Обручальное кольцо блокады

Даже сейчас, спустя много-много лет, когда я вспоминаю ту женщину в синем в белый цветочек платье, я, как наяву, слышу этот крик, крик боли и отчаяния, крик разорвавшегося на мелкие клочки сердца, крик потерявшей своего ребенка матери.

Через несколько лет после окончания войны друзья моего дедушки организовали выставку моих картин, их у меня к тому времени скопилось уже много. Этот страшный эпизод я отразила на картине «Потеря матери». На открытии выставки ко мне подошла пожилая женщина с аккуратно причесанными седыми волосами.

– Я узнала себя на этой картине. – сказала она, указывая на нарисованную фигуру в синем в белый цветочек платье. – Я тогда искала своего пятилетнего сынишку, а нашла полуобгоревший его труп…

Всмотревшись в лицо этой женщины, я узнала ее. Ей тогда должно было быть не более 35-ти лет, но она выглядела на все шестьдесят. Война оставила отпечатки на всех лицах.

Отпечатки на моем лице уже незаметны, к столетнему юбилею они спрятались в глубинах моих морщин. Интересно, много ли жителей блокадного Ленинграда дожили до ста лет? Алина когда-то предлагала мне найти какое-нибудь сообщество блокадников, чтобы я там общалась, но мне показался сомнительным такой «клуб по интересам». Не хотела я вспоминать войну.

Удивительно, события войны, хоть и хотела бы их забыть, помню, а положить соду в пирог, забыла. Хорошо, что не вылила еще тесто на сковороду. Яблоки порезаны, тесто замешано, хорошее получилось сегодня, чуть-чуть соды (а может быть стакан положить, вспомнив молодость?) и можно выливать на сковороду и ставить в духовку. Через час пирог будет готов.

Дочка оборудовала мою кухню самой современной техникой, духовой шкаф мне очень нравится, пироги получаются очень красивыми и вкусными. Бывает иногда настроение испечь что-нибудь, готовлю, а потом приглашаю Алину и ее мужа на чаепитие. Мы живем в большом собственном доме с садом недалеко от Санкт-Петербурга. Часть дома на первом этаже в моем распоряжении: у меня три комнаты (спальня, гостиная и мастерская с моими картинами) и кухня, через кухню можно выйти в сад. Я счастлива, что моя дочка рядом, но при этом у нас у каждой своя территория в доме.

Современное время дает людям свободу. Каждый может жить там, где хочет, работать кем и где хочет, ездить туда, куда хочет. Вот и Алина с мужем сейчас отдыхают в Испании. У меня в молодости не было такой свободы, я из Ленинграда почти не выезжала, самый дальний город, в который я ездила, был Тосно. Сейчас смешно об этом вспоминать, но тогда это было нормально. В мои двадцать три года я полностью зависела от мамы, я не умела никуда ездить, я не умела решать вопросы с незнакомыми людьми, я не умела жить самостоятельно.

И вот, такая несамостоятельная, я оказалась вечером в незнакомом месте с двумя еще более несамостоятельными детьми, которые во всем полагались на меня, а мне хотелось плакать от растерянности и беспомощности.

Глава 21

Мы вышли со двора школы, я крепче сжала ладошки моих девочек и быстро направилась к железнодорожной станции. При виде разрушенного поезда, дети заплакали. Одна из женщин, вместе с которой мы вышли из школы, спросила у работников, когда будет поезд на Ленинград. Оказалось, что железнодорожные пути в нескольких километрах отсюда разрушены, и пока их не восстановят, поезд не придет.

– А когда их восстановят? – наивно спросила я.

– Красавица, там немцы бомбят не переставая, возможно, и никогда, – был мне ответ.

– Я хочу домой, к маме! – плакала Лида.

– Я тоже хочу домой! – вторила ей Вика.

– Я тоже хочу домой к маме! – вырвалось у меня.

– Идите до следующей станции, – сказал работник, указывая на дорогу, по которой мы пришли, – туда подходит другая ветка, по ней еще ходят поезда. До темноты дойдете.

Мы поблагодарили мужчину за совет и направились в обратный путь. Через какое-то время наша дорога свернула в лес.

– Я не хочу в лес! – закричала Лида. – Там волки!

– И кто тянул меня за язык про волков!? – чуть слышно пробормотала я.

– Нас съедят? – испуганно глядя на меня, воскликнула Вика.

– Нет! – ответила я. – Если пойдем быстро и не будем отставать от других женщин, волки не придут. Они не справятся с таким большим количеством народа!

– Тогда пойдем быстрее! – крикнула Лида и побежала вперед, так как мы немного отстали от остальных, потому что нога моя болела, и я уже очень устала.

Мы шли медленным шагом (устала не только я), все немного успокоились, у нас была надежда уехать вечером домой.

– Я хочу есть! – через некоторое время сказала Лида, дергая меня за руку.

– Где же я возьму тебе еду?! – растерянно воскликнула я.

– А что у тебя в сумке? – спросила Лида, засовывая нос в висящую на моем плече сумку.

– Сумка! – обрадовалась я.

Я открыла сумку, которую дала мне Вера, и нашла в ней несколько бутербродов и два больших куска картофельного пирога.

– Спасибо Вам, тетя Вера! – прошептала я.

Я остановилась, чтобы немного отстать от группы, и дала девочкам по куску пирога, а себе взяла бутерброд.

– Давайте поедим, а потом догоним остальных, – сказала я.

– Другие, наверно, тоже хотят кушать, – пропищала Вика, нюхая пирог, – у тебя много еды?

– Нет, это все, что у меня есть. Вика, ешь! У других есть мамы, которые о них позаботятся, – резко ответила я.

Вика вздрогнула и молча начала есть пирог, крепко держа его своими тоненькими ручками.

Я не сказала правду, еда в сумке еще была, но раздавать ее я была не намерена. Не известно, сколько мы еще будем в дороге, где я возьму еду для девочек, если сейчас все раздам?

Подкрепившись, мы догнали нашу группу. Не у всех мам оказалась с собой еда, некоторые дети плакали и просили есть. Мучила ли меня совесть за то, что я не поделилась едой с голодными детьми? Мучила, но я это пережила. Я должна была позаботиться о моих малышках, спасать весь мир в мои планы не входило, на это у меня не было сил.

Солнце касалось макушек деревьев, когда мы дошли до станции.

– Через пару часов будет темно, – пронеслось у меня в голове, – а поездов я не вижу и не слышу.

– Лиза, а когда придет поезд? – спросила Лида, обвив меня руками и навалившись всем телом. – Я устала…

– Скоро. – ответила я, понимая, что, если сестра от меня не отцепится, я упаду, так как сама с трудом стою на ногах. Указывая на траву возле, так называемой, платформы, я сказала: – Лида, сядь вон туда.

– Там грязно! – возразила Лида.

– И что?! Посмотри на мое платье, оно все грязное, но мне это не мешает. Я тоже устала, я не могу тебя держать! – ответила я, отцепляя руки сестры от себя. – Вика, ты тоже туда садись.

– Я все маме расскажу! – надула губы Лида, но все же пошла на траву.

– Сидите здесь и никуда не уходите! – строго сказала я и пошла к другим женщинам.

Никто не знал, когда придет поезд, и придет ли вообще. Надо было подумать о ночевке, если мы не сможем уехать. У нас был только один вариант – пойти в ближайший поселок и проситься к кому-то в дом. Пустят ли нас? Как все это будет? Хорошо, что Вера дала мне деньги, в случае чего, я смогу заплатить.

Уже начало темнеть, когда на станции стали появляться какие-то люди с непонятными ящиками.

– Кто это? – спросила Вика и привлекла мое внимание к этим людям.

Мы втроем, обнявшись, стояли у дерева, на траве сидеть стало холодно. Мы очень устали и начали замерзать.

– Не знаю, пойду спрошу, может быть, они знают что-нибудь про поезд, – ответила я.

И только я закончила говорить, мы услышали стук колес – приближался поезд.

– Поезд! – закричало несколько радостных голосов.

– Это санитарный поезд, он не возьмет пассажиров! – ответил мужской голос.

Над деревьями показались клубы пара, стук колес и дыхание паровоза становились все ближе, все оживились. Каждая женщина надеялась, что она сможет увезти своего ребенка на этом поезде, и не важно, что это санитарный поезд. Это поезд, и он идет в Ленинград! Когда из-за поворота показался паровоз, вся наша толпа уже стояла на платформе. Поезд остановился, в одном вагоне открылась дверь. С криками «разойдись!» мужчины начали загружать в поезд ящики.

Среди женщин началась паника: все кричали, стучали в двери других вагонов, пытались забраться в открытие двери, просили, чтобы их увезли отсюда. В какой-то момент, в этой неразберихе, я поняла, что рядом со мной нет моих девочек. Я оглянулась, но их не увидела. Было уже темно, платформу освещал лишь тусклый свет из окон вагонов. В ужасе я начала метаться по платформе среди толпы и выкрикивать их имена. Когда я оказалась напротив открытой двери, я услышала мужской голос, который перекрикивал орущую толпу:

– Лиза Безбрежная?!

Я остановилась и подняла голову. В освещенном дверном проеме стоял врач из нашей больницы, который хорошо знал мою маму и нас с Лидой.

– Павел Иванович! – радостно прокричала, я и слезы брызнули из моих глаз. – Возьмите нас с собой! Прошу Вас!

Поезд запыхтел, готовясь тронутся. Несколько женщин оттеснили меня от двери и тоже просили взять их с собой.

– Лиза! Быстро забирайся в вагон! – крикнул врач.

– Лида!!! – не своим голосом заорала я. – Вика!!!

Паровоз загудел и колеса вагонов с грохотом пришли в движение.

– Лида!!! Сюда! Где ты?! – я кричала и крутилась вокруг себя, пытаясь увидеть девочек.

Освещенный дверной проем вагона медленно начал от меня удаляться.

– Лиза, скорее! – кричал Павел Иванович.

– Лиза! Мы здесь! – услышала я тоненький голосок своей сестры.

Девочки были рядом, но они не могли протиснуться сквозь толпу, платформа была узкая, а народу много. Я резко сняла с плеча сумку и закину в вагон. Распихивая локтями кричащую толпу, я добралась до Лиды, схватила ее за руку и потащила к поезду.

– Вика, держись за меня! – на ходу крикнула я.

С большим трудом мы протиснулись обратно к поезду. Открытая дверь начала удаляться быстрее. Я схватила Лиду на руки и бросила в открытую дверь, Павел Иванович подхватил ее. Лида, оказавшись одна в поезде, начала истерично кричать.

– Лиза!!! – верещала Лида, вырываясь из рук Павла Ивановича.

Я подхватила Вику и проделала с ней такой же трюк. Обе девочки были в вагоне и кричали на два голоса.

– Лиза!!! – захлебываясь слезами, верещали мои малышки.

Поезд набирал скорость, первая ступенька была высоко (метра полтора, с которых я прыгала утром), я понимала, что запрыгнуть в поезд я не могу. Я зацепилась за поручень и побежала рядом с поездом.

– Скоро закончится платформа, и я попаду под колеса, – проблеск разума случился в моей голове, но рука не отцеплялась от поручня.

Через какое-то время, я почувствовала, что сильные руки тащат меня наверх. Я с криком сосчитала ступени своей раненой ногой и оказалась на полу в вагоне. Дверь закрылась. Девочки с радостными криками бросились ко мне и начали душить в объятиях.

Глава 22

Это действительно был санитарный поезд, который вез раненых в Ленинград. Свободных мест не было ни в одном вагоне, поезд был переполнен. Павел Иванович провел нас в какой-то технический вагон, видимо, служивший складом. Туда же были перемещены ящики, которые загрузили на нашей станции.

– Девочки, только такое место могу вам предложить, – извиняясь, улыбнулся врач, – поищу для вас одеяла.

– Благодарю Вас! – воскликнула я, схватила его руку и пожала с глубокой благодарностью. – Мы готовы ехать, где угодно, лишь бы вернуться домой.

Для нас нашли один матрас и два одеяла, из них мы устроили себе маленькое уютное гнездышко на ящиках, улеглись, обнявшись, и заснули. Проснулись мы только утром, когда солнечные лучи проникли в вагон сквозь мутные окна. Я попыталась встать, но с первого раза мне это не удалось – все мое тело скрючилось в неудобной позе и задеревенело. Вспоминая буратино и представляя, как ему живется с деревяшками вместо ног, я, наконец, встала. Через несколько минут мое тело ожило. Мы умылись и сели завтракать, в моей сумке остались бутерброды. Я боялась, что Вика спросит меня, откуда они, я же сказала, что ничего нет, но она молча жевала свою порцию, прижимаясь ко мне.

Съев все запасы, теперь действительно ничего не осталось, девочки прилипли к окну, считая мелькавшие деревья. Я села на ящики, подтянув колени к подбородку, и смотрела на своих сестер. Сестер… Вика – моя сестра. Только сейчас я задумалась о том, что сказала мне перед отъездом Наташа. Как это могло произойти? Когда? «Когда» – глупый вопрос, Вика появилась примерно тогда же, когда и Лида. Но как?! Наташа дружит с мамой всю жизнь и при этом родила ребенка от мужа своей подруги! Это не помещалось в мою голову.

– Прав был тот дяденька, – прошептала я, – ты узнаешь много нового о своих близких…

– Ты что-то сказала? – обернулась Лида.

– Нет, ничего.

Что мне делать с этой тайной? Маме я, конечно, этого не скажу. А как я буду смотреть на Наташу после этого? Как я буду смотреть на то, как мама дружит с ней и не знает, что Наташа предала ее? Ответов на эти вопросы у меня не было.

И на другой вопрос у меня тоже не было ответа: как я смогла вчера закинуть девочек в поезд?! Я хрупкая маленькая девушка, которая с трудом может донести три литровых бутылки молока из магазина до дома. И это я закинула в движущийся поезд двух семилетних девочек! Да еще сама бежала рядом с поездом, каждую секунду рискуя попасть под колеса. Как я это смогла сделать, я не знаю! Видимо, правду говорят, что в экстремальных ситуациях включаются неведомые нам силы, и человек может сделать невозможное.

Мы приехали на Московский вокзал. Мы дома! Где могла быть мама, дома или в больнице, я не знала, но так как моя нога болела сильнее, я решила идти в больницу, нужно было промыть и перевязать рану. Наше появление вызвало большой переполох, как оказалось, мало кто верил, что мы вернемся. Там же, в больнице, я встретила Киру с Валей, которые, уже несколько раз приходили и узнавали, есть ли о нас новости. Все обнимались и плакали от счастья. Мама обнимала нас, но глаза ее были сухие. По появившейся седине в ее каштановой косе я догадалась, что за время нашего отсутствия она выплакала океан слез.

Наташа была дома, чему я обрадовалась, я не хотела сейчас ее видеть. Вику отвела домой одна из наших медсестер. Мама обработала рану на моей ноге, и мы все вместе пошли домой.

Я, наконец, помылась и надела чистую одежду. Мы сели ужинать. Пока мы с Лидой отмывались, мама сварила картошку. Я села за стол и наклонилась над тарелкой, вдыхая теплый аромат. Я отрезала кусок сливочного масла и положила в виде шляпы на картофелину, масло начало таять и стекать по бокам. Я наслаждалась теплом нашего дома, размеренным тиканьем часов, вкусным ужином, чистой одеждой. Я была счастлива, что мы опять все вместе.

– Больше никто никуда не уедет, – сказала мама.

– Мы будем вместе, что бы не случилось! – ответила я, и слезы потекли по моим щекам.

– Спасибо тебя, родная, что ты смогла вернуть мне вас обеих, – обняв меня, прошептала мне на ухо мама.

Мы еще долго сидели на кухне после ужина и рассказывали маме о своих приключениях. Ближе к полуночи я легла спать. Положив голову на свою любимую мягкую подушку, укутавшись в теплое одеяло, вдохнув аромат свежего постельного белья, я подумала:

– Какое же счастье, быть дома!

Глава 23

На следующий день мне предстояла встреча с Наташей. Она нашла меня в раздевалке, когда я спряталась туда на пару минут, чтобы выпить чай с конфеткой.

– Лиза! Я не знаю, как благодарить тебя за мою Вику! – произнесла Наташа, войдя в комнату. – Благодарю тебя от всего сердца!

Я молча разворачивала фантик очередного шоколадного «Мишки на севере» и смотрела на Наташу. Я не знала, что мне ей ответить, во мне боролось два желания: наброситься на нее с обвинениями в предательстве ее подруги и разузнать, как все произошло и знает ли она, где мой отец.

Наташа налила себе чай и села за стол напротив меня.

– Мама испекла печенье для тебя в благодарность… – улыбаясь, сказала Наташа и поставила передо мной полную тарелку песочных конвертиков с повидлом, – я знаю, ты любишь такое.

– Да, спасибо, – сухо ответила я и опустила взгляд в кружку.

Небольшая трещина с внутренней стороны, наверно, эта кружка однажды ночью, в одиночестве и темноте, расколется на части. Также, как раскалывается моя голова, потому что туда не помещаются события последних недель. Две чаинки плавают по кругу, пытаясь догнать друг друга, третья прилипла к стенке, наверно, пытается выбраться и сбежать. Я бы тоже хотела сейчас сбежать. Снаружи я взрослая женщина, а внутри я осталась маленькой девочкой, такой же, как моя сестра. Я не умею общаться с людьми на темы, касающиеся взаимоотношений, меня никто этому не научил, я прячусь в себя и предпочитаю промолчать, чем выяснять что-то. Это так страшно! От растерянности и бессилия мне хочется плакать.

– Лиза, я твою маму очень люблю, – неуверенно начала Наташа, коснувшись моей руки.

Я подняла голову и вопросительно взглянула на нее.

– Так сложилось, – продолжила Наташа, оглянувшись на дверь и убедившись, что мы в комнате одни, – так сложилась моя жизнь, что я не встретила мужчину… Никто никогда не хотел на мне жениться…

Наташа смущенно опустила голову. Я молча смотрела на ее золотистые кудри, большие глаза с длинными ресницами, небольшой непонятной формы нос и тонкие губы. Я находила ее вполне симпатичной, мне странно было, почему она не нашла себе мужа.

– Мне было уже за тридцать, я понимала, что шансы родить ребенка уменьшаются с каждым годом, а мне так хотелось стать матерью! – со слезами в голосе произнесла Наташа. – Мужчин в моей жизни как не было, так и нет. Я не знаю, почему я такая невезучая…

– Тетя Наташа… – я попыталась ее остановить, мне стало жаль эту женщину.

– Я хочу рассказать. – прервала меня Наташа. – Твой отец был единственным мужчиной, с которым я часто общалась, которого я знала и не боялась. Как-то мы случайно встретились вечером на улице, он был не совсем трезв… Я пригласила его домой, приготовила ужин, мы еще немного выпили…

Я смотрела на Наташу немигающими глазами, а она продолжала:

– Я не думала тогда о Жанне, я ни о чем тогда не думала! Я видела перед собой мужчину, который проявил ко мне интерес. У меня никогда такого не было в жизни, а мне так этого хотелось! Потом мы встретились еще несколько раз, я влюбилась… Но Александр однажды сказал, что больше не придет и не пришел. А через пару месяцев я поняла, что во мне зародилась новая жизнь. Утрата Александра уже не была такой горькой, у меня появился смысл жизни – моя Вика!

Я молчала. Быть счастливой оттого, что к тебе проявил интерес чужой нетрезвый муж, родить от него ребенка и восемь лет лгать, гладя в глаза своей подруге. Было ли мне по-прежнему жаль Наташу? Не жаль, мне было противно. Противно так, как если бы все печенье на тарелке превратилось в толстых лохматых гусениц.

– Я никогда никому ничего не скажу, – сказала я, вставая, чтобы положить конец этому разговору, – ради моей мамы.

После этого разговора Наташу я начала избегать, хоть это было и не легко, работая в одном отделении.

Вечером, чтобы как-то развеяться, я пригласила Киру на прогулку. Она долго обнимала меня, радуясь, что я живая вернулась домой.

– По радио сообщали о том, что железную дорогу бомбят… Я бы не пережила, если бы и тебя потеряла! – плакала Кира.

– Прошу тебя, не плачь, я же здесь, живая и здоровая, хоть и немного в синяках, – улыбаясь, ответила я и откинула с лица подруги непослушные кудри.

– Да! Ты права! – улыбнулась в ответ Кира, смахивая слезы тыльной стороной ладони. – Я так за тебя волновалась!

– Родная, уже нет причин волноваться, – ответила я, – помни о своем малыше…

– Я помню! – Кира прижала руки к своему маленькому животику. – Но ничего не могла с собой поделать…

– Куда пойдем гулять? – переменила я тему.

– Пойдем к Русскому музею, давно там не была, люблю этот парк, – ответила Кира.

Кира взяла меня под руку, и мы медленно пошли по Невскому, потом свернули на канал Грибоедова. Мимо нас проехало несколько грузовиков. Еще один такой же мы увидели у музея.

– Что происходит? – спросила Кира у водителя этого грузовика.

– Эвакуация… – ответил он, прикуривая папиросу.

Мы молча переглянулись. Картины уезжают, а мы остаемся…

Глава 24

Мы оставались и приспосабливались к новой непонятной жизни. Вышло распоряжение о том, что нужно наклеить бумажные полосы на окна, чтобы в случае бомбежки стекла остались целыми, и как-то вечером мы с мамой занялись этими аппликациями. Начали с кухни. Мама достала бумагу, которой мы обычно оклеивали рамы на зиму, а я принесла хозяйственное мыло и воду.

– Хорошо, что у нас окна выходят в «колодец», – сказала мама, принимая от меня мокрую намыленную бумажную полосу, – может быть сюда не долетят снаряды, и не достанет взрывная волна…

– Мама, ты правда думаешь, что война придет в город? – спросила я, катая мыло по очередной бумажной полоске.

– Все может быть…

– Мама, давай уедем отсюда! – воскликнула я. – Ведь поезда еще ходят! Я не хочу здесь оставаться, мне очень страшно!

– Лиза, куда мы поедем? – печально улыбаясь, спросила мама.

– Не знаю, куда-нибудь подальше!

– Да и как мы уедем? У нас никого из родственников нет даже в Ленинграде, ни говоря уже о том, что где-то… Да и кто нам разрешит уехать?

– А кто запретит?! Мама! Я уже увидела, что такое война, я не хочу! – сквозь слезы отчаяния прокричала я и бросила мыло, которое покатилось по мокрому столу, шлепнулось на пол и проскользнуло под плиту.

– Доченька, – мама спустилась с табуретки и обняла меня, – мне тоже страшно, но у нас нет выбора. В городе военное положение, никто никого без разрешения отсюда не выпустит, а нам такое разрешение никто не даст, мы сейчас военнообязанные, как и все врачи…

– Ведь с нами ничего не случится, правда? – с детской наивностью спросила я маму, немного успокоившись.

– Все будет хорошо, Лизонька, – мама вытерла слезы с моего лица и поцеловала в щеку.

– Я за мылом не полезу… – шмыгнув носом, проговорила я.

– Возьми другой кусок, – улыбнувшись, сказала мама и вернулась на табуретку.

– А где Лида? – спросила я из глубины антресоли, с трудом дотягиваясь до коробки, в которой у нас хранилось мыло.

– Собирает вместе с Викой и другими девочками бутылки…

– Последний кусок! – констатировала я, спрыгивая с табуретки со своей неприятно пахнущей добычей. – И почему оно новое так противно пахнет?

– Надо зайти завтра в магазин за мылом, – ответила мама, ожидая от меня очередную намыленную бумажную полосу.

– Какие бутылки Лида собирает? Зачем? – спросила я, усердно намыливая бумагу.

– Дети собирают бутылки и сдают их, из них потом делают бутылки с зажигательной смесью, – ответила мама.

– Наша малышка занимается производством оружия, – усмехнулась я.

– Так нормально? – спросила мама, отходя от окна и критически глядя на свою оконченную работу.

– В нашей коморке стало еще темнее, – ответила я, обняв маму и положив подбородок на ее плечо.

Мы одновременно обернулись на дверь, услышав, как в замочную скважину вставляется ключ. Вернулась Лида.

– Мы сегодня насобирали так много бутылок! – прямо с порога начала Лида.

– Какие вы молодцы! – улыбнулась мама и обняла Лиду, стараясь не касаться ее мыльными руками.

– Я так есть хочу! – произнесла Лида, скидывая сандалии и направляясь в комнату переодеваться.

– Из еды у нас только мыло, – подразнила я сестру.

– Вот сама и ешь, – в дверном проеме показалась лишь голова Лиды с высунутым языком.

Я ответила ей тем же.

– Мне иногда кажется, что вы ровесницы, – засмеялась мама.

– Ты не далека от истины… – тихо проговорила я.

– Лиза, давай быстро закончим с оклейкой окон и приберем стол.

– Лида, иди сюда, помоги нам! – крикнула я.

Лида прибежала на кухню и прижалась к маме.

– Лиза будет намыливать бумагу, а ты мне ее приносить в комнату, – сказала мама, гладя Лиду по голове.

– А кушать когда? – недовольно спросила Лида.

– С окнами закончим и поедим, – ответила мама, разомкнула Лидины объятия и с табуреткой направилась в комнату.

– Лиза, а зачем эти бумажки? – спросила сестренка, следя глазами за скользящим по столу куском мыла в моих руках.

– Защита от солнечных лучей… Вот, неси маме! – я повесила на ее руки несколько мокрых полосок, закончив тем самым расспросы.

– Мокрые… – брезгливо проговорила Лида, сморщив недовольную рожицу.

– Иди быстрее, я тоже уже есть хочу!

Когда на все наши окна были крестом приклеены белые полосы, я принялась мыть стол, а мама разогревать еду. Лида нетерпеливо заглядывала из-за маминой спины в кастрюлю, надеясь, что это как-то поможет еде разогреться быстрее.