Расщелина

«Разве звезды не рождают в тебе мечту? Спроси любого и он ответит тебе – да! – говорил учитель. – Значит и они и мы живы, притягиваемые друг к другу мечтой единения, но разделенные бесконечным пространством, которое способно преодолеть лишь наша мысль. И чем больше глубоких мыслей рождает человек, тем стремительней и насыщенней поток его желаний и фантазий, уносящихся вдаль, к сияющим звездам… Тем живее, теплей и жизнеспособней становится его душа, ищущая единения и понимания с мирозданием. И если ты, Павел, почувствуешь этот свет и его силу, то благодари Вселенную – это уже очень много!»

Павел всегда внимательно вслушивался в необычные суждения Сергея Николаевича, но сейчас они вдруг показались ему слишком оторванными, от тех реальностей в которые погрузил его рассказ матери. Наверное, учитель и прав во многом, но это так далеко от жизни, которая усиленно стремила опустить его на землю. Сейчас он оказался лицом к лицу с фактами, на которые еще предстоит искать ответы, а делиться мыслями пока не с кем. Хоть он всецело доверял учителю, но как бы не был велик космос и терпеливо пространство, разболтать вверенную ему фамильную тайну он не имеет права. Поздним вечером, медленной походкой возвращаясь домой, Павел и не заметил, как невольно погрузился в размышления:

«Может быть то, что стало известно, таит в себе большую опасность и для него, и для матери, – беспокоился он, – но ведь до сих пор они как-то жили… Откуда может исходить угроза? – задавался вопросом Павел. – Отец не зря зверствует, ведь мать говорила, что ему кое-что удалось узнать о спрятанных в глубокой тайге самородках. Выходит, одного только отца и должен он опасаться, больше некого. Но ведь отцу не известно о его сегодняшнем разговоре и духовных откровениях матери. Поэтому, как бы не складывались их отношения; он в относительной безопасности. А вот за матерью надо внимательно присмотреть; отец так просто не отступится».

Хоть и гнал от себя Павел тревожные мысли, но ответственно понимал, что главный разговор с отцом еще предстоит, только вот кто к кому в претензиях окажется, этого он знать не мог. Не спеша, пробираясь темным проулком к дому, Павел продолжал раздумывать, стараясь разглядеть во все более волновавших его повествованиях матери, до странности непонятную ему логику:

«Ведь если оба самородка, о которых рассказала мать, на самом деле существуют и ему теперь известно, где их искать, то тайное место, сокрытое от людских глаз в далеких дебрях непролазной тайги, действительно становится опасным своею притягательной силой. А ведь только он теперь знает туда дорогу. И самое важное, что золотая россыпь, на которую наткнулась тогда Мария, определенно осталась нераскрытой. Тайну Расщелины, как называла ее мать, бабушка передала по роду, чтобы ее внук хранил то удивительное место от разграбления и наживы нечистых на руку людей. Но зачем было говорить ему об этом? – терзался сомнениями Павел. – Ну не передала бы мать секрет и лежи это золото в земле, где и положено. Зачем ему об этом знать, если и пользоваться им нельзя – запрещено. Для чего хранить то, о чем никто и помыслить не может? Эти сокровища принадлежат Земле – матушке, она их и хранить должна, а коли уж знания те человеку открылись, то и оберегать их потребно человеку с добрым сердцем; тебе сынок, – звучало в голове, – ведь теперь только ты полноправный их хозяин. Будь осторожен; твой отец знает о самородках, что Мария из тайги вынесла. Однако о существовании Расщелины ему совершенно ничего не известно, поэтому вопрос их происхождения может его интересовать».

Павел сосредотачивался на всем, что помнил со слов матери:

«Жизнь у тебя, сынок, долгая. Глядишь и сгодится бабушкино наследство. Запомни; самородки у могилы Марии, слева под валуном зарыты. Легко отыщешь, если знаешь. Не сумела бы тогда бедная, измученная и израненная женщина, без помощи отшельника, обитавшего в тех таинственных местах, выбраться; сгинула бы, следа не оставив. Ни единая тропа туда не ведет. Попросту не найти то место, как бы человек не искал – это Расщелина, что-то похожее на грот или пещеру в скале. Но пути туда нет, и лишь спрыгнув с огромной кручи, да и то если посчастливится и не унесет, не смоет потоком бурной реки в темную бездну провала, можно избежать неминуемой гибели. Да и медведи, что к сахарной сосне наведываются, немалую опасность представляют. Мария невесть каким чудом цела осталась, а спас ее бедняжку тот самый старик, что жил в тайном, сокрытом от всех гроте. У него, видимо, были свои причины в нем прятаться от мира. Как уж тот бедолага в этакую яму угодил, одному Господу ведомо; должно тем же путем, что и Мария. А вот как выбраться, только он один и знал. Жизнь заставила; пещеру без знания троп, никак не получилось бы покинуть…»

Однако, все те опасности и магическая защита утеса, о которых с немалой тревогой рассказывала мать, не могли не вызвать естественных опасений у Павла. По его мнению, потребовалось бы еще поискать такого сумасшедшего, кто, зная о всех напастях пути и каверзах Расщелины, отважился бы рискнуть овладеть тем золотом, какое сокрыто в ее недрах. Разве, что его отец, которого ничто не остановит, узнай он об этом. Перед его взором и теперь в золотой дымке плывут и переливаются самородки, до которых он пытается дотянуться всю жизнь. Из-за которых истязает мать. По той же самой причине и опасается она за него.

Для Павла, знания Марии были, пока что, всего лишь рассказами доверившейся матери, вызвавшими в нем желание понять ее боль и разобраться в несомненной правдивости этой истории. Искренне трогали и волновали, потрясшие его воображение, воспоминания женщины, сумевшей в волнующих деталях донести до него весь трагизм ситуации, в которой когда-то давно оказалась его бабушка. Сейчас он попросту не готов ко всему тому, с чем может быть сопряжено его будущее, а вот его отец, выведав сокровенные тайны супруги, непременно взялся бы за дело. В памяти Павла, рассказ матери в мельчайших подробностях рисовал стройную и правдивую картину того давнего времени. И сейчас, следуя тропою ведущей к дому, он позволил себе восстановить все сказанное ею, чтобы лучше запомнить детали и ничего не упустить:

«Обессиленная женщина, изнемогая от боли в израненных ногах, укрываясь от сырости и холода, с трудом, но все же пыталась пробиться через завал из корневищ изломанных деревьев и валунов, поросших скользкими зелеными мхами. Едва удерживаясь и осторожно продвигаясь к неведомому, она почти преодолела преграду, но неожиданно оступившись, упала на бок и сильно ударилась головой о камень. В глазах помутнело и сознание покинуло ее. Очнулась Мария в полной темноте. Ощутила, что лежит на плотном настиле из свежих, хвойных ветвей и укрыта лохматой, слегка колющей шкурой. Ей было тепло и уютно. Хотелось понять; что произошло и где она находится? Ее окружал кромешный мрак неведомого ей укрытия. Пробуя пошевелиться, Мария тут же ощутила резкую, сильную боль в ногах и спине. Лежать без движения не хотелось, но выбора не было. Оставалось ждать; ведь кто-то же ее уложил и заботливо укрыл шкурой, но этот таинственный и сердобольный хозяин никак не проявлял себя. Его попросту не было рядом, и она это чувствовала. Напрягая слух, Мария улавливала лишь отдаленный, слабо различимый гул. Наверняка это был тихий, едва доносившийся рокот той самой реки в которую она неосторожно свалилась с кручи от обреченности».

Споткнувшись о лежавший у обочины камень, Павел чуть было не упал. Нелепость вернула к реальности. Он понял, что подошел почти к самой усадьбе; оставалось отворить калитку и войти. Но он не спешил; хотелось привести мысли в порядок, ведь в доме мог быть отец, а значит покоя не жди…

Он обещал матери хранить все услышанное в тайне и ни в коем случае не позволить себе, под любыми предлогами или уговорами, довериться отцу. Это бы означало; нарушить клятву, данную самому себе. Теперь он один знает как отыскать в дремучей тайге не только два самородка, доставшиеся ему в наследство от бабушки, но и пройти к таинственной Расщелине, где вероятно этого золота много: «Потому как россыпь там под горой в скалу впаяна, водою родников отмытая, да скалою от глаз человечьих прикрытая, – звучали слова матери, – а кроме тех двоих, нога людская там не ступала. У самого входа в грот могила старого отшельника самой Марией устроена, так должно быть и стоит ею ухожена…»

Не совсем пока Павел осознавал; что это за магический металл, за который люди сражаются и гибнут. Даже за малые крупицы его, они способны идти на битву или преступление. Почему люди придают золоту исключительно важное значение, ведь жизнь куда ценнее? Видимо, именно драгоценные свойства и те великие богатства, которые сулит обладание им, сводят человека с ума.

Отца дома не оказалось. Павла мало интересовали его друзья и знакомые, у которых он порой мог кутить днями напролет, ничуть не беспокоясь о семье. «Нет, и хорошо, – подумалось ему, – во время отсутствия Василия, в семье царил покой, крайне необходимый больной женщине. А ранним утром, пожелав матери спокойного дня, Павел по обыкновению ушел на занятия.

Варвара вздрогнула от неожиданного удара в дверь. Мгновенно догадавшись, в чем дело, она болезненно сжалась, улиткой вползая под одеяло – единственное ее укрытие. Грохот сорвавшегося с гвоздя жестяного таза, звоном расползся по дому, вынуждая чаще биться истомленное, встревоженное недобрым предчувствием, сердце. Василий ввалился в дом, взбешенный и взъерошенный, с пьяной физиономией и злым чувством, будто ему вновь где-то недодали…

Ворча и ругаясь, он долго пинал опрокинутый табурет, который мешал пройти, то и дело оказываясь под ногами. Варвара закрыла глаза и приготовилась к худшему, чувствуя чреватый болью исход: «Благо с сыном поделилась», – лишь это и утешило ее оправдавшиеся предчувствия. Из накрепко сжатых век продавилась слеза, заныла безысходной болью грудь, затряслись худые руки, крепко сжимая темное серое одеяло, покрывавшее ее скованное тело, которое вдруг замерло и утихло. Оно ослабило волю и дало душе выход…

В тихое пространство комнаты влетел разъяренный муж. Замерев перед кроватью, он попытался вглядеться в образ супруги, как всегда остававшейся безучастной к приходу хозяина. Перед его озабоченным взором плыли и перетекали, проявляясь и исчезая, то бесчувственно лежавшая перед ним жена, то скудная утварь дома, мешавшая всюду.

– Что, опять не желаешь меня видеть!? – пьяно вопрошал хозяин, – А я по делу. Ты брось это, лежишь будто не слышишь! Человек важный приехал, обещал помочь, – принялся разъяснять Василий, стоя у кровати и едва сохраняя нужное в эти минуты равновесие.

Равнодушного молчания супруги оказалось мало:

– Ты, дура! – продолжал настаивать он, – пойми, что я тебе толкую. Продам ему по-тихому твои цацки, глядишь деньгами разживемся, а то прозябаем тут как последняя голь; ни пожрать толком, ни выпить с мужиками в трактире. Тебя вон, подлечить надо… Давай, говори, хватит уж молчать, да горе мыкать, меня вон, за нос водить, – бурчал назойливо Василий, шарахаясь из стороны в сторону, ища опоры. – Эх, баба! Ни ума в тебе, ни сочувствия. Ну не утянешь ведь с собой туда, а вот сыну твоему, Пашке, батя нужен, для выхода в люди, и барыши, стало быть, тоже потребны. Мать ты или жаба, в конце-то концов!? Отдай и дело решено, на что тебе то добро, оно вон, мальцу сгодится. Да и от тебя отступлюсь, вот увидишь, бить боле не стану. Скажи только…

Не могла уже Варвара слышать своего мужа; умолкла телом, да утихла духом. И ничто не способно было воротить ее обратно. Иное уж царство забрало ее навсегда…

– Говори! – заорал Василий всем горлом, теряя терпение, не чувствуя и не видя перед собой происходящего, – все одно правду выжму!..

И вновь загромыхал избитый таз, мотаясь по прихожей, обивая обшарпанные углы осиротевшего дома. Ну никак не хотелось хозяину униматься: «Вот уж и выгода наметилась, надежные люди подобрались, а тут баба упрямится. Самому тоже край. Нет, не гоже так, не поймут дружки. А не выгорит намеченное дело, так этот новоявленный гость и вовсе со свету сживет, спрос учинит». – Однако совсем не ждал Василий, такого оборота дела. Присмотрелся, не веря глазам своим, а Варвара то преставилась…

Ну никак не вязался в пьяной голове подобный расклад: «Как же она могла, как посмела вот так вот, просто; взять и помереть, не сказав ему главного, не обмолвившись ни словом? Как же такое возможно? И что теперь? – затрусил, пружиня ногами, перепуганный муж. – Скажи кому, неровен час, смерть супружницы в вину отпишут. Это люди могут, с этим задержки не будет; тюрьма, каторга и все дела. – Затрепетал Василий. – Верить-то в его пьяную правду некому будет, ни свидетелей тебе, ни очевидцев. Тут только одно спасет…»

Наскоро выбежал из дома растерявшийся полупьяный хозяин и, не приметив того сам, зацепил мимоходом лампадку. Склянка слетела на пол, мягко отбросив горевшую свечу на вязаную из лоскутов дорожку. Та задымила и понесла чадить… Тлела себе, тлела и все же перешла, переросла-таки в пламя. Распластался огонь, расползаясь; загорелось тряпье да утварь, наполняя дом едким дымом.

Не видел того Василий. Отправился за сарай; присел на старую, рассохшуюся бричку. Хотелось курить. Сунул руку в карман, а махры не оказалось. Стал припоминать, усиленно хмуря брови; есть ли она вообще в доме, и где? В пору новый кисет забивать, вовсе не мог припомнить; куда старый подевался? Посидел малость, переминаясь с боку на бок. Испуг все же брал: «Жена умерла, а он расселся, махорку видите ли ищет. А вдруг сын воротится или соседи спросят чего? А он, сидит без заботы, не смекает, что при таком горе делают. Указать на него могут. Нет, тут не перекурить, тут выпить нужно. Где-то в доме было, точно было, найти бы? В хлеву тихо, там никто не помешает в себя прийти. В хозяйстве ни скотины, ни птицы – пусто, да и к чему? Это только дурни себя заботами изводят. Он давно от глупостей отошел, так удобнее. Иные вон, хлопочут под бабий догляд; ни тебе выпить, ни закусить по-мужицки. Только вот не идти же опять к Сидору, и без того всю ночь там гулял. Нет, упрячусь, опохмелюсь, а там…» – успокаивал себя Василий.

Однако, вывернув из-за стены сарая, не поверил своим глазам. Дом, из которого он только что вышел, пламенем занялся, во всю уж полыхает; и в прихожей, и в избе – огонь. Не смотря на жар, исходящий от горящего строения, пробил хозяина озноб. Затрясло от головы до пят, а ноги сами, так и понесли горемыку задворками, к лесу. В нем одном, видел незадачливый хозяин единственное спасение, в его дальних, глухих и мрачных чащах, и никто не способен был в эти трагические минуты переубедить его в своем выборе.

Бежал Василий долго; огородами, под прикрытием плетней, да соседских сараев, что всюду, смешиваясь с серой оттаявшей пашней, прятали его от вездесущего людского глаза. После полем – напрямик, устремился он к лесу: «Только бы не приметили, только бы не донесли», – всей натруженной спиной чувствовал он жар горящей избы и метнувшийся по пятам, дух сгоревшей в огне Варвары. От страха знобило и пугало, отнимая силы и волю. Казалось вот-вот, настигнет его кара, кричащая во след: «Вон он, виновник, беглец и убийца; держите, ловите его, кто может! Не уйдешь от людей, нет!!!» – чувствовал потным затылком Василий и бежал, не оборачиваясь, бежал, что есть мочи. Изнемогая от усталости, он твердил себе лишь одно: «Нет, не возьмете, не докажете, не моя в том вина, не мой умысел!..» Но, чувствуя вину, знал; не поверят люди, не поймут и осудят, а потому и оставалось; в лес бежать, в тайгу, от пожара да толпы подальше. Только бы поскорее убраться, понадежнее упрятать и укрыть себя.

Вечерело. В лесу тихо и мирно, а тут Василий, словно лось взмыленный, страхом парализованный. Протрезвел быстро, а немного отдышавшись, присел на поваленную ветром сосну и перевел дух. Стоило крепко подумать. В его голове, произошедшее никак не вязалось с большими намерениями: «Вот же напасть, как угораздило в этакое дерьмо влезть? Не входило в его планы; от людей прятаться, в бега пускаться, хотелось по-тихому, а тут вон, не только тревожный звон, но и набатный может образоваться…»

Из окон училища сверстники Павла заметили густые клубы дыма и высоко над домами, далеко за полем, взметнувший в небо, пляшущий шлейф пламени. Из-за возникшего шума, Павел прервал разговор с учителем и, следом за всеми, поспешил выбежать во двор. Стихия разыгралась именно там, где стоял дом Павла, где он оставил без присмотра больную мать. Хлынувшим от сердца жаром обдало лицо. Издали почти невозможно было разобрать; чья усадьба в огне, но то, что горело большое строение, было очевидно. Он гнал от себя дурные предчувствия; хотелось поскорее быть на месте пожара, там, где случилась беда, где нуждались в помощи люди. Следом за Павлом и несколько ребят, увлеченные свойственным им любопытством, устремились к месту тревожных событий.

Добежав до проулка, Павел остановился и окаменел, с волнением глядя на ошалело бушевавшее пламя, которое с невероятной быстротой пожирало на своем пути все, что не в силах было противостоять огню. Подойти ближе никто не решался; треск горевшей древесины и жар делали любые попытки тушения тщетными. Изба была полностью объята пламенем и клубы густого, черного дыма неудержимо стремились в просторы чистого небо. В происходящее не хотелось верить; взору представилась ужасающая в своем трагическом течении картина – горел его дом, а ведь в нем была мать, и только он знал об этом. Беспомощно суетились и бегали окрест отчаянные люди, пытаясь погасить непослушное, бушевавшее в полную силу, пламя. Однако все их усилия были напрасными. Визжали и причитали бабы, пищала любопытная детвора, быстро сбежавшаяся отовсюду. Только – только подъехавшие пожарные, развернув конные повозки бочками к усадьбе, принялись умело раскатывать длинные шланги. Отгоняли зевак, пытаясь поскорее очистить площадку, где можно было бы развернуть нехитрое оборудование. Но по всему было видно, что пламя съедает жилую постройку, куда проворнее, чем торопливая, путанная возня людей у крашеных в красное повозок.

После отчаянного стремления Павла, броситься в огонь, чтобы помочь матери, в него накрепко вцепились женщины, удерживая и не отпуская от себя. Он понимал, что мать в огне, что ее нет среди взволнованной толпы, что ей необходима помощь. Безнадежные попытки высвободиться ничего не дали, его не слышали и не понимали люди, занятые суетой и пожаром. Огонь продолжал бесчинствовать и нести с собой лишь разрушения. Глаза Павла наполнились слезами и тело трясло видимой, не проходящей дрожью. Не чувствуя ног, он опустился на землю и громко зарыдал, сжимая усталую голову руками. Позже, когда народ стал расходиться, обессилившего, почти лишенного чувств, его увел к себе домой учитель, потрясенный и озадаченный произошедшим.

Ночью Павел не спал; не хотелось верить в ужас, унесший жизнь бедной женщины, в кошмар, лишивший его матери, единственного человека, ради которого он жил. Понимая, что пожар не мог произойти случайно, на утро, он иссушил слезы и посуровел, сдвинув над переносицей брови; отпечаток глубокой раны, которая никогда не заживет. Он догадывался, а сейчас был почти убежден в том, что могло произойти в доме, в его отсутствие. Понимая, что отца не было на пожаре, он делал свои первые, может быть, неумелые и поспешные выводы; ведь ранее он часто слышал из уст разъяренного пьяницы: «Я спалю вас! – кричал Василий в неистовой злобе на супругу, будучи в ярости и не отдавая себе отчета. – Не дам золото с собой забрать, говори куда упрятала, не то хуже будет?»

Павел хорошо помнил эти его душераздирающие стенания, от того неотступно и крепла ненависть Василия к ним обоим. Но нужны будут доказательства; он не может голословно обвинять отца. В бессонную ночь, он дал себе клятву, что обязательно найдет их и тот, кто отнял у него мать, заплатит ему сполна. От подобных мыслей кулаки сжимались сами и, уходя глубоко в свое горе, он каменел и креп душой.

Глава пятая

Наживка

Анна не сразу, но обратила внимание на странное поведение постоянных посетителей вечернего заведения. Они единодушно, словно сговорившись, обсуждали одну и ту же тему. Толковали о большом пожаре, случившемся сегодня после полудня на окраине городка. Все были поглощены сплетнями и домыслами, что рождал, сам по себе, редкий и необычный случай, который как гриб из-под земли вырасти не мог; видимо многие знали и погорельца, и его больную, прикованную к постели супругу. Эти люди не были ей знакомы, а вот их сына Анна пару раз видела среди сверстников и даже знала его имя. Ничего, симпатичный и добрый парень, немногим старше ее возрастом. О нем тоже не раз заходил разговор, но не в чем худом, способном вызвать кривотолки, он замечен не был. Таким, общепринятым было мнение. Однако случай рождал интерес и оставить его без внимания никак не могли. А потому, в ход шла любая новость или даже склока.

Преуспевая в делах заведения, Анна, с проворством молодой хозяйки, ухитрялась угождать, и невольно вникать во все, что вещала захмелевшая пивная братия. Из разговоров она быстро поняла, что Василий Рагозин, которого не раз видела в компании своего дяди, и есть тот самый погорелец. Вот и вчера она застала его почти в дверях своего дома, когда утром уходила на рынок: «Выходит, гости шумного застолья в ее доме – знакомцы, и если Павел сын Василия, то на пожаре он потерял свою мать, – Анне стало очень жаль парня. – Что теперь происходит в его душе, и как он будет дальше с этим жить? Шумиха от случившегося пожара распространилась на всю округу. Урядники да жандармские приставы понаехали – дознаются. Только ведь парень теперь один с таким отцом остался», – печально думалось Анне.

А под вечер, сменяя грусть, радостная весть хороводом обошла заведение; из дальних северных, промысловых мест, воротился тяжело груженый обоз. Наглухо укутанные повозки со скрипом вкатили на купеческий двор. Все тут же ожило и закружилось. Широкими объятиями встретил Крутояров своего давнего друга, Ивана Ольховского, которого с великим нетерпением ожидал вот уже несколько дней к ряду. Вынесли шампанское, водку и звоном бокалов под неумолкаемый говор радостных мужиков, отметили возвращение долгожданного обоза. Уставших с дороги обозников Гордей пригласил в трактир и велел угощать всех желающих за счет заведения, пообещав после встречи своего друга, непременно сказать тост в честь прибытия. Счастливые таежники, до страсти изголодавшись и намаявшись с дороги довольно улыбались в отросшие за долгую зиму бороды, которые пышностью своей ничуть не уступали боярским. Благо и у Анны к приему гостей было все готово. Трактир наполнился говором, суетой и весельем; успевай подноси, да уноси… Кто валился с ног от усталости, а кто млел от счастья возвращения в родные края, встречи с близкими, нескрываемого чувства радости и гордости за, верно, исполненный наказ.

После пламенной теплой речи, Крутояров был откровенно горд и пьян вместе с обозниками, и гостями заведения. Сегодня был его день, его праздник и он приглашал всех, кого мог вместить трактир с известным именем: «У Гордея!»

Довольные угощениями и обещанной барином премией, люди громкими возгласами выражали свои восхищения и благодарность в адрес доброго и справедливого хозяина, который поистине заботился о своих работниках, чем вдохновлял и воодушевлял их на хороший совместный труд. Позже, Крутояров оставил шумную компанию и направился к накрытому в доме столу, где особо чествовал своего давнего друга; Ивана Даниловича, который, как он чувствовал по его веселому настроению, прибыл к нему не с пустыми руками.

Анна суетилась всюду; и в доме, и в трактире было шумно. Благо помогала Дарья, дочка хозяина; на удивление, она не гнушалась посильной работы и, будучи ровесницей и подружкой Анны, от души старалась ей помочь. На кухне, повара и служивые, которых в трактир сам Крутояров определил; трудно молодой девушке в одиночку такое прибыльное заведение в порядке содержать.

Следуя правилам принятого этикета, Гордей всему уделял должное внимание, не считаясь даже с нетерпением уединиться с Иваном, и наконец-то основательно поговорить. Встречались они редко, большей частью общаясь по переписке, а вот сейчас им обоим предстояло начать совместную работу по организации интересной и многое сулившей экспедиции. Уже через пару месяцев, как только подсушит майским теплом тропы после весенней распутицы, все необходимое к выходу обоза должно было быть готово. И тогда, они оба уйдут в тайгу на долгое лето, а возможно и осень. Что особо радовало хозяина, так это то, что, работая в должности профессора у себя на кафедре в Екатеринбурге, Иван умудрился побывать за зиму в Москве. Он заручился должной, и нужной поддержкой, и одобрением со стороны Российского Географического общества, его ведущих специалистов по геологии минералов, крайне заинтересованных в результатах поисков, и организации первичных разработок полезных ископаемых северного Урала.