О.С.А. Роман

– Нет, – не согласилась с такой трактовкой женщина, – это не у всех так, кто-то становится и художниками, и писателями, и поэтами, и певцами. Это не у всех так.

– Конечно, не у всех так, Ваша правда, – согласился с ней искусствовед. – Тут есть другая сторона этой монеты. Талант – это всего лишь молодость, и не более того. А дальше молодость проходит безвозвратно для всех без исключения, и талант тоже. Но только тот, кто нашел этому таланту применение, потеряв его, обрел мастерство. И при написании стихов, прозаических текстов, картин творец – писатель, художник, без разницы – уже не рассчитывает на свой талант, получится – не получится, он уже действует как мастер, зная, куда и как положить жирный мазок, а где наметить пожиже. Ему уже не нужен талант, он обладает профессией, он знает, что и как. А талант не знает наверняка, талант пробует, пытается, стремится, при этом нередко ошибается, но не отчаивается, а вновь и вновь бросается в драку и добивается задуманного. Поэтому он ярок, индивидуален, лишен клише и всякий раз стремится достигнуть вершин совершенства. Но совершенство – это смерть для таланта. Смерть для таланта – это мастерство.

– Наверное, – сдалась женщина и, сделав паузу, добавила, – наверное, Вы правы. Быть может, это так и есть, как Вы говорите. Но мне почему-то кажется, что Пушкин…

– Да Вы что! – прервал ход ее дальнейших размышлений искусствовед. – Вы же образованный человек. Назвать Александра Сергеевича талантливым – это оскорбить его! Пушкин – гений, а талант и мастерство ничего общего с гениальностью не имеют. Талант – это проходящее, мастерство – наживное. Мастерство – это что-то навроде опыта, жизненного опыта, если хотите. Пусть у Вас изначально и не было никакого таланта, но Вы занялись ювелирным делом, и через десять лет кропотливого, упорного труда Вы достигните удивительного результата, не обладая при этом талантом. Вы станете мастером и любой узор будет Вам по плечу.

– Так уж и любой? – хмыкнула женщина.

– Думаю, что любой. Вода не обладает талантом, она обладает упорством и этого вполне хватает ей, чтобы разрушить твердую породу или сделать ее гладкой.

– Разрушить, но не создать Венеру Милосскую, ни Микеланджеловского «Давида», ни Роденовский «Поцелуй».

– Ну, правильно. Микеланджело, когда он взялся за «Давида», было 26 лет, он был молод и талантлив. Безусловно, он был талантлив. Роден начал ваять свой «Поцелуй» в возрасте 41 года, к тому времени он уже был мастер. Ему уже не нужен был талант, он прекрасно знал, какой кусок в этой мраморной глыбе лишний и, хоть и не без труда, отсек лишние куски и получился шедевр.

– Мировой шедевр, – поправила женщина.

– Мировой шедевр, – согласился с ней искусствовед. – Роден тоже был в свое время талантлив, как и Микеланджело. А потом Микеланджело тоже стал мастером, великим мастером. Однако Леонардо не был ни тем, ни другим, он, как известно, был гением. А это, повторюсь, не одно и то же. И Микеланджело это прекрасно понимал, за это и ненавидел Леонардо, завидовал и ненавидел. Кстати, подобная история произошла с Буниным и Набоковым. Право слово, я не знаю, кто из них был гением, по мне – так никто. Один был Нобелевский лауреат, а второму так и не дали Нобелевскую премию.

– Я не знаю, правы Вы или нет, но мне пора, – произнесла женщина, печально улыбнувшись, – спасибо Вам за интересную беседу. Скажите, а Вы талантливы?

Женщина удалилась. Консультант немного подождал и вышел в туалет, закрыв за собой галерею.

Глава 3

Семен дописал рассказ, поставил точку и задумался.

Принято считать, что молодость заканчивается в тридцать лет. Затем идет средний возраст, и в шестьдесят – старость. Но, наверное, так было не всегда.

Иван Сусанин, этот могучий бородатый старец, герой России, заведший поганых ляхов в непроходимую топь болотную, был не так уж и стар. Из разных источников нам известно, что он родился в конце 16 века. То есть вычислить его годы жизни на момент подвига можно только примерно. Но это не меняет сути дела кардинально. Конец века – это явно не пятидесятые и не шестидесятые годы. Пятидесятые и шестидесятые – это середина века, а конец – это, возможно, начиная с семидесятых. Пусть так. Даже если Сусанин родился в 1570 году, то на момент подвига в 1613 году ему было 43 года. Должно быть, по меркам того времени он был уже старик. А в наше время, конечно, 43-летний мужчина – это уже не юноша, но и в старики его записывать слишком рано. На данный момент нашему президенту за 60, но никто его дедушкой не называет. А Ленину было 54, когда он умер. Дети Страны советов называли его дедушка Ленин, хотя ни детей, ни внуков у него не было. Вот еще удивительный факт: старик Каренин из романа Льва Николаевича Толстого был не совсем и старик. На пенсию ему было точно рано. Анне на момент повествования было лет 26, Каренин был ее старше на двадцать лет, значит, ему было 46. А матери Джульетты было 28 – почтенная дама. «Какой кошмар!» – подумал Бокалов и отогнал от себя мрачные литературные думы.

Вообще, возраст героев – это всегда такая морока. Дотошные копатели, искатели правды, непременно найдут какое-нибудь несоответствие в возрасте персонажа и обязательно ткнут читателя мордой в эту несуразицу. По этой причине Семен старался описывать персонажи своих произведений, не давая им четких возрастных характеристик, ну и, как обычно, путался в датах. Один и тот же человек у него мог быть пожилым и молодым одновременно, да и времена года порой мешались, словно колода карт.

Семен дошел до кухни, налил в кружку кипяченой воды из кувшина и выпил залпом, затушив внезапно возникшую жажду. Он взялся налить еще воды и вдруг что-то кольнуло его в палец. Большой палец правой руки заныл. Семен взглянул и увидел на подушечке пальца маленькую черную точку. Это явно была заноза. Семен надавил с двух сторон и зашипел от боли. Он принялся вспоминать, когда же посадил эту занозу.

В голову ничего не шло, весь вчерашний день Бокалов не брал в руки ни рубанок, ни шкурку, ни лобзик. И вообще не имел с деревом никаких контактов. Вчерашний день был выходным, на работу Семен не ходил. Проснувшись в обед, он сделал себе яичницу с колбасой и помидоркой. Яичница числилась дежурным блюдом Бокалова. Когда случалось нечего есть и не хотелось заморачиваться, Семен по-быстрому варганил яичницу. Готовить Бокалов любил, в его доме было аж несколько кулинарных книг, включая скаченный в электронном виде «Большой кулинарный словарь» Александра Дюма-отца. Труд оказался на редкость большой и увлекательный, Семен прочитал его наполовину. Бокалов, хоть и имел различные книги, посвященные еде, крайне редко прибегал к каким бы то ни было инструкциям. Готовил он по наитию, внутреннее чувство подсказывало ему, сколько нужно кинуть щепоток соли, сколько ложек сахара и прочее. Что касается яичницы, то она была у Бокалова нескольких видов. От обычной глазуньи: на сковороду разбиваются три яйца, солятся и жарятся – до кулинарных изысков: яичница с беконом, луком, помидорами, несколькими дольками красного перца и различными специями, травками наподобие укропа, молотого чеснока, петрушки. Когда в доме обнаруживалось молоко, что случалось крайне редко, Семен делал омлет. Резал много лука, обжаривал его на сковороде. Пока жарился лук, юный кулинар разбивал два или три яйца в пузатую кружку, взбивал ложкой, добавляя соль и специи, заливал все это молоком. Затем вновь, орудуя столовым инструментом, доводил содержимое до единой массы и выливал на шкварчащую сковороду. После накрывал крышкой и ждал несколько минут.

В этот день яичница была не сказать, что простой, но без лишних изысков. Бокалов расправился с приготовленной едой, заварил чай и на три часа провалился в интернет. Затем посидел на горшке и направился в ванну. В ванной любитель водных процедур пролежал два с половиной часа, а затем, распаренный, завернутый в полотенце, добрался до холодильника. Холодное пиво, мойва и кольцами порезанный лук – все это Семен отправлял внутрь, наслаждаясь голливудским блокбастером, заранее скаченным с просторов интернета. Весь вечер Бокалов пил пиво и смотрел киношки. В перерыве между просмотрами он заглянул в социальную сеть и наткнулся там на высказывание Питера Пауля Рубенса: «Основное различие между жизнью нашего века и жизнью древних – праздность и отсутствие физических упражнений; ведь ясно, что еда и питье не способствуют укреплению тела. Потому-то появляется отвислый живот, ожирение от постоянного обжорства, дряблые ноги и руки, истощенные собственным бездельем».

Проходя мимо зеркала в туалет, Семен задрал майку и посмотрел на свой живот, похлопав себя по пузу, икнул, поднял вверх палец, одобрительно кивнул головой и многозначительно произнес:

– Гений.

На втором литре Семен задремал и приснился ему эротический сон. Лето, жара. Бокалов потный шел по улице. Городская духота и пар от раскаленного асфальта бросали его в пот. Бокалову очень хотелось пить, рот его пересох и потрескался. Вдруг к нему подошла девушка в короткой юбке и белой майке с тонкими бретельками на покатых загорелых плечах. Семен посмотрел на ее восхитительную грудь и увидел, как просвечивают из-под майки темные, аккуратные соски.

Девушка, улыбаясь, спустила бретельку с плеча, обнажая грудь. Эта бесстыдная нимфа подошла вплотную к Бокалову и ее длинные, липкие от пота пальцы нырнули в его штаны и сильно сжали возбужденный уд. Шершавый язык вавилонской блудницы проник в сухой, измученный жаждой рот Семена. И пока девушка целовала Бокалова, ее рука сжималась все сильнее и сильнее, превращаясь в стальные, безжалостно сдавливающие член тиски. Семен попробовал высвободиться, но все усилия были напрасны. Незнакомка, словно паук, расправляющийся с угодившей в паутину мухой, уже высасывала соки из захваченного врасплох искусствоведа.

Бокалов вдруг почувствовал, что не может дышать, он стал задыхаться. А дама продолжала душить его своим языком, навалившись всем телом, сдавливая грудь.

Семен открыл глаза и принялся жадно хватать пересохшим ртом воздух. Сердце бешено колотилось в груди. Кое-как отдышавшись он стал потихоньку приходить в себя. Во рту был какой-то кислый привкус пива и рыбы, при этом язык высох и сделался деревянным на ощупь. Семен взглянул на будильник: электронное табло показывало 5.55 утра.

Поднявшись с постели, он поправил неудобно торчащий член и отправился в ванну отмачивать язык.

Войдя в ванную комнату, Семен открыл кран с холодной водой и подставил свой окаменелый язык под струю, затем вынул из трусов к тому времени уже опавший член и стал мочиться в ванну.

Мочился он долго, это выходило вчерашнее пиво. Закончив утренний моцион, Семен умылся и вышел из ванной.

Изучая свой проколотый палец, он не мог понять, откуда что взялось. Семен даванул, черное жало на долю миллиметра показалось на поверхности кожи. Бокалов хотел его ухватить, но ничего не получилось. Полчаса он провел, разыскивая иголку, эта затея успехом не увенчалась. Тогда Семен переключился на поиски пинцета. Благо, пинцет нашелся уже на двадцатой минуте поисков и изощренных идиоматических трехэтажных словесных конструкций. Находка пинцета тоже не дала ожидаемого результата, заноза прочно сидела в пальце, лишь слегка высовывая свою черную мордочку, но тут же прятала ее обратно в норку. В порыве раздражения Семен швырнул пинцет и кинулся на кухню. Ярость его настолько пульсировала и бушевала, что он уже был готов схватить нож и оттяпать себе полпальца вместе с занозой. Но Бокалов лишь открыл на полную мощность кран с холодной водой и сунул под струю пульсирующий, горящий перст. Слегка успокоившись, Семен закрыл воду и вновь попытался извлечь посторонний предмет. Он со всей силы сжал ногтями палец, и маленькая черная занозка вышла с капелькой крови из кожицы. Не то, что бы Семен был доволен, но определенная гордость теплилась в его душе, он справился, победил занозу. Собравшись, Бокалов поспешил на работу. Доехав до работы и усевшись на свой белый протертый диван, Семен невзначай посмотрел на палец и чуть не взвизгнул от негодования. В пальце чернела новая заноза. И откуда она взялась на этот раз было уже совсем непонятно. Ту прошлую Семен извлек, сомнений не было. Бокалов вновь принялся давить палец ногтями, но кроме капелек сукровицы ничего из раны не выходило, а заноза продолжала оставаться под кожей. То ли от инородного предмета внутри, то ли от того, что Семен безжалостно давил ногтями, палец распух и дико ныл.

В этот момент в галерею вошел очередной сумасшедший. Это был мужчина лет сорока. Грязные немытые волосы на его голове торчали в разные стороны, щеки были покрыты густой, неравномерно седеющей щетиной. Странная потусторонняя улыбка блуждала лице. Мужчина как-то хитро искоса поглядывал на Бокалова. Обычно так смотрят себялюбивые звезды, входя в магазин или в кафе, боковым зрением наблюдая и пытаясь понять, узнали их или нет. Семен не узнал незнакомца, а сумасшедшие давно перестали вызывать у него интерес. Бокалов пробежался глазами по неряшливой засаленной одежде посетителя и устремил взор на занозу.

Мужичок, заметив, что на него не обращают внимания, покашлял. Но этот кашель не дал никаких результатов, тогда он принялся бормотать себе под нос, делая вид, что рассматривает картинки.

Бокалов оторвался от своей болячки и вновь взглянул на мужика.

– Подсказать Вам что-то? – автоматически произнес он.

Мужичек пригладил свою бородку и ухмыльнувшись произнес:

– А если бы Вам сказали, что Вы через неделю умрете? – голос незнакомца показался Семену мерзким и противным, напоминающий звук скрипящего пенопласта.

Семен напрягся, почуяв если не прямую угрозу, то надвигающуюся опасность.

– Что? – спросил он в надежде на то, что ему показалось.

– Предположим, если Вам скажут, что Вы через неделю умрете, – повторил свой странный то ли вопрос, то ли утверждение незнакомец.

– От чего я должен умереть? – растерянно пробормотал Семен, сам не понимая, что говорит.

Сердце его учащенно забилось, к горлу подкатил комок, в висках застучало, а голова принялась гудеть словно море в ракушке.

– Да, нет, нет! – замахал руками мужик, словно бы оправдываясь, – я это так, к слову, ну, чтобы разговор завести. А на Вас, вон, и лица нет. Это я так, так, к слову. Что, если бы, не более того. А люди, они ведь смертные. Да и, собственно говоря, любая ерунда их может свести в могилу. Даже обычная занозка, а потом – заражение крови, и вспоминай, как звали.

– Занозка? – в глазах у Семена помутнело, словно его с головой окунули в густой непроглядный туман.

Придя в себя, Бокалов огляделся по сторонам, незнакомец растаял как дым. Не было даже намека на его присутствие. Все выглядело так, словно Семен только что пришел на работу и сел на диван, чтобы перевести дух. В галерее царила тишина, все находилось на своих местах – на стенах висели картины, горел свет. Семен вдруг почувствовал дикий голод, он решил попить чаю и чем-нибудь перекусить. Бокалов приподнялся с дивана и в этот момент в галерею вошел тот самый мужичок.

– Вы меня, пожалуйста, не пугайтесь, – произнес незнакомец доверительным голосом.

На его лице, словно луна в небе, висела печальная улыбка. Печальной она казалось от того, что глаза были холодными и грустными, а рот кривился усмешкой.

– Кто Вы? – с опаской спросил Бокалов, шаря глазами в поисках тяжелого предмета.

– Вот так просто я не смогу Вам ответить, кто я. Не то, чтобы не смогу, боюсь, Вы не поймете. Или поймете неправильно. Хочу Вас сразу заверить, я не сумасшедший.

– Но что Вам нужно? Вы хотите что-то приобрести? Картину?

– Нет, я к Вам, – незнакомец был спокоен и открыт.

Что-то доверительное было в его манере говорить, стоять, смотреть.

Это слегка успокоило Бокалова, но лишь самую малость.

– Вы были здесь несколько минут назад и несли бред о том, что я должен умереть. Это что, игра какая-то? – раздраженно спросил Семен, слегка повысив голос.

– Нет, – произнес незнакомец.

И от этого «нет» мурашки забегали по спине Семена.

– Что значит «нет»?

– Значит, не игра, – серьезно ответил мужчина.

– А что?

– Это очень сложно объяснить. И Вы вряд ли в это поверите. Это не очевидный факт.

– Вы точно не сумасшедший? – оскорбительно произнес Семен, начиная подозревать, что его либо разыгрывают, либо человек, ведущий с ним беседу, психически не здоров.

– Хорошо, – выдохнул мужчина, – не знаю, с чего начать. Как обычно, есть две новости.

– Подождите, догадаюсь, – перебил его Семен – плохая и очень плохая?

– Нет, плохая и хорошая, – кивнул головой мужчина.

– Плохая, я так понимаю, что через неделю я должен буду умереть, так? – сделал предположение Семен и попытался усмехнуться, но получилось очень неправдоподобно. Он был взволнован, и голос его слегка дрожал.

– Да, – печально произнес незнакомец, – это Ваш палец.

Семен взглянул на распухший палец, черная точка наподобие пчелиного жала торчала внутри его плоти.

– Это? – Семен показал палец мужчине.

– Да, – подтвердил тот.

– Что это, откуда это взялось у меня?

– Это оса, – произнес словно страшную тайну незнакомец.

– Какая еще оса? – удивленно воскликнул Семен. – Меня всего лишь раз кусала оса, в детстве. И кусала не в палец, а в ногу, кажется. Или, может, это оса из сна?

– Из сна? – вздернул брови незнакомец, – Вам снилась оса? Как это было, можете рассказать?

– Нет, мне не снилась никакая оса, – произнес Семен, не отводя глаз от собеседника, – в последнее время…

Он хотел сказать, что в последнее время ему вообще не снились сны, но вдруг вспомнил свой дурной сон, и в голове всплыло воспоминание предыдущего сна, который был намного зловещее последнего, приснившегося этой ночью.

Ему снился его покойный отец, который уже несколько лет не приходил во снах. Сразу после смерти отец приходил к Семену практически каждую ночь и звал его с собой, но в их разговор постоянно вклинивалась мать и уводила отца. Затем отец стал все реже и реже появляться в Бокаловских кошмарах, а после и вовсе пропал. И вот несколько дней назад он вновь объявился. Это был какой-то странный, непонятный сон, там было много всего, но осы там не было.

– Осы не было, – твердо заявил Семен.

– Эта оса не из сна. Я не смогу объяснить внятно, так, чтобы тебе стало до конца ясно про эту самую осу. Она существует, но ты ее не сможешь увидеть, почувствовать, отмахнуться от нее. Если она решила тебя укусить, значит, она тебя укусит, не сомневайся. Вот только каковы мотивы для укуса – я не знаю. Порой она ведет себя, как обычная оса, и кусает тех, кто чем-то потревожил ее. По крайней мере, можно выстроить логику ее укусов. А в твоем случае – что-то странное. Хотя, должно быть, у нее есть своя логика, не просто же так она кусает. Я пытаюсь не вдаваться в подробности. Я лишь посредник, обычный служащий и не больше. Она тебя укусила, и через неделю ты умрешь.

После этих слов Семен почувствовал, как холодными струями по спине побежал пот, ноги затряслись. Ему стало трудно дышать.

– Только не нужно опять падать в обморок, ты же не дама 19-го века. Вот, выпей.

Мужчина протянул Семену стакан с жидкостью. Опустошив стакан залпом, Семен понял, что в стакане была не вода. Внутри живота вдруг стало тепло, и оно потекло, распространяясь по всему организму приятной снимающей скованность истомой. Голова вмиг сделалась словно ватная. И хотя Семен прекрасно понимал, что говорит ему незнакомец, все это казалось некой игрой, в которой нужно делать выбор.

Мужчина заглянул Семену в глаза и продолжил:

– Ты умрешь через неделю, тебя укусила оса.

Он говорил сухо и четко, словно бы перечисляя ряд фактов, читая их по бумажке, как читает диктор телевидения последние новости в стране и мире.

Семену от этого судьбоносного для него приговора, произнесенного таким монотонным голосом, почему-то сделалось смешно.

– Ты что, смеешься? – спросил незнакомец, и глубокие продольные морщины поделили его лоб пополам.

– Ага, – еще шире улыбнулся Семен, – смеюсь.

– Что же в этом смешного?

– Ничего, – ответил Семен, не отпуская улыбку, – смеюсь над нелепостью этой ситуации. Почему-то мне в нее не хочется верить. Какая-то непонятная оса, непонятно по какой причине укусила зачем-то именно меня, и из-за всей этой херни я должен умереть. Разве это не смешно? Вы точно не сумасшедший?

– Нет, – совершенно серьезно ответил мужик, – не смешно. Скорее, грустно. Ну, да дело твое, хочешь думать, что я – того, думай, хочешь смеяться – смейся, хочешь реветь – реви, только в обморок не падай. Впрочем, уже не упадешь. Итак, я продолжаю. Твоя жизнь не должна оборваться на этом.

– Почему ты так решил? – перебил его Семен.

– Я ничего не решаю, так записано.

– Записано? Где записано? Кем записано? Что записано?

Семен все это спросил скорее от природного любопытства, нежели по каким-то иным соображениям.

Незнакомец слегка помялся, словно решая для себя, рассказать или промолчать.

– Проболтался? – доверительно улыбнулся Бокалов.

– Да, знаешь ли, такой дурной у меня характер. Постоянно какие-то косяки, к вам же ко всем нужен индивидуальный подход. Вы же не можете жить как все нормальные люди, поэтому вас оса и кусает. Будь моя воля…

И он замолчал, словно бы боясь опять сказать что-то лишнее.

– Хорошо, и что дальше?

– Ладно уж, – смягчился незнакомец, – у всех людей есть судьба, слышал, наверное, про такую?

– Слышал, – кивнул головой Семен.

– Судьба у каждого своя. Судьба – это своего рода твоя медицинская карта или книга, где все учтено, причем очень подробно и очень детально. Только не думай, что это какая-то метрическая бумажная книга. Нет. Это не записано буквами и цифрами, я как бы не пытался, не смогу тебе толком объяснить, что это.

– В общем и целом я понял. Все это так банально и предсказуемо. Есть один маленький вопрос: что, совсем никакой свободы? – сыронизировал Семен.

– Я точно не знаю, но мне кажется, когда ты начинаешь грести против течения или сбиваешься с намеченного для тебя пути, то…

Мужчина на мгновение замолчал, затем продолжил:

– Каждый твой шаг не то, чтобы выверен – дороги проложены с поворотами, развилками, местами проживания и прочее. А возможно, и более детально, не знаю. Кто-то трудился как архитектор, чертил твою жизнь, выводя ее линией за линией. А ты теперь возводишь это здание.

– Кто? – лукаво посмотрел на незнакомца Семен.

– Неважно. Я сейчас о другом. Этот проект, чтобы тебе было понятно, он не полностью воплощен в жизнь. И когда ты отходишь от плана постройки своей жизни, вот тут вмешивается другая мощная сила, которой данные обстоятельства не нравятся, и она стремится прекратить этот проект, попросту его закрыть. И несомненно закроет, если… – незнакомец замолчал, что-то обдумывая, а затем продолжил.

– Тебе дается возможность реализовать этот проект, начерченный для тебя. Возвести, так сказать, свое здание и создать очаг, наполнить его предметами по твоему вкусу. Только…

Мужчина вновь замолчал, испытующе смотря на Бокалова.

– Только? – повторил Семен с вопросительной интонацией.

– В другом времени.

– В другом времени?

– Ты что, передразниваешь меня?! – возмутился мужик.

– Нет, – вновь улыбнулся Семен, – не передразниваю. Просто это все очень странно и смешно. В другом времени.

– Да, в другом времени. Я доставлю тебя туда, куда пожелаешь. Жизнь кардинально не изменится, она останется такой же, как есть, как написано в книге, лишь поменяется время и люди вокруг тебя.

– Как же это может быть, чтобы люди и время вокруг меня поменялись, а жизнь моя не изменилась?

– В том-то все и дело: чтобы не переписывать заново, таких, как ты, помещают в другое время, и человек проживает жизнь в том времени, в котором ему будет комфортно, а затем он, как все, умирает.

– А в этом времени что будет со мной?

– Ничего, – ответил незнакомец. – Просто тебя здесь не будет. Ты не подумай, что это какое-то метафизическое перемещение: здесь ты умер, а там родился вновь, нет. Я перемещу тебя вместе с телом, в том, в чем ты сейчас есть. Из этого времени ты исчезнешь без следа. Возможно, тебя объявят в розыск, если, конечно, есть кому, станут искать, но не найдут. Ты объявишься в том времени, в каком пожелаешь, а я постараюсь встроить тебя в окружающую среду.

– А если бы Пушкин знал исход своего похода на Черную речку? Если бы ему не просто сказали, что его убьют, а показали бы все это как наяву? Чтобы он выбрал? Мне кажется, что он все равно бы пошел.

– Может, и пошел бы, – пожал плечами незнакомец, – возможно, повел бы себя там по-другому.

– Нет. В том-то и дело, что не повел бы. Он бы не смог убить ненавистного ему Дантеса. В пушкинском гении злодей не водился, увы. А в Дантесе не водилось ничего, кроме злодея.

– Ты можешь не переживать по этому поводу, – произнес незнакомец негромко, воровато оглядевшись по сторонам.