Шелковая жизнь

Мне показалось, что еж слушал её заинтересованно и даже кивнул. Пока мама ходила за фаршем, ёжик, семеня, обежал поверхность нашего небольшого крыльца – терраски, заглянул под пуфик, настороженно обнюхал папины шлёпанцы и опасливо глянул вниз с высокой ступеньки.

Мы с дедом наблюдали за ним, стоя у крыльца.

– А вот и еда! – мама вернулась и положила перед ежом мясо.

Ёж пошевелил носом – хоботком над шариком и вцепился в него. Он чавкал так громко, как будто это наша бабушка жамкает руками бельё в тазике. Фрикадельку он слопал за несколько секунд – и накинулся на следующую. Жевал ежик, фыркая, притоптывая, шевеля ушами и оставшимися иголками.

– Всё, – сказала мама. – Хватит. А то лопнет.

Ёжик и вправду округлился и даже порозовел ещё ярче. Он разочарованно обнюхал пол крыльца, но не польстился на оставшиеся крошки. Затем деловито потрусил к ступенькам – и скатился с них, как колобок. Мы и охнуть не успели.

Через мгновение ёж уже топал по мощёной кирпичами дорожке по направлению к кустам. Я попытался его поймать.

– Не трогай, – остановил меня дед.

– Не надо, он спать пошёл. К жене и деткам своим торопится, – добавила мама.

Я стоял и смотрел, как шевелятся заросли лилейника, между которыми пробирался лысый ёжик…

Было уже поздно, мы погасили на крыльце свет – и пошли ложиться спать. Мы с мамой – к папе. Дед – к бабушке.

Папа Марк спал на диване. Он устал на работе и не проснулся, когда приходил ёжик. Его высокая шевелюра смешно лежала рядом с головой, на подушке.

– Мама, – спросил я, когда уже лежал под одеялом, – правда, хорошо, что у нас папа не лысый?

– Правда, – ответила мама.

– Мам, а что такое мошонка?

– Спи, давай. Завтра в энциклопедии прочтешь.

Про фонарик я вспомнил только на следующий день. Он так и остался лежать на дорожке, вымощенной жёлтым кирпичом.

Ки-ра-си-ин!

И другие крики уличных торговцев

Моя ташкентская улица, на которой я родился и вырос, была длинной – предлинной. На табличке, которая висела на доме, было написано «ул. Им. Гоголя», но ещё с позапрошлого века называли мою улицу Гоголевская. Протянулась она от самого Алайского базара до трамвайного парка Таштрам, пересекая Пушкинскую, Карла Маркса, Куйбышева… Но по-настоящему своей я считал её на участке от школы имени Шумилова до улицы Ремесленной. Везде давно уже был асфальт, но здесь сохранилось изначальное булыжное мощение конца девятнадцатого века – из розовых и серых гранитных камней, окатанных в горных потоках.

Застроена булыжная Гоголевская была одноэтажными жилыми домами. У каждого – два – три окна на улицу и входная дверь в нише фасада, с крыльцом и каменными ступенями. Назывался такой вход по – ленинградски – «парадная».

Между домами – деревянные ворота с калитками, за которыми – дворы и сады. Вдоль улицы – тротуар, широкий травяной газон, арык[24] с проточной водой и два ряда высоких деревьев. Все разные – не было рядом двух одинаковых: чинары, клёны, ясени, акации и гледиции, орешины, высоченные пирамидальные тополя, катальпы, с огромными листьями в форме сердца – их называли адамовым деревом[25], и айлантусы, по прозвищу «вонючки».

Магазинов на улице не было, но через заборы каждый день мы слышали крики торговцев и ремесленников.

«Ма-ла-кё-у-у! Кислий – пресний – малакё-у!» – с раннего утра звали покупателей молочницы – узбечки. Молоко в бидонах, творог, каймак и сузьму в банках, упрятанные в две большущие холщовые сумки, они носили на коромыслах, а приезжали в город из окраинных кишлаков. Нашу молочницу звали Муккарам-апа. Только у неё бабушка покупала много лет подряд, ещё с довоенных времён – и Муккарам, подходя к нашему дому, кричала из-за ворот совсем по-другому: «Рая – сестра – а-йю – у – у!»

Иногда раздавался протяжный и хриплый стон: «Ве – еи – и-и – и – ищщщь… Ве – еи – и-и – и – ищщщь… Старий веищь биром!» Это шёл по улице и кричал похожий на старика Хоттабыча одноглазый туземный еврей-старьёвщик[26]. В длинном халате, с мешками, перекинутыми через плечо, шёл он и приглашал выносить на продажу ношеную одежду, обувь и ненужный домашний скарб.

«На – а – жи! Нажи – и – тачить – ножницы – ы – ы!» – волновал домохозяек бродячий точильщик. Звали его странно – Август Иваныч. Под коротким носом у него топорщились седые усики. На лысой голове он носил синюю бухарскую тюбетейку. На плече Август Иваныч таскал свой главный инструмент – верстак с точильным камнем, ножной педалью и колесом с ременным приводом. Работая, он всегда повязывал длинный фартук из вытертого до ткани коричневого дерматина.

По воскресеньям, ещё до молочниц, нас будил бесцеремонный стук в ворота.

– Аткривай! Му-у – сыр-р! Мусырный директор приехал! Аткривай!

Это хрипло вопил мусорщик – тощий, носастый грек «Гриса»[27] (так он произносил имя Гриша). Вечно он был обряжен в неимоверно грязный пиджак – но в сорочке и с галстуком. Приезжал на раздолбаной, вонючей мусоровозке, у которой всё время то глох, то стрелял двигатель. Дед мой называл «Грису» нечистой силой – но тот не обижался. Работа и вправду у него была грязная и тяжёлая – но делал он её быстро и аккуратно.

Пару раз в месяц раздавались цоканье лошадиных копыт и грохот колёс по булыжной мостовой. Затем – трубные звуки. Это приезжал на конной повозке с бочкой татарин – керосинщик Наиль и пел в жестяную рупор: «Ки – ира – а-си – ин! Ки – ира – син!» И все старухи нашей улицы наперегонки, с бидончиками в руках, спешили занимать очередь… Это было время керосинок – на них готовили и разогревали еду.

У Наиля, маленького, но крепкого и жилистого мужичка, было необыкновенно морщинистое, безволосое лицо, без ресниц и бровей. Все на нашей улице знали, что керосинщик Наиль воевал и горел в бронемашине. Кожа его лица и рук была словно из мятой полупрозрачной бумаги. Как бабушкина восковая калька, в которую она любила заворачивать свои пироги.

Бабушка всегда брала меня с собой на улицу. Я помогал нести ей бидон. Потом мы стояли в очереди – повозка останавливалась между перекрёстками, – и первыми успевали не мы, а те, кто жил напротив…

…Запах керосина растекался над мостовой… Подходила наша очередь. Бабушка следила за воронкой в бидоне и струёй из бочки – чтобы не было недолива.

Я же следил за лошадью. Каждый раз, когда заканчивали разливать керосин, она принималась нетерпеливо перебирать копытами. Керосинщик прикрикивал на неё – и одергивал вожжи. Тогда лошадь фыркала и принималась мочиться широченной пенной струёй с брызгами. Бабульки в очереди ругались и отпрыгивали.

– Э – э – э-э, сектен – достала ты меня! – ругался керосинщик.

Но струю было уже не остановить – она казалось бесконечной. Я глаз не мог оторвать – всё ждал: когда же «керосин» у лошади кончится?

…Иногда с улицы доносился и вовсе странный крик: «Шара – бара! Шара – бара!» И звук: цок – цок – цок – как у лошади керосинщика, но тише и мягче.

Что такое Шара – бара? Кто это цокает? Я пытался подглядеть в щёлку калитки. Но доски в ней были пригнаны без щелей. Разглядеть, кто кричит, было невозможно.

Молочницу я видел – она к нам домой приходила. Точильщик работал во дворе. Я всегда стоял рядом и завороженно смотрел на искры, летящие из – под точильного круга. Это было лучше бенгальского огня! Всех я видел, кроме таинственного Шара – бара. Пока я был дошколёнком, меня одного, без взрослых, на улицу не пускали. От моих вопросов «Кто такой Шара – бара?» отец отмахивался, а бабушка недовольно поджимала губы и отвечала коротко: «Жулики». Что это значит, я тоже не знал, но понимал – не выпустят. И загадочное слово Шара-Бара продолжало разжигать моё любопытство.

Когда в очередной раз приехал керосинщик, я, услышав его трубный призыв, опрометью побежал сообщить бабушке. Каждый выход на улицу был для меня приключением. В этот раз я так спешил, что мы оказались в очереди вторыми – сразу же за нашей соседкой Марьпалной. Но как только керосин полился в наш бидон, лошадь вскинула голову, зазвенев упряжью, – и пронзительно заржала.

– Тпру – у – у-у! – крикнул Наиль.

И почти сразу же из-за углового дома на Ремесленной улице раздался необыкновенный звук: «Иии – Ааа! Иии – Ааа! Иии – Ааа!» Это было похоже на то, как дядя Дима Чихвадзе, которому аккомпанировала на рояле мама, настраивает свою виолончель.

– Ишак! – удивилась соседская девочка Алёнка, которая стояла за нами.

Навстречу керосиновой очереди выехала двухколёсная, запряжённая ишаком повозка. Рядом, держа поводья, шёл человек в грязном ватном халате. На макушке его бритой головы едва держалась свалявшаяся ушанка какого-то детского размера. Вот он дёрнул повод – ишак, лязгнув по камням подковами, остановился. Человек в халате сложил ладони рупором…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

 Усьма или Ва'йда краси'льная (лат. Ísatis tinctória) – вид рода Вайда семейства Капустных, или Крестоцветных. Растение, из сока которого изготавливают тёмно – синюю, почти чёрную краску, используют, в том числе, и в среднеазиатском косметическом макияже для подкрашивания волос – бровей и ресниц.

2

 Бомбикс мори (лат. Bombyx mori) – тутовый шелкопряд; в буквальном переводе означает «шелковая смерть».

3

 Арык – в Средней Азии так называется небольшой водный оросительный канал.

4

 Бухарские евреи (историческая справка).

5

 Ташкентские греки (историческая справка) (ссыльные крымские греки, переселенцы из Ставропольского края, политические эмигранты из Греции – Манос Захариас и другие – незакончено).

6

 Кашгарка – так называли пригород старого Ташкента по левому берегу канала Анхор, в округе Кашгарских ворот городской крепостной стены.

Имя Кашгар или Каши', по происхождению китайско – уйгурское (кит. упр. 喀什, пиньинь: Kāshí, уйг. قەشقەر, 'әш'әр). Ныне это название городского уезда, в городском округе Кашгар, Синьцзян – Уйгурского автономного районаКитая.

Примерно до середины XIX века через эти ворота в город входили караваны Великого Шёлкового пути, идущие из Китая (Кашгара). В районе Кашгарских ворот когда-то существовала махалля Кашгар. Большую часть населения махалли составляли переселенцы из Китая – уйгуры.

Ближе к XVII–XVIII векам в районе между нынешним Алайским базаром и Анхором выросло целое поселение выходцев из Китая, которых так и называли – «кашгарскими».

В колониальный период Кашгарка стала северной окраиной строящегося нового города – русского Ташкента.

Во время Великой Отечественной войны на Кашгарке стали селится «эвакуированные» из городов европейской части СССР и «беженцы» с оккупированных территорий, среди которых было много евреев из Белоруссии, Украины, Прибалтики. С этого времени ташкентцы ещё долго называли Кашгарку «еврейским районом».

7

 Курт – сушёный подсоленный творог.

8

 «Салёни миндал жарени» – солёный миндаль жареный, но с узбекским акцентом. На самом деле в фантиках был не миндаль, а урюковые косточки. Мы все знали об этом, но лакомство не становилось от этого менее желанным. Фантик крутили из листков бумаги от старых документов, с фрагментами текста, напечатанного не машинке. Иногда я разглядывал пустую обёртку – на ней попадались разные, загадочные слова. Один раз прочитал: ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕ. Все три слова были мне незнакомы.

Стоил маленький конус, в котором было двадцать, но чаще восемнадцать зёрнышек, сначала 10 копеек, а после подорожания – 20 копеек. «Салёни миндал» обычно продавали возле летних кинотеатров. Это было особое детское счастье – пойти с родителями в кинотеатр «Фестиваль» или «Хива» на «взрослый» фильм, купить перед киносеансом пару фантиков и медленно – медленно, пока идёт киножурнал, грызть косточки, по одной вытряхивая их из бумажного конуса. Иногда в нём оставалась последняя косточка – в смятом острие конуса. Когда начиналось кино, пустой фантик я не выбрасывал – прятал в карман. Эта была такая «миндальная рулетка» – вытащить фантик после титра «конец фильма» и угадать: есть там косточка или нет. И загадать, что, например, завтра к доске не вызовут. Если косточка находилась – радости моей не было предела, я грыз последнее солёное зёрнышко, настроение становилось ещё лучше, и дальнейшая жизнь представлялась мне безоблачно – счастливой.

9

 Самой лучшей редькой в Ташкенте признают редьку из Маргилана. Это такой же географический «знак качества», как яблоки «апорт» из Алма-Аты или огурчики из Луховиц. В голодное военное время торговцы так свой товар расхваливали: «Это не редька – это «маргилянский сало»!»

Зелёная редька – важнейший товар узбекского базара. Плов без хрустящей, сладко – терпкой редьки, нарезанной – наломанной ломтиками, вымоченной в холодной воде – это не плов. Плов без редьки – это как лагман без перца, это как шашлык без лука c уксусом!

В Ташкенте среди настоящих фанатов редьки есть и «творческая интеллигенция», и простые базарные грузчики – «тащишки», и «настоящие мужики», и томные элегантные дамочки.

На вид почти все сорта одинаковы. Узнать, какая редька лучшая, можно только по вкусу и по настоящему редечному духу – торговцы всегда дают пробу «на рез». Но как выбрать, если на базаре – десятки продавцов редьки? Известна такая байка. Как-то раз нарядная эффектная дама, по ташкентской манере, одетая для похода на Алайский базар, как на бал, вдруг потянула носом и мечтательно простонала: «Ой, мужчина! Ой, рыгните ещё раз! Где вы такую редьку брали?»

10

 Баллон – так в Ташкенте называли большие стеклянные банки из – под сока, двух – и трёхлитровые. Они всегда были дефицитом – без сока не продавались. От наличия «баллонов» зависело, сколько консервов «закрутит» и запасёт ташкентская семья на зиму. Летом и осенью «крутили» все семьи. В это время фрукты и овощи на ташкентских базарах бывали необыкновенно дёшевы, не то, что зимой. Консервирование было не прихотью, а способом выживания наших семей. Осенью десятки баллонов с консервами заполняли все свободные места в комнатах и чуланах ташкентских квартир.

Консервный репертуар у всех был примерно одинаковый: варенье «пятиминутка» из урюка, вишни и персиков, баклажанная икра, лечо, пикули, помидоры в томатном соке. Весной и осенью на холмах ближайших к городу предгорий ташкентцы собирали и консервировали грибочки. Поэтому в Ташкенте баллоны всегда были предметами стратегического значения.

11

 План – на блатном жаргоне означает то же, что анаша, или марихуана.

12

 Китайский этноним дунган – лохуэйхуэй.

13

C. Bechstein (Бехштейн – так обычно произносили это название у нас в доме; правильнее – Бехштайн) – это торговая марка старинной немецкой мануфактуры роялей и пианино. Во время Второй мировой войны фабрика была разрушена американской авиацией. В пятидесятые годы производство было восстановлено. Но оригинальная технология была утрачена, и довоенные инструменты ценятся сегодня несравненно больше.

Мамин Бехштейн был моей главной домашней игрушкой. Бренчать по клавишам я не очень любил. Рояль я воспринимал как архитектурный объект. Стоило занавесить его по бокам и расстелить на деревянном, крашеном суриком полу ватное одеяло – получался отличный шатёр бедуинов. Вставить в стойки педалей трубу от пылесоса – получался танк с пушкой. Прикрепить изнутри к стойке штурвал из колеса от детского велосипеда, повесить рядом компас и дедушкин настенный барометр – будет крейсер. Ещё из рояля получались отличный самолёт и даже подводная лодка.

Иногда выгнать из – под инструмента меня не могли даже во время маминых репетиций. Звучал до – минорный этюд Шопена (Opus 10, № 12), а я лежал на полу, глядел на лакированные, деревянные кессоны днища и воображал, что это шпангоуты, корабль попал в шторм, я в трюме – но свободен от вахты!

Рояль купили маме родители вскоре после войны, и он дожил с нами до двадцать первого века. На нём мама выучилась в консерватории, затем на нём играли много поколений её студентов. Когда механизм совсем обветшал, рояль продали…

Мастера уже разбирали инструмент, чтобы вывезти из квартиры, когда я обнаружил в маленькой нише между футором и ножкой засохшую мумию бутерброда. Это был «сухой паёк» вахтенного матроса корабля по имени «Bechstein», который пролежал в этом тайнике почти сорок лет…

14

 И дунгане, и уйгуры были народами – скитальцами. После поражения дунганских и уйгурских национальных восстаний в Китае в 60–70 годы ХIХ века жизнь разбросала их по просторам Центральной Азии, от северного Китая до Казахстана. И переселяясь, каждый раз им приходилось встраиваться в чужую среду, начинать жизнь заново.

15

 Ошички – до восьмидесятых годов прошлого века – любимая игра ташкентских детей. То же, что и бабки, где биты и фигурки, которые бьют, делаются из костей коленных суставов животных. Сегодня эта игра уже забыта.

16

 Лянга – игрушка из клока овечьей шкуры, с пришитым свинцовым грузом. Лянгу подбрасывают внешней и внутренней стороной стопы. Кто эффектнее и больше раз подбросит, тот и выиграл. Игра «лянга» аналогично китайской игре «jianzi», что означает «хромой» (игроки, переутомлённые игрой в лянгу, начинали прихрамывать). Это же значение имеет персидскогое слово «lang» – возможно, название «лянга» произошло от него.

Для жонглирования лянгой навыки требовались поистине акробатические. А сколько необыкновенных слов надо было знать, играя в лянгу! Не говоря о том, что надо было уметь делать фигуры жонглирования, которые обозначали эти слова. Играть толком я так и не научился, но своё восхищение мастерством звёзд лянги забыть не могу.

«Виси», «пары» – прямые и кривые, «люры», «кайчи» – какие слова! В особый восторг меня приводило звучание ташкентского названия одной из фигур – «джянджи» (не от китайского ли «jianzi»?). Надо было уметь произносить его так, чтобы не насмешить старожилов уличных игр. Звук «дж» должен быть слитным – таким, как в аутентичном узбекском произношении слов «джигар» или «джаляб».

В английском языке так произносят букву j – как [dƷ]: jacket, joy, jingle…

А джянджи – это… джянджи!

Кстати: джигар – это баранья печень, из которой делают вкуснейший шашлык с курдюком (думбой), а джаляб – так обзывают гулящих женщин.

В лянгу играют и сейчас – недавно, хотя и под другим названием, эта игра стала модным увлечением в европейских городах и, в частности, в Москве.

17

 Ахмок – по-узбекски «дурак».

18

 «Авоська» – вероятно, от выражения «авось, донесу» – популярная в советское время сумка из хлопчатобумажной сетки, наподобие рыболовной, которую удобно было свернуть и спрятать в карман. На базаре в неё легко помещался даже крупный арбуз.

19

 Родина редьки – Китай. Дунганской редькой сегодня иногда называют круглый белый редис, или дайкон – длинный белый редис. Но редька, которую привозил Похуил, выглядела как обыкновенная зелёная. Был ли это особый старый «дунганский» сорт, который вытеснило местное название «маргиланская», или просто Мишина уловка, теперь уже не узнать.

20

 Гороно – расшифровывается как «Городской отдел народного образования»; в советское время так назывались управления школьного образования при городской администрации.

21

 Горком – это городской комитет коммунистической партии, главная управляющая сила в городе.

22

 Проспект Калинина и улица Герцена – это нынешние Новый Арбат и Большая Никитская.

23

 Новая Кашгарка – район махалли Кашгар, северной окраины «русского» Ташкента. После землетрясения 1966 года одноэтажная «глинобитная» Кашгарка была разрушена. Эту территорию застроили однотипными четырех и девятиэтажными жилыми домами. В настоящее время это уже «почти центр» города – микрорайоны Ц-5 и Ц-6.

24

 Арык – в Средней Азии так называется небольшой оросительный канал.

25

 Адамовым ташкентцы в те времена ошибочно называли дерево катальпу; настоящее адамово дерево – это Павловния, но оно гораздо реже встречалось на улицах города.

26

 Туземные евреи – так, по – старому, называли иногда бухарских евреев, которых немало было в Ташкенте.

27

 Ташкентские греки – это были ссыльные крымские греки из Ставропольского края или политические эмигранты из Греции, приехавшие в 1949 году. Гриша был крымским.