Ария длиною в жизнь

Очень часто на репетициях Борис Александрович говорил, что очень важно найти нужное «интонирование слова». Я очень долго не мог понять, что он имеет ввиду. Под «интонированием» я понимал общепринятое музыкальное интонирование, связанное со звуковысотностью нот. А слово?.. Спрашивать как-то не хотелось. Но вот однажды я все понял. По радио я услышал, как талантливый артист из хорошего московского драматического театра читал стихи. Он прочитал стихотворение, которое мне было очень хорошо знакомо, т. к. я пел романс на эти же стихи. И я увидел, что артист расставляет акценты совсем не так, как я привык, а по-другому. И это было для меня очень ново и интересно. Вот тут-то я и понял, что имел ввиду Борис Александрович. Другими словами: любую стихотворную строчку можно прочитать, акцентируя разные слова. В зависимости от этого смысл, вернее подтекст, существенно меняется. К примеру: еще по школе мы все помним стихотворение А. С. Пушкина «Памятник». Как мы его читали? А никак. Просто произносили слова без смысла и без выражения. А если попробовать акцентировать разные слова по очереди и прислушаться? Еще раз вернемся к «Памятнику». Предположим, мы читаем первую строчку с акцентом на первое слово: Я памятник воздвиг себе нерукотворный… Совершенно четкое определение, что человек ставит себя выше общества. А если… Я памятник воздвиг себе нерукотворный… Уже подтекст несколько другой. Далее: Я памятник воздвиг себе нерукотворный… Опять прослеживается определенный эгоизм и эгоцентризм. Пойдем дальше: Я памятник воздвиг себе нерукотворный…Т. е. он подчеркивает, что памятник не привычный, не обычный, а созданный неведомыми силами, как теперь говорят, виртуальный. Ну, тут уже у каждого человека может быть свой подтекст, своя трактовка. Надеюсь, что читатель понял мою мысль о трактовках. Я попробовал просто почитать стихи в различных романсах и понял, что это делать необходимо. Именно при чтении, а не при пении, легче всего найти, какой и где лучше сделать акцент, какой подложить подтекст. А это и есть то, что называется собственным прочтением. Когда поешь, музыка немного растушевывает подтекст. А когда ты найдешь нужный для себя акцент, и уже после этого соединяешь это с музыкой, тогда и получится интересная, а главное, индивидуальная интерпретация. Неоднократно проверил на себе. Еще пример: мы все помним, как в школе мы декламировали стихотворение А. С. Пушкина «Здравствуй, племя младое, незнакомое». И как мы его читали? С пафосом, радостно, с положительными эмоциями. А спустя несколько лет я слышал, как это же стихотворение по телевизору читал И. М. Смоктуновский. Никакого пафоса, никакой радости, восторженности. Он прочел его медленно, с паузами, придавая значение каждому слову и даже с грустью. «Здравствуй племя…младоооое…незнакоооомое…» и в это слово «незнакомое», он вложил боль и трагедию старого человека, который не может принять новое, незнакомое поколение. Вот пример совсем другого осмысления, другого прочтения произведения. Вот это и есть то, что Борис Александрович называл «интонирование слов».

Работа над «Евгением Онегиным» была очень интересна. Знаменательна она была еще тем, что на сценических репетициях всегда присутствовал М. Л. Ростропович. Это было очень непривычно. Обычно дирижеры никогда не сидели на сценических репетициях. А это неправильно. Дирижер должен знать концепцию режиссера, какие у него опорные точки, какие нюансы и т. д. Чтобы это понять и надо сидеть на сценических репетициях. А если у дирижера другое мнение, то об этом тоже надо договариваться на сценических репетициях. Но… дирижеры всегда думают: вот я встану за пульт, и все получится. Нет, практика показывает, что получается не всегда и не у всех. И придуманные режиссером опорные точки не всегда подкреплялись музыкальной поддержкой. Мстислав Леопольдович не сидел на репетициях пассивно. Фактически, они ставили оперу вдвоем с Борисом Александровичем. Иногда они даже спорили, но приходили к общему решению. Спектакль получился ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ!!! Для нас, артистов, этот спектакль всегда был праздником!

Доказывать, что Мстислав Леопольдович великий музыкант, нет необходимости. Но мы боялись, что вдруг, как дирижер, он не справится. Однако, он прекрасно справился. Его коллеги-дирижеры очень скептически отнеслись к его намерению дирижировать. Они ходили и посмеивались, что, дескать, какая у него может быть мануальная техника? Может быть, к мануальной технике Ростроповича и можно было придраться. Но очень многие дирижёры могут позавидовать тому, как Ростропович за пультом творил настоящую Музыку. Оркестр Большого театра состоит из очень профессиональных музыкантов. А дирижеры этому оркестру соответствовали далеко не всегда. Мне рассказывал один мой друг из оркестра, что когда они видят дирижера, не очень соответствующего уровню и таланту оркестра, они включают, как они называют, «автопилот», т. е. играют автоматически, без эмоций. Музыка же им очень хорошо знакома, они играли ее много раз. Но тогда и музыка получается «автопилотная». А когда оркестранты видят талантливого дирижера, то включаются на все 100 %. У Ростроповича они включались максимально. Это был фейерверк музыки. И удивительно то, что мы эту музыку, которую хорошо знали и много раз исполняли, слышали уже совсем по-другому. Акценты были совсем другие. Впечатление, что это была совсем другая опера. Премьера прошла с огромным успехом, а последовавшие гастроли в Париже подтвердили это.

К сожалению, эта постановка на сцене Большого театра не сохранилась. А очень жаль. Надо было ее сохранять, как ценнейший раритет. Нынешнее поколение уже не сможет наслаждаться этим шедевром. Сейчас в Большом театре идет новая постановка «Евгения Онегина», которую осуществил, талантливый и модный режиссер Д. Черняков. Спектакль, конечно, имеет право на существование. Но…

Но это не Пушкин и не Чайковский, это опера каких-то других авторов. Этот длиннющий стол от портала до портала, который стоит весь спектакль, вызывает большой вопрос. Сначала он зрительно утомляет, а потом и раздражает. Понятно, что это большой подарок для постановочной части, не надо все время переставлять декорации. Но, все-таки, спектакли ставят для публики, а не для удобств постановочной части. Кроме того, создается впечатление, что режиссер не очень внимательно ознакомился с либретто оперы. К примеру: сцена письма Татьяны. Непонятно, почему Татьяна стала писать письмо в столовой. Как это девушка, которая, конечно, боится, что ее замысел раскроется, стала бы вот так открыто писать письмо в столовой. А если кто войдет? По тем временам писать письмо мужчине и открываться в своих чувствах к нему – это позор. Конечно, либреттист Константин Шиловский это прекрасно понимал, и поэтому у него Татьяна писала письмо ночью и в своей спальне, чтобы никто не мог это увидеть. Смотрим далее. Татьяна поет: «Дай, Няня, мне перо, бумагу, да стол придвинь, я скоро лягу». Сразу возникает боязнь за Няню, как же она, старенькая, сможет сдвинуть этот огромный, длиннющий стол? Не проще было бы Татьяне самой придвинуться к столу? Так оно, конечно, и случилось. Но тогда зачем было просить ее придвинуть стол? Можно же было эту фразу Татьяны чуть-чуть укоротить. Например: «Дай, Няня, мне перо, бумагу ………я скоро лягу». Тогда сценическая логика не была бы нарушена. А Петр Ильич, думаю, не обиделся бы. Но и это не все. Утром приходит Няня. Куда она приходит? В Спальню? Нет, она приходит все в ту же столовую и поет «Пора, дитя мое, вставай». А почему она пришла в столовую? Она что знает, что Татьяна часто спит в столовой? Может быть, она знает, что у Татьяны «не все дома»? Но, ни у Пушкина, ни у Шиловского нет никакого намека на это. Да, наверное, и Ларина, если бы узнала о причудах дочери, весьма бы возмутилась. А если представить, что Няня пришла в спальню, и не найдя там Татьяну, пошла искать ее по дому. Тогда она должна была войти совсем с другими словами. Что же касается сцены дуэли… А сцены дуэли-то просто нет. Ленский и Онегин, по воле господина Д. Чернякова, все в той же столовой Лариных, отнимая друг у друга заряженное ружье, произвели случайный выстрел, который и убил Ленского. Кто нажал на курок, неизвестно. По сути дела, произошел заурядный несчастный случай. Но, почему же тогда в следующим акте Онегин поет: «Убив на поединке друга…». А на каком поединке? Поединка-то не было. И убийства тоже не было. А был банальный несчастный случай. И поэтому Онегин не может далее петь… «где окровавленная тень ко мне являлась каждый день!» Нет, после несчастного случая никакая тень являться не будет. В этой постановке можно найти еще много несуразицы. Жаль. Господин Д. Черняков, конечно, талантливый и модный режиссер, но… моды, ведь, проходят, времена меняются. Великие предшественники оставили нам нравственные ориентиры – традиции русской культуры. Традиции – это культурный код нации. И переформатирование таких традиций ведёт к утрате национальных корней! Вот о чем не надо забывать. Мое мнение таково: использование сцены Большого театра, его высокопрофессионального оркестра и хора для различного рода экспериментов в опере, по меньшей мере, не разумно. Это можно назвать «выпуском пара в трубу». Кстати, практика показала, что за последние годы ни одна из экспериментальных постановок на сцене Большого не имела значительного успеха. А для экспериментов в Москве сейчас есть несколько хороших оперных театров. Вот там-то сам Бог велел экспериментировать. Большой же должен быть своеобразным действующим музеем, эталоном классической оперы. Почему-то ни у кого не вызывают возражения, когда сохраняют старые паровозы, старые автомобили, которые являются все еще действующими. В прошлом году мне удалось увидеть на московских улицах автомашину марки «Руссо-Балт», выпущенную еще до революции – в прекрасном состоянии и на ходу. Почему нельзя сохранять спектакли Покровского, Баратова, декорации художника Вильямса? Ведь тот же «Евгений Онегин» Покровского мог бы хотя бы раз или два в месяц быть показан публике. И параллельно могла бы идти и постановка Чернякова, для сравнения. От этого была бы только польза. Вообще, я бы на сцене Большого ставил ТОЛЬКО классические оперы. Понимаю, меня могут обвинить в консерватизме. Возможно, но мне жаль терять истинные произведения оперного искусства.

В апреле 1969 года внезапно оборвался мой роман с ученицей Нины Львовны Дорлиак. К сожалению, моя подруга должна была вернуться домой к больной маме. Мы очень любили друг друга и собирались официально оформить наши отношения. Но это внезапное расставание было для нас, как нож в сердце. Мы оба понимали, что наше расставание будет навсегда, что мы никогда больше друг друга не увидим. Так оно и случилось. Проводы были равносильны тому, как провожали на войну, т. е. зная, что навсегда. Я испытал очень сильный эмоциональный стресс.

В середине декабря 1969 года начались гастроли театра в Париже. Там были представлены такие оперы, как «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Пиковая дама», «Хованщина». Спектаклями с моим участием были только «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Выезжали мы из Москвы при двадцатиградусном морозе, а в Париже – благодать, тепло. Мы ходили без пальто.

Гастроли проходили в знаменитой Гранд-опера, на сцене которой пели очень многие знаменитые певцы, так что Парижская публика могла подойти к нам с пристрастием. Но спектакли проходили на ура. Билеты продавали по очень высоким ценам.

Париж – всегда Париж! Ну, недаром говорят: «Увидеть Париж и умереть». Мы приехали туда в предрождественскую неделю, и на нас просто обрушился ураган света. В те годы Москва к Новому году украшалась очень мало. Только в центре и то весьма скромно. А тут просто цунами света со всех сторон, во всех витринах. Все переливалось огнями. На Елисейских полях все деревья были опутаны проводами с лампочками, которые горели даже днем. Конечно, праздник должен быть все время. Сейчас это легко представить, потому что у нас сейчас оформляют Москву не хуже, но тогда это нас ошеломило.

Мало сказать, что Париж – очень красивый город. В нем постоянно натыкаешься на различные очень красивые, ажурные кованые решетки, которые обрамляют практически все окна жилых домов, подчеркивая их стройность. Это город замечательной архитектуры. Но, и помимо красот архитектуры, в Париже есть какая-то невидимая атмосфера, совершенно иная, чем в других городах. Какой-то особый дух. Не почувствовать его невозможно. Он во всем: во взаимоотношениях людей, в поведении всех торговцев и торговок, словом, во всем.

Есть много мест в Париже, о которых можно рассказывать без конца. Но тогда книга превратилась бы в путеводитель. Однако, о двух местах я не могу не упомянуть. Это хорошо описанный Э. Золя в своем романе «Чрево Парижа» рынок в центре Парижа. И еще – это знаменитый храм, тоже описанный в литературе, всем известный Нотр-дам де Пари. Сначала о «Чреве Парижа». Нас предупредили, что рынок доживает последние времена, что он скоро будет снесен. И, конечно, мы не могли не пойти туда. Мы – это небольшая группа артистов. Поздно вечером мы пошли к этому «Чреву Парижа». Внутрь нас, конечно, не пустили, да и что бы мы там увидели? Это огромный по площади оптовый продуктовый рынок, который обеспечивал продуктами весь Париж. Мы сели в кафе рядом с рынком и через витрину очень хорошо все видели. Огромное количество грузовых машин сновали туда и сюда. Т. е. какие-то машины привозили продукты на рынок, а другие развозили их уже по нужным адресам. Там постоянно был рой машин. Не думаю, что рынок чем-то отличался от таких же рынков в других городах, но «эхо» Э. Золя невольно привлекало к нему. В самой высокой точке Парижа, на холме Монмартр, стоит прекрасный храм Сакре-кер. Белоснежный храм как бы плывет в голубых небесах. К великому сожалению, я не смог войти внутрь. Когда я поднялся на холм, храм был закрыт. С холма Монмартр открывается захватывающий вид на весь Париж. Монмартр-это излюбленное место парижской богемы. Мне это было вдвойне интересно, т. к. я пел в опере «Богема»

Все это придавало этим моим «путешествиям» по городу какой-то удивительный колорит. Я всегда ходил один, поэтому мне никто не мешал, никто не отвлекал от дум и эмоций.

Нотр-Дам-де-Пари сильно удивил нас. Когда смотришь на него с лицевого фасада, не кажется, что это очень большой храм. Но если войти внутрь, или обойти его, то увидишь, что храм очень большой, даже гигантский. Внутри он очень красиво оформлен, Огромный высоченный зал. Сидеть можно (у католиков служба идет сидя) не только в середине зала, но и в специальных маленьких амфитеатрах по бокам, чего нет в других храмах. В боковых окнах цветные витражи. И очень высокий белоснежный алтарь. Конечно, описать всю эту красоту невозможно. Это надо только видеть.

В середине января, во время этих же наших гастролей, группа артистов оперы и балета под руководством Главного режиссера театра И. М. Туманова была откомандирована из города Парижа в город Ментон на побережье Средиземного моря. Недалеко от него расположены и морской порт Марсель, и Ницца, и Канны, и крошечное государство – столица казино – Монте-Карло. Проехав ночь на поезде, мы оказались в Ментоне. Погода была замечательная, 20 градусов тепла (это после московских морозов-то) Мы ходили в костюмах без пальто. Я даже порывался искупаться в Средиземном море, вода в нем была 17 градусов тепла. Но зоркий глаз И. М. Туманова остановил меня. Невероятно! Январь месяц, а над нами висят спелые мандарины. В Ментоне нам предстоял большой концерт, где были заняты и оперные певцы, и солисты балета, и солисты оркестра Большого театра. Это был своеобразный культурный десант. С большой помпой была организована реклама, что, мол, приезжают артисты Большого театра. Концерт прошел очень хорошо. Публика была в восторге.

За время пребывания там, мы осмотрели и сам Ментон, и Ниццу. В Ницце нам показали знаменитый исторический и очень дорогой отель «Негреско». Организаторы нашего концерта, т. е. те, кто курировал нас от местного руководства, попросили хозяина показать артистам Большого театра внутренние холлы отеля. Сопровождала нас сама жена хозяина, которая и была дизайнером всех помещений отеля. Надо отметить, что она очень талантливый дизайнер. Она показала нам очень интересно оформленные холлы на первом этаже. Видя наше неподдельное восхищение, она показала нам еще и общественные туалеты на первом этаже. Сначала мы очень удивились, а что, собственно, там можно показать? Удостоверившись, что внутри никого нет, хозяйка ввела нас сначала в мужской, а затем в женский туалет. Оформление потрясающее. Нельзя было даже предположить, что так можно оформить интерьеры таких помещений. В мужском туалете все оформлено с помощью старинного военного обмундирования с использованием старинного же холодного оружия. В частности, раковины для мытья рук были установлены в солдатских ранцах, которые, в свою очередь, опирались на скрещенные сабли. В женском же туалете все было сделано, как красивый будуар. Все оформлено юбками нежного пастельного цвета. Конечно, по описаниям это трудно представить, да и описать очень трудно. Кроме этого, хозяйка на лифте подняла нас на самый верх, где были приватные помещения хозяев. Так вот, если снаружи смотреть на отель, можно увидеть на углу здания башню – ротонду. Туда нас хозяйка и привела. Снаружи кажется, что башня небольшая. А внутри мы увидели очень большую круглую комнату. И эта комната является библиотекой. В башне много узких вертикальных оконных проемов по всей высоте башни от пола до потолка. Между проемами расположены очень высокие книжные шкафы с книгами. И так по всей окружности комнаты. Это очень красиво и функционально. Таким образом, в шкафах помещается очень большое количество книг.

Свозили нас даже в казино Монте-Карло. Там очень строгие порядки, лицам до 18 лет вход воспрещён. Был казус, когда одного нашего солиста балета, который выглядел моложе своих лет, просто туда не пустили. Пришлось вмешиваться И. М. Туманову. Он подтвердил, что артист совершеннолетний. Играть там мы, конечно, не стали. Я только купил одну фишку за 5 франков (самая дешевая), как сувенир на память. Это пластиковая фишка с выдавленной надписью «Монте-Карло» и номером самой фишки. музей очень известного французского художника Фернана Леже. Его вдова, русская женщина, хорошо знакомая с Е. А. Фурцевой, пригласила нас в этот музей. Впечатления были очень сильные. Снаружи по всей длине фронтона расположилось одно из очень красочных произведений самого Ф. Леже. Его вдова, ее зовут Надя Леже, тоже художник – имела официальные заказы от СССР.

После этих кратковременных «гастролей» мы вернулись в Париж, где нас тоже ждала очень богатая культурная жизнь. Тогда в Париже по средам все музеи работали бесплатно. Мы этим очень активно пользовались. В некоторых музеях мы были по нескольку раз. Неоднократно мы посещали музей Родена с его знаменитым «Мыслителем». В прошлом этот музей был мастерской Родена, где до сих пор стоят не только законченные его работы, но и скульптурные наброски. По этим наброскам очень интересно представить себе процесс создания скульптур. Мы посещали Лувр с его картинной галереей. Правда, если сравнить его с нашим родным Эрмитажем, то сравнение будет не в пользу Лувра. Там много прекрасных картин, но нас все время не покидало ощущение, что интерьеры очень неухоженное. Мы ожидали бо́льших впечатлений. Очень интересным был для нас музей современной живописи. Потрясающее впечатление производит и Дом инвалидов, где похоронен Наполеон Бонапарт. Французы до сих пор чтут его память. Его тело лежит там в пяти гробах, которые размещены один в другом. Сделаны они из различных ценных пород дерева и из ценных камней. Все это помещено в громадный саркофаг высотой 4.5 метра, и представляет собой очень высокое сооружение. Бывая в разных городах и странах, я всегда искал что-то особенное, удивительное, не такое, как в других городах. Удивило нас Парижское метро. Одна из линий проходила не по рельсам, как везде, а по специальным бетонным дорожкам, шириной каждая с протектор автомобильного колеса. И вагоны катились не на стальных колесах, как всегда, а на резиновых шинах, как у автобуса. Поэтому не было никаких стуков на стыках (стыков просто не было). Поезд шел почти бесшумно, только легкий свист от резиновых колес. Это было очень приятно, необычно и удивительно.

В один из выходных дней всех нас свозили в Версаль. Про Версаль мы много читали в различной художественной литературе. И, помня литературные впечатления, мы ждали чего-то особенного. Но реальность оказалась не столь замечательная. Внутри почти нет ни мебели, ни картин, только висят гигантские по высоте гобелены. Это, конечно, красиво, но было впечатление, что гобелены давно не чистились, и висят сильно запыленные. Да и парк вокруг Версаля оказался какой-то не дворцовый, очень скромный. Конечно, мы люди избалованные, нам есть с чем сравнивать. Наш Петергоф даст сто очков форы Версалю. Поэтому мы испытали некоторое разочарование.

Конечно, все это очень интересно, но при всем при этом надо было еще петь спектакли. Однако, мы все успевали совмещать и не в ущерб качеству. Немного хочу остановиться на внутренних помещениях театра Гранд Опера. Внутренние помещения, салоны, фойе, лестницы поражают своей роскошью. Как только входишь в здание, перед тобой шикарная, дворцовая лестница. Все стены покрыты лепниной. Множество скульптур, бюстов, очень много золотого покрытия. Многие потолки расписаны художниками. Впечатление, что находишься не в театре, а в пышном дворце. Зрительный зал также имеет роскошное убранство. Кажется, что там просто на стенах нет свободного места – все покрыто лепниной. Но главной достопримечательностью зрительного зала считают потолок, расписанный знаменитым Марком Шагалом. Такого потолка нет ни в одном оперном театре.

Все первые спектакли, на которые приходит пресса, пел, конечно, В. Атлантов, поэтому у меня нет рецензий, хотя принимали меня прекрасно. После спектаклей подходили люди и просили автограф. Только одна газета – «Русская мысль», которая у нас считалась антисоветской, напечатала очень хорошую статью о моём Ленском, в которой меня очень хвалили. Но именно потому, что газета антисоветская, я побоялся привезти ее в Москву, хотя сейчас об этом очень жалею.

В Париже у меня лично произошел случай, который отразился, в каком-то смысле, и на моем мировоззрении. Как-то после спектакля «Евгений Онегин» с моим участием, ко мне в гримкомнату вошла группа молодых женщин. Они прекрасно говорили на русском языке. Я понял, что это дети эмигрантов прошлых лет (свободных выездов, как сейчас, в то время, не было). Они стали делиться впечатлениями от спектакля, и от моего пения. Говорили, что им очень понравилось. И вдруг одна из них, обращаясь к своим товаркам, говорит: «Господа, а давайте устроим встречу у нас в центре!». В то время пойти куда-то на встречу неизвестно с кем да еще без санкций руководства, было весьма чревато. Я про себя подумал, что мне только этого и не хватало. Но это приглашение, на мое счастье, не было поддержано. Однако, меня поразило не это. Меня поразило обращение «Господа», хотя она обращалась только к женщинам. В то время (в 1970 г.) у нас таких обращений не было вообще, да и не предвиделось. Мы все обращались друг к другу безликим словом «товарищ». Меня очень заинтересовало, как это, обращаясь к женщинам, можно сказать: «Господа». По возвращению в Москву, я спросил об этом у моей мамы, которая была лингвистом и специалистом по русскому языку и литературе. Я попросил ее объяснить такую для меня непонятность, почему женщина, обращаясь к женщинам говорит «Господа»? А мама мне ответила, что все очень просто. Для начала: в русском языке при обращении к людям во множественном числе всегда используется мужской род. Она сказала: «Обрати внимание: вот в институте объявление: «Студентам 3 курса срочно надо сдать зачетные книжки». Возникает вопрос, а что студенткам не надо это делать? Смотрим дальше: лозунг «Привет спортсменам – участникам Олимпийских игр!» Опять же, а что спортсменок не приветствуют? Или при разговоре по телефону в конце говорят: «Привет родственникам»… значит ли это, что родственниц обижают? Нет, просто это лишний пример правила русского языка при обращении во множественном числе. Поэтому правильное и грамотное обращение: «Господа!». И даже, если присутствуют одни женщины, то нельзя их называть «Госпожи». Нет и они тоже Господа. Поэтому формальный перевод обращения: «ladies and gentlemen», как Дамы и Господа является с точки зрения правил русского языка не грамотным. Но это не только языковый вопрос. Дело в том, что Дама и Госпожа – это люди совсем разного круга, разного социального уровня, разного сословия. Дама, фактически синоним слова женщина. У нас сейчас принято обращаться «Женщина…». Но слово женщина, так же как и слово мужчина, это только определение пола. Так обращаться к другим людям неграмотно и невежливо. Для обращения существует слова Дама или Госпожа. Но Дама, это не есть обращение с уважением, это банальное повседневное обращение. В то время, как обращением Госпожа всегда подчеркивается выражение особого уважения. Некоторые люди, не понимая сути слова Госпожа, трактуют это, как производное от слова «господство». И говорят, а что к уборщице у нас на работе тоже надо обращаться «Госпожа»? Нет, конечно. Вы же не обращаетесь к уборщице с подчеркнутым уважением? Но вот кончится рабочий день, уборщица умоется, переоденется и зайдет в бутик. У неё сразу спросят что-нибудь типа: «Что Госпожа желает?» Поэтому еще раз: обращение Госпожа не производное от «господства», а проявление особого уважения. Аналогичное выражение: «Ваш покорный раб». Это же совсем не означает, что человек буквально находится у Вас в рабстве, а все то же самое проявление особого уважения. В 70-е годы ХХ века такие вопросы у нас, в СССР, никого не волновали. Мы все были товарищи. И никакого особого уважения мы друг к другу не проявляли, все были равны. А сейчас постоянно слышишь: Дамы и Господа! Но это, примерно, то же, что сказать – женщины и господа. Если сделать обратный перевод, то получится абсурд: women and gentlemen. Англичане будут долго хохотать. Так что давайте обращаться к людям во множественном числе независимо от пола замечательным русским словом «Господа!» Мне потом уже в XXI веке приходилось слышать обращение: «Господа». Приезжала из Лондона наша русская графиня, в очень почтенном возрасте. Так она на нашем телевидении ко всем обращалась «Господа», невзирая на пол. А кстати, почитайте наших русских классиков. Вы нигде не встретите выражение «дамы и господа». Вот так, совершенно неожиданно, небольшой случай превратился для меня в очередной Урок. К сожалению, мы теряем наш исконный русский язык. Как-то, позднее, мне пришлось быть на гастролях в Мюнхене во время празднования Православного Рождества Христова. Мне надо было встретиться с одной дамой. Она попросила меня придти в русскую православную церковь, где проходила Рождественская служба. Пока я ее там ждал, то послушал, на каком языке говорят наши русские люди за границей. Это старая эмиграция или их дети. Боже мой, какая это музыка. Я просто заслушивался. Нет никаких наслоений, никакого сленга. Мы утратили, засорили наш красивейший язык. В Москве мне такой язык слушать не доводилось. Вот как люди вдали от Родины берегут свой язык. Это меня потрясло.