Артефакты

Решив сделать благое дело, я принялась убираться: набрала полный карман мелочи, убрала осколки, скотчем подпоясала светильник, выпрямив покосившийся абажур. Мне пришлось изрядно раскорячиться, чтобы достать из-под банкетки обувную ложку. И вместе с ней я обнаружила то, что заставило меня рассмеяться, а именно – блюдце с разводами высохшего молока.

Когда Алеку было лет на двенадцать меньше, если он вдруг не мог найти загранпаспорт или зачетку у себя в квартире, то шел на кухню, наливал в пиалу молока, клал рядом печенье. И оставлял домовому. Его так бабушка научила. Наутро все утерянное прекрасно находилось. Как вариант, потому что обычно терял он важные вещи на пьяную голову, а находил – на трезвую. И тот факт, что крошки от печенья и блюдце были под банкеткой, доказывал: Романович бо́льшую часть времени проводит один. И стало сразу неважно, кто накануне был у него дома, ведь пока этот дом был под охраной как минимум домового. А с ним я как-нибудь подружусь.

* * *

Еще где-то час я играла в сыщика: с чашкой кофе копалась в вещах Романовича, доставая с потаенных полок коробки – в одной из них наткнулась на CD-диски. Романович их не выбрасывал.

Нет, конечно, можно понять коллекционирование виниловых пластинок, даже если у тебя нет новомодного проигрывателя или на худой конец купленного на блошином рынке патефона. Как минимум это красиво. Ими можно украсить интерьер, а неугодные использовать для подачи сыра и закусок, если нагрянут гости.

Но зачем в эру iTunes и Apple music складировать CD-диски, когда даже у ноутбуков нет отверстия для их ввода, мне было непонятно. Спустя минут пять я это поняла и предалась отвратительной ностальгии.

Вспомнила конец девяностых. Заметенную снегом станцию метро «Багратионовская». Горбушку. С рядами, бесконечными, как восточный базар в Марракеше, рядами аудиовизуальных удовольствий.

Романович сохранил полную коллекцию сборников Café del Mar. Я перерыла все его ящики, пока не откопала плеер и даже спустилась за батарейками. Нежный гомогенный лаунж заполнил меня спокойствием и воспоминаниями, отодвинув все остальное на второй план.

На самом деле Café del Mar – не просто абстрактное кафе у любого моря. Это вполне конкретное питейное заведение на каменистом пляже в Испании, в местечке под названием Сан-Антонио-Абад (Sant Antoni de Portmany), открытое в 1980 году. Там красивые закаты, но грязная вода. Вкусная пинаколада, но неудобные белые деревянные стулья на веранде. Такой вот оксюморон, а не кафе у моря.

Мы были там с Алеком несколько лет назад. Правда, нам не повезло с погодой.

Но мы не расстроились, потому что никогда не относились к числу тех, кто ждет погоды у моря и благоденствия стихий…

* * *

Дома меня ждала удивительная приветственная картина в лице моих подруг. Настя жила у меня по случаю приезда из Дубая, но вот Карину я никак не ожидала увидеть, хотя она и обзавелась дубликатом моих ключей еще в далекой молодости на случай непредвиденных обстоятельств. И, видимо, они наконец случились.

Настя сидела на ковре в позе лотоса и медитировала под YouTube-канал йогина, а Карина систематически перерывала книжные полки и ящики стола.

– Искренне надеюсь, что это не то, что я думаю! – выпалила я с порога.

– И какие предположения, Ватсон? – поинтересовалась Карина, в то время как Настя, видимо, достигла дзена и вообще не заметила, что я вернулась.

– Вы решили, что меня угондошили. Ты перерываешь дом в поисках завещания, а Настя пытается выйти в астрал и узнать, куда я его спрятала. Ну логично же.

– Нет, я ищу экземпляр книги о Кире Макеевой. Он же у тебя остался? Я просто пять книжных объехала, нигде его нет, – тут она шмыгнула носом. – Почему от тебя воняет Романовичем? – как на допросе сыпала вопросами моя кровная сестра.

– Как ты догадалась, что от меня пахнет Романовичем?

– Потому что он последний человек на земле, который душится Aqua di Gio – этого не делают даже племена папуасов. Прошлый век. Интересно, у него дома запасы в чулане? Где он вообще их находит? Закупился перед школьным выпускным на всю оставшуюся жизнь?

– Я так понимаю, сказать, что я была в парфюмерном магазине и меня случайно оросили, не прокатит?

Карина не сдавалась и продолжала выгребать содержимое книжного шкафа на ковер.

– А зачем вы тогда расстались, если вам так хорошо вместе?

– Ты приехала мемуары искать – так ищи. Зачем они тебе, кстати, понадобились? – пыталась я включиться в происходящие события.

– Потому что, если я в среду поеду на встречу, то хочу хоть примерно понимать содержание. За фига тебе столько справочников фельдшера?

– Ну ты же знаешь, что я ипохондрик и люблю засыпать под медицинскую литературу! – Пока Карина увлеченно рыскала по шкафам, я наклонилась к плечу и принюхалась. Действительно пахнет Романовичем. Пометил. – А с Настей-то что? – я жестом показала в сторону гостиной.

– Йогой похмелье снимает, я ее выдернула с пьянки. Тебе, кстати, не кажется, что она стала пить с очень странными нерусскими людьми?

– Что за приступ национализма?

– Ну не, может, просто какие-то знакомые по работе – арабы, кто его знает. Тебе, кстати, консьерж передала какую-то почту – доставили курьером, когда дома никого не было.

Я лениво прокралась в прихожую, стараясь не потревожить Настю, и открыла черный матовый конверт без опознавательных знаков. Внутри было приглашение на выставку работ Киры Макеевой под названием «АRТЕФАКТЫ». Я остолбенела, но монотонно стучала ладошкой по стене, призывая Карину.

– Твою мать! Пошли! – Карина быстро сунула ноги в первые попавшиеся ей на глаза кроссовки и засеменила к лифту. Не дождавшись его прибытия, мы ринулись вниз пешком.

Оголтелой ватагой мы набросились на консьержа с вопросом, как конверт попал к ней в руки. Она служила в свое время в ВДВ, и глаз у нее был явно с алмазным напылением. Она мигом вспомнила, как накануне приходил мужчина. Дорого и хорошо одетый, он попросил положить письмо в почтовый ящик. Сказал, что в квартире никто не отвечает, а ему велели доставить.

Я достала телефон из кармана и начала листать сохраненные фотографии, на одной из них была фотография Марецкого со злосчастной кинки-вечеринки.

– Он?

– Он, – уверенно кивнула консьержка.

В этот момент последняя надежда на злую шутку судьбы и, как выразилась Карина, несуразное танго совпадений умирала. Макс Марецкий вопреки всем законам природы и логики жив. И, более того, он, как истина из X-Files, где-то рядом. Я посмотрела на Карину и расстегнула пуговицу у нее на рубашке.

– Так лучше! Двинули?

– Куда двинули? В дурку сдаваться, что нам призраки мерещатся? – открестилась она.

– Нет, в банк!

– Грабить? – судорожно полюбопытствовала Карина.

– Нет, изымать записи камеры видеонаблюдения.

Мне повезло, что соседняя от подъезда дверь – банк, снаружи увешанный камерами видеонаблюдения. Часто, когда я прогревала машину, видела, как охранники курят. Даже пару раз разболталась. Они все советовали мне, как и где чинить рулевую рейку.

Спустя тридцать минут околосветской беседы и бутылки дорогущего коньяка мы с Кариной увидели запись, на которой Марецкий подходит к дому.

– Живой, сволочь. Но, как ты правильно выразилась, заско…

– Заскорузлый! – изрекла я на выдохе.

– Именно такой, да, – согласилась она. – Слушай, а тебе не кажется странным, что он так оглядывается, как будто тут в первый раз. Вон! – почти закричала Карина. – Он по листку сверяется с адресом. Марецкий был у тебя сотни раз.

– И он знал код от домофона, – озвучила я еще одну догадку.

– Ну, код от домофона не так сложно забыть. Но вот то, как он двигается к подъезду. Неуверенно как-то, – не унималась она.

– Слушай, может, нам кажется уже, – перешептывались мы.

– Ага. Ты еще покрестись тут, чтобы больше казалось. Нет, странно это. Я, кстати, Насте пока ничего не рассказывала, – уведомила меня Карина. – Стойте! – выкрикнула она громогласно. – Можете увеличить вот этот кадр?

– Что ты там увидела? – я заметно побледнела на всякий случай.

– Да, вот тут, руку увеличивайте! Где он из машины выходит. Посмотри на брелоки! – Она достала ключи из кармана кардигана и начала тыкать мне в лицо. – «Месяц чистоты и душевного покоя», а у него «Год чистоты и душевного покоя». Это те брелоки, которые нам с Кирой выдавали в Группе анонимных наркоманов, куда нас направили после «Клиники Маршака». Их выдают за каждый месяц. Более того, у них разные цвета. Судя по цветам брелоков, он чист уже почти пять лет. Он лежал в клинике, понимаешь? Как и мы с Кирой, – в ужасе тараторила Карина.

– Да бред это все. Он бы лежал тогда с тобой. Да сколько я помню Макса, у него никогда не было таких брелоков. С чего ему вдруг начинать их носить? А это не могут быть Кирины брелоки? – пыталась я найти хоть какую-то ниточку, за которую зацепиться.

– Нет, Кира не могла быть чистой пять лет. Она умерла, когда и полугода не прошло. Даже если лежала до этого, все равно шесть лет назад у нее был срыв, и она никак пятилетнюю награду не получила бы, – рассуждала вслух Кар.

– Когда Кира только умерла, я же ездила под журналистским прикрытием в «Клинику Маршака». Ну, тебя пыталась понять, на чем ты сидела. Не верила я тогда в твою зависимость и рылась в картотеке. Там был только один файл на Киру Макееву.

– И что там было? – заметно понизила тональность разговора Карина.

– Ничего особенного: краткий анамнез, что употребляла. Про предыдущие ходки точно информации не находила, – я снова начала грызть шнурок от капюшона. – Погоди. А может быть такое, что она познакомилась с Максом в клинике, но намного раньше?

– И почему тогда той ходки нет в картотеке? – мы оказались в логическом тупике. Но тут Карину, как всегда, осенило: – Стой, ее муж бывший – Макеев же. Я помню, она говорила, что у нее своя фамилия была дурацкая, но она ее не поменяла, потому что лень было документы менять. А потом было что-то, связанное с картинами. И она чуть ли не перед разводом взяла фамилию мужа.

– Ладно, а как мы узнаем ее девичью фамилию? В Интернете про это есть?

– В Интернете нет, но там выложено много баз лохматого года, где по прописке можно найти. И если найдем в «торрентах» или даркнете старую базу БТИ, то дело в шляпе. Ты адрес помнишь Киры?

– Да, Староконюшенный, дом тридцать девять, квартира двадцать один.

– Мы гоняемся за призраками, – подытожила я разговор.

– Лучше пусть мы гоняемся за призраками, чем призраки гоняются за нами.

– Ты, конечно, можешь думать, что покончила с прошлым. Но далеко не факт, что прошлое покончило с тобой! – Карина нервной поступью вышла из банка и присела на резную ограду догорающей пышными амарантовыми соцветиями клумбы. – Сигареты есть?

Я протянула ей смятую пачку отсыревших сигарилл и опустилась на бордюр, не переставая теребить пуговицу на плаще, которая вскоре почти оторвалась и висела на растянутой крученой нитке.

– Докурим и домой, надо собирать вещи! – в моем голосе зазвучали трагические нотки. Я воспринимала грядущий переезд как пугающую неизбежность.

Перед тем как улететь во Франкфурт-на-Майне, Влад поставил мне условие: или я переезжаю в недра Садового кольца, тренирую по утрам кулинарные навыки и перенимаю его привычки, или исчезаю с горизонта и гордо ухожу в закат. Опции поторговаться и выиграть время в наличии не было.

Мы с Владом встречались уже два года – часто проводили выходные глубоко за городом в доме его родителей, где была дюжина комнат и по столько же ступенек в каждом пролете. Раз шесть мы играли в прятки, наперегонки бегали в баню, синхронно умилялись безвкусному фонтану во дворе каждое утро, трижды ходили за грибами, один раз нашли полпоганки и пять мухоморов. Такая летняя арифметика. Мы договорились, что осенью все будет иначе. У нас будут один дом и одно одеяло на двоих. Это казалось логичным, несмотря на то что диогеновское босячество было у меня в крови.

– Все-таки решилась? – придвинулась ко мне Карина и положила руку на плечо так, чтобы я могла затянуться.

– Вроде того, – я задрала голову и покосилась на дом, где прожила всю сознательную жизнь. Казалось, где-то возле окна спальни, выходящего на шумный проспект, пересеченный трамвайными рельсами, разорвался бризантный снаряд. Отступать было некуда.

– А как же Романович? Я просто всегда думала… Хотя ладно, наверное, сейчас это лишнее, – заикнулась Карина, но тут же решила соскочить с обсуждения, чтобы не сыпать соль на рану.

– Да уж договаривай, раз начала, – я решила, что поддержание душевного гомеостаза – не мой профиль.

– Ржать будешь, но мне всегда казалось, что вы будете вместе. Не, тип он жуликоватый, и я никогда ему не доверяла… Просто вы какие-то, – она сосредоточенно пыталась подобрать прилагательное, – одноволновые, что ли.

– А толку? Мы можем быть сколь угодно похожими, но Романович – это не про счастье. И не про нормальную жизнь.

– С каких пор в твоем лексиконе появилось слово «нормально»?

* * *

Слово «нормально» впервые замелькало в моей жизни на нашем первом свидании с Владом. После ночи, ставшей точкой бифуркации, где русло реки разделилось на два потока, мы проснулись. Каждый – отдельно. С желанием застрелиться – каждый по своим причинам. Я – как минимум от похмелья. И того факта, что я сама себя с той минуты считала нерукопожатным человеком. Температура на улице опустилась до минус тридцати, превратив город в промышленную морозильную камеру. Я попыталась открыть окно в режиме проветривания, чтобы покурить, но оно примерзло к раме. Мне пришлось по старинке забраться на разделочную поверхность кухонного гарнитура, захватив по дороге из холодильника бутылку нефильтрованного пива, сгорбатиться и выдыхать дым в бурчащую вытяжку. Это было впервые в жизни, когда я опохмелялась, подсознательно желая уйти на второй круг.

– Ты чего не спишь? – разобрала я в предрассветной глухоте сонный голос Влада.

– Сон алкоголика краток и тревожен, – я махнула головой в сторону холодильника. – Будешь?

– Угу, – промычал он, поднялся с дивана и нацепил на себя джинсы. Где-то с минуту Влад, прищурившись, осматривал содержимое холодильника, пока не вспомнил, зачем его открыл. Достал бутылку из мутного стекла, подошел ко мне и потянулся за зажигалкой, чтобы открыть, – пробка шумно отскочила в неизвестном направлении. Мы замерли, пытаясь понять, не разбудили ли мы Романовича.

– О чем думаешь? – пытался завести светскую беседу Влад, жадно глотая пиво.

– Ты знал, что муравьи никогда не спят? Крысы, если их пощекотать, смеются? А у страуса глаза больше по размеру, чем мозг?

– Какие факты из мира флоры и фауны. Рад, что не сломал сегодняшней ночью твою хрупкую женскую психику, – Влад взял стул и поставил его возле плиты, чтобы не кричать из другого конца комнаты, и достал из кармана электронную сигарету. – Пойдешь на свидание со мной?

– В смысле?

– Ну, в смысле нормально увидеться, поужинать там, по душам поговорить. Можем в кино сходить или в театр. Не знаю, что ты любишь.

– А не поздно как-то для первого свидания?

По сравнению с Романовичем Влад не отличался высоким ростом. Коренастый, приземистый, он ходил бесшумно и осторожно, его движения были плавными, легкими – никакой резкости и нервозности. Когда говорил, он часто морщил благородный лоб, очерченный теплыми волосами цвета тягучего гречишного меда. У него были родимое пятно в форме размытой кляксы на пояснице и дугообразный шрам от аппендицита.

А еще – взъерошенные лохматые брови и мутные, болотистые глаза разного цвета. С илом на дне. И, кажется, я в них нечаянно нырнула – как в лесной водоем посреди чащи, с ряской, кувшинками и вербейником.

– Поздно? Наоборот, в самый раз. Не надо манерничать, переживать, подгадывать момент. Все самое неловкое мы уже прошли, – Влад покрутил головой, чтобы размять шею. – Тебе так не кажется?

– А тебя не смущает тот факт, что мы с твоим вроде как другом… э-э-э… вроде как три дня назад расстались? – мне вдруг стало обидно за Романовича.

Я слабо могла себе представить, чтобы Настя или Линда позволили бы себе флирт с моим мужчиной. Другое дело, что и втянутыми в ля-мур-де-труа я тоже себе их нарисовать в воображении не смогла.

– По-моему, вы и вместе-то толком не были. Я бы на месте Романовича вчера вытолкал себя взашей, – путаный разговор приобретал драматичный окрас. – Бывшая – не бывшая, все равно бы не позволил. А этот как-то стерпел. И вон, спит младенческим сном, его даже угрызения совести не разбудили.

– А сам вчера зачем все это замутил, раз ты такой порядочный, с принципами? – лезла я на амбразуру.

– Все просто: ты мне понравилась. Вот я и решил спровоцировать Алека на хмельную голову. Если бы он уперся, набил бы мне морду, я бы сейчас сидел перед ним, каялся и извинялся, – мысли Влада звучали логично и отрезвляюще. – Тебе самой не обидно, что он за тебя не боролся?

– Да он, по ходу, вообще никогда за меня не боролся, – я склонила голову к коленям и констатировала прискорбный факт.

– Открою тебе тайну! Романович вообще по жизни никогда не боролся. Нет, он чего-то там воюет на работе, но в личном плане я ни разу не видел, чтобы он конкретно за кого-то впрягался. Хотя, может, тебе и нравится такое отношение, кто его знает, чего ты на самом деле хочешь.

– Я хочу на свидание с тобой. И вафельный стаканчик мороженого в ГУМе. Давай свалим, пока Алек не проснулся?

– Легко. Но можно последний вопрос? Ты точно уверена, что ты с ним рассталась?

– Теперь точно.

Купив в ближайшем супермаркете колу и жвачку, мы прыгнули в такси и отправились фотографировать пустынную Красную площадь. Редкие прохожие шастали по центру города короткими перебежками, почетный караул у Вечного огня стоял озябший и поникший, покрытый инеем. Мы забежали в магазин и купили теплые шапки, а после фотографировались на фоне храма Василия Блаженного. Никогда раньше я не видела свой город таким пустынным и брошенным. Никогда раньше я не ощущала себя нормальной.

Забурившись в уютное кафе, мы отогревались глинтвейном и рассказывали друг другу о детстве: дощатых домиках в садовых товариществах, дотошных учительницах русского и литературы, первой Fanta наперекор гастриту и мечтах стать кем-то большим и значимым, когда вырастем.

Влад родом из семьи потомственных дипломатов и до семи лет жил на Кубе, ближе к перестройке они вернулись – мама отправилась в МГИМО преподавать испанский, а отец стал советником министра.

Бо́льшую часть времени он проводил с бабушкой, Элеонорой Гавриловной, в подмосковной Немчиновке, прямо возле железнодорожной станции. Влад бегал встречать поезда, а точнее, маму, которая приезжала по средам и пятницам двухчасовым поездом. Автобусом добиралась от института до платформы Кунцево и прыгала в первую же электричку – привозила севрюгу горячего копчения, карбонад и жвачку. Шепотом просила Влада прятать упаковки от Элеоноры Гавриловны, чтобы не нагорело обоим: та была человеком скромным, экономным и жить на широкую ногу считала кощунственным по отношению к народу.

После Гаваны московские зимы казались Владу чем-то немыслимым и уникальным. Будучи метр с кепкой ростом, он часами разглядывал сосульки на крыше, первым бежал убирать снег с дорожки, с радостью орудовал дедовской лопатой, рисовал акварелью закаты и просил читать ему вслух «Остров сокровищ» Стивенсона.

Тогда Влад был уверен, что солнце живет за домом. Может, даже у соседей. Проныра Павлик, первый дружбан, не то что значки с изображением гербов и флагов (достались Владу по наследству от деда) тырил с улыбкой блаженного грешника, он и солнце вполне мог запихнуть в рюкзак и наперевес с днем ушагать прочь. Зимой Влад садился на жестяную скамейку, подложив под себя дедов растерзанный тулуп. В противном случае из кухонного окна, налитого сладко-маслянистой дымкой, появлялось суровое, но мягкое лицо бабушки и ее сжатый, испачканный мукой кулак. Она ужасалась советским реалиям и сетовала, что в местном магазине батоны не белые, а серые, поэтому, отмыв дочиста старую печь, взялась за исконно женское – печь хлеб и умиляться, как подрастает опара. От бабушкиных рук пахло сливочным маслом, изюмом и дрожжами. От волос – теплой древесиной. А если уткнуться в шею, вдруг доносился аромат духов «Ярославна». Теперь таких не сыскать.

Переминаясь на дедовском тулупе, Влад пытался понять, куда украдкой семенит солнце. И почему оно сбегает по своей дуге, а не просто скатывается вниз и пережидает ночь на дне моря или пожарного пруда в конце Бородинской улицы. Солнце никогда не зевало и морд не корчило, в отличие от луны, и, собираясь на боковую, всего лишь стыдливо краснело, распуская красноватый отблеск по всему небу и наливая им облака в темное – тучное, красочное, но такое сиюминутное.

Стоило Владу отвернуться и увидеть Павлика, гремящего какими-то жестяными склянками в сарае, как солнца уже и след простывал. Так – дымка на горизонте возле самого края земли и явно за пределами соседского участка. Влад рос в романтичном доперестроечном мире, а когда подул ветер перемен и развеял советские карточные домики, Влад уже слишком прочно верил в счастливый конец. Ну или в счастливую бесконечность. И это грело лучше пряного глинтвейна и оренбургского платка. Я правда поверила, что события роковой ночи мне просто померещились.

Происки ретроградного Меркурия, не более того.

* * *

Едва переступив порог, мы с Кариной обомлели: за час нашего отсутствия Настя так и не удосужилась сменить позу. Она согбенно восседала на ворсистом ковре грязно-малахитового цвета и издавала странное посвистывающее сопение. Подкравшись ближе, мы поняли, что она просто уснула сидя, ну или впала в анабиоз. Решили не будить. Потом, правда, сжалились и переложили ее на диван, накрыв пледом под мычание планшета «ом, нама, шивая».

В даркнет мы не просто вошли, а впрыгнули – сила нашего любопытства измерялась в килоньютонах. Мы жали на клавиши, будто пытались вдавить клавиатуру в стол.

– Вот, нашла – Кира Кобзева, – подвела я итоги наших поисков. – Дата рождения и место прописки совпадают.

– Да, согласна, фамилия – не комильфо. Я б тоже сменила, – Карина покосилась на гардеробную, взяла стремянку и сняла чемоданы с верхних полок. – Ну что, быстро пакуемся и в клинику?

– В плане? – испуганно направила я фокус внимания в ее сторону.

– В старый добрый рехаб, узнавать, не лежала ли там раньше наша любимая художница! – Карина снимала вещи с перекладины и прямо на вешалках торопливо укладывала в багаж.

Я даже не успела как-то мысленно проститься с домом. А вдруг это навсегда?

Неанонимные наркоманы

Карина сделала пару звонков и умудрилась договориться с главным врачом об интервью, а также предупредить знакомого медбрата, с которым они перебрасывались музыкой и поздравлениями с праздниками, о нашем внеплановом визите. За полчаса мы умудрились организовать целую спецоперацию по захвату данных, поскольку без официального предлога ни одна из нас не могла пересечь пунктирную линию на входе.

Когда мы поставили Гогу в известность, что едем в «Клинику Маршака», он грешным делом подумал, что мы решили сдаться с поличным, и умолял повременить, поскольку один он нас всех, рассортированных по больничным койкам, не вывезет. А услышав, что мы снова затеяли какое-то расследование, обещал оторвать головы обеим. Правда, при личной встрече, поскольку отправлять одних нас на сабантуй он не решился. Мы договорились встретиться там через два часа.

Взывая к неравнодушию мольбами, мне удалось раздобыть официальное письмо от одного подмосковного телеканала с просьбой оказать содействие по съемке сюжета о реабилитации наркозависимых. Мы распечатали скан на цветном принтере и были крайне горды собой. Карина в поте лица трудилась на ниве моих шкафов, в то время как я обзванивала знакомых телевизионных операторов для правдоподобности. Через час в прихожей выстроилась стройная колонна дорожных сумок, и мы с Кариной, кряхтя от тяжести моих пожитков, погрузили их в машину. Последней ходкой мы решили взять верхнюю одежду и посидеть на дорожку. Так делали мои родители перед важными или дальним поездками. С серьезными лицами молча сидели в гробовой тишине. С минуту.

– У тебя есть нал какой-нибудь? – не выдержала и тридцати секунд молчания Карина.

– Откуда? – развела я руками. – Все, что было в заначке, потратила на замену диагноза Линды.

– Может, у Насти есть? – затягивая покрепче шнурки, полюбопытствовала Карина.

– Так лень разуваться и будить, – мы встретились взглядами, которые устремились на Настину сумку.

– Слушай, посмотри у нее в кошельке, потом снимем – положим. Так лень сейчас кругаля наматывать, чтобы с карты снять! – предложила Карина.

– Я не люблю рыться в чужих сумках, – как могла открещивалась я, взяв в руки сумку и скорчив недовольную рожу.

– Дай сюда! – Карина вырвала ее из моих рук и остолбенела. Все, что она могла сделать, – просто продемонстрировать мне содержимое. – Это еще что за?.. – она вынула несколько увесистых пачек хрустящих долларов и бросила на козетку.