Ария длиною в жизнь

Вернувшись в Москву, я узнал, что у меня 10 ноября 1972 года опять гастроли в Лейпциге. Там я опять пел партию Альфреда в опере Верди «Травиата». Дирижировал главный дирижер оперного театра Ганс-Йорг-Ляйпольд. Кстати, он учился в Московской консерватории им. П. И. Чайковского в классе профессора Б. Э. Хайкина. К сожалению, этому театру в Лейпциге очень не везло. Мало того, что он бы разрушен во время войны, так еще и через несколько лет после празднования 10-летия театра, на котором мы были с Г. В. Олейниченко, он опять был полностью уничтожен пожаром. Сейчас там совсем другой новый театр.

Я неоднократно пел в городе Дрездене, но, к сожалению, не в опере. До войны в Дрездене был большой и очень красивый оперный театр. Но в известную ночь налета на Дрезден английской авиации театр был разбомблен и полностью выгорел. Я видел только оставшуюся коробку здания. Но даже в таком плачевном виде, она была очень красива. Все-таки сохранилось много скульптурных украшений. Можно было себе домыслить, каким же он был до войны. Мне показывали фотографии внутренних интерьеров театра. Они тоже были очень красивые. К сожалению, театр восстановили только в 1985 году, когда я уже не ездил на гастроли. В Дрездене находится знаменитая Дрезденская картинная галерея. В каждый свой приезд я обязательно ходил туда и наслаждался. Всегда при входе в галерею меня (да и всех других) встречала, оставленная навеки надпись на стене: «Музей проверен. Мин нет. Хайнулин» Вот как российский солдат Хайнулин обессмертил свое имя. Но я хочу сейчас написать не о картинной галерее. Здание картинной галереи является только частью дворцово-паркового комплекса под название Цвингер. Комплекс состоит из ряда павильонов, соединенных галереями. И расположены эти павильоны по эллипсу, образуя длинный внутренний изолированный двор. Все павильоны и галереи обильно украшены барочной лепниной. На балюстраде расположены многочисленные скульптуры. Во внутреннем дворе посажено море цветов. Особую прелесть представляют собой фонтаны. Павильоны во внутреннем дворе исстари использовались, как декорации для различных праздников. Вот и меня послали из Москвы в Дрезден на какой-то Государственный праздник, который в это время был в Германии. Открытие праздника как раз и проходило во дворе дворца Цвингер. Никаких официальных речей. От «Павильона на валу» (так называется) по всей длине эллипса была расстелена красная ковровая дорожка. На другом конце эллипса стояли столы с угощениями. И вот начало празднования. Заиграла музыка – полонез. Открывал праздник генеральный секретарь СЕПГ Эрих Хонеккер. Такого официального открытия, как бывало всегда у нас, здесь не было. Эрих Хонеккер с супругой от «Павильона на валу» в полонезе протанцевал по всей длине двора. А за ними, так же в полонезе, танцевали члены правительства и партийный руководители. Все они дошли до столов, расселись и начался концерт, в котором принимал участие и Ваш покорный слуга. Я тогда пытался представить Л. И. Брежнева, идущего по Ивановской площади Кремля в полонезе со своей супругой и членами Политбюро. Представить это было невозможно. В последующие дни у меня было еще несколько выступлений в Дрездене.

Еще очень сильное впечатление на меня произвел фейерверк. Дрезден стоит на высоком берегу Эльбы, а на другой стороне, совершенно пологой, тогда ничего не было. Ни строений, ни спортивных сооружений. Просто голый очень большой луг. Возможно, сейчас уже все изменилось. Все люди собрались на краю крутого склона, уходящего резко вниз к реке. Отсюда просматривалась бесконечная даль. И вот, как раз на той пустынной стороне и были поставлены ракетницы. У нас же какой всегда был салют? Ракеты взлетали вверх определенными залпами. А в Дрездене вдруг все небо покрылось сверкающими шапками «цветов». Сейчас мы можем это представить, у нас сейчас тоже такой фейерверк. Но все равно, у нас это производится определенными залпами, а там беспрерывно в небе расцветают все новые и новые световые букеты. Я до сих пор помню, какое это на меня произвело сильное впечатление. Оторваться от этого зрелища было невозможно.

Я много раз бывал в Германии и в опере и с сольными концертами, и я очень полюбил эту страну. Там мне всегда было очень уютно, будто я когда-то раньше жил в ней. Ни в какой другой стране у меня такого чувства не было. Мне там нравилось все, и керамические крыши и пирамидальные кирхи. Я всегда ездил туда с большим удовольствием и охотой. И публика там удивительно доброжелательная и внимательная. У меня был случай в г. Карлмарксштадте (теперь этот город носит другое название), когда после сольного концерта ко мне подошла одна из слушательниц на концерте и протянула две программки: одна – того концерта, который я только что спел, а вторая…программка спектакля «Севильский цирюльник» в Большом театре в Москве с моим участием. Значит, она была в Москве в Большом на спектакле «Севильский цирюльник» и сохранила программку. Эта дама попросила у меня автограф на этих двух программках. Вот это было очень неожиданно и приятно. Когда я бывал в Восточном Берлине, я всегда ходил гулять на знаменитую улицу Унтер ден Линден (Под липами) и к Бранденбургским воротам. Однажды, я увидел, что на той стороне за воротами в Западном Берлине, есть приподнятая площадка, на которой всегда стояли люди и смотрели в сторону Восточного Берлина. Я подумал, что если я когда-нибудь попаду в Западный Берлин, то обязательно приду на эту площадку и посмотрю, что же они так увлеченно рассматривают. Через несколько лет у театра были гастроли в Восточном Берлине и четыре дня в Западном. Конечно, я вспомнил про эту площадку и в свободный день пошел ее искать. Искать пришлось не долго. И вот я вышел на ту самую площадку. Она была действительно поставлена настолько высоко над землей, чтобы с нее свободно можно было смотреть за стену, через стену. Мне потом рассказали, что через эту стену с помощью мимики общались западные родственники с восточными. Другого способа общения у них не было. Именно для этого и была сделана такая высокая площадка. Я поглядел на Восточный Берлин. Знакомые улицы, по которым я много раз гулял, знакомая Унтер ден Линден, знакомые ГДР-овские машины. Ничего удивительного. Удивительным была печально «знаменитая» стена… В Восточном Берлине она было почти незаметна. Видна только маленькая часть, непосредственно примыкающая к Бранденбургским воротам. А в Западном!.. Здесь была голая, ничем не прикрытая бетонная стена, уходящая куда-то вдаль. Помимо этого, вдоль стены тянулась вспаханная полоса, какая бывает на границах. И все это окутано колючей проволокой. На определенном расстоянии были расположены и вышки с часовыми. Ну, полная картина концентрационного лагеря. Впечатление ужасающее. Со стороны Восточного Берлина ничего этого видно не было. Сейчас, когда от этого уже ничего не осталось, я думаю: слава Богу, что вся эта эра ушла из нашей жизни и из жизни немцев. в прошлое.

В период гастролей в Германии, всегда направлялись концертные бригады с шефскими концертами в расположение командования Западной группы войск. В таких концертах принимал участие и Ваш покорный слуга. Однажды на таком концерте был смешной случай. Зал, хотя и большой, всегда был переполнен и мест всем всегда не хватало. Поэтому офицер обратился к руководителю нашей бригады с просьбой, разрешить солдатам встать на сцене за кулисами с двух сторон вдоль стен. Офицер сказал, что солдаты будут вести себя тихо и никому мешать не будут. Наш руководитель, конечно, разрешил. И вот на сцене справа и слева вдоль стен выстроились цепочкой солдаты. Сначала солдат в зале очень удивил наш фаготист, который на фаготе сыграл какое-то произведение для фагота и фортепьяно. После концерта, пришедший поблагодарить офицер, сказал музыканту: «Спасибо за Ваш «гранатомет». Т. е. солдаты приняли фагот за гранатомет (а действительно, похож) и не понимали, как же на нем можно еще и играть. И еще был случай. Одна певица нашего театра уже в почтенном возрасте на концерте пела песенку Графини из оперы «Пиковая дама». В ней есть два куплета, которые разделены репликой в адрес сопровождающих на спектакле Графиню приживалок: «Чего вы тут стоите, вон ступайте». И вот идет концерт, певица спела первый куплет и, как это бывает в спектакле, повернувшись несколько в левую сторону, якобы к приживалкам, (которых, конечно, не было) спела: «Чего вы тут стоите, вон ступайте» Тут же за кулисами левой стороны прозвучала команда: «Направо! Шагом марш!», и все услышали ритмичный звук уходящих со сцены солдат. Бедные солдатики неожиданно были лишены возможности приобщиться к искусству.

В конце 1973 года Борис Александрович Покровский начал репетиции оперы С. Прокофьева «Игрок». Это очень интересное произведение. Мне оно было особенно интересно, т. к. в казино в Висбадене, где проигрался Ф. Достоевский, я был и всю атмосферу игорного зала и поведение игроков я уже прочувствовал.

В «Игроке» мне была поручена роль Маркиза. Я, как всегда, особенно у Б. А. Покровского, очень аккуратно ходил на все репетиции и активно репетировал. Но в январе 1974 года у меня были личные гастроли по оперным театрам Болгарии. Борис Александрович разрешил мне туда поехать. Я пел там Ленского и Альфреда (Травиата). Попал я в Болгарию в очень трудное для этой страны время. Тогда был известный энергетический кризис. Пока я ездил по городам Болгарии, тем более по югу, я ничего не заметил, а когда приехал в Софию, вот тут я на себе испытал всю «прелесть» этого кризиса. Тогда гостиницы отапливались по скользящему графику, и мне попалась именно та, которая не отапливалась.

«Игрок» Д. Королев – Маркиз, А. Огнивцев – Генерал, А. Масленников – Алексей

Я промерз всю ночь, и на утро улетел в Москву. По прилету через несколько дней я загремел в больницу с пневмонией, которая перешла в бронхиальную астму. Это очень повредило всей моей дальнейшей карьере. Мне пришлось отказываться от целого ряда гастролей и сольных концертов. Когда я лежал в больнице, моя жена Тамара все точно передавала мне, и что в театре делается и, в частности, как идут репетиции «Игрока». Конечно, они уже вошли в решающую стадию. Я попал в больницу за месяц до премьеры. Генеральная репетиция оперы «Игрок» проходила 4 апреля 1974 года.

На программке этой репетиции к опере «Игрок» Борис Александрович Покровский написал для меня очень трогательное послание. «Дорогой Денисик! В эти тревожные выпускные дни не забываем о Вас! «Это – судьба!» Вас должно успокаивать то, что нам без Вас труднее, чем Вам без нас! Однако, ждем и ждем! Обнимаю Покровский». Конечно, я вернулся еще не скоро. Выписался я только 20 мая. Одна журналистка, которая беседовала с Покровским, потом мне рассказала, что его очень огорчила моя болезнь. Он сказал: «У меня вышел из строя один артист, который был мне очень нужен». И еще мне передали (правда, это было, еще до моей болезни), что А. Д. Масленников, хотя мы с ним в этой опере пели разные роли, зная, что он единственный исполнитель роли Алексея Ивановича, ходил к Покровскому и ставил условие, что или в спектакле поет Королев или он. Ну, Покровскому много условий не поставишь. Борис Александрович ему ответил: «Нет, будешь петь ты и будет петь он». Вот только не получилось. Прав Покровский: «Это – судьба!» Пролежав два месяца в больнице, я, конечно, вышел из формы и попросил директора (тогда это был композитор Кирилл Молчанов) дать мне для реабилитации отпуск без сохранения содержания. Получив этот отпуск, я уехал в Кисловодск. К репетициям приступил я только после летнего отпуска всего театра, в начале нового театрального сезона. Поэтому мое первое выступление в опере «Игрок» в роли Маркиза задержалось и случилось только 28 января 1975 г.

Маркиз – Д. Королев

24 апреля 1975 года я был введен в партию Анатоля Курагина в опере С. Прокофьева «Война и мир». Предполагаю, что это было сделано, чтобы подстраховать А. Д. Масленикова в этой партии на предстоящих гастролях в США. Эта роль веселого, бесшабашного молодого человека, готового волочиться за любой юбкой. Мне она очень импонировала, и я работал над ней с большим удовольствием и усердием.

Анатоль Курагин – Д. Королев

В июле 1975 года коллектив оперы Большого театра впервые выехал на гастроли в США. Тогда прямых авиалиний из Москвы до Нью-Йорка не было. Мы летели сначала до Парижа, а потом уже до Нью-Йорка. В Париже мы почти два часа погуляли в аэропорту Орли. Это огромный пересадочный пункт, где постоянно садятся и взлетают самолеты. Интервал, наверное, минута или чуть-чуть больше. После Орли еще восемь часов полета до Нью-Йорка. В Нью-Йорке поселили нас в «Мэйфлауэр-отель» (Майский цветок). Это в центре города на краю Центрального парка. Название Мэйфлауер очень популярно в Америке. Именно так называлось судно, на котором в Америку приехали первые поселенцы из Европы. Мы потом часто встречали это название в разных местах. Из окон отеля был прекрасный вид на парк. Но нас предупредили, что в вечернее время в парк ходить не надо, там много криминальных элементов.

Спектакли проходили в Метраполитен-опера, известный на весь мир своими постановками и певцами. Театр относительно недавно был заново построен. Акустика была там просто превосходная, как будто все звуки усиливаются, но без усилительной аппаратуры и без эффекта эха. Наши артисты из хора пробрались наверх, в техническое помещение, которое над зрительным залом и увидели, что по всей площади пола (а для зала – это потолка) расположен огромный медный лист. Вот он, вероятно, и создавал такую замечательную акустику. Как я уже писал, стоимость самой акустики и настройки ее такая же, как стоимость строительство всего театра.

Очень интересно устроено освещение зала. Помимо большого плафона (а не традиционной хрустальной люстры) вдоль лож висят небольшие хрустальные люстры, совсем не традиционные для оперного театра, по пять штук с каждой стороны. Люстры висят низко, поэтому создается впечатление, что они будут мешать публике смотреть, что происходит на сцене. Однако, когда свет гаснет, все эти десять люстр синхронно и быстро поднимаются под самый потолок. Поэтому они никому не мешают. При наступлении антракта, люстры опять возвращаются в нижнее положение. В Нью-Йорке в середине лета жара стояла несусветная. Передвигаться по улицам можно было только перебежками, т. е. от магазина к магазину. Но не для того, чтобы там что-то купить. Нет, а для того, чтобы немного охладиться. Там везде на полную мощь работали кондиционеры. В номерах гостиницы было нормально, там тоже работали кондиционеры, и в них можно было установить приемлемую температуру. Интересная деталь: в номерах гостиницы были устроены маленькие помещения – кухоньки, с холодильником, электроплиткой и набором посуды. Такого я ни в одной гостинице, ни у нас, ни в Европе не видел. Кроме этого, было еще небольшое помещение, как бы гардеробная, для чемоданов и верхней одежды, чтобы все это не находилось и не мешало в жилом помещении. Очень удобно. В Нью-Йорке я пел Маркиза в «Игроке», Анатоля Курагина в «Войне и мире», Ленского в «Евгении Онегине» и Юродивого в «Борисе Годунове». Спектакли проходили очень хорошо, было много прессы.

Газета «Нью-Йорк пост» (30.6.75) писала «…Денис Королев в роли Ленского был чрезвычайно притягателен: своим красивым лицом, тонкой интерпретацией роли, красивым голосом и лиризмом исполнения…»

Газета «Дейли Ньюз» 30.06.75 писала «… высокий, красивый мощный лирический тенор Дениса Королева идеально подходит для партии Ленского. В сущности, чтобы найти равного ему по музыкальным данным, нужно было бы проиграть записи легендарного Ивана Козловского…»

Газета «Дейли Ньюз» 06.07.75 писала «…а Денис Королев снова повторил своего супер Ленского»

Ленский – Д. Королев

А здесь мне хочется пояснить, почему так необычно было написано. Дело в том, что шесть дней ранее (30.06) в этой же газете уже была статья, положительно разбиравшая спектакль, в том числе и моего Ленского. А 6.07 в этой же газете некоторых наших певцов сильно критиковали, и поэтому вышло, что после критики было написано: «…а Королев снова повторил своего супер Ленского»

Газета «Нью-Йорк пост» (12.07.1975) «…Среди певцов, которых я услышала в спектаклях последних трех недель, я обнаружила несколько превосходных голосов, которые могли бы оказать честь любому оперному театру…Среди них тенора: В. Атлантов, Д. Королев, В Пьявко…Д. Королев, который обладает лирическим тенором исключительного благозвучия, спел поразительного Ленского. Кроме того, он сыграл главные роли: Маркиза в «Игроке», Анатоля Курагина в «Войне и мире» и Юродивого в «Борисе Годунове»-все очень хорошо. Его Юродивый был спет превосходно…».

Конечно, как только выдавалась свободная минутка, мы ходили по городу, «изучали» его. Надо же было посмотреть и Бродвей, и Таймс-сквер и прочие известные в городе места. Мне очень хотелось залезть на верхотуру Эмпайрстейтбилдинг и оттуда сверху посмотреть на город. В один из свободных дней я все-таки добился этой цели и поднялся на самый верх этого здания. Там расположена специальная смотровая площадка. Город был, как на ладони. Было видно и Метрополитен-опера, и статую Свободы и многие другие известные здания. Вдруг я увидел, что в порту стоит какой-то очень большой пассажирский лайнер. Ну, я, как не состоявшийся морской волк, обязательно должен был посмотреть, что это за судно. Я добрался до порта и увидел, что это было знаменитое судно «Куин Елизабет–2». В то время это было самое большое пассажирское судно в мире. Как раз началась посадка. На пирс пускали всех. Прямо у входа на пирс у пассажиров принимали багаж, чтобы потом отнести их в нужные каюты. Конечно, налегке без чемоданов идти более удобно и по пирсу и подниматься по трапу. Я дождался отхода судна, а как могло быть иначе? Забыл сказать, что порт Нью-Йорка расположен на реке Гудзон. Причальные стенки построены очень необычно – перпендикулярно к берегу, т. е. судно швартуется носом в берег, кормой к реке в такие своеобразные пеналы. Пеналы состоят из параллельных пирсов, между которыми заходят корабли. Вот это и есть порт. Я долго ломал себе голову, как же этот гигант потом выйдет на середину не очень-то широкой реки, и как он сможет развернуться и поплыть дальше? Ему для разворота просто нет места. Отчасти и поэтому (из любопытства) я хотел дождаться отхода теплохода. И вот настал момент отплытия. К гиганту подошли три «малявки», буксиры, зацепили гиганта двое сзади и один спереди и стали вытаскивать его из пенала. Довольно легко (как я потом понял, у них стояли очень мощные двигатели) они вытащили судно на середину реки, и потом на одном месте развернули его. Две «малявки», которые сзади, тянули корму по часовой стрелке, передняя «малявка» делала тоже самое, но за нос. Поэтому они очень легко и буквально на одном месте судно развернули. Мгновенно были сброшены тросы, которыми крепились буксирчики, и гигант на полном ходу пошел на встречу с океаном. А буксирчики будто растворились.

Город Нью-Йорк, по большому счету, мне не понравился. Очень суетливый, шумный, очень грязный, и очень хамский город. Я бы не хотел там жить. Вот где воочию понимаешь суть изречения: «Бытие определяет сознание». Вот какое там бытие, такое и сознание. И еще безумное количество машин (у нас тогда такого не было). Конечно, очень необычно видеть, как все улицы идут параллельно друг к другу, а пересекающие улицы идут перпендикулярно. Но такое однообразие скоро надоедает. Только Бродвей извивается по диагонали острова Манхэттен. После гастролей в Нью-Йорке нас на автобусах длинной колонной перевезли в Вашингтон. Здесь было продолжение наших гастролей.

Вашингтон полная противоположность Нью-Йорку. Здесь мало машин и мало людей. Очень красивая архитектура, но почти нет людей, будто все вымерли. Наши спектакли шли в Кеннеди-центре. Это такой центр со многими залами для различных культурных мероприятий. Собственного оперного театра в Вашингтоне не существует, выступают только приехавшие на гастроли коллективы. Спектакли проходили очень хорошо. Зал был всегда полон. Там же мы познакомились со знаменитым Уотергейтом, отелем, где бесславно закончилось правление президента Никсона. Обратно в Москву мы летели на Боинге, который покрывал расстояние от Вашингтона до Москвы без промежуточной посадки. Но лететь так долго было очень утомительно, тесно и душно. Тем более, ночью. Прилетев в Москву, мы сразу же ушли в отпуск. Надо было отдохнуть после таких напряженных гастролей.

Гастроли наши в Америке прошли просто великолепно. Меня могут упрекнуть в субъективности. Но, как говорится: все познается в сравнении. В 1991 году Большой театр вновь отправился на гастроли в США. И вот в газете «Правда» 11 июля 1991 года была небольшая публикация по поводу гастролей, которая называлась: «Не только аплодисменты. Американское турне Большого: неоднозначность оценок». Написал ее соб. кор «Правды» В. Сухой, находящийся в Нью-Йорке. В частности он пишет: «Если анализировать статьи музыкальных критиков, то оценки давались неоднозначные. Скажем, почти все рецензии на нью-йоркскую премьеру «Евгения Онегина» были отрицательными… Рецензенты дружно отмечали, что состав исполнителей в «Евгении Онегине» заметно помолодел. Но их симпатии были всецело на стороне прежнего ансамбля, который составили такие имена, как Калинина, Мазурок, Атлантов, Королев, Синявская…»

В 1976 году я был удостоен звания Заслуженный артист РСФСР.

«Мертвые души» Манилов – Д. Королев

Опера Р. Щедрина «Мертвые души» по поэме Н. В. Гоголя была поставлена на сцене 7 июня 1977 года. Честно признаюсь, я очень сомневался, что Гоголя можно петь в опере. Как потом оказалось, очень, даже, можно. Б. А. Покровский остался верен себе и выжал из постановки все. Замечательно была поставлена сцена «Обед у прокурора», на котором все наперебой восхваляли заезжего гостя и пытались насильно его угостить. Очень колоритна в опере была фигура Ноздрева в исполнении В. И. Пьявко. Он настолько воплотился в роль, что было впечатление, что это он сам и есть. Это была его подлинная победа. Мне была поручена роль Манилова, человека насквозь мечтательного, витающего в облаках, строящего «воздушные замки», а, по сути, пустого и недалекого. Недаром потом выражение «маниловщина» означало, беспечную мечтательность и пассивно-благодушное отношение к действительности. Спектакль был очень хорошо принят публикой.

Долгое время мне очень хотелось спеть партию Моцарта в опере Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери». Этот образ мне очень нравился. Еще в 1962 году я видел фильм «Моцарт и Сальери» с И. М. Смоктуновским в роли Моцарта. Помню, что я находился под очень большим впечатлением от его игры. Возможно, вот под этим впечатлением я и мечтал спеть Моцарта. Но, почему-то, дирижер М. Ф. Эрмлер не очень хотел меня вводить в эту партию. Вероятно, сказалась его дружба с А. Д. Масленниковым, который уже пел Моцарта. Возможно, не хотел создавать ему конкурента. Под различными предлогами М. Ф. Эрмлер меня отговаривал. Он говорил, что там нет арий, и что негде голос показать, и вообще очень маленькая опера. Но я настаивал на своем. Мне очень нравился образ Моцарта, он как-то проник мне в душу. В конце концов Марк Фридрихович решил взять меня хитростью. Он сказал: «Хорошо! Вот если к вечеру выучите партию наизусть и сдадите мне ее, то тогда Вы петь будете». Отлично. К вечеру партия была выучена и сдана дирижеру. Ему больше ничего не оставалось, как пустить меня в спектакль. После этого начались сценические репетиции с режиссером-постановщиком этой оперы Г. Г. Панковым. Сценические действия там не очень сложные и не очень разнообразные, поэтому много времени для сценических репетиций не понадобилось.

И вот 10 марта 1978 года я впервые спел партию Моцарта в опере «Моцарт и Сальери». В контрольной книге по этому спектаклю дирижер М. Ф. Эрмлер оставил такую запись: «Хочу отметить очень удачный ввод Д. Королева в трудный спектакль «Моцарт и Сальери», к сожалению, без оркестровой репетиции». Обычно, без оркестровой репетиции в спектакль не вводят, т. к. звучание оркестра совершенно иное, чем фортепьяно. Могут быть потеряны ориентиры.

Моцарт – Д. Королев

С той поры я всегда с большим удовольствием пел этот спектакль. Еще раз повторяю, что он мне грел душу, не менее, чем Ленский, и Альфред в «Травиате», и Герцог в «Риголетто». Моими партнерами в этой опере были попеременно Е. Нестеренко, Г. Селезнев и А. Эйзен.