, ориентируясь не на расположение людей, а на угрожающие водяные ёмкости. Очень стало весело, хотя уже и не до спектакля.

Дождь кончился так же резко, как начался. Зрители уходили из шапито, смеясь над собой и ругаясь за полученные удовольствия. Проткнутая во множестве мест крыша – истекала последними струями.

Витя Григорович сказал: «Так больше нельзя! Разбираем шапито к чёртовой матери. Крышу на склад…» – и другие уместные слова. Надо же, как странно вышло! Хотел я рассказать про легендарного сценариста, а получилось про жопу. Вот так всегда!

016 О сценариях и текстах вообще

Директор, Виктор Григорович, искренне любил сценаристов и понимал, что каждый новый сценарист неизбежно вливает новую кровь в жилы коллектива. Легендарный сценарист Яша Черняев – обессмертил себя не только мимолётным шоу с монстрами, но и новогодней сказкой «Снежная королева» на ростовых куклах. Куклы давно поменялись и обновились, актёрский состав многократно изменился в естественных вихрях кадровой текучки, а сценарий до сих пор хранится в репертуаре Балагана и периодически, на новогодние каникулы, воплощается в жизнь.

Некоторым кажется, будто сценарий написать – как два пальца обоссать, и любой чудак совладает с таким делом. Вот вам и дудки! Написать-то может, а чтобы где-то поставили, да потом повторяли из года в год, и слизывали друг у друга, воплощая написанное частями, обломками в разных вариациях – увы, нет. Далеко не каждому такое чудо по силам. Редкий сценарий оказывается настолько удачным, чтоб его помнили, пересказывали, или воровали по частям. Не хватает ни физических, ни интеллектуальных сил на нечто вечное, безупречное, такое же необходимое как философский камень, или эликсир жизни.

Накопленные знания основ мастерства, умение грамотно рифмовать слова и внятно высказывать мысль – помогают выполнять заказы. Назревает событие – нужен сценарий. Он появляется, живёт и пульсирует, когда воплощается в реальное действо. Непредвиденные неточности вытекают в досадные накладки и скребут нервы исполнителей, а удачные попадания в цель – вызывают восторг, сравнимый с эйфорией. Но вот, прошло событие, и тут же сценарий можно выбрасывать за ненадобностью. Написанное к сроку – оказывается абсолютной пустышкой, никому не нужной шелухой.

Однажды мне позвонили из какого-то центра, созданного для отмывания бюджетных средств при одном из мимолётных начальников культуры Москвы по фамилии то ли Капков, то ли Копков, и сказали: «У тебя же, наверное, накопилось много сценариев. Прислал бы ты их нам, поскольку мы хотим собрать архив, или выпустить нечто вроде сборника в помощь работникам…» «Какой пустяк! – ответил я – Сейчас вышлю» – и выслал им на электронную почту почти весь свой архив за пятнадцать лет.

Эффект превзошёл ожидания. Контора заткнулась навек, ибо, видимо, захлебнулась в объёмах непотребного говнища. А ведь, каждый такой сценарий проходил этапы защиты, утверждения, выделения средств и воплощения в жизнь. По окончании произведённых по тем сценариям безобразий – участники получали гонорары, а начальство – благодарности, премии и даже регалии. Теперь же все те слова и тексты стали такими же мёртвыми, как машины, пиво и бензин в романе «Лангольеры» Стивена Кинга. Даже пословица «Хороша ложка к обеду» – не отразит всю мимолётность сценарной необходимости.

Тридцать лет назад я не особо задумывался над тем, почему сценарии воплощаются на миг, чтобы тут же и сдохнуть. Заказная писанина ничего другого не подразумевала, но, при всём притом, жадность моя замахивалась на саму вечность, которая нафиг никому не нужна. Иначе откуда бы взялись тексты, написанные не на заказ? Вот и ещё один текст сохранился с 1991 года и нашёлся теперь довольно кстати. Главное, он совсем почти правдивый с исторической точки зрения.

017 Молодой ортодокс и старый авангардист

Ещё вчера звенела капель, а теперь снова зима. Там, за окном, вместо капели, ругаются незнакомые мне люди. Здесь же, в комнате парковского художника, вообще ничего не звучит и никого нет, кроме меня.

Где вы, прекрасные нимфочки и тумбочки? Придите, потешьте меня, ленивого и скучного. Спляшите что-нибудь залихватское под музыку арф и лир! Не идут, не пляшут, не желают развеять тоску творческого человека, которому всего-то и надо, чтобы ничего не делать и притом не думать про пятьдесят рублей, которые испарились чёрт знает куда.

Вместо нимфочек лезет в дверь наглая рожа барабанщика Маркова. Он, как и я, обосновался в дирекции парка имени Ленинского комсомола, но в соседней комнате, которая служит репетиционным помещением ансамбля «Конец апреля». Длинная такая комната, словно коридор, а в конце ещё одна, маленькая, с дверью. Там стоит его барабанная установка и кушетка, на которой Марков живёт. Скучно ему, видать, стало, вот он и припёрся с пивом.

Ладно, Марков, давай уже выпьем, коль тебе не с кем, составь мне компанию, хоть твоя компания – совсем не то, чего мне надо. Но, если основательно задуматься о том, чего мне надо, то ответа не найдётся ни разу. Если бы мог я знать, чего мне надо, не сидел бы тут сычом, не соглашался бы с твоими рассуждениями про синкопы и другие музыкальные термины, в коих ничерта не смыслю. Но вот, сижу, киваю молча в знак согласия, которое зачем-то стало необходимым.

Как только что-то станет необходимым, так сразу и пропадёт. Такой закон природы. Плевать мне было на согласие, а вроде как оно присутствовало частично. Только я о нём подумал, как Марков напился пьяный, озлобился, и спросил внезапно: «А чего ты, собственно, орёшь?» Я удивился вопросу, поскольку не только не орал, а совсем молча сидел. Даже удивлялся я молча, чтоб не терять сил, необходимых для сохранения ленивой печали.

«Мне, между прочим, тридцать четыре года, а я тут с тобой разговариваю – продолжал яриться Марков – если хочешь знать, я за свою жизнь такого повидал, что тебе и не снилось. Если хочешь знать, я знаю, что такое гэг. Ты знаешь, что такое гэг?»

«Нет – говорю я, не жалея сил на воссоздание добрососедства – я же тебя предупреждал, что ничего не смыслю в нотах» «Каких нотах? – возмущается Марков пуще прежнего – Это не музыкальный термин, а кинематографический. Как ты можешь писать сценарии, если не знаешь азов?» «Так я не для фильмов пишу…» – говорю я ему вслед, потому что Марков уходит. Слишком сильно клокочет в нём возмущение на несправедливости мира.

Некоторое время он пьёт один, там, в репетиционной комнате, но потом возвращается, потому что там не на кого орать, а здесь есть я. Хоть я и младше Маркова на десять лет, а говорить ему с кем-то надо. В руках у Маркова – пиво и бумажки, и он говорит: «Это я могу писать сценарии, а пишешь ты. Если хочешь знать, у меня тут есть сценарий кинофильма. Я тебе его сейчас прочитаю. Вот, пожалуйста, слушай…» – и долго пьёт, очевидно, готовясь к чтению. Хотя, может быть, пьёт он не долго, но время моего ожидания отвердело и тянется медленно.

«Киносценарий. Жизнь и смерть! – наконец произносит Марков название шедевра и читает по бумажкам, словно Жванецкий в телевизоре – Топот ног. Крупным планом ползёт по стене таракан. Музыка. Общий план. Гости входят в дом. Музыка и звон хрустальных бокалов. Крупный план. Губы пьют шампанское. Музыка. Крупным планом яства на столе. Крупный план. Таракан смотрит со стены. Титр: „Вот это жизнь!“ Крупным планом испуганное женское лицо кричит: „Таракан! Таракан!“ Тапок ударяет стену. Взрыв. Титр в центре экрана – таракан умер»

«И всё?» – спросил я, потому что Марков замолчал. В ответ он опять рассердился, как до чтения, до своего ухода и до второго пришествия: «Ты ещё маленький так со мной разговаривать! Ты в эту жизнь поссать вышел, а я, между прочим, знаю, что такое настоящее искусство. Ты видал „Стену“ Пинк-флойда?» «Видал» – ответил я, и Марков временно примирился. Простил, наверное, мне мою темноту, кивнул несколько раз внутреннему голосу и сказал: «Это авангард. Ты, хотя бы, знаешь, что такое авангард? Откуда тебе знать? Совковый ты ортодокс. У тебя всё сознание насквозь ортодоксальное и совковое. Совок не может понять авангард, а ты совок. До мозга костей совок!»

Вошла Светка, которая подружка его, Маркова. Ей тоже за тридцать, но Светка не заморачивается искусством, а резво оценивает ситуацию: «Марков, блин! Скотина, блин! Опять напился. Щас мигом серия ударов. Блин. Пьянь, блин!» – про серию ударов она сказала не в прямом смысле слова, а фигурально. Она так формулирует своё возмущение, только и всего. «Вот это авангард, блин…» – оценил я напор и скорость Светкиных формулировок.

Марков оказался сильней Светки стилистически. В его лексиконе нашлись перлы поувесистей Светкиных блинов: «Брысь отсюда, коза! – тут он употребил перлы лингвистического преимущества – Чтоб я тебя больше не видел!»

Светка исчезла за дверью, а вслед ей полетел стул, посланный хищным броском умелого барабанщика. Кабы Светка вовремя не загородилась дверью, стул бы обязательно догнал бы её, а так не догнал. Ударился об дверь и огорчённо упал на пороге. Светкино лицо снова появилось в приоткрытой двери: «Дурак, блин!»

Пустая бутылка из под пива разбилась об косяк прямо над головой неуёмной женщины. Дверь хлопнула. Удаляющиеся по лестницам дирекции шаги – выразили все мимолётности любви и неизбежности одиночеств.

Я бы на месте Маркова огорчился, но не стоит ставить себя на чужие места, потому что Марков не огорчался, а наоборот, пожаловался: «Достала! Столько на неё энергии уходит. Кошмар… так, о чём я говорил?» «Что я ортодокс» – напомнил я. «Да? Странно… ну, не обращай внимания. Это она вон довела. У, коза… козя-бозя…» – и он стремительно оборвал беседу, потому что внезапно заснул. Даже не вернулся в свою репетиционную комнату. Пришлось мне его тащить туда, на кушетку у барабанов. А для чего ещё нужны ортодоксы? Чтобы выносить весь этот авангард.

018 Конец апреля

Пися мемуары, очень трудно придерживаться хронологии. Вот и теперь, события должны тащиться по февралю 1991 года, а меня – то в лето зашвырнёт, а то в конец апреля. Но тут есть оправдание. «Конец апреля» – вовсе не период на временной шкале, а вокально-инструментальный ансамбль, в котором трудился Марков. Ансамбль соседствовал с театром Балаган, то есть, базировался в том же здании дирекции парка культуры и отдыха имени Ленинского комсомола.

Когда работа Балагана совпадала по времени с выездом ансамбля, и музыканты грузили аппаратуру, отправляясь на заказ, то балаганщики про них радостно говорили: «Во! Концы идут!» Основных «концов» было трое – Миша Саенко – клавиши и вокал, Дима Гришунов – гитара, и тот самый Марков на барабанах. Четвёртый «конец» всё время менялся из-за текучести. Ансамбль регулярно нуждался в бас-гитаристе, но бас-гитаристы, как на зло, не уживались в коллективе, а всё по причине циклического бухалова. Даже одному творческому человеку без регулярных заказов жить трудно. Неделю сидишь без работы, вторую, третью, да поневоле и бухнёшь. Раз бухнёшь, два бухнёшь, а там и запой. Меньше недели запой длиться не может. Иначе это не запой, а баловство.

Большинство было категорически против запоев, поскольку большинство всегда склонно к здравомыслию. В коллективе из трёх человек – большинство состоит из двух, а меньшинство из одного. Когда запой случался у Маркова, Дима с Мишей приступали к воспитательным работам, то есть, гундели: «Хватит уже квасить! Завязывай!» Марков делал вид, будто у него есть угрызения, бухал скрытно, иногда даже вне стен дирекции, но чаще прямо тут, в репетиционной. Чтоб его не запалили, он запирался в маленькой комнатушке, где была установлена его барабанная установка и тахта. В конце концов ему удавалось победить себя и выйти из алкоголизма. Тут же запой подкрадывался к коллективу с другого «конца» и начинал терзать Диму. Теперь Миша и Марков убеждали Диму прекратить безобразия. Особенно старался тот, который только что оклемался. В данном случае – Марков. Не трудно догадаться, что когда запой кончался у Димы, он неминуемо перекидывался на Мишу, и снова проистекал с неминуемой и унылой воспитательной работой большинства над меньшинством.

В конце концов, к счастью для «концов» – директор парка культуры, Тадеуш Константинович, вмешался в затянувшийся цикл извне, оптимизировал хозрасчётное подразделение ПКиО «Конец апреля» и слил его воедино с «Балаганом». Как ни удивительно – это деяние оказалось благотворным. Миша Саенко применил волевое усилие, изменил мировоззрение и совсем завязал со злоупотреблениями. Нечто подобное, хотя и менее радикальное, сотворил над собой и Дима Гришунов. Слегка бухнуть на гастролях с Балаганом он не отказывался, но в запойный штопор уходить перестал почти совсем. Один только Марков не избавился от мрачной радости пития, потому что был старше обоих двух других членов ансамбля, и на всё имел своё мнение.

О чём говорит этот блистательный социальный эксперимент? Во-первых, о том, что любая система не может влиять на себя изнутри, а во-вторых – о бессилии разума перед лицом необъяснимых стихий. Казалось бы, все мы – разумные люди и способны приводить самые чёткие и ясные аргументы. Всякий горазд увещевать другого, до тех пор, пока сам не окажется в той западне, из которой только что убеждал того выйти.

Если сегодня я поставлю перед собой цель – убедить новые поколения в тщетности революционных затей, то неминуемо уподоблюсь паре трезвых музыкантов, которые ворчат на третьего, находящегося в иной кондиции по отношению к миру и самому себе. Безысходность такого положения заставляет меня плюнуть на бесполезные рассуждения об истории, закономерностях и прочих умностях. Лучше уж попросту впендюрить следующую главу, в которой окажется театральная пьеса, вполне себе авангардная для того времени. Тоже, можно сказать, сценарий, но не нашедший заказчиков, и сохранившийся лишь для того, чтобы периодически напоминать мне – как нелепо мы живём. Называется тот шедевр – «Письмо сестре».

019 Письмо сестре

(пьеса для авангардного театра)

Действующие лица: Брат сестры, Вася, Петя, Марфа, Никандр, Ферапонт и другие.

Открывается занавес. На сцене Брат сестры сидит за столом и пишет письмо. Написав, читает.

Брат сестры – Здравствуй, сестра! Я решил написать пьесу, но сюжет не приходил. Тогда я представил себе, что спускаюсь в зал, и оттуда, с режиссёрского места руковожу постановкой. Сразу пришёл сюжет. Верней, пришёл Петя, а потом вдруг вышел Вася…

Брат сестры спускается в зал. На сцену выходит Петя, а потом Вася.

Вася – Здравствуй, Петя.Петя – А пошёл ты…Брат сестры (из зала) – Занавес!

Занавес закрывается. Брат сестры обращается в публику

Брат сестры – Досадный факт, сестра! Едва начинается сюжет, как один из героев выходит из-под моего контроля и норовит материться. С такой же проблемой столкнулся Лев Толстой, когда писал Анну Каренину. Она вышла из-под его контроля и стала вызывать к себе сочувствие. Пришлось раздавить её паровозом. Но я попробую удержать сюжет в крепкой авторской руке. Внесу в диалог нотку печали. Сидит Петя. Он грустный. Входит Вася.

Занавес открывается. На сцене сидит грустный Петя. Входит Вася.

Вася – Здравствуй, Петя.Петя – Здравствуй, Вася.Вася – Что ты такой грустный?Петя – А пошёл ты…Брат сестры – Занавес!

Занавес закрывается

Брат сестры – Н-да. Опять они вышли из-под контроля. Придётся ввести дополнительные действующие лица и реквизит. Например, репу. Пусть Петя ест репу. Это усложнит постановку, сделает спектакль дороже с финансовой точки зрения, но никуда не деться. Например, так. Сидит Петя и ест репу. Выходят Марфа и Вася.

Занавес открывается. На сцене сидит Петя и ест репу. Выходят Марфа и Вася.

Марфа – Здравствуй, Петя.Петя – Здравствуй, Марфа. Чего пришла?Марфа – Да так, от нечего делать. Гуляю.Петя – А кто это с тобой?Марфа – Вася.Петя – Ему чего надо?Марфа – Не знаю.Вася – Ничего мне не надо. Я тоже просто так. Мне тоже нечего делать.Петя – Понятно.Марфа – Что тебе понятно?Петя – Да так… ничего (долго смотрит на Васю) Всё понятно!Вася – А чё ты так на меня смотришь?Петя – Да пошёл ты…Брат сестры – Занавес!

Занавес закрывается. Брат сестры бегает вдоль авансцены, размахивая руками, говорит публике и самому себе. В большей степени самому себе.

Брат сестры – Уже выкристаллизовывается что-то! Уже появляются отношения! Конфликт не срывается в моментальный штопор. Вот чего удалось добиться одной только репой. Такой пустяк, а работает! Реквизит – великое дело! Репу оставим, но загустим её обрезом. В смысле, у Васи будет обрез, в смысле, ствол… огнестрельное оружие. Опять же, действие происходит у реки. Надо бы, чтобы Марфа выходила не в паре с Васей, а сама по себе, чтобы Петя не ревновал. Пусть Вася сначала разогреет ситуацию, а потом – хрясь, и катарсис! Итак, Петя сидит и ест репу. Входит Вася с портфелем в руке.

Занавес открывается. Сидит Петя и ест репу. Входит Вася с портфелем в руке.

Вася – Здравствуй, Петя.Петя – Здоровались уже.Вася – Разве?Петя – Где Марфа?

Вася вопросительно смотрит под сцену, на Брата сестры. Брат сестры неопределённо машет ему руками, дескать, импровизируй. Вася интерпретирует жесты Брата сестры по-своему.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.