Артефакты

– Чай будешь? – потянулась она рукой к плите.

– Буду. Но лучше не чай.

Она насупилась, почуяв неладное.

– Ну и что у нас случилось? На какую тему приехала поговорить? Давай уже выкладывай.

Я сначала подумала начать достаточно абстрактно: обсудить с ней теорию метемпсихоза или старого доброго Франкенштейна, но решила не тянуть резину и выпалила:

– Максим Марецкий жив. Линда теперь в больнице, а дневник Киры Макеевой пропал…

Кухня Карины наполнилась тревожным безмолвием. Казалось, даже газовая конфорка включила беззвучный режим, полотенца поникли и рисунки на кружках потускнели. Доживающая свой краткий миг свеча потрескивала и искрилась, намереваясь угаснуть. Червленый закат прятался за статным сталинским домом, обрамляя тревожным пурпурным свечением каменную балюстраду крыши, которая в дни праздные, украшенные салютными залпами, использовалась как смотровая площадка. Мы часто пробирались на нее через чердак с гнусавыми половицами на День Победы.

От упоминания фамилии Марецкого Карина выпала осадок и теперь утопала в безмолвии. Казалось, что она и сама через секунду-другую кристаллизуется на дне стакана, который безотрывно разглядывала, не решаясь поднять на меня глаза. Тени с полей асфоделей просачивались в реальную жизнь. Мы знали, что нам неминуемо придется снова заговорить о том, что предали забвению и похоронили в цитадели памяти. Но ни одна из нас не готова была решиться первой.

Из эмоциональный комы нас вывел звонок Линды. Я вздрогнула и моментально взяла трубку. Заплутавший корабль мыслей вновь взял верный курс на реальность. Голос Линды звучал встревоженно:

– Вы с Настей совсем поехали? Обе? Только я не понимаю, зачем было подкладывать деньги тайком… Тем более когда я о них не просила! – сокрушалась она. Линда не скрывала возмущения и того факта, что ее самолюбие задето.

Тема денег в нашей дружбе – табу. Мы никогда не считались, расплачивались в заведениях по очереди и не ставили другого в неудобное положение, декламируя с постамента пламенные речи о своих премиях или заработках.

– Какие деньги? Куда подкладывать? Ничего не понимаю, – я сразу вспомнила, как Настя, сетуя на кризис, пожадничала и вырвала из рук реаниматолога несколько купюр.

– Ну как, а конверт? В сумке моей. Гога мне днем вещи привез, там я и нашла. Скажешь, это не вы? – никак не унималась Линда.

– Да не клали мы тебе никакой конверт. А сколько там денег-то?

– Пять тысяч, – Линда дышала расстроенно и сипло.

– Мы бы больше положили. Что мы, совсем изверги, что ли? – мне и самой стало донельзя любопытно, кто из нас такой скаредный человек, что от скупости передал человеку в реанимацию всего лишь пять тысяч рублей.

– Алле! Это в долларах.

Тут уже я начала хаотично и нервно расхаживать по кухне, ковырять ногтем жардиньерку с амариллисами и теребить бутоны. Наткнувшись на маркер для магнитной доски, которым Карина разрисовывала холодильник, обозначая список важных дел, я резинкой рукава очистила пространство и наскоро написала: «Спроси Гогу, он не оставлял Линде деньги?». Карина грозно уставилась на меня, поскольку ненароком вместе со списком дел я изничтожила номер ее ИНН, который она записала на морозилке, тяжело вздохнула, но все равно взяла в руки мобильный и расторопно накропала сообщение.

– Эй, ты тут вообще? – промямлила Линда сквозь хруст. Видимо, кусочничала на нервах.

– Слушай, у нас и денег таких нет на руках, да и стали бы мы тайком делать? – почему-то продолжала я оправдываться за деяние, хотя была непричастна.

– Я подумала, что это на клинику, чтобы восстановиться. А теперь? Как и кому мне вернуть эти деньги? Мне чужого не надо, – сокрушалась Линда. – Может, это Гога?

Слушая Линду, я листала рукописную тетрадь с рецептами, которую Карина хранила на подоконнике.

– Положи на место! Фу! – шикнула Карина и деловито продемонстрировала сообщение от Гоги, где тот без всяких экивоков открещивался и говорил, что ни про какой конверт не в курсе.

– Может, это правда Гога! – слукавила я, чтобы не посвящать Линду во всю катавасию дистанционно. – Завтра приедем и во всем разберемся. Слушай, в конце концов, лучше найти конверт с деньгами, чем его потерять, – не знаю, зачем, но, несмотря на недовольство Карины моими действиями, я продолжала штудировать рецепты, отмеченные закладкой. – Все, давай, Линдок! Ложись спать. А мы пока тебе пансионат найдем, чтобы все вкусно, красиво, много гулять и быстро прийти в себя! – Я повесила трубку и с негодованием уставилась на Карину. – Рецепт померанцевой водки из самогона? Серьезно?

Карина подскочила, выхватила у меня семейную реликвию и сунула в скрипучий ящик кухонного гарнитура. Потом убрала волосы в неаккуратную дулю, подошла к холодильнику и достала две бутылки мексиканского пива, положив в горлышко по дольке лайма. Однако в тот момент, когда я протянула руку к бутылке, резко меня остановила.

– Стой, отмена миссии! – тявкнула на меня Карина, прошмыгнула в комнату и мигом вернулась оттуда с полиэтиленовым пакетом, где перестукивались самолетные бутылочки с крепким алкоголем. – Пивом лучше запьем. А теперь давай все и по порядку.

Я переминалась на табуретке, пытаясь найти максимально удобное положение, и настраивалась на благозвучную констатацию фактов.

– Так, смотри. Что мы имеем в сухом остатке? Линда отправляется на кинки-вечеринку… – тут я сделала паузу, уткнувшись взглядом в нательный крест, вывалившийся из меланжевой футболки Карины, и решила принять превентивные меры, дабы не допустить осуждения с ее стороны. – Кинки-вечеринка – это не перфоманс, а нормальное человеческое любопытство!

– Да я-то что? – подняла руки Карина. – Кто я такая, чтобы судить?

– Однако! – изумилась я переменам в мировоззрении подруги и продолжила. – После тусовки Линда оказывается на больничной койке с отравлением клозапином. У нее из квартиры пропадает дневник Киры Макеевой, а в сумке обнаруживается пять тысяч долларов. Ну и как бонус в фотоотчете с того злополучного вечера мы обнаруживаем Максима Марецкого, правда, постаревшего и какого-то заскорузлого.

– Заскорузлого? Это как? – недовольно сморщилась Карина. Даже будучи лингвистом, она ратовала за простоту и понятность русского языка.

– Ну, такого помятого. Короче, он уже не торт, – сострила я и протянула Карине телефон с фотографиями.

– Ладно, согласилась: похож, – она отпрянула от экрана и потянулась за футляром с очками. А надев, продолжила изучать, рассматривая под разными ракурсами. – Но пока все это больше напоминает паранойю.

– Тогда слушай дальше! – я выхватила из рук Карины телефон и залезла в почту. – Несколько недель назад ко мне обратилась по рабочей электронной почте некая Алиса Величенко, помощница галериста, имени которого не назвала. Якобы этот коллекционер хотел выкупить рукописный дневник Киры Макеевой. Мне показалось логичным, что обратились по рабочей почте: поисковик выдает ее при запросе, более того, я была автором книги о Кире. Никаких подозрений у меня случившееся не вызвало. Поэтому я честно ответила, что этот дневник остался у моей подруги, и сдуру дала контакты Линды. Ты же знаешь, как у нее сейчас плохо с деньгами. А сегодня, уже задним числом, я просмотрела письмо: никаких контактов мне эта Алиса не оставила, и адрес ее зарегистрирован на обычном почтовом сервере. Концы в воду! – для достоверности я предоставила ей письмо.

– Ты Линду предупредила о звонке?

– Почти, – скривилась я, – но вся ирония в том, что ей никто так и не позвонил. А спустя два дня она отправилась на кинки-вечеринку, дальше ты все знаешь.

– А про вечеринку она вообще что-нибудь помнит?

– Ничего, кроме голых задниц и бокала шампанского. А дальше – уже больница, – я откупорила бутылочку с «Егермейстером» и сделала пару глотков. – Ситуация хреновая, врачи уверены, что Линда пыталась покончить с собой, и рекомендуют принудительное психиатрическое лечение. Якобы они имеют право, потому что она представляет угрозу для самой себя, бла-бла-бла, законы цитировали.

– После этого она вряд ли сможет бороться за опеку над ребенком.

– Догадываюсь! – Я сделала еще один глоток и опустошила тару.

– Как она сейчас?

– Мы с Настей наскребли по сусекам косарек-другой, дабы результаты анализов потерялись. И формально у Линды было диагностировано острое отравление морепродуктами, а вовсе не клозапином.

– А откуда у тебя эти фотографии? – Карина кивнула головой в сторону телефона.

– Романович отыскал хроникера с той вечеринки. Ну и изъял их каким-то образом, чтобы они не оказались в Сети и не были обращены против Линды.

– Надеюсь, гуманным и правомерным способом? – поездка в Дивеево определенно перепрошила ее сознание.

Карина поднялась со стула и принялась загружать посудомойку.

– Если честно, я не вдавалась в подробности.

– Погоди. Стопэ. Я не ослышалась? Романович? – впервые за разговор Карина сфокусировалась на мне и даже улыбнулась.

– Давай разбираться поступательно. По одному призраку прошлого зараз, – смутилась я не на шутку и, чтобы сменить тему, впервые в жизни по собственному желанию принялась за кухонные работы.

Оттерев сковородку от пригоревшей курицы, Карина вдруг помрачнела.

– Нет, не может такого быть!

– Да успокойся ты на тему Романовича, просто пересеклись случайно. Пару раз.

– Дался мне Романович. Макс! Сколько ни пытаюсь стереть из памяти, все равно перед глазами его труп лежит. Он, в отличие от меня, не пристегивался, и его кочевряжило по всему салону. Перелом основания черепа, с таким не выживают. Ну не выживают, и все – закон природы. И да, я согласна, что этот человек невероятно на него похож. Но сама рассуди: он просто похож. Мы не можем стопроцентно утверждать, что это он. Возможно, это все – просто несуразное танго совпадений. Такой вот одиозный коллапс.

– Ну и какова диспозиция? Просто сидеть и наблюдать? – искала я запасный выход из ситуации.

– Не знаю, думаю. – Она взяла в руки расшитое мулине полотенце и принялась насухо вытирать бокалы. – Знаешь, почему я не общалась с тобой все эти годы? – удивительно резко сменила вектор разговора Карина. – Тогда, пять лет назад, когда Марецкий гнался за тобой, а вы с Романовичем ударили по газам, это же я схватилась за руль и выкрутила его. Направила нас в отбойник. Вроде как получается, что я его убила. Ради тебя. И ты мне все время своим присутствием об этом напоминала.

– В плане ради меня?

– Дело было даже не в том, что у него там нож с собой был или томагавк, я просто жутко перебздела, что это вы с Романовичем сейчас разобьетесь к хренам. Ну и подумала, что лучше мы пусть разобьемся. Это я все к тому, что если бы он был жив, то калекой, инвалидом и пришел бы он за мной, а не за дневником, который вообще непонятно зачем ему нужен.

Я никогда не думала, что Карина способна на жертвенность. Даже на ту, в которой потом будет раскаиваться. Тем более на жертвенность ради меня.

Упрекала ли она когда-то меня в ней? Нет. И даже сейчас, когда состоялся этот разговор, она не ждала благодарности. И даже понимания не ждала. Видимо, она достигла той стадии атараксии, когда перестаешь чего-либо ждать от людей. Такая душевная амбивалентность – спокойная и тягучая.

– Только не надо сантиментов! Проехали, – Карина не собиралась пролонгировать беседу и потому достаточно быстро переключила фокус внимания на важное и срочное. – Давай решим, что делаем: дислоцируемся на поле боя или синхронно катапультируемся?

Карина обновила бокалы и начала разливать граппу по стопкам с точеной талией.

– Ну что ты на меня так смотришь? Если надо что-нибудь придумать, то тут без пол-литра не разобраться.

– Что, не померанцевая водка? – не удержалась я от сарказма. – Извини, просто это так круто звучит: померанцевая водка из самогона.

Карина скорчила мину и протянула стопку с беззвучным предложением чокнуться. Опустошив пару стопок, она вдруг изрекла, причем четко и лапидарно:

– А давай ответим этой Алисе, что ты ошиблась и нашла дневник.

– И где тут логика? – не сразу поняла я суть затеи.

– Вся соль в том, что нет никакой логики травить Линду, если они могли просто купить у нее дневник. Она же не давала отказа. Да и, потом, если бы они делали подставную почту, то обставили бы все с большим официозом, вставили бы левые бланки компании, контакты европейские. Тебе ли не знать. Сколько тебе левых инфоповодов шлют каждый день. – Карина неплохо соображала, я даже начинала подозревать ее в наличии тайного технического образования за спиной.

– А где гарантия, что они пойдут навстречу?

– Сейчас они в любом случае пойдут на контакт. Если совершили ошибку, отравили Линду и выкрали дневник, то захотят встретиться, чтобы отвести от себя подозрения. Раз уж они замазались в почте. Мало ли, вдруг у нас дядя генерал ГРУ и мы их вычислили. Да и потом, ты работаешь в крупнейшем информационном агентстве, где айтишники обучены бороться с террористическими угрозами и ddos-атаками. Стали бы они так подставляться? Тебя бы просто подловили на улице и сделали предложение, не подразумевающее отказа.

– В твоих словах много рационального зерна. Продолжай, – я искренне восторгалась системностью ее подхода к проблеме. Карина будто щупальцами захватывала ситуацию и искусно маневрировала.

– А если у них на самом деле нет дневника, в чем я практически уверена, они тоже должны с нами встретиться, – Карина говорила бойко и убедительно. На лихую браваду ее идея не походила. Кажется, ей самой полегчало от нарисованного в голове плана действий. Она откинулась на спинку стула и опорожнила еще одну стопку, с благодатью выдохнув: – Хорошая штука граппа. Сразу мозг на место поставила.

Для пущей храбрости мы еще приняли на грудь, взяли компьютер и решили написать письмо. Однако стоило нам открыть вкладку, по умолчанию показывающую новости, как мы разом изменились в лице и нервно переглянулись.

Ночью, когда Линду отравили, в районе Грузинского вала произошел неприятный инцидент: известная телеведущая, тридцатидевятилетняя Татьяна Гарнидзе, выпала из окна собственной квартиры и сейчас находится в реанимации. Ее состояние оценивается как среднетяжелое.

Татьяна Гарнидзе – вдова Максима Марецкого.

Татьяна Гарнидзе – злейший враг Киры Макеевой.

Татьяна Гарнидзе когда-то наняла отвязного головореза, чтобы меня не на шутку напугать.

Татьяна Гарнидзе – одна из тех женщин, про которых говорят: «Со стертыми от злобы лицами и лживыми языками», самая себялюбивая из всех, кого нам с Кариной довелось встретить на своем пути, а зловредных курв мы встречали немало.

Но почему-то именно такие люди рождаются в рубашках. От смерти Татьяну спасло то, что, выпав с шестого этажа, она зацепилась за крону тополя. И это несмотря на то что мэрия постановила изничтожить данный вид растительности в нашем городе.

А зря.

– Нет, я все равно отказываюсь верить в то, что человек может воскреснуть! – Карина запила остатки граппы уже выдохшимся пивом, которое стояло открытым с начала беседы. – Это все, конечно, эпохальная дичь! Но все равно буду настаивать на своем: Макс Марецкий мертв. Точка.

Карина вдруг резко засуетилась, выдернула у меня стопку из рук и подставила под журчащую струю, вытерла о футболку и убрала в сервант.

– Ну его все к херам. Не знаю, как ты, а я поеду-ка ночевать к мужчине, ну на фиг все это!

Я понятия не имела, что у нее есть мужчина. Карина с четырнадцати лет обладала удивительным свойством скрывать личное, причем умело и непринужденно.

– Хочешь, я могу с тобой остаться?

– Ну уж нет, мы так с тобой друг друга накрутим, что под утро у нас будет два пути: рехаб или клиника неврозов. В первом я уже отметилась, во вторую не хочется.

Карина совершила самое быстрое переодевание из домохозяйки в женщину и спустя минуту уже стояла на пороге, докрашивая ресницы.

– Давай допивай уже! Ты сама-то куда? Домой? Может, лучше там не появляться, от греха подальше? – поинтересовалась она.

И я решила пойти к греху поближе. То есть совершить внеплановый визит к Романовичу.

Камбэки

К своему греху я добиралась с грехом пополам, собрав, как бисер на леску, все пробки из-за дорожных работ. Город готовили к осени, как школьников к первому сентября.

Я расположилась в такси спереди, ибо сзади в потрепанных жизнью машинах меня укачивает. Таксист жаловался, что потеют стекла, и мне приходилось рукавом протирать тот островок стекла, что нужен для обзора бокового зеркала.

Более того, после обильных возлияний мне показалось очень романтичным завалиться к Романовичу без предупреждения. Тем более что он патологически игнорирует все входящие звонки, живя в режиме mute. По-хорошему нужно было заявиться в плаще и черном кружевном белье, а лучше вообще без, оставив на себе только чулки. Однако на деле на мне были лишь застиранный худи и драные джинсы. Чтобы хоть как-то напустить на себя флер femme fatale, я распустила волосы и потрясла копной, чем откровенно смутила водителя.

Вид у меня был растрепанный и осоловевший.

Я нарисовалась на пороге квартиры Романовича, закусив шнурок от капюшона и истошно моргая, чтобы протрезветь.

– Добрый вечер, однако! И че это мы тут делаем? – он открыл дверь, даже не посмотрев в глазок, но не был обескуражен, увидев меня в подпитии.

Я же чуть замешкалась и не сразу ответила, поскольку пока не была уверена в доброте этого вечера.

– Соскучилась, спалила дом, проходила мимо. Выбирай, что нравится.

С каждым высказанным слогом я сокращала расстояние, пока не поравнялась дыханием с Романовичем. Мне пришлось подняться на цыпочки, чтобы, не дожидаясь его ответа, скрепить молчание поцелуем. Привычно укусить за губу, схватить за горловину свитера и потянуть к себе.

Алек поддался, никакого сопротивления не оказал, и спустя пару минут я начала осторожно заталкивать его обратно в квартиру, но тут он меня огорошил:

– Прости, я не один.

Меня контузило сказанным будто обстрелом беспилотного бомбардировщика, но я собралась с силами и сделала вид, что меня подобные детали абсолютно не трогают, и при этом яро ощущала, как леденеет все внутри.

– Не один?

Я отпрянула, а Романович виновато тряхнул головой и скорчил мину.

– Сколько ты выпила? – расплылся он в полуулыбке, покусывая собственную губу.

– Достаточно, чтобы ни о чем не жалеть. Можешь сделать так, чтобы оно ушло?

– Оно? Ты даже не спросишь, он это ли она? – Романович принял мой вызов.

Я пожала плечами и, решив перестраховаться, заткнула Романовичу рот, чтобы тот не дай бог не обмолвился. Потому что, пока тебя не поставили перед фактом, в незнании, в иллюзиях ты свободен.

– Даю тебе десять минут!

Поднявшись на два пролета вверх, я обосновалась на массивном высоком подоконнике и закурила. Дым вырывался клубами, и достаточно быстро все обратилось сизой дымкой, создавая ощущение нереальности происходящего. В горле саднило от сигарет, пульсировало в висках – я жадно вдохнула ветер, налетавший порывами сквозь открытые ставни. Чтобы не распознать половую принадлежность гостя по походке, я вставила наушники и на полную громкость включила The Chemical Brothers. Смотрела, как ночь сползает на город и как лифт отражается в мутном, заляпанном краской стекле. Поехал куда-то вниз – наконец-то.

Романович подкрался со спины и положил подбородок мне на плечо. Он уткнулся мне носом в шею, его пальцы прокрались под майку, царапали ребра, просачивались к груди. Мы целовались так неистово, будто нам двадцать и мы пытаемся поставить мировой рекорд. Я обхватила его ногами, пытаясь вжать в себя, присвоить – наверное, это и есть безапелляционные аннексия и контрибуция. За моей спиной переливались электрическим светом башни бизнес-центра, эклектично дребезжали соседские стройки, взвывали разъяренные байкеры на железных конях и начинался ливень, своими шумом и пеленой застилавший нас одеялом от города грехов и соблазнов. Меня не пугало, что я скользила по подоконнику к пропасти, не чувствуя опоры за спиной – только руки Романовича. Изрядно осмелев после граппы, я откинулась назад – перекинулась сквозь оконный проем и ловила лицом слезы стихии. Москва истошно рыдала и хмурилась.

Романович засмеялся, притянул меня обратно и провел пальцами по мокрым щекам, убирая прилипшие к скулам пряди волос. Я запрыгнула к нему на руки, и, ни разу не оступившись, он отнес меня в квартиру.

Дальше прихожей мы не дошли. Попутно стряхивая с консоли всякий скарб, вроде обувной ложки, ключей и портмоне, он водрузил меня на нее и начал расстегивать джинсы. Рывком снимая худи, уронил лампу на пол. Я же, стягивая с него свитер, снесла копилку с мелочью – она разбилась, и монеты покатились врассыпную по коридору. В этом консонансе звуков громче всего было наше дыхание. Мне хотелось жадно выпить эту ночь до дна.

Откатившийся в угол светильник с абажуром набекрень подмигивал в такт нам. Разгромив полквартиры, обрастая занозами, мы перетекли на пол, так и не найдя в себе терпения дойти до кровати. Мы миксовали нежность с дерзостью, резкие движения с легкими прикосновениями, инь и ян, анима и анимус.

Когда все закончилось, Романович достал из холодильника бутылку воды и кинул мне. Он всегда давал мне пить первой и, лишь когда я ополовинивала бутылку, принимался сам. Минималистичные ходики, сделанные из допотопного дорожного знака, показывали три часа ночи.

– Сделать тебе яичницу? – Романович знал мою склонность к ночному обжорству и абсолютную неприспособленность к домашнему быту.

– Давай.

– А где Вл… – заикнулся Алек, разбивая яйца на сковородку, однако прикусил язык, видимо, передумал спрашивать и отправился к холодильнику, шуровать в поисках вина или пива.

За ту пару минут, что Алек шкварчал и шуршал на кухне, все вокруг размыло акварелью. От обилия выпитого включился режим сфумато: контуры предметов обмякли и растеклись. Да и сама я обмякла и растеклась нервной кляксой на диване Романовича. Почему-то только здесь я чувствовала себя как дома.

* * *

В квартире Романовича утро наступало скоропостижно и неистово. Сопротивляться ему было бесполезно: Романович так и не повесил шторы. Я совершила несколько провальных попыток отгородиться от солнца картинами и плакатами, но, кроме акта вандализма, это ни к чему путному не привело. Его раритетный постер с изображением Дэвида Боуи в эпоху Зигги Стардаста был порван по центру и восстановлению не подлежал.

Решив покаяться в содеянном, я нарыла свой телефон в сумке, чтобы позвонить отбывшему на съемки с рассветом Алеку, и обнаружила ответ от Алисы Величенко: «Отлично! Заказчик как раз вернулся в Москву и с радостью с вами встретится в среду, в 14:00, у себя в офисе по адресу: Смоленская площадь, д. 3. Вам удобно?».

Все было в этом ответе прекрасно, кроме среды.

Сотрудники информационных агентств чаще всего работают два через два. Плюс от недели к неделе меняются смены: есть ночные, за которые платят в два раза больше, утренние (с шести утра) с коэффициентом оплаты 1,5 и более-менее человеческие – с обеда до десяти вечера – безо всяких доплат и привилегий. На этой неделе я работала как белый человек, в самые низкооплачиваемые смены: во вторник, в среду и во все выходные в придачу.

Пытаться перенести встречу я сочла неоправданно рискованным, а потому решила прибегнуть к своему союзнику.

– Карин, ты не поверишь, они ответили! – радостно просопела я в телефонную трубку. – Назначили встречу в обед в Смоленском пассаже в среду! Это хорошая новость.

– Ну… – послышалось недовольное мычание басом, – я так понимаю, что без плохих новостей ни один наш разговор не обходится.

– Я работаю два через два и в среду заступаю на вахту ровно в обед. Шансов, что смогу отпроситься на час, минимум. У нас же декретная лихорадка. Ты сможешь меня подстраховать?

– Если сегодня не помру, то все смогу, – и она добавила: – Мне очень плохо после вчерашнего. Я только что в письме сотрудникам обозвала Мандельштама Иосифом, а Бродского – Осипом. Что-то еще объяснять нужно?

– Да. Почему ты пишешь сотрудникам письма о русских поэтах, когда занимаешься современной переводной литературой, например?

– У нас выездной корпоратив в Питере, в «Бродячей собаке», в середине октября. Я его организовываю. Хочешь – поехали!

– Хочу, конечно! – предложение было столь неожиданным, что я не могла не согласиться.

Карина всегда крайне ревностно относилась к своей жизни и не любила связывать и стыковать людей. У нее мухи и котлеты всегда были по разные стороны баррикад. Но, видимо, похмелье сбавило обороты ее бдительности.

– Билеты на «Сапсан» я тебе оплачу. Но командировочных не жди! – было слышно, как Карина активно стучит по клавиатуре.

– Пей, пожалуйста, почаще! Ты мне так нравишься в последние два дня!

– Не дождешься!

Повесив трубку, я блаженно улыбнулась. Романович и Карина снова присутствовали в моей жизни: и пускай с первым у нас очередное «непонятно что», а со второй мы играем в детективов, выслеживая покойника, все равно в моменте я была счастлива, как бы там ни было.